Свети-свети, о последняя звезда, для этого мира! Может, эта ночь для нас закончится не так, как мы надеемся, а может, мы все-таки сумеем ее пережить, ведь наши самые страшные противники – это жалкая кучка детей…
Я усмехаюсь своим мыслям: сколько пафоса. Пожалуй, Люциус бы гордился, что я сам наконец-то сумел выдать хоть нечто похожее на тот скучный, длинный и откровенно бездарный ужас, которым так обожают кормить политики население, за них ратующее.
Но все же нет. Я никогда не умел составлять длинные и витиеватые речи, это умение скорее присуще Малфою, Снейпу, да даже Долохову, но не мне. Моей, пусть и слизеринской натуре всего милее краткость содержания, а не продолжительность или завуалированность значений многими слоями идиотских фраз…
Смешно. Бессмысленно…
Пожалуй, это как нельзя лучше характеризует мое настроение сейчас. Мы стоим всем составом у стен Хогвартса, а вместо ностальгии направляем палочки на купол защитных чар, скрывающий от нас наших противников и когда-то дорогой сердцу замок. Ждем с упоением того момента, когда под градом цветных вспышек разлетится к драккловой бабушке дымчатая завеса и мы, наконец, ощутим вкус битвы, запах тлена… мы уже знаем, как повернется эта ночь для защитников древнего замка. Мы пришли сюда не сражаться, мы пришли сюда убивать – задавить, испугать, сломить, заставить сдаться, лишить надежды на лучшее будущее, на будущее вообще, но они... не сдаются до последнего будто бы в насмешку над Лордом и его великими планами.
Действительно смешно.
Многие из них не доживут до утра, уж об этом мы позаботимся. С радостью, с маниакальным блеском в глазах будем наслаждаться их страданиями и отчаянием. Будем смотреть, как трясется рука, держащая палочку, как губы подростка шепчут самые безобидные разоружающие или парализующие заклятия, а после, когда ленивым мановением руки, отправим в сторону жалкий лучик, храбрый глупый ребенок встретит своей грудью ласковый зеленый - Авады и больше никогда не сделает глупости. Ни одной.
Бессмысленно.
И правда… Когда наши великие замыслы свелись к примитивным убийствам? Где же великие цели, мечты, их воплощения? Как давно мы скатились с высоких пьедесталов в самую вонючую сточную канаву, из которой не выберемся, даже если сдохнем? Как смогли допустить?.. Сам я, наверное, уже никогда не пойму этого идиотизма.
Нелепо. Это все, что остается сказать.
В моей голове каша из образов и обрывков мыслей, которые лезут одна на другую, не задерживаясь, скачут, как блохи, не давая даже малейшей возможности зацепиться хотя бы за одну или просто остановить эту чертову скачку. Начинается мигрень.
Да дементор с ними, с этими мыслями – останавливать бесполезно, значит, и попытки лучше прекратить. Пускай веселятся, раз уж мне так погано. А я посмеюсь.
И я действительно смеюсь. Не сдерживаясь, хрипло, громко, запрокинув голову. Смех больше похож на лай недобитого дворового пса, но на это, кроме меня, никто не обращает внимания: как же хорошо быть сумасшедшим!
Сумасшествие…
Вот оно! Слово, так ласкающее мой слух.
Когда я загремел в Азкабан, был немногим старше детишек, которые возомнили себя защитниками света, добра и справедливости, будто все сплошь и рядом – гриффиндорцы. Но среди красно-золотых сумасшедших нет: они просто идиоты. Я же… сошел с ума. Давно. Хотя оно, может, и к лучшему, ведь я жив. А безумие делает серые будни веселее.
На самом деле, я был и остаюсь ребенком – самому противно это осознавать. Я озлобленный, параноидальный, проклинающий весь мир и желающий, чтобы все те, кто меня окружает, сдохли! Просто взяли и поджарились в Адском Пламени – красивый получился бы костерок. Хочу уже, чтобы все закончилось. Все. Устал. Хочу свободы. Покоя, наконец.
Хочу уйти, но упаси Мерлин, если посмертие – это радужная полянка и единороги, поедающие облака – сдохну еще раз, но уже не от Авады, а от банального отвращения. Всегда терпеть не мог розовый цвет. А защитники Хогвартса, похоже, именно в этих красках мир и видят.
Абсурдно.
Как мы могли купиться на все это высокопарное дерьмо? Сейчас, стоя на этом треклятом ветре, даже не знаю, что вообще здесь делаю… Ну, Лорд… Он позвал. На бой. И все. Нет идеи, нет сил, а уж тем более желания. Хотя нет, желание есть – сдохнуть поскорее, потому что мир без всех нас станет гораздо скучнее и застать его я не хочу. Но если спросить меня, за что мы сражаемся - сам уже не знаю, да и сомневаюсь, что вообще хоть кто-то имеет представление о наших целях. А когда-то она была: создать волшебный мир для нас, волшебников! Как-то хреново получилось. Но зато я абсолютно уверен, что с нашим проигрышем в грядущем столкновении закончится действительно великая эра. А мы, в лучшем случае, просто получим дубовые подарочные упаковки и гвозди в крышку вместо бантиков. Смешно. И противно, до зубовного скрежета омерзительно, но так смешно…
Глубокий вдох. Выдох.
Я устал. Хочу покоя, чтобы никто не трогал. И чтобы все чувства, которые еще живы во мне, загнулись и больше не высовывались. Не хочу чувствовать – чудовища не должны чувствовать. А я… мне до самых зеленых гриндилоу обидно, что так бездарно просрал свою жизнь: детство, школа, Азкабан – и все. Что было хорошего - либо уже умерло, либо умрет вместе со мной.
Я отвлекаюсь от своих пространных размышлений - Лорд не выдерживает стороннего наблюдения за процессом: взмахом руки останавливает нашу атаку и сам берется ломать барьер. Из его палочки вылетает мощный луч, и своды замка озаряются светом, слишком ярким. Вот и предлог закрыть глаза, чтобы вспомнить другой Хогвартс - когда мы сами были детьми.
Я вспоминаю один день. Очень важный. Помню, как было тепло. Помню ясное небо, по-весеннему зеленую траву, свежий воздух и легкий ветерок, золотистый блеск каштановых волос и безмятежность выходного дня – вот какой она должна была быть! Моя жизнь, настоящая, наполненная красками, а не серым болезненным ожиданием, когда меня уже, наконец-то, прибьют.
Карие глаза, ласковая улыбка и румянец, нежно растекающийся по щечкам, которые так и хочется целовать. Помню, как не удержался и смеялся над ее смущением. Помню, как после этого подхватил на руки и покружил, а потом, посадил на расстеленный плед, сам расположился перед ней, будто сытый кот: голова на ее коленях, закрытые глаза и руки сложенные на животе, а губы против воли растягивались в улыбке.
Даже сейчас ощущаю тепло того дня. А еще ласковые прикосновения к волосам. И тихий смешок на ее боязнь пошевелиться – вдруг это потревожит меня.
Тогда было просто: тогда я жил. Делал то, что считал нужным, добивался и получал то, чего хотел. И она не стала исключением.
Я не помню, с чего все началось: с ее негромкого писка, когда она врезалась в меня, выходя из-за угла, или когда я увидел, как она смеется, сидя за столом Равенкло в Большом Зале?
Плевать, главное – я стал за ней следить: куда идет, с кем говорит, как смотрит, кому улыбается. Злился, если улыбалась не мне, и как влюбленный дурак чуть ли не прыгал до потолка, когда смотрела на меня.
Невысокая, метр с кепкой в полете, и карие глазищи на пол-лица. Сосредоточенная в библиотеке, на занятиях, на переменах, да всегда в школьные будни, а на матчах по квиддичу – словно фурия. Ее пасов, как сейчас помню, Мальсибер, бывший вратарем, шугался, будто она не мяч пускала, а дюжину Круциатусов.
Я всегда уступал ей право удара… ну или она хотела, чтобы я так думал.
Плевать. Главное, что она стала моей. Но чем дольше длились эти отношения, тем больше я от нее зависел: она стала необходимостью, быть с ней постоянно – стало навязчивой идеей. Без нее я терял голову, злился, мог взорваться из-за пустяка или двинуть зарвавшемуся Блэку, которого всегда прикрывал Поттер. Да даже элементарно заснуть не мог. А в ее присутствии все менялось – я менялся.
Она стала для меня моим якорем, моей женой, опорой. Она, обещая не предавать и не оставлять, предала и оставила, растоптала, сожгла, уничтожила остатки моего рассудка! Все еще хочется кричать, причинить ей боль такую же, какую она причинила мне, а после – прижать к себе и больше не отпускать. Я не смог возненавидеть ее. И не смогу. Эта болезнь, смертельная, неизлечимая, но я и не хочу лечиться! Я хочу ее ненавидеть, но эта зависимость сильнее меня.
Любовь... Какая к дракклам любовь? Ее нет! Есть зависимость! Обожествление, преклонение! Она моя, а я – ее, мы принесли клятву, и от этого нет лекарства, не поможет даже смерть.
Вмиг, словно в пропасть булыжники, мои счастливые воспоминания падают в темноту, и я снова вижу ее, ту, что сейчас в Мунго: тоненькую, нереальную, такую же хрупкую, сколь и сумасшедшую. Взгляд безумный, одержимый, вмиг сменяющийся на детскую радость оттого, что меня - наконец-то! - можно потрогать и со мной можно потанцевать. Где-то там, в глубине притаились печаль, страх и боль. Но я был с ней – и больше ей ничего не важно.
Она радовалась, что меня наконец-то можно причесать... получился ужас, вроде птичьего гнезда. Ей весело, а мне хотелось кричать: моя милая Анабелль, сошедшая с ума, но оттого необходимая не меньше. Я наплевал на свои чувства и просто смеялся, слушая тот бред, что она бормочет. Я ее запоминал – уже не мою Белль, больную, повзрослевшую, постаревшую… она все равно была мне нужна. Я понимал, что был готов, понимал, что это был единственный и последний раз, когда я пришел посмотреть на нее такую.
Я не хочу видеть ее такой, я хочу ее прежнюю! Не поломанную, здоровую, нормальную, но сейчас невменяемее ее только Беллатрикс, а моя милая Белль заслуживает лучшего, большего из того, что я могу ей дать - освобождения.
Помню, как положил ее спать и укрыл одеялом. Как слушал мерное сопение и пытался освободить руку из ее мертвой хватки так, чтобы не разбудить.
У меня этого не получилось, и я рад. Безмерно рад, потому что на мгновения ее глаза стали прежними, как и смягчившиеся черты лица… она снова стала собой.
Не было ни слез, ни слов, ни поцелуев – был только ее взгляд, едва тронувшая губы улыбка и забытье блаженным сном для нее и кошмарным – для меня, потому что, считав ее мысли при помощи Легиллименции, я узнал все...
Оглушительный грохот будто бы сошедшего с рельс локомотива, и я прихожу в себя: я все еще стою у стен великого замка. Вижу, как в последний раз полыхает и рвется, словно изношенное и побитое молью покрывало, барьер, а мы ждем…
Секунда, две, три, четыре, пять…
Я не собираюсь умирать. Не так! И не сегодня!
Я смогу, и я выживу! Мордредовы докси, я просидел в Азкабане четырнадцать лет, я стал верным слугой Лорда! Я был тем, кто запытал парочку авроров так, что они все еще прикидываются овощами на грядке, и я наслаждался их болью! Я единственный раз в жизни не смог произнести Аваду, но лишь тогда, стоя и смотря на безмятежный сон Белль, прижавшейся к моей руке. И это – моя единственная слабость.
Моей такой по-гриффиндорски храброй и безрассудной равенкловки здесь нет, а значит я стану собой. И буду собой: Пожирателем, чудовищем, убийцей!
Я буду тем, кто я есть!
Вижу хищный оскал Беллы – с этой дрянью я успею поквитаться. Так или иначе, но она испустит сегодня свой последний вздох. Даже если не я, уверен, другой волшебник этим озаботится, а я отойду в сторону и не стану мешать. Я выживу! Выживу хотя бы только для того, чтобы проводить дражайшую Беллатрикс в последний путь, а там – и подыхать не страшно!
Не страшно!
И сейчас я готов убивать всех, кто окажется на моем пути, и мне не будет жаль никого из них. Да, я чудовище. Но я чувствую. И это дерьмово. Но раз я чувствую, значит, и этой ночью смогу ощутить их страх, их отчаяние, понимание неизбежности конца, а главное - боль. Потому что чужая, такая громкая, всеобъемлющая – она, наверняка, сумеет заглушить мою собственную…