Рождественский Хогвартс был самым не любым временем для Скорпиуса. Удушающий запах свежих елей, расставленных на всех этажах, омелы, появляющиеся будто ниоткуда, и веселый смех людей — все это раздражало до бессильного состояния тихой ненависти к окружающей обстановке и людям в целом.

Малфою не хотелось наблюдать за этим праздником жизни, не хотелось выходить из своей комнаты, но больше всего ему не хотелось видеться с Мадлен, которую он вот уже неделю как начал игнорировать.

Скорпиус не был ни добрым человеком, ни уж тем более совестливым. Он знал лишь одну истину: чтобы добиться своего, нужно перешагнуть через каждого, не забыв предварительно втоптать ту падаль, что посмела выйти на его путь. Ему не было свойственно испытывать душеные терзания или какие-либо муки совести — без страха и промедления Малфой стремился к вершине, а именно к званию старосты Хогвартса, и Мерлин знал, как много людей пострадало от его действий. Как много людей пали из-за его интриг и безразличного хладнокровия.

Но с Мадлен все было по-другому. Именно с ней он чувствовал отягощающее его душу сожаление и вину.

Селвин он знал столько, сколько вообще себя помнил. Единственная дочка старинной семьи, избалованная донельзя, она всегда нарушала его покой и требовала его внимания. Каждая выходка сходила ей с рук, каждый ее поступок неизменно оправдывался, и Мадлен, дошедшая так далеко, до сих пор считала, что имеет право делать что угодно, невзирая на чувствах других. Невзирая на чувства самого Скорпиуса. Для него она всегда была другом детства: тем человеком, с которым он мог поделиться очередной ссорой с матерью или раздражением по поводу однокурсников. Именно с ней он планировал каждый свой шаг на пути к старосте Хогвартса и именно с ней проводил все выходные, пропадая в Хогсмиде.

Когда проклятие вновь пробудилось, Скорпиус испытал страх. Страх за собственную жизнь. И лишь потом, раскаявшись, он подумал о самой Мадлен и знал, что жить ей совсем недолго. Ничтожно мало.

Отчего-то он думал, что как только Селвин узнает о пробудившемся проклятии, то точно изменит свою жизнь, но, Мерлин, как же он ошибался. Каждый день Малфой наблюдал ее отчаяние. Ей нестерпимо хотелось большего: курение, алкоголь — все это было лишь блажью, пока она не открыла для себя секс. Сколько раз он становился нечаянным свидетелем ее близости со своими однокурсниками, сколько раз, словно поджидая его, Мадлен резко начинала целовать того, с кем еще секунду назад просто разговаривала. Он знал, зачем она это делает, и знал также, что не может ей потакать, потому, безразлично наблюдая за ее похождениями, Скорпиус ничего не говорил. Право. Она была его подругой и если ей так хотелось погулять перед смертью, то… он не осуждал ее, и ему казалось, что этого вполне достаточно.

— Ты ужасный друг, — скривившись, шептала Мадлен, когда, ворвавшись к нему в комнату, она садилась на его кровать и, перекинув ногу на ногу, томно смотрела на него, сжимая сигарету меж пальцев. Ей было всего шестнадцать, и этот взрослый образ, который она мерила на себя, был таким смешным, что Скорпиус едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Если ты не можешь быть моим по-настоящему… могу ли я хотя бы сделать видимость, что ты мой?

Скорпиусу было плевать. Она трахалась с его однокурсниками почти на глазах у всего факультета, создавала вокруг себя флер роковой женщины, и лишь один Малфой знал, что за всем этим скрывается маленькая, напуганная девочка, которая отчаянно желала взрослой жизни, до которой ей не дожить.

Собой Мадлен становилась лишь по вечерам: иногда она приходила к нему в комнату и ложилась на его кровать, впрочем, не стараясь нарушить его личного пространства, устраиваясь всегда на краю. В такие мгновения вместо яркого макияжа и платьев с глубокими вырезами она была той самой Мадлен, которую он действительно любил, но лишь как друга, человека, который дорог просто за то, что есть в твоей жизни.

— Ты настоящая сволочь, — дрожащим голосом говорила она в полутьму. Они лежали на кровати по разным краям, и в этой комнате была только тьма. Она плакала, иногда задыхаясь, и в этой отдышке можно было проследить след надвигающейся болезни. Пока что почти незаметное, но в скором времени… что ж, однажды она бы точно прорвалась.

— Ты бы хоть накричал на меня! Отругал! Знаешь, что все считают тебя неудачником?! Мерлин всемогущий, великому Скорпиусу Малфою изменяет его собственная девушка.

Она хохотала до отчаянного весело, смотря в его глаза. Мадлен любила говорить без умолку, выбирать новые платья, духи и украшения, но только лишь при нем. Когда же Селвин выходила из его комнаты, то лицо ее принимало высокомерную маску и отчужденный вид. Именно с ним она была собой, да и он тоже становился только Скорпиусом. Но с тех пор, как проклятие вновь вернулось, ему было тяжело быть рядом с ней. Чувство вины грызло Малфоя изнутри, он винил себя за все произошедшее и боялся, действительно боялся будущего.

Он прощал Мадлен все: ее скандалы, истерики, когда, накурившись, она врывалась в его комнату, переворачивала все верх дном, а потом рыдала, стирая тушь по щекам. Он прощал ей то, как портила она его репутацию, прощал все обидные слова и глупые, такие детские рассуждения о жизни.

Но одно Скорпиус простить ей не мог: ее любовь к нему. Когда однажды ночью она вновь пришла к нему и, воспользовавшись его не совсем трезвым состоянием, поцеловала до развязного неприятно, Малфой опешил. Между ними всегда были грани, о которых знал каждый из них, и то, что делала она сейчас, явно выбивалось "за".

Мадлен мечтала, чтобы он был ее: непокорный Скорпиус Малфой, не павший к ее ногам, всегда был для нее идеей фикс, и Скорпиус искренно уважавший ее как друга, испытывал отягощающее раздражение.

— Я никогда не любил тебя, Мадлен, и ты это знаешь, — грубо оттолкнув ее, холодно протянул Скорпиус. Алкоголь распалял мозг и развязывал язык, и злость, так долго хранимая им, так оберегаемая им, вырывалась изнутри, уничтожая все и вся. — Ты не привлекаешь меня, как девушка, и тебе это известно.

— Бред! — заламывая пальцы, нервно дрожа, шептала Мадлен. А потом, подойдя к нему, она опять попыталась его поцеловать, обвить шею руками и притянуть к себе, но, оттолкнув ее еще раз Малфой лишь мрачно сверкнул глазами. — Быть такого не может!

Избалованная, глупая Мадлен. Он ценил ее как друга и товарища, закрывал глаза на ее изначально неправильный путь и чувствовал груз вины за ее оборвавшуюся жизнь. И именно последнее в конце концов и стало причиной, почему в итоге Скорпиус возненавидел Мадлен, почему любое ее касание вызывало в нем такую ненависть.

И вот сейчас, дойдя до того, чтобы начать ее игнорировать, Скорпиус вдыхал запах ели и почти кашлял, скрежетая зубами. Вокруг веселились люди: жалкие идиоты, помешанные на славе, радовавшиеся каждому дню. Малфой знал, что был умнее их, опытнее и более амбициозным, но всем, чего он смог добиться, был лишь жалкий значок. Скорпиус чувствовал себя утопающим, которому не дано было всплыть, а жизнь, словно назло, только сильнее била под дых, вызывая в нем все большую злость.

Он ненавидел всех людей поголовно: почему их не трогали, почему им не припоминали их семьи? Почему Малфой из года в год был вынужден терпеть насмешки и откровенные провокации, чтобы иметь хотя бы иллюзорную видимость того, что он часть общества?

Разозленный, он не скрывал своего характера, своих убеждений, раззадоривая публику, которая, кипя ядом, пыталась его уничтожить. Но ни у кого бы это не получилось. И Скорпиус знал, однажды он поднимется, и никто не посмеет фыркнуть на его происхождение. Он лично выбьет челюсть этой мрази.

— Какая жалость, Бэкки!

Прикрыв на секунду глаза, Скорпиус приподнял бровь, смотря на проход, где стояла компанию гриффиндоцев, что перекрывала весь путь. От запаха елей невозможно было скрыться, и Малфой мечтал просто уйти в свои подземелья, но какая-то кучка жалких неудачников преградила ему путь, не давая пройти. Нахмурившись, Малфой внимательно посмотрел на собравшихся, узнавая Мэри Томас, самую большую дешевку гриффиндора, Бэкки Берк, полукровку без извилин мозга, и … Лили Поттер. Солнечная, милая гриффиндорка. Сестра его однокурсника.

Именно из-за последней, пожалуй, Скорпиус не спешил растолкать их с прохода. Он и сам не мог сказать, в чем была причина, но что-то было такого в Лили, в ее взгляде, в ее поведении, что интересовало Малфоя. Слушая иногда полупьяного Альбуса, который, валяясь в гостиной, отчего-то всегда начинал говорить именно с ним, он пару раз слышал упоминания о Лили, невнятные и скомканные, из которых выходило, что мисс Поттер, правильная гриффиндорка, была отъявленной чернокнижницей.

— Но, думаю, твое лицо можно будет привести в порядок, — мило хлопнув ресницами, тянула Лили, а потом, сомкнув будто в испуге руки, она со страхом взглянула на Мэри. И все это было так натурально, кроме одного… этого живого блеска в карих глазах.

— Да что ты несешь, идиотка! — не выдержав, взревела Берк, прикрыв лицо руками. Все оно было покрыто черными, ужасными на вид волдырями. — Мисс Помфри сказала, что это Черная магия! Какой-то ублюдок в стенах нашей школы варит снадобья и травит людей! К черту твоя жалость, Поттер, вали с ней куда подальше, клуша.

Это-то и заинтересовало Малфоя еще больше. Всмотревшись в ее лицо, он лишь насмешливо фыркнул, узнавая в этом самое простенькое зелье из тома по Введению в отравляющие зелья, которое готовилось легко и довольно часто применялось в быту. Разумеется, в быту сведущих. И тот факт, что кто-то варил нечто такое в стенах школы, почему-то вызывал у него гомерический хохот, который он держал при себе.

Круто развернувшись, Бэкки побежала из Большого зала, оставляя Мэри и Лили наедине. Томас, расхохотавшись, пошла по ступенькам, так и не заметив Малфоя, который стоял у рыцарских доспехов, и, не поворачиваясь, крикнула Поттер:

— Пошли, Лилс.

И в эту самую секунду, когда Мэри, не оборачиваясь, шла вперед, лицо Лили лишь на секунду приняло странное, донельзя забавное выражение — тотального превосходства над другим. Улыбка ее, хоть и такая же солнечная, всего лишь на мгновение будто бы стала злой, а глаза… эти карие бездны наполнились таким странным, не совместимым с недавним страхом весельем, что Малфой замер, вглядываясь в нее.

Он начал наблюдать за ней впервые с того момента, когда нашел Альбуса, чье лицо было разбито в кровь от маггловского мордобоя, в туалете. Активно стирая кровь с лица, Поттер лишь злобно оскалился, посмотрев на вошедшего, а потом бросил:

— Что, не видел мою сестрицу? Она определенно уже должна быть здесь и читать мне нотации. Пропащая идиотка, думает, что люди знающие не видят, какую мразь она старательно маскирует под видом праведницы.

Едва ли Малфой понимал, о чем говорил Поттер. Но именно тогда, сам того не замечая, он стал внимательно наблюдать за ней. Веселая, стеснительная, робко опускающая взгляд, правильная Лили Поттер. Она училась на «Превосходно», носила целомудренно длинные юбки, когда ее однокурсницы так и норовили отрезать длину, и всегда улыбалась робкой, заискивающей улыбкой. Ее парнем был всемирно любимый Годрик Томас, и, говорят, она была в него так влюблена, что… по всем параметром выходило, что Лили Поттер была счастлива.

Она родилась в семье почитаемого волшебника, имела репутацию без единого пятна и была вся такая солнечная-солнечная, что поначалу Малфоя просто воротило от ее улыбки. А потом он случайно узнал, что она ходила вместе с братом в Запретную секцию и, называя его ублюдком, над чем-то активно работала, склонившись над тяжелыми томами. Настоящая Лили Поттер была… интересной, захватывающей и даже немного волнующей. Скорпиус не был влюбленным идиотом или человеком, которым управляли чувства, но с каждым днем он замечал странную особенность: неминуемо, где бы ни появлялась Лили Поттер, он следил за ней, наблюдал за каждым ее действием и жестом, подмечая одну только ложь.

В ней было что-то особенное. Но именно в ней самой, а не в этом образе, и то, с каким упорством она маскировалась ради того, чтобы оставаться в обществе, вызывало в нем уважение. Потому что он так не умел да и не мог. Когда она улыбалась злой улыбкой, когда сверкали ее карие глаза, когда она поднимала голову, то была столь прекрасной, что Скорпиус, не считавшей в принципе женскую красоту за идола, чувствовал, как тянет его к ней, как хочется ему быть рядом с Лили.

Она была красивой и загадочной, уверенной и гордой, и на фоне разменивающейся Мадлен, была для него настоящей богиней, образом, который он выстроил в своей голове.

Рядом с ней Скорпиус чествовал себя неудачником: у него не было ни репутации, ни имени, ничего, кроме одной веры, что однажды весь этот мир падет перед его талантами. Впервые в жизни он испытал жалость из-за той фамилии, что носил, но потом, запихнув эту мысль куда подальше, Малфой уверенно посмотрел в глаза своим страхам и поверил в то, что обязательно, чего бы это только ни стоило, выгрызет для себя имя и славу, чтобы Лили не воротила нос от слизеринцев, чтобы она заметила его, а не проходила мимо, задирая голову. Для нее его не существовало. Улыбаясь Годрику, ходя с ним на свидания, Лили видела только его и свою компанию, вызывая в Скорпиусе лавину злости. Почему, почему она не замечала его?

— Если ты однажды влюбишься в кого-то, то имей совесть, не предпринимай шагов до моей смерти, — сказала как-то Мадлен, и Скорпиус, думавший в этот момент о Лили, поднял голову и внимательно посмотрел на нее, едва заметно вздрогнув. — Иначе я уничтожу ее. Сотру в порошок или и вовсе убью, слышишь, Скорпиус?

Она расхохоталась тогда, а он испытал настоящий страх. Впервые в жизни ему было действительно страшно из-за того, что могла сделать Селвин, и он, еще не до конца осознававший свои чувства, попытался выкинуть ее из своей головы.

Рождественский Хогвартс, сверкая гирляндами, наводил тоску, и Малфой, скрывавшийся от Мадлен в пустых классах, с раздражением потер шею, чувствуя спазм. Ему надоело жить, прячась в тени, надоело испытывать вину перед Мадлен. Как ненавидел он ее в этот момент и тут же раскаивался в собственной злости, вспоминая, что она умрет. Совсем скоро.

Вдохнув, Малфой соскочил с парты, а потом вышел в коридор, блуждая бесцельно, не заглядывая никуда. Где-то в середине своего пути он вдруг услышал шум, напоминавший пение, и, приоткрыв дверь, увидел хогвартский хор, который распивал рождественские песни. Слушателей в зале было мало, почти никого, но что-то так и толкнуло его в помещение, заставляя занять место в последнем ряду. Здесь пахло хвоей еще даже больше, и Малфой, морщась, не понимал, зачем вообще сюда пришел. Пение было заунывным и едва ли праздничным, окуная его в еще большую депрессию, и он едва ли удивился, когда совсем рядом услышал жалостливый всхлип. Кто-то плакал, отчаянно стараясь перестать, и Малфой, лениво посмотрев в сторону, заметив вдруг в самом дальнем углу, прятавшуюся во тьме фигуру.

Песня сменилась новой, и Малфой отвернулся, чтобы было не так явно заметно, что он наблюдал. А потом, сев полубоком, быстрыми взглядами посмотрел в угол. Мощный, старинный орган загудел под давлением струн и труб, и в эту секунду, когда все, кроме него, были увлечены музыкой, фигура вышла быстро на свет, и Скорпиус вздрогнул, увидел… Лили Поттер. Глаза ее были красными от слез, самых настоящих слез, и, не успев толком разглядеть, Скорпиус был вынужден наблюдать за тем, как стремительно она выбежала из кабинета.

Не отдавая себе отчета, он вышел следом, неслышно следуя за почти что бежавшей Лили. Поворот, еще один, и она быстро заскользила в уже давно заброшенный женский туалет, закрыв его заклинанием. Скорпиус стоял возле этой двери, а потом, неслышно взломав ее чары, зашел внутрь, остановившись у раковин, слыша, как из кабинки доносят самые настоящие, отчаянные рыдания.

Озлобленная на мир Лили Поттер, уверенная, правильная, такая гордая. Он наблюдал за ней, видя одну лишь фальшь, зная, что на самом деле она совсем другая. Он видел в ней слабость и ненависть, которые грызли ее; видел желание упасть на дно и между тем нестерпимое рвение оставаться в обществе. Сотканная из противоречий, Лили Поттер была слабой, и он знал это, разбивая первоначальный образ в прах. Он видел ее настоящую, с болью, которую она носила, с желаниями, которые рано или поздно погубят ее.

Лили Поттер была ведьмой. Красивой, злой, маггловской ведьмой, на алтарь которой он был готов положить хоть свою душу, осознавая где-то внутри, насколько сильно он был в нее влюблен. И между тем Скорпиус все еще не был идиотом, чтобы броситься в свои чувства, прежде не встряхнув ее.

Однажды Лили точно заметит его. Потому что они были равны и схожи, потому что оба умирали от ненависти и несли гнет. Потому что, в конец концов, оба нуждались в хоть в одном светлом чувстве.

И Малфой сделает так, что она поймет это — поймет, как важно им быть вместе в этом мире, где каждый, кажется, только и желал их низложения и страданий, падения и уничтожения. А значит, он подождет, затихнет, спрячется в тени, чтобы потом нанести самый настоящий удар, сбив ее с ног, заставив, наконец, посмотреть на свою жизнь и понять, сколь неверна ее позиция.

Да. Скорпиус обязательно дождется. И когда придет время, он будет действовать без капли жалости, ведь в конце концов, Скорпиус Малфой никогда не был добрым малым, как и Лили никогда не была солнечной гриффиндоркой.

Есть только одна философия, хотя и разделившаяся на тысячи школ, и имя ей — стойкость. Нести свой удел — значит побеждать.

— Эдуард Бульвер-Литтон

***

Извилистая дорога петляла между лесом. Неприкаянные могучие ветви стояли, слегка покачиваясь будто в такт несуществующей мелодии, и Лили, бессмысленно шедшая по давно уже выученной тропе, даже не замечала волнения природы. Ей все казалось бессмысленным и ненужным, ничто не приносило радости и весь мир в одно мгновение потерял всякую ценность. Прошло всего лишь сорок восемь часов с того дня, и Лили, ощущавшая внутри себя звонкую пустоту, лишь изредка выныривала из своих мыслей, чтобы оглядеться, посмотреть, что творится с миром.

Только как бы ни старалась она, как ни пыталась забыться, перед глазами до сих пор стояли наполненные презрением и холодным безразличием глаза, которые прожигали, отравляли ей жизнь. Лили боялась думать о Скорпиусе, боялась слышать его имя, поэтому в тот же день, придя в себя, она быстро-быстро проговорила отцу:

— Мы расстались, папа. Но, пожалуйста, не оставляй Скорпиуса, не думай о нем плохо. Он очень уважает тебя, и я не должна стать причиной того, что ваши отношения испортятся.

Отец ничего не спрашивал, не пытался узнать, и это отчасти облегчило ей жизнь. Братьев Лили держала в полном неведении: во всем мире единственным, кто знал о трагедии Лили Поттер, был отец, и что-то было в этом ироничное.

Когда на следующий день Лили еле-еле поднялась с постели и безразлично стала всматриваться в окно, она почувствовала, как тяжело будет самостоятельно вставать на ноги. Раньше… раньше был он, такой сильный и уверенный, такой преданный, что не возникало сомнений, что он не бросит ее в трудную минуту. А теперь? Теперь Лили Поттер была сама по себе, и она не знала, что ей делать.

Но дальше так не могло продолжаться: она прекрасно осознавала это, поэтому, вспомнив вдруг Фобоса, Лили решила наконец прийти в дом к Асторату. И вот, остановившись у знакомого дома, она тоскливо посмотрела в неживое здание. Ей не хотелось видеть Фобоса. Не хотелось даже быть здесь. С этим домом было связано столько воспоминаний, что сердце у нее защемило, и Лили опять почувствовала предательские слезы в глазах. Ей было так тяжело, так сложно свыкнуться с мыслью, что она сама оборвала все связи с человеком, которого, наверное, любила так же сильно, как и свою жизнь, что в это даже не верилось.

Шаг отдавался ударом сердца, и, оказавшись внутри, Лили неуверенно подошла к столу. Вокруг лежали стопками коробки и книги, дом увядал, как и любое место без людей, и она не сразу вспомнила, зачем вообще сюда пришла. Воспоминаний и мыслей было так много, что Лили выпадала из реальности, ощущая одну лишь печаль.

Забавный, смешной Асторат Берк. А ведь, наверное, был очень тяжелым мужчиной: опасным и таким же, как Фобос. Как многое он пережил в своей жизни, как многое испытал, чтобы потом на смертном одре понять, что самолично загубил самое дорогое в своей жизни. Именно теперь отчего-то Лили ощущала близость их историй, и понимание медленно обволакивало ее разум. Потому что Лили поступила точно так же. Она тоже самолично угробила свое счастье.

Перебирая книгу за книгой, Лили даже не смотрела на обложки. Ей ничего не нужно было в этом доме, право, она-то и пришла сюда, чтобы именно здесь, в этом ветхом, мертвом здании, начать свою жизнь с чистого листка. Поднимаясь по ступенькам, оглядываясь по сторонам, Лили зашла в комнатку Астората, увидела голую кровать, на которой он умер, и, не сдержавшись, присела на нее. Все стало ей так дорого — воспоминания, эмоции, каждая мелочь. Она добровольно окуналась в прошлое, анализируя свое поведение, пытаясь понять, почему же и когда свернула не туда. И чем дольше она вспоминала, тем явственнее убеждалась — все началось именно после смерти матери. Именно тогда.

Воспоминания о ее смерти были самым тяжким грузом. Право, за все эти годы Лили даже ни разу не пришла к ней на могилу, потому что боялась… боялась посмотреть и утонуть в своей горечи. Не потому ли она в принципе перестала думать о своей матери? Перестала вспоминать ее красивое, ласковое лицо?

Прикрыв глаза, Лили схватилась руками за прутья, слегка усмехнувшись. Однажды она придет к ней на могилу. Только… не сейчас.

Бросив последний взгляд на помещение, Лили вдруг заметила странную картонку под шкафом. Она поблескивала, потому, наверное, и привлекла ее внимание, и, нагнувшись, Лили с удивлением поняла, что это была колдография. На ней слегка покачиваясь, стояла, обняв себя руками, рослая женщина с крупным телосложением. Она улыбалась лукаво и даже как-то игриво, вытягивая голову, обнажая свою шею. Ее кудрявые волосы спутавшись, слегка раскачивались вперед-назад, и было что-то в ее лице веселое, легкое, радостное. На заднем обороте кривым почерком значилось: Аделия Берк, — и Лили, еще раз посмотрев на женщину, поняла, кто это был.

Женщина, имя которой не произносилось в этом доме, стоявшая на колдографии, была женой Астората Берка, которую он упрятал в доме и свел с ума, приблизив ее смерти. Она была его вечным проклятием и напоминанием, какую ошибку он сделал в своей жизни, и именно ей были посвящены последние слова умирающего.

Положив аккуратно колдографию на комод возле кровати, Лили, прикрыв дверь, с тяжелым сердцем вышла из комнаты. Какая-то мысль мучила ее, только Лили все не могла ее осознать. И было так тяжело просто ступать по ступенькам, идти домой и продолжать жить, потому что смысла в этом не было. Лили потеряна. И, Мерлин, найдет ли она себя вновь?

Спустившись вниз, Лили вышла в гостиную и, почти направившись к выходу, вынуждена была остановиться, заметив вдруг… Ребекку. Облаченная во все черное, она стояла, посматривая в окно, слегка потирая рукой, облаченной в черную перчатку, щеку, и, видимо, почувствовав ее взгляд, обернулась и посмотрела на Лили. Ее голубые глаза были тусклым, а выражение лица — невыразительным. Глядя на нее, Лили бы никогда не смогла найти в Ребекке ту самую Бэкки Берк, которая бегала за Годриком, которая вечно пускала глупые сплетни и жила за чужой счет.

— Я знала, что ты здесь будешь, — спокойно проговорила она, и голос ее подвел лишь в самом конце. — Так странно теперь смотреть на тебя, Лили Поттер, и знать, что ты убила Мэри.

Прикрыв глаза, Лили развернулась, почувствовав резкий позыв уйти. А потом, осознав вдруг, как это бессмысленно, остановилась, так и не сделав шаг. Право. Пора перестать бегать. Она действительно убила Мэри, но разве хотела этого Лили? Разве в том была ее вина?

— Ты все такая же поверхностная идиотка, Бэкки, — с горькой усмешкой проговорила Лили, посмотрев на нее из-за плеча. — Судишь всех по своим меркам, не понимая ни черта…

— Да хоть даже и так! — воскликнула она, и ноздри ее расширились от той ненависти, которая вдруг проступила в ее лице. — Это никогда не отменит того факта, что ты убийца. Бедный Годрик! Если бы он тогда не привез тебя из Германии, я бы была миссис Томас, и Мэри…

— Так это все, что тебя волнует? — с насмешкой проговорила Лили, резко оборвав ее. Она вдруг почувствовала, как все иронично и глупо и как все это не стоит ни капельки ее внимания.

Ребекка осеклась. Посмотрела на нее непонимающе, будто стараясь понять, о чем Лили вообще говорит. И только после Берк фыркнула, словно отвечая «да».

В ту же секунду странная ярость обуяла легкие Поттер, и, не отдавая себе отчета, она приблизилась к Бэкки и внимательно поглядела на нее, чувствуя, как медленно искажается где-то внутри нечеловеческих размеров боль.

— Зачем ты тогда соврала ему? — прошептала Лили, сжав пальцы в кулак. — Зачем разлучила нас таким… таким способом?

Ребекка фыркнула, скрестив руки на груди, и, отступив на шаг назад, закачала быстро-быстро головой.

— Какая разница? Годрик так и так бросил бы тебя. Я лишь… лишь приблизила этот момент, и все остались счастли…

— Знаешь, что? — спокойно и холодно перебила Лили, усмехнувшись вдруг, сощурив глаза. Июльский свет заливал пространство комнаты, освещая мертвый дом, и все это выглядело таким тоскливым и убогим, что сердце у нее сжалось. — Еще два дня назад я сказала твоему брату, что твоя участь несправедлива. Но теперь… что ж, я вижу, что ты заслужила абсолютно все.

Ей было плевать, что ответит Ребекка, потому, отвернувшись, она спокойно пошла прочь, не обращая внимания ни на что вокруг. Было так пусто и безразлично, словно из нее за одну секунду кто-то высосал всю жизнь. Но при этом Лили, будто овеянная странным предчувствием, а может, так сказалась меланхолия, которая последнее время неотступно следовала за ней, знала, что ей нужно делать. Потому, наверное, придя домой, Лили подошла к полусобранному чемодану, положила туда недостающие вещи, а уже через час стояла вокзале, ожидая поезда в Германию.

Она знала, где был похоронен дядя, знала, где остановится на несколько дней. Что-то тянуло ее туда, в эту страну, и чувство это было таким интуитивно правильным, что сопротивляться ему не было сил. И вот Лили опять стояла здесь, крепко держа в руках чемодан, зная, что теперь за ней никто не придет, никто ее не остановит… да и незачем было.

С легкой улыбкой на устах она провела весь путь, сидя в тамбуре. Люди вокруг болтали и веселились, то и дело проходили нарядные, шумные девушки, которые распевали народные мотивы и свистели во весь рот, призывая желающих присоединиться. Но для Лили всего этого как будто не существовало. Она постоянно была в своих мыслях, не слышала, когда к ней обращаются, не старалась наладить с кем-то контакт — воспоминания и тяжелые, не самые приятные мысли были единственными ее спутниками, и Лили ныряла с в них с головой.

Германия встретила ее пасмурным небом и мелким дождем. Едва лишь закинув вещи в гостиницу, она, не беря с собой ничего, кроме палочки, быстрым шагом пошла к кладбищу, с любопытством озираясь по сторонам. Ничего не изменилось, да и не могло, ведь прошло… четыре? Пять месяцев? Только вот Лили казалось, что прошло не меньше года, потому что все теперь было для нее совершенным другим.

Знакомые улицы лишь учащали сердцебиение и не привносили в нее ничего, кроме горечи: перед глазами восстал дядя Чарли в кожаном плаще и с искрящимися задором глазами. Как несправедлива она была к нему, как многое из того, что она высказала ему, хотелось забрать обратно и похоронить где-то в душе. Лили шла все дальше, воспоминания прогулки с Фобосом, их флирт и веселый смех, которым они сотрясали пыльные улицы Берлина. Мерлин… до чего глупым это выглядело сейчас!

Завернув на знакомую дорожку, Лили вышла к знакомой ограде кладбища и, опасливо всматриваясь в надписи, она стала пробираться в самую гущу надгробий и склепов. Чуть поодаль, на холме, по-прежнему росло одинокое, больное дерево, и Лили помнила, как пряталась за ним, следя за дядей. Да. Теперь она уже видела ту самую могилу, где навеки была похоронена миссис Харпер, и именно сейчас, отчего-то, ей подумалось, что и дядя ее умер скорее от тоски, чем от чего-то другого. Столько лет положить на алтарь одной женщины, чтобы неизбежно лишиться ее. Разве долго он прожил после всего этого: с воспоминаниями и тупой болью внутри?

Дыхание оборвалось, и Лили, остановившись, схватилась рукой за грудь, сжимая пальцами черную блузку. Она вдруг почувствовала странный приступ самой настоящей боли, той самой, от которой хотела сбежать, но даже здесь в итоге она настигла ее.

Безвольно присев на лавочку, Лили прикрыла глаз, склонившись над своими коленями, чувствуя яростное желание то ли расплакаться, то ли вскричать громко, но ничего из этого она не сделала. Лишь сидела, задыхаясь, представляя, и перед глазами мелькали воспоминания: яркая, коварная улыбка Мэри, полный ненависти взгляд Годрика, удивленные фиолетовые глаза и наконец Скорпиус. Такой родной и такой любимый… его хотелось увидеть прямо сейчас, но Лили-то знала, что не увидит. Оттого, наверное, найдя в себе силы, она все же встала и пошла дальше, петляя между могилами.

Дядя Чарли был похоронен в самом конце кладбища. Ничто не отличало его могилку от остальных, и Лили отчего-то скривилась, подумав, как ее бабушка, наверное, с ужасом всматривалась в эти незнакомые немецкие надписи, сетуя, что нельзя забрать сына хотя бы к себе, на родину. Было что-то в этом неправильное: одинокая могила, которая рано или поздно зарастет сорняками и никто не придет за ней поухаживать; такое несправедливо далекое расположение от могилы миссис Харпер.

— Некоторые истории никогда не заканчиваются хорошо, — прошептала она тихо, вспомнив вдруг слова Чарли. И почему только Лили могла хотя бы на секунду возомнить, что как раз ее история будет со счастливым концом? Откуда у нее была такая больная убежденность?

— Я была обречена, — улыбнувшись нервно, схватившись рукой за прутья забора, пролепетала Лили, осознав вдруг, что надписи на могильном камне расплываются, отставляя после себя неявные штрихи. — Но как же все исправить? С чего же начать? И… возможно ли?

Она приходила на кладбище каждый день в течение всей недели своего пребывания. Стояла, подолгу всматриваясь в камень, и что-то еле слышно говорила про себя, иногда лишь вздрагивая, будто осознавая, где именно она находится. А потом, забываясь, Лили опять пропадала в своих мыслях, подолгу о чем-то размышляя.

Но время летело, и в преддверии дня рождения отца Лили уже сидела в поезде, направляясь обратно, домой. Тридцать первое июля должно уже было быть завтра, когда она должна уже будет приехать в пункт назначения, и Лили, вздрагивая мысленно, с ужасом думала о предстоящей встрече со всевозможными родственниками, которые непременно захотят прийти и поздравить Гарри Поттера.

Все это время она почти успешно избегала всех, кроме Гермионы и Розы, и теперь ей едва ли хотелось вновь окунуться в семейную идиллию клана Уизли. Порой Лили даже казалось, что и ее отец устал от многочисленных родственников, которые так и норовили пролезть в душу, но то ли в память об умершей жене, то ли из-за собственной привязанности он никогда не отказывал им в гостеприимстве и внимании, чего нельзя было сказать о его детях. Все они, Альбус, Джеймс, Лили, несмотря ни на что, особо не контактировали со своими кузинами и кузенами — Альбус, потому что был на Слизерине, а значит, заклеймлен, Джеймс — потому что никогда не интересовался ими и упорно работал на свою карьеру, но, а Лили… ей никто не нужен был. Лили Поттер всегда хватало двух неугомонных братцев, с которыми в последнее время у нее получилось наладить какой-никакой контакт.

Дом на Гриммо 12 встретил ее переполохом и шумом голосов. Все уже были в сборе: Лили мельком заметила даже тетю Гермиону и дядю Рона, которые, громко споря, вызывали заливистый смех у столпившихся возле двери Хьюго и Луи Уизли. В доме было так весело и шумно, что ее возвращение не сразу приметили, а когда она уже хотела свернуть в свою комнату, то была поймана Джеймсом, который с веселым смехом затащил ее на кухню.

Лили было так неловко сидеть за столом, набитым людьми; было так неловко чувствовать на себе то и дело взгляды, что весь вечер она провела будто в каком-то тумане. Разговоры ей были неинтересны, да и вряд ли она могла что-либо понять из них — в конец концов, Лили даже не знала всех своих кузенов. В какой-то момент ей так опротивело сидеть за столом, что, воспользовавшись минуткой, она все-таки улизнула, чтобы найти отца, но как назло его нигде не было.

Блуждая по коридорам, Лили наконец зашла на чердак и увидела отца, который, стоя на корточках, с кем-то говорил через камин. Она уже почти поставила ногу на деревянный пол, чтобы подойти к нему, но вдруг, прислушавшись к голосу из камину, узнала его и оробела. Этот голос Лили узнала бы из тысячи, и не было никаких сомнений, что говорил Гарри Поттер со Скорпиусом.

Вздрогнув, она тихим шагом отошла от двери и, прислонившись, прикрыла на секунду глаза, осознав вдруг, как сильно она скучала по этому голосу, какие сильные эмоции вызывал он внутри нее. Не найдя в себе силы, чтобы вернуться, Лили зашла лишь на секунду в кабинет отца, поставила на стол хорошо упакованный сверток, а потом свернула в свою комнату и, заперевшись, бессмысленно присела на стул возле фортепиано.

Был только день, и яркое солнце заливало пространство, отображаясь в крышке фортепиано, но для нее как будто не существовала ни этого дня, ни этого яркого солнца, ничего. Все тонуло в вязких мыслях, которые окутывали ее, заставляли выпадать из реальности. Если это и была депрессия, то… какая-то странная и неправильная, потому что ни грусти, ни тоски не было. Было лишь странное непонимание, куда же ей двигаться и зачем. Она не находила ответа на эти вопросы; не могла и дать верную оценку всем своим действиям до произошедшего. Лили не чувствовала особой вины или сострадания, но при этом каждый день она думала о том, что когда-то давно свернула совсем не туда. И чем дольше копалась она в этих мыслях, тем явственнее понимала, что ответа у нее не было.

Когда наваждение спало, и Лили, распахнув глаза, осознала вдруг, что уснула, она с ужасом встрепенулась и посмотрела в окно. Солнце по-прежнему освещало комнату, но было уже не таким ярким и ослепляющим. Именно в этот момент она вдруг услышала монотонный стук в свою дверь, и, неуверенно поднявшись, отворив дверь, Лили увидела на пороге комнаты отца, который, обеспокоенно глянув на нее сделал шаг вперед, вынуждая ее на автомате пропустить его в комнату.

— Лили… все в порядке? — буднично поинтересовался он, но Лили видела, как бегают его глаза, как он старательно не смотрит ей в глаза, все же бросая беглые взгляды.

Неопределенно качнув головой, Лили присела к фортепиано и бессмысленно посмотрела подле себя, вдруг вспомнив, как сидела она тут вместе со Скорпиусом и как душу уже тогда травила ей странная, необъятная тоска.

— Гости уже ушли, — с легкой насмешкой проговорил Гарри, и Лили повернулась, посмотрев на него. — И я получил твой подарок, спасибо… помнится, это впервые за несколько лет.

Хоть он улыбался, посматривая на нее, Лили вдруг почувствовала себя так неловко и глупо, что, отвернувшись, схватилась пальцами за крышку, боясь, что лицо ее покроется мелкими розовыми пятнами смущения и чего-то еще. Что-то по-прежнему не давало ей показать собственные эмоции, и Лили старательно маскировала их за полным безразличием. Как жаль, что сноровка и опыт теперь не помогали ей, выуживая все ее эмоции с самого дна.

— Сыграешь мне, Лили?

Пальцы сильнее впились в крышку, и Лили, прикусив нижнюю губу, слегка склонила голову набок, не давая себе воли обернуться и посмотреть на отца. А потом, не говоря ни слова, она открыла крышку и, не думая ни о чем, медленно, едва касаясь пальцами клавиш, стала играть, постепенно забывая, где она находится.

Лили играла, и перед глазами у нее будто оживал мрачный, густой Запретный лес. И словно это было только вчера, она вновь увидела знакомую полянку, овеянную светом десятка фей, которые кружили возле лица Скорпиуса. Бледного, насмешливого Скорпиуса, который смотрел на нее пристально и цепко, в чьих глазах на самом дне зрачков можно было заметить замаскированную и запрятанную нежность и легкое, такое невесомое восхищение. Может, это и был тот самый момент, когда у Лили впервые появилось желание узнать его ближе, а может, это был тот самый, казалось бы, незначительный момент, который меняет всю жизнь, привнося в нее что-то новое и такое важное.

И когда руки ее остановились, Лили посмотрела на свои длинные пальцы, понимая в одно мгновение, что никакого Запретного леса нет и что она сидит в своей комнате, на дне рождения отца, мечтая заплакать, только вот ни слез, ни сил — ничего у нее не было.

Подняв голову, она обернулась, поймав напряженный, очень озабоченный взгляд Гарри, и, слабо улыбнувшись, спокойно произнесла:

— Может, пойдем вниз?

За кухонным столом, попивая чай, расположились братья и Прю, и Лили, присев возле Джеймса, усмехнувшись, грела пальцы о горячую кружку, без особого интереса слушая ироничный рассказ Альбуса. Все время она чувствовала странное напряжение и не могла однозначно понять, волновалась ли только она, или, на самом деле, все сидевшие возле нее словно пытались ненароком посмотреть на Лили и задать свой немой вопрос.

И именно в этот момент усталость грузом свалилась на плечи. Лили так устала просто быть, что хотелось непременно покончить уже со всем. И перед глазами ее оживали призраки прошлых дней, когда очевидная мысль была ярче всей действительности: Лили сама разрушила свою жизнь. Она сама отказалась от своего счастья.

— … не понимаю, где Малфой? Как он мог не прийти на твой день рождения?

— А чего ты отца спрашиваешь, спроси лучше Лили.

Она вздрогнула, и чашка качнулась, слегка расплескав чай. На нее смотрели Джеймс и Альбус, и ей хотелось просто исчезнуть, а не находиться под давлением этих до боли знакомых глаз.

— Так почему нет Скорпиуса? Что у него такого важного сегодня? — повторил Альбус, и, глядя в его лицо, Лили поняла, что ему ни черта неизвестно. Право. Ведь она сама никому не рассказала, кроме отца, который сейчас, опустив глаза, явно абстрагировался, давая понять ей, что все это ее рук дело.

Воздуха было так мало, что, прежде чем сказать, Лили сделала глубокий вдох, а потом уверенно посмотрела в зеленые глаза брата, делая лицо свое непроницаемым.

— Я не знаю. Мы уже давно не вместе.

Удивление Альбуса было настолько сильно, что он бы точно приподнялся со стула, если не бы Прю, которая, схватив его за руку, вынудила Альбус присесть. Правда, удивление быстро сменилось злостью, и глаза его сверкнули так отчетливо, что Лили лишь прикрыла глаза, будто чувствуя несуществующий груз, который продавливал ее плечи к земле.

— А я-то думал, что с тобой не так, — злой оскал появился на его губах, и Лили, мечтая найти поддержку хоть в Джеймсе, посмотрела на него. Однако тщетно, даже вечно позитивный Джеймс нахмурился и явно разделял чувства Альбуса. — Я его точно убью… попадется он мне при встрече…

— Если ты сделаешь ему хоть что-то, я никогда не прощу тебя, Альбус Северус Поттер, — двинув кулаком по столу, резко и быстро проговорила Лили, вскочив со стула. — Это касается и тебя, Джеймс, — холодно взглянув на обоих братьев, процедила Лили, чувствуя вдруг самую настоящую ярость. И почему-то вновь и вновь именно она заставляла ее действовать, заставляла… жить. Неужели только благодаря ненависти Лили Поттер и существовала? — Я его бросила. И его вины в том не было.

Лили больше не хотелось видеть перед собой никого, поэтому, не думая, она вышла из дома, и, не обращая внимания, вышла во внутренний дворик, к качелям, которые, позванивая цепями, слегка раскачивались вперед-назад.

Она не думала ни о чем, просто не хотела вспоминать, как однажды он пришел сюда к ней мириться. Потому что больше Скорпиус Малфой не придет. И в этом всем было так много ее собственного разочарования и боли, что сразу стало трудно дышать, а веки отяжелели. Лили боялась своего будущего, потому что видела его беспросветным и горестным, а оттого мечтала не думать.

Но между тем внутри нее еще была та прежняя Лили, которая вставала и, сверкая глазами, уничтожала всех врагов. Эта Лили, топая ногой, взывала ее к действиям. Как жаль только, что теперь она совершенно не имела власти над ней.

***

Август был таким же безотрадным, как и все лето. Единственным ее утешением были личная лаборатория и зелья, в которые она окуналась с головой, забывая о реальности. Ей просто не хотелось обращать внимание на шумный, надоедливый окружающий мир, на бесконечные газетные заголовки и видеть там, на всех колдографиях, его, живого и усмехавшегося.

Она варила обычные, самые простенькие зелья, потому что вот уже который месяц стояла на учете и была вынуждена ходить в Министерство на проверку своей палочки. Это было настолько глупым и нелепым, что она не могла найти в себе силы хоть как-то воспротивиться и найти лазейку в законе, а потому, варя в который раз бытовые зелья, почти что радовалась жизни. Почти.

Первым ударом под дых стала новость о том, что Пруденс ожидает ребенка. Лили и сама не могла сказать, что было такого в этой новости, но стоило ей лишь это услышать и увидеть донельзя счастливого Альбуса, как она почувствовала острую нехватку воздуха и сил просто стоять в этом семейном кругу. Даже отец улыбнулся вполне счастливо, оставляя всю свою усталость и тоску позади. И в этом празднике жизни будто бы одна только Лили чувствовала, как тонет в своих чувствах, в своих мыслях и желаниях вырваться из клоаки. Найти свое призвание и возвыситься вновь.

Когда Джеймс сошелся с Элен и решил съехать из квартиры в Шотландию, дабы все-таки вернуться в большой спорт, Лили вновь почувствовала острую, ноющую, такую тупую боль. Элеонора, глупая, жалкая Элеонора, была так счастлива, так уверенно убеждала его вернуться обратно и так ласково смотрела на него, что, право, Лили почти тошнило.

Но она стояла напротив них на перроне, провожая брата в большой путь. Стояла, а на самом деле падала под грузом ненастий и собственных разочарований, так не вовремя вспомнив, что когда-то давно Лили Поттер считала, что точно будет жить лучше Элеоноры.

Поезд почти подходил к вокзалу, когда Элен, разомкнув объятия, подошла к Лили и, ласково ей улыбнувшись, сжала ее ладонь напоследок, проговорив:

— Я недавно видела Годрика. Мерлин… он так убит… Лили, мне страшно! Как бы он не наложил на себя руки, — сильнее сжав ее ладонь, дурочка Спинетт даже не замечала, как побледнела Лили и в каком ужасе исказилось ее лицо. — И ты тоже… но за тебя я хотя бы не переживаю. Ты же всегда поднималась, Лили, как бы тяжело тебе это ни было и дорого ни стоило.

Она уезжала в теплую Шотландию, к матери, под руку с человеком, в котором нашла отраду, и была так счастлива, что Лили едва ли нашла в себе силы хоть что-нибудь сказать. Она молчала, провожая поезд, молчала, сидя дома за чашечкой чая, вполуха следя за разговором отца и Альбуса. В этом огромном мире, где каждый мог реализовать себя, она не не могла найти ни покоя, ни радости. И дни тянулись как маленькая вечность, не оставляя после себя ничего.

В середине августа Лили, накинув на себя черную официальную мантию, вышла рано с утра из дома. Она, как всегда, шла на проверку собственной палочки, и, прикрыв слегка глаза, с некоторой мнительностью наблюдала за проходившими мимо волшебниками. Солнце было теплым и летним, только вот небо было как будто ниже, словно мечтая коснуться земли, и это было одним из тех верных признаков, по которым можно верно определить наступление осени. Только какое дело было до этого Лили? Лето, осень… все было таким же, как и всегда.

Вокруг пестрели живые плакаты, агитирующие за выборы, и Лили с содрогающимся сердцем всматривалась в каждый, боясь увидеть Скорпиуса. Однако все листовки принадлежали лишь партии «Содружество», рейтинги которой претерпели значительные изменения с открытием лавки. Политическая бойня, которая должна была развернуться на полях магической Англии, обещала быть яркой и захватывающий, и все с содроганием ждали сентября. И действий Скорпиуса, который, несмотря на свой юный возраст, давно был известен на всю страну.

Когда она думала о политике, то сердце ее содрогалось в предчувствии чего-то ужасного. Лили боялась. Боялась за Скорпиуса, за своего отца, даже за Гермиону, потому что политика никогда не была пристанищем слабых людей. В ней могли выжить лишь те, кто имел хотя бы какой-то стержень. И были ли они к этому готовы? Их ли это место? Вспоминая тоскливые глаза Скорпиуса и его мрачные мысли, она думала, что все их жизни были бессмысленными и глупыми.

Размышляя, Лили даже не заметила, как дошла до Министерства. А потом, пройдя очередную, такую нудную процедуру, она бесцельно стояла в очереди за талоном. Смысла в том, что делала Лили, не было, и чем дольше она думала об этом, тем сильнее была пучина, в которую ее засасывало. Ей нужен был лишь один сигнал, знак, который бы направил все ее мысли в одно русло, но как бы ни старалась она, как ни задумывалась над этим, в ее голове не было ни единой здравой мысли.

— Мисс Уизли, почему вы такая бездарность?

Знакомая фамилия заставила Лили резко поднять голову, и, развернувшись, она вдруг заметила Розу, стоявшую возле своего директора, который, уперев руки в бока, с гневным выражением лица слегка притоптывал на месте и громко говорил, совершенно не боясь быть услышанным.

— Неужели до вашего крошечного мозга никак не может дойти, что мое время настолько важно, что любая запинка, промедление может полностью разрушить мой плотный график.

— Сэр… — вяло откликнулась Роза, и Лили, знавшая безэмоциональное лицо своей кузины, отчетливо видела стыд, смешанный с тихой яростью.

— Когда я говорю, вы молчите, — взмахнув рукой, в пальцах которой были сжаты с десяток бумажек, он усмехнулся вдруг, а потом более спокойно проговорил: — Если бы не ваша мать, вы бы вылетели отсюда давно. Только лишь из уважения к вашей семье, я терплю такую бездарную амебу на столь важной должности. Вы это понимаете?

Взмахнув рукой еще раз, он нарочно выронил листки бумаги, которые, разлетаясь, дождем опадали на пол, прямо у его ног. Роза поникла, сжалась лишь от упоминания своей матери. Смотря на нее, Лили не заметила, как оскалилась, почувствовав странный прилив слепой злобы. Она не понимала, как можно было терпеть такое; не понимала, как можно прогибаться под кого-то, бояться ответить только из-за семейного осуждения. Все это было таким мерзким и глупым, что хотелось лишь фыркнуть и уйти. Но тот факт, что унижалась ее кузина, заставлял Лили стоять на месте и внимательно наблюдать. Жалкий идиот. Он издевался над ней, потому что знал, что Роза никогда не даст отпор.

— Поднимете, — протянул он, и это было последней каплей. Не стерпев, Лили отошла от очереди и, быстро спустившись по ступенькам, оказалась позади директора и громко, уверенно проговорила:

— Она не будет этого делать, сэр, ведь это вы выронили листки.

Слегка замедленно, мужчина обернулся и, приподняв бровь, посмотрел на нее слегка удивленно и ошалело, явно не понимая, что ей нужно было. Но Лили было плевать на него, она немигающим взором смотрела на Розу, в глазах которой, можно было поклясться, на секунду промелькнуло восхищение, сменившееся страхом.

— Что, простите?

— Терминологию «бездарность», «амеба» можно отнести к оскорбительной, — елейно протянула Лили, усмехнувшись вдруг, а потом, подойдя к ним еще ближе, она встала прямо напротив директора и уверенно посмотрела ему в глаза, слегка загораживая вид на Розу. — Что ж, не будем рассматривать эту ситуацию даже с точки зрения трудового законодательства, которое вы уже нарушили. Посмотрим на это со стороны грозящего вам увольнения: как думаете, если Гермиона Уизли узнает, как относятся к ее дочери на работе, что с вами станет?

Выгнув левую бровь, Лили усмехнулась еще больше, так же, как усмехалась очень давно, в Хогвартсе. Она, как и тогда, знала слабые стороны людей, умела определять их и нажимать на нужные точки. Одно только это приносило прямо сейчас незыблемое удовольствие, которое проявлялось в ее раскованной, холодной улыбке.

— А вы кто такая вообще? — после минутной паузы еще более удивленно спросил мужчина, нахмурившись. — По какому праву влезаете в частный разговор?

— О, я всего лишь Лили Поттер, кузина Розы, которая имеет непосредственный контакт с ее матерью и которая может все ей поведать. Причем… в более неприятных для вас красках. Как думаете, поверит ли Гермиона Уизли своей родственнице, а?

Лицо его, одутловатое и непропорционально круглое, приобрело на секунду багровый окрас, и он смотрел на Лили уже совершенно иначе. Если ему и хотелось сказать хоть что-то, то он явно сдержался, потому, понизив голос, он быстро проговорил, слегка отойдя в сторону, чтобы посмотреть на Розу.

— Сейчас же… немедленно в мой кабинет, мисс Уизли!

Взмахнув палочкой, он тотчас схватил прилетевшие листки и, крутанувшись, быстро зашагал куда-то в сторону, оставляя Лили и Розу наедине. Почувствовав шевеление, Лили обернулась и посмотрела теперь на кузину, которая явно порывалась пойти следом за своим начальником, но, наткнувшись на ее сверкающий взгляд, замерла. Безэмоциональное ее лицо побледнело, и в глазах появился страх. Может, потому что Уизли интуитивно чувствовала, насколько сильна была Лили в гневе?

— Что, пойдешь за ним? Роза! Одумайся, кто ты? — приблизившись к ней на полшага, Лили смотрела немигающим взором, испытывая непонятную даже ей злость. Злилась ли она сейчас на кузину? Или все же… на себя? — Ты Роза Уизли, дочь национальных героев, сдавшая ЖАБА на девять «Превосходно», поступившая в лучший университет страны. У тебя так много талантов и умений, и вместо того, чтобы развиваться, чтобы идти к чему-то, ты сидишь по велению матери на странной, глупой работе, где тебя унижают ни за что. И ты терпишь это! Потому что боишься своей матери. Ты уверена, что это нормально?

— Ты не понимаешь, — покрывшись красными пятнами, быстро-быстро заговорила Роза, блеснув на секунду глазами. В ней как будто что-то боролось, ломались крепкие стены, за которыми пряталось немыслимое количество эмоций и скрыться от них уже не получилось.

— Да! — воскликнула Лили, перебив ее к черту. — Не понимаю… не понимаю, как имея репутацию, интеллект и возможность возвыситься, у тебя совершенно нет никаких амбиций. Не понимаю, почему ты собственноручно идешь ко дну… что, думаешь, если будешь беспрекословно подчиняться вот таким уродам, рано или поздно получишь награду за терпение? За труд? — расхохотавшись тихо, она подошла еще ближе, испытывая странную горечь, удивляясь даже, откуда у нее столько сил, чтобы говорить и говорить, разрывая почти месячное полумолчание. — Когда ты упадешь, Роза, полностью разрушив себя в угоду людям, пусть это и твоя мать, ты поймешь, что никто никогда не сможет помочь тебе и никто и никогда не сможет понять тебя лучше, чем ты сама. Не они должны диктовать тебе, как жить, а ты должна быть для себя ориентиром. Вот единственное, что я поняла во всей этой чертовой жизни.

Глубоко вдохнув, чтобы привести свое дыхание в норму, Лили уже хотела было обойти Розу, чтобы вернуться к своей очереди, но не успела сделать даже полшага, замерев. Потому что вдруг увидела его. Скорпиус Малфой стоял довольно близко, чтобы, наверное, услышать все, что говорила Лили, посему мелкая дрожь резко прошлась по нему, ведь глаза его были наполнены таким безразличием, что хотелось непременно подбежать к нему и стереть его к чертям.

В эту же секунду Лили вдруг почувствовала, как схватила ее за рукав Роза, не давая уйти, и, переведя на нее взгляд, она тут же опять посмотрела на Скорпиуса, который уже не стоял, а шел в совершенно другом направлении.

Он уходил, не обернувшись, не замедлив шаг, не дав ей никакой маленькой надежды ни на что. И Лили злилась, право, потому что думала, зачем ей вообще это. Но неминуемо она провожала его взглядом, наблюдая, как скрывается он за поворотом, ни разу не вздрогнув, и эта разрушительная боль ураганом поднялась где-то внутри, выбивая всю злость и былой пыл.

Окунувшись в свои чувства, Лили не сразу поняла, что Роза куда-то тянет ее за рукав, а когда наконец обратила внимание на кузину, то заметила, с каким жаром она что-то говорила, поминутно кривя лицо.

Когда Уизли заметила ее пустой и какой-то даже безжизненный взгляд, она замолчала, нахмурившись, а потом серьезно спросила:

— Что с тобой? — повернув в голову в сторону, она, видимо, смогла еще заметить скрывающуюся фигуру Скорпиуса Малфоя, потому что вдруг как-то безотрадно произнесла. — А, он, наверное, скрывает от тебя…

— Что? — хрипло произнесла Лили, схватив ее за руку, сжав ее пальцы, не контролируя свои эмоции.

— За одно это лето на него было совершенно почти пять покушений. И Малфой в который раз ходил на судебные разбирательства в Министерство… их дом хотят опечатать. Да и слежка… — сбившимся голосом затараторила Роза, слегка нахмурившись. — Никого не ловят… мистер Шафик лишь поднимает архивы и возобновляет дела на его родителей, а моя мама безмолвно этому потворствует, боясь, что если он и его сторонники придут к власти, то все ее реформы и свершения канут в Лету.

Усмехнувшись, Роза вдруг посмотрела прямо на Лили и произнесла почти что спокойно.

— Порой мне кажется, что высокий пост ее испортил. Раньше она не была настолько… упертой и непрощающей. С этими всеми делами она даже в этот раз не сходила на могилу… ну, к тети Джинни. Ты же знаешь? Она никогда не пропускала годовщины ее смерти. Раньше мама винила себя…

Запнувшись, Роза робко моргнула, видимо, поняв, что болтает лишнее. Только вот Лили уже не замечала ее, да и ничего в принципе. Было как-то слишком пусто и безотрадно, и она, отпустив руку Розы, бессмысленно уставилась в пол, пытаясь собрать все свои мысли в кучу. Но было так невыносимо и так тяжело, что хотелось грудой костей обвалиться на пол.

— А знаешь, так жаль, что ты не закончила Хогвартс, — услышала Лили будто сквозь какой-то туман, а потом, медленно приподняв голову, она так же бессмысленно посмотрела на Розу, которая с тихой печалью смотрела на нее. — По правде говоря, ты еще талантливее меня. Никто и никогда не варил таких зелий в столь юном возрасте, Лили… как многого бы ты добилась, если бы…

Она опять осеклась, увидев на секунду, как что-то полыхнуло в глазах Лили, как пустота за секунду наполнилось тихой злостью. Мрачно усмехнувшись, Лили вздернула подбородок, а потом, не прощаясь, быстро поднялась по ступенькам, потеснив ожидающих очереди волшебников, и, не обращая ни на кого внимание, с силой выхватила у гоблина свою справку.

Улицы сменялись, но для Лили ничего не существовало. Лишь сердце билось по-сумасшедшему быстро, когда она почти влетела в дом и, присев на диван в гостиной, сильнее стиснула бумажку в руках, слегка отбивая ритм ногой.

Она не была на похоронах матери. Не была никогда на ее могиле. Потому что боялась, что от вида надгробия ее просто стошнит и она упадет навзничь от той боли, что непременно пронзила бы ее. Больше всего на свете Лили боялась увидеть подтверждение очевидного: твоя мама давно умерла, Лили Поттер, а ты отчаянно сопротивлялась этому еще тогда, в Хогвартсе.

Но именно сейчас отчего-то хотелось сорваться с места и прийти туда. Упасть на колени и просто зарыдать, выуживая спрятанные больные чувства.

Дверь скрипнула, и в гостиную зашел отец. Отряхнув мантию, он кивнул головой дочери, а потом присел на диван, сняв на секунду очки, чтобы вытереть линзы. Судя по парадному виду, Лили на секунду подумалось, что он был то ли на важной встрече, то ли… в своем Аврорате, который он по-прежнему посещал, чтобы, наверное, вспомнить молодость.

Вздохнув, Лили стиснула руку в кулак. А потом быстро бросила, придавая голосу несвойственную решимость:

— Папа. «Содружество» виновато в смерти матери намного больше, да? Дело ведь не в том, что они отменили тот декрете о защите Азкабана?

Перестав протирать очки, Гарри поднял голову и с удивлением посмотрел на Лили, а потом, тяжело вздохнув, потер переносицу, едва-едва усмехнувшись.

— Они приняли этот декрет не ради своих взглядов, Лили. И уж точно не ради отмены рабства дементоров. — Легкая улыбка прошлась по его устам, но легкой она была только на первый взгляд. Лили видела, как усталость опять грудой свалилась на его плечи. — Они сделали это, чтобы поднять свои рейтинги и понизить рейтинги консервативной партии, которая тогда стояла у руля. Несмотря на то, что большинство в парламенте на то время были консерваторами, Содружество протащило этот закон, а потом вывело массы на улицу. Всем казалось, что они борются с рабством. Но на самом деле… волшебниками просто проманипулировали, сделали их пешкой в своей игре. Потому что когда дементоры были отпущены, они убили с десяток людей, а сколько убийц сбежало? Неудивительно, что уже на следующих выборах выиграло «Содружество», которое успешно замяло свое участие в этом деле.

Прикрыв глаза, он быстро надел очки, а потом бесцветным взглядом посмотрел на Лили, и впервые в жизни она вдруг осознала, что у них и тоска была одинаковая. Семейная.

— Гермиона клялась, что она не думала об этом. Она умоляла простить ее… но я и не обвинял ее. В тот момент я вдруг понял, что ее взгляды — это такая блажь. Понимаешь? Лишь потеряв свою жену, я понял, что никакого свободного общества быть не может. Да, оппоненты «Содружества» не лучше, это они скрыли от меня информацию о побеге Пожирателей. Но с ними у меня есть хоть какие-то надежды, что все наладится, что не будет больше этого безобразия. А с Гермионой и ее партией песенка уже спета. У меня нет в них веры, как и у многих волшебников, которые всерьез верили в счастливое будущее.

Тишина, повисшая в комнате, дробила нервы. Лишь медленный тик часов отстукивал свой незамысловатый ритм, и Лили, смотревшая на отца, слегка склонив голову, не думала ни о чем, лишь вспоминая свое детство, Хогвартс… вспоминая Скорпиуса. Только воспоминания эти были такими тяжелыми и такими невыносимыми, что, не сдержавшись, она прошептала едва слышно, не давая голосу ни единой краски:

— Давай сходим… вместе… на могилу.

Могильный склеп, принадлежавший Поттерам, величественно стоял в Годриковой впадине, и с каждым своим шагом Лили чувствовала гулкое биение сердца. Перед глазами пропадало все. Даже отца, идущего рядом, как будто не существовало для нее, когда, подойдя наконец к склепу, она дернула дверь и неуверенно зашла внутрь.

Каменный гроб с резьбой на крышке стоял по центру. Кругом стояли вазы с пионами, еще свежими, ведь совсем недавно была годовщина с того дня. Сколько уже лет прошло? Семь, шесть или восемь? Едва ли Лили могла сосчитать, но, приблизившись, она положила руку на холодный камень, ощущая, как быстрые, теплые слезы забежали по щекам, сбивая дыхание.

Здесь никого не было. Даже отец решил, видимо, постоять на улице, и Лили была совершенно одна наедине со своими мыслями и чувствами, ощущая, как обнажается что-то давно спрятанное и, кажется, похороненное.

Когда слез не осталось совершенно, Лили по-глупому бессмысленно смотрела на камень, сжав крышку пальцами. И будто сквозь вечную тишину она услышал свой надтреснутый, но до ужаса уверенный голос.

— Я вернусь в Хогвартс, мама.

Решительность, пропавшая с годами, пламенем зажглась внутри, заставляя Лили вытереть мокрые дорожки с лица. И впервые в жизни ей вдруг показалось, что она делает что-то правильное. Видел Мерлин, Лили знала в эту секунду лишь одно: однажды побывав на дне, она не хочет нового падения. А значит, Лили Поттер сделает все, чтобы вновь вернуться: и тогда ничто не сможет встать на ее пути.

Все потерянное обретется вновь.

Лили не могла думать ни о чем, кроме как о Хогвартсе. Казалось, что на могиле у матери к ней вдруг пришло озарение и она нашла выход из всех проблем, при этом прекрасно понимая, что ее желание вернуться в школу почти что несбыточно. Однако лишь одна мысль о том, что именно этот шаг будет первым на пути к возвращению Лили Поттер, сильной, несломленной, уверенной Лили Поттер, заставляла ее действовать активнее.

Она никому не сказала о своем желании: Альбус и Прю были заняты появлением на свет своего ребенка, к тому же, подавив свою гордость, ее брат все-таки согласился на встречу с отцом Пруденс и был раздраженным на протяжении всего времени, поэтому представлялось мало вероятным обратиться к нему за советом. С отцом она тоже не представляла, как поговорить — запираясь в кабинете, он, видимо, активно созванивался со Скорпиусом, и всякий раз Лили отчаянно боялась услышать его голос или увидеть его лицо в камине. Наверное, именно поэтому Лили и мечтала сбежать в Хогвартс — там-то она точно не встретит его и сможет расправить свои крылья, чтобы потом… потом…

Взмахнув головой, Лили остановилась на секунду, посмотрев на возвышавшийся на улице величественный дом. Она шла к Гермионе, потому что понимала, что лишь она сможет помочь ей вернуться в Хогвартс, несмотря на прошлое отчисление. Лили была уверена отчего-то, что тетя точно не откажет ей: все же, как бы ни разнились их взгляды и как многое бы не стояло между ними, именно Гермиона подоткнула ее однажды к тому, чтобы поехать учиться в Германию.

Сверкнув глазами, она уверенно вскинула голову и спокойным шагом подошла к двери, позвонив. Однако дом, видимо, почувствовав в ней родственную связь, безмолвно отворил двери, позволяя Лили переступить порог и оказать в просторном коридоре. В этом доме Гермиона и Рона стали жить почти сразу после свадьбы, решив сбежать от многочисленных родственников в свои личные апартаменты. Их квартира не была опрятной, чувствовалось, что домом либо не занимался никто, либо только мужчина, потому что ни уюта, ни каких-либо милых глазу мелочей здесь не было. Слегка выцветшие обои в цветочек явно нуждались в обновлении, да и вся квартира была забита скорее ненужным хламом, в виде собранных на столах и в шкафах всевозможных, не сочетавшихся между собой картин и статуэток.

Впрочем, едва ли это было удивительно: казалось, ее тетя вышла замуж нисколько по собственному порыву, сколько из-за свода определенных догм, которые Гермиона свято чтила. Ее отношения с мужем были более чем адекватными и даже крепкими, но постоянные отгулы Гермионы, бесконечные заседания, политические собрания привели к тому, что ни дети, ни муж не только не имели понятия, чем занята Гермиона, но и даже не спешили вникнуть в ее дела — упорная, несгибаемая миссис Уизли посчитала бы это лишь глупостью.

Лили знала прекрасно, что с ними нянчилась она лишь из-за собственного альтруизма и доброты, и поначалу Лили действительно злилась на тетю: ей не было понятно, зачем и почему она упорно старается будто бы подменить им мать. А потом Поттер подумала, что ей просто плевать, и она стала игнорировать свою тетю. Мерлин, знала бы та Лили, что вот однажды она придет к Гермионе на поклон, только лишь бы она отправила ее обратно в Хогвартс?

Горькая усмешка появилась на ее губах, когда, придя в гостиную, Лили спокойно уселась на диван и бессмысленно посмотрела в потолок. Ей было известно, что дом заколдован таким образом, что каждый его житель сразу узнает о приходе гостя по сверкающему зеркалу, потому она не торопилась никого звать — да и как? Гермиона не держала эльфов, нанимая кухарку и уборщицу.

Время утекало сквозь пальцы, но Лили была столь решительно настроена, что готова была ждать. В конце концов, она знала, насколько занята была ее тетя и, разузнав у отца об единственным ее выходном, Лили с педантичной точностью высчитывала время до встречи. Благо, дядя Рон вечно пропадал в магазине, а Роза — на своей работе, поэтому разговор должен был получиться приватным.

Когда дверь скрипнула и Лили увидела слегка недовольное лицо Гермионы, то она едва ли вздрогнула или испытала страх. Нет. Она знала, чего хотела, и не могла остановиться ни перед чем, поэтому пристально наблюдала за каждым действием своей тети, которая, присев напротив, приподняла слегка бровь, поправив вуаль на плечах.

— Хочешь чаю? — наконец спросила она, явно занервничав. Видимо, взгляд у Лили был столь решителен, что не предвещал ничего хорошего.

— Извините, что пришла к вам в ваш единственный выходной, — холодно, расставляя акценты, протянула Лили, безмятежным взором поглядывая на Гермиону, с уст которой сорвался тяжелый вздох. — Но у меня к вам есть важная просьба.

Откинувшись на спинку дивана, Гермиона сощурила глаза, посмотрев на нее тяжелым, уставшим взглядом, заставляя невольно Лили всматриваться в ее черты. Она уже давно потеряла остатки прежней красоты: постоянная работа отпечатала на утонченном лице глубокие морщины и нервозность, волосы ее, хоть и без седины, имели какой-то тусклый, неживой цвет. Лили знала, что когда-то Гермиона Грейнджер была если не красавицей, то очень симпатичной, миловидной девушкой, но сейчас же, казалось, от той прежней привлекательности не осталось ни следа. Тетя была раздраженной, уставшей и, возможно, тайно разочарованной, оттого взгляд ее был столь тяжелым и в чем-то даже устрашающим.

— Роза закатила мне скандал, — слегка качнув головой, быстро проговорила Гермиона, сузив глаза еще больше. — Удивительно, Лили, но всякий раз, когда ты вмешиваешься в жизнь моей дочери, она начинает активно мне противостоять.

Возмущенно вскинув бровь, Лили уже хотела было ответить, но тетя, заметив это, резко выпалила, нахмурившись сильно:

— Ты считаешь, что я плохая мать, не так ли?

И было что-то в самой интонации вопроса, из-за чего Поттер не смогла ничего ответить. Потому что, право, это не было вопросом, она говорила так, будто утверждала, и по мере того, как мрачнело ее лицо, Лили чувствовала, что Гермиона вот-вот выскажет все, что лежало у нее на душе.

— Да, конечно, я не всегда уделяла им много времени или заботы… но все так ждали от меня карьерного роста, что… разве могла бы я поступить иначе? Разве могла я поставить семью выше своей карьеры? Как бы тогда на меня посмотрели?

Остановившись, Гермиона быстро облизнула губу, а потом, прикусив ее, посмотрела куда-то в сторону, чтобы ровно через секунду опять взглянуть на затихшую Лили и с каким-то отчаяньем выпалить:

— У Джинни это прекрасно получилось. Мерлин, у нее было даже больше детей, но между тем она успевала быть и там, и там… Мерлин, — склонив голову, она прикрыла глаза, сжав пальцами ткань дивана. И все ее лицо исказилось в каком-то болезненном припадке, таком остром и невыносимом, что сил его скрывать больше не было.

— Вы не виноваты в том, что произошло, — тихо проговорила Лили, поймав взгляд тети. Едва ли Поттер пришла для того, чтобы говорить об этом, но между тем ей нестерпимо хотелось… преодолеть эту странную неловкость, которая висела между ними.

Печально посмотрев на Лили, Гермиона лишь склонила голову, но смотрела не на Лили, нет, ее взгляд был такой рассеянной, словно проходил сковь Поттер. Могло ли быть, что миссис Уизли не верила в то, что делала? Не верила больше ни в политику, ни в свою идеологию? Но боясь признаться себе в этом, она лишь уверенно продолжала гнуть свою линию, уничтожая саму себя. Или, быть может, Гермиона уже так сильно устала от груза ответственности, что не могла заставить себя бороться?

Не говоря ни слова, Лили продолжал изучать лицо напротив, упрямо не убирая взгляд, словно пытаясь заставить ее посмотреть на себя.

— А ведь Роза всегда хотела продолжать учебу, а не идти работать, — вдруг проговорила Гермиона, задумчиво подперев рукой щеку. — Но я ее остановила и сразу направила в министерский отдел… она же такая умная, всего три года в университете, а сколько у нее достижений.

— Почему вы говорите это мне, а не ей? — встрепенувшись, уверенно спросила Лили, приподняв брови. — Почему вы не говорите со своей дочерью?

— Потому что боюсь? Потому что не знаю, как будет лучше? Потому что совершенно не понимаю ее? Столько много причин, Лили, почему между родителями и детьми существуют недомолвки и недопонимания… ведь это так сложно: просто взять и поговорить.

Замолчав, она тяжело вздохнула, явно задумавшись о насущном, а потом, будто опомнившись, внимательно посмотрела на Лили. И Поттер видела, как на секунду странное сожаление мелькнуло в ее глазах, Гермиона явно начинала корить себя за несдержанность и столь странный эмоциональный порыв. Но могло ли быть иначе? Неудачи в политике и в семье лежат грузом, не давая вздохнуть, и Лили знала это как никто иной. Мысли о Хогвартсе были для нее лишь попыткой взбодриться и показать себе другой путь: она, может, только и жила одним лишь желанием восстановить что-то из прошлого и пойти по совершенно другому пути.

— А какая у тебя просьба? — опомнившись, подозрительно спросила Гермиона, опять сузив глаза. Недоверие как профессиональная привычка была очередным подарком той карьеры, на которую она так молилась в былые годы.

— Мне нужно вернуться в Хогвартс. Я хочу доучиться.

От удивления ее брови взлетели вверх, а былой прищур превратился в широко распахнутые глаза. Очевидно было, что никто, совершенно никто даже не догадывался, чем жила последние дни Лили Поттер.

— Лили, — протянула она слегка шокировано, недоверчиво покосившись. — Но зачем? Какой в этом смысл?

— Вы никогда не жалели о прошлом? Не испытывали ли стойкое желание изменить в нем хоть что-то? — бесцветно спросила Лили, посмотрев на нее прямо, без страха и сомнения. — Мое изгнания из Хогвартса было большой ошибкой. И я понесла достаточное наказание, чтобы мне дали еще один шанс. Мне ведь всего лишь нужно официально закончить Хогвартс, хоть досрочно! — под конец воскликнув, Лили выпрямилась и с непередаваемой надеждой посмотрела на Гермиона, которая по мере ее слов лишь слегка качала головой, то и дело вскидывая бровь. — Неужели вы не поможете мне? Хотя бы… ради мамы?

Лили знала, куда бить, знала, чем нужно было пользоваться. Потому, видя, как вздрогнула тетя, как она опять распахнула глаза, едва ли Поттер испытала хоть какие-то муки совести или сожаления. Она знала, черт побери, чего хочет и была готова поставить на кон все. В какую-то секунду Лили вдруг ощутила в своих руках былую силу: манипулятор, провокатор… да, она была такой. Она умела давить, умела подбирать слова для достижения и не испытывала никакого отвращения к своим действиям.

— Что ж… — протянула наконец Гермиона, слегка склонив голову, а потом, резко встав, вынуждая Лили подняться следом, серьезно посмотрела ей в глаза: — Я могу поручиться за тебя, Лили. Но… понимаешь ли ты, что о Темной магии придется не просто забыть, а закопать любую мысль об возвращении к ней? Ты должна быть правильной Лили Поттер, тихой и незаметной. Только лишь в этом случае у тебя получится закончить Хогвартс.

Нервно сглотнув, Лили не посмела отвести взгляд, не посмела ни скривиться, ни возмутиться. Быть правильной, тихой, милой… солнечной? О, Лили умела это лучше всего, но могла ли она повторить это сейчас? Да и хотела ли?

«Ничего уже не будет прежним. Ты больше не сможешь быть такой», — подумалось Лили, и, подняв голову, она ослепительно улыбнулась, с полным отсутствием жалости посмотрев на тетю. Поттер больше не собиралась повторять свои ошибки: не собиралась притворяться, но и стоять на краю обрыва — тоже. Теперь все будет по-новому, и эту новую жизнь Лили ни за что не испортит, ни за что не потеряет.

Блеснув глазами, Лили кивнула головой, а потом, повернувшись в сторону выхода, многозначительно посмотрела на тетю, намекая, что ей пора. Не говоря ни слова, Гермиона, тяжело вздохнув, кивнула в ответ, и Лили обернулась, собираясь уходить, чувствуя ее взгляд спиной.

— А знаете, — вдруг сказала Лили, остановившись у самого порога. Повернувшись вполоборота, она с некоторой насмешкой посмотрела на тетю: — Когда вы проиграете выборы, возьмите дядю Рона, Розу и Хьюго и поезжайте куда-нибудь отдохнуть. Что скажите насчет Италии? Солнечная, теплая Италия… мне кажется, это лучшее место, чтобы обо всем поговорить.

Возмущение отобразилось столь отчетливо на лице Гермионы, что Лили, не удержавшись, улыбнулась сильнее. Без капли и злобы она почти со смехом спросила:

— Неужели вы еще верите, что выиграете? Вам самой уже не нужна эта победа. Вы устали, тетя. Очень устали.

Именно тогда, улыбаясь почти искренне, Лили испытала странный восторг. Потому что впервые, кажется, не было ни пут, ни злобы — было лишь странное предвкушение и ожидание будущего.

«Совсем скоро я восстану, — улыбаясь сильнее, думала Лили, по-прежнему смотря на ошарашенную, озадаченную Гермиону, — и тогда я вернусь. Восстановлю все, что принадлежит мне и опять заполучу его».

Хлопнув дверью, Лили взмахнула волосами, оправив воротник рубашки. В конце концов, все так и должно было быть: она всегда вставала с колен, ведь не было же такой силы, которая окончательно могла сломить Лили Поттер.

***

Хогвартс-экспресс еще не ходил, поэтому Лили, взяв отца под локоть, была вынуждена направиться в Хогвартс с помощью камина. Когда они только-только появились в кабинете Макгонагалл, которая, сдвинув брови к переносице, с самым серьезным видом посмотрела на них, Лили почувствовала, что даже ее отец, и тот будто бы сжался под ее пристальным взглядом.

— Что ж, полагаю, миссис Уизли уже предупредила вас, что официально Лили будет являться не ученицей, а помощницей мадам Помфри? — внимательно посмотрев на Лили, спокойно спросила она, и Поттер, с каким-то внутренним содроганием ожидавшая упреков или скрытой неприязни, облегченно выдохнула, заметив столь знакомый ироничный прищур.

Директор не испытывала к ней предубеждения, и это отчего-то сразу подняло настроение Лили.

— Миссис Уизли, — с легкой насмешкой ответил вместо нее отец, сжав локоть Лили, — все нам доходчиво объяснила. Вы же знаете, сколь убедительной она бывает.

Уголок губ директора на секунду едва дернулся вверх, но потом, словно опомнившись, она вновь стала спокойной и серьезной. Казалось, годы совершенно не изменили ее, и Лили до сих пор испытывала странный душевный трепет перед Минервой, действительно уважая и ее характер, и ее ум.

— Мы отойдем, Лили, — многозначительно протянул отец, и Лили, кивнув головой, безразлично наблюдала за тем, как Гарри и Макгонагалл срываются за железной, тяжелой дверью, оставляя ее в совершенном одиночестве.

Именно в этот момент Поттер ощутила странный прилив меланхолии. Она вспомнила все: как сидела здесь перед своим отчислением, как смеялась насмешливо Мэри и как казалось, будто вся жизнь несется в пропасть. Да, тогда она даже подумать не могла, как много ей уготовила жизнь и как многое ей придется пережить.

Воспоминания о Мэри и ее гриффиндорской компании на секунду выбили воздух из легких, делая их будто тяжелее. Та притворная, подростковая жизнь казалась сейчас самым тяжким беременем из всего, что произошло с ней, а с учетом всего того, что произошло… Прикрыв глаза, Лили на секунду схватилась рукой за лоб, как сейчас вспомнив ядовитую, злую улыбку Мэри Томас.

Распахнув глазами и отведя руку в сторону, Лили резко подняла голову, замечая Распределяющую шляпу. Она смотрела на нее в упор где-то с минуты, а потом, на негнущихся ногах подошла к стеллажу и палочкой притянула к себе.

«По тебе Слизерин плачет», — пронесся в голове насмешливый голос Скорпиуса, и Лили почувствовала такую странную, режущую боль, что на секунду зажмурилась, крепче нужного сжав ткань в руках.

— Я вам не половая тряпка, чтобы так меня истязать! — возмущенно проговорила шляпа, и Поттер от неожиданности вздрогнула, резко посмотрев на предмет в своих руках.

Среди старых, истертых складок едва проглядывал рот и глаза, и Лили, хмыкнув, подняла шляпу чуть выше и, иронично выгнув брови, едва приподняла уголки губ, проговорив с нескрываемой насмешкой:

— Ваша политика определения детей на факультеты абсолютно бессмысленна. Почему вы слушаете пожелание учеников, а не действуете, согласно рациональности и разуму?

Но шляпа молчала, не имея способности говорить на какие-либо абстрактные темы, и это отчего-то лишь раззадорило Лили, когда она почувствовала странный прилив злобы. Поттер вдруг вспомнила, как будучи одиннадцатилетней дурочкой, уговаривала шляпу отправить ее на Гриффиндор, боясь семейного осуждения и той репутации, которой был окутан весь факультет змей. А теперь все это казалось такой глупостью, что Лили отчетливо осознала — именно тогда она и свернула не туда. Когда почему-то подумала, что может быть кем-то иным, кроме как слизеринкой.

Одержимая каким-то лихорадочным настроением, Лили резко надела шляпу на голову и, замерев всего на секунду, не своим голосом спросила, смотря в сторону:

— Ну? Куда вы отправите меня сейчас, сэр?

— Все так же, как и тогда, много лет назад, — степенно проговорила шляпа, растягивая гласные, и Лили прикрыла глаза, представив Запретный лес, освещаемый крыльям сотни фей. — Я вижу амбиции, гордость и желание во что бы ни стало быть уверенной в своем будущем. Я вижу талант, но между тем и какую-то злобу. Выбор несомненен: ваша дорога — это Слизерин.

Горькая улыбка появилась на устах, и даже когда вернулся директор и отец, Лили не смогла избавиться от нее. С этим странным и, наверное, в чем-то отчаянным выражением лица она прощалась с отцом, а затем безмолвно следовала за Макгонагалл, с некоторой тоской оглядываясь по сторонам, буквально впиваясь взглядом в знакомые коридоры, картины и лестничные пролеты.

— Вы будете жить недалеко от лазарета. Во время учебы вы можете посещать лекции и библиотеку, однако, если вдруг появятся какие-то слухи, то с этим придется справляться лично вам.

Развернувшись, Макгонагалл строго и серьезно посмотрела на нее, словно пытаясь что-то отыскать в Лили, найти ответ на какой-то свой вопрос.

— Никто не заинтересован в вашем пребывании здесь, кроме вас. Значит, придется соблюдать правила, ведь второго шанса у вас больше не будет, — замолчав, Минерва посмотрела по сторонам, а потом, приблизившись к Лили, до ужаса холодно проговорила: — Никакой Темной магии. И никаких ночных вылазок в лес, мисс Поттер. Любая ваша ошибка будет стоить вам очень дорого. Понимаете?

Конечно, Лили понимала. Потому, молчаливо кивнув головой, она спешно зашла в отведенной ей комнату и, даже не оглядываясь по сторонам, присела на кровать, только сейчас ощутив, до чего сильно-сильно билось ее сердце. Схватившись руками за края платья, смяв их, она прикрыла глаза, чтобы потом распахнуть их широко и, выпрямив спину, наконец оглядеться.

Комнатка была маленькой: здесь помещались лишь кровать, стол и небольшой шкаф. Прямо возле кровати стояло широченное окно, и когда Лили подошла ближе, почти коснувшись носом решетки, она увидела. что выходило оно… на зеленый, пышущий жизнью Запретный лес. Схватившись пальцами за прутья, Лили тяжело вздохнула, ощутив, как трудно стало дышать и как мысли разлетелись будто в сторону. Зеленый Запретный лес был вечным напоминанием о неизбежном; он напоминал о Скорпиусе, о его невозмутимом взгляде, холодных насмешках и потаенной нежности. Запретный лес был будто символом всего того, что собственноручно уничтожила Лили и потеряла.

Следующие недели пролетели словно как одна. Лили, давно уже не учившаяся и не работавшая, поначалу с трудом привыкала к бешеному темпу своей начальницы, но когда настал сентябрь, казалось, что другой жизни быть просто не могло.

Она работала на мадам Помфри, сортируя для нее всевозможные зелья, отваривая тяжелые и нужные отвары, помогая иногда перебирать архивы. Поппи Помфри была трудоголиком: она считала, что время, проведенное без дела, потрачено зря, потому работала денно и нощно, забывая иногда о перерывах на обед. Впервые увидев ее после столько лет, Лили сначала опешила, но, не заметив в поведении Поппи ни капли презрения или предубеждения, с готовностью стала подстраиваться под ее темп.

Впервые в жизни знания Лили шли действительно на праведное дело: когда Хогвартс заполнился учениками, она стала принимать непосредственное участие в их лечении, и хоть Лили сама по себе ничего не знала в целительстве, мадам Пофри была умелым руководителем и наставником.

— Ну что это такое? — из раза в раз спрашивала Поппи, когда Лили, накладывая швы заклинаниями, случайно пропускала несколько миллиметров кожи.

— Не в сторону направляйте палочкой, а ведите по диагонали, — подперев руки в бока, покачивая головой, вещала она на весь лазарет, обращая на себя внимание всех больных. Пристыженная, не привыкшая к такому вниманию со стороны Лили поначалу злилась и, иногда бросая ироничные замечания, хотела тем самым заставить Поппи расслабить свою хватку и дать ей воли.

Только вот ничерта у Лили не получалось.

Сентябрь был прохладным и почти несолнечным. Приближающиеся выборы гремели по всей стране, и Лили, втайне таская в свою комнату газеты, с бившимся сердцем старалась отыскать среди текста колдографии Скорпиуса. Только вот официальные СМИ совершенно о нем не писали, а доступа к другим не было, и Лили, замиравшая, стала замечать, что почти не может быть сосредоточенной на работе.

Когда это стало очевидно не только для нее, но и для мадам Помфри, та, оставив ее после смены в лазарете, завела в свой кабинет и серьезно спросила:

— Что с вами, мисс Поттер? Раньше вы справлялись хоть и криво, но гораздо лучше.

У мадам Помфри была забавная привычка морщиться, когда эмоции негодования переполняли ее, и солнечно улыбаться, когда вылеченные ученики забегали в лазарет с цветами. И вся она была такой живой, несмотря на свои далеко не малые годы, что Лили невольно восхищалась: почему-то она чувствовала себя намного более дряхлой и даже старой.

— Ваше присутствие в Хогвартсе, дорого обходится школе, — присев за кресло, спокойно проговорила Поппи, и Лили почувствовала, как подкосились у нее за секунду ноги, а потом, быстро схватившись рукой за стену, она с внутренним отчаяньем стала ждать, что скажет она дальше. — Многие уже прознали, где вы, и журналисты буквально напирают на директора, прося разрешение посетить школу ради вас. Все это очень некстати, понимаете? Да и дети, впрочем…

Поппи запнулась, увидев, как помрачнела Лили и как лицо ее исказилось на секунду в какой-то злобе. Поттер все знала: знала, что находится в Хогвартсе только из-за тети Гермионы, знала, что после выборов ее шаткое положение может совсем подорваться, знала также, сколько проблем приносила.

И, конечно же, Лили видела, как смотрят на нее студенты, как провожают они ее долгим взглядом в коридоре или вовсе смеются в лицо. Некоторые особо смелые первое время порывались подойти к Лили и высказать их мнение насчет пребывания Лили в школе. Только вот Поттер была далеко не робкого десятка и, иронически усмехаясь, она полностью игнорировала их. Только вот игнорировать свои чувства ей было не дано.

— Вы помните меня? — спросила вдруг Лили, сильнее согнув пальцы на стене. — В школьные годы, я имею в виду.

— Конечно, — как ни в чем не бывало ответила Поппи, — я помню всех, кто прошел через лазарет. Это ученики имеют свойство забывать меня после выпуска.

Что-то было в ее старческом лице тоскливого, но спрятанного, из-за чего казалось, что весь ее трудоголизм был лишь очередным побегом от реальности. Лили особенно задумывалась об этом, когда, сбегая из школы на обеденном перерыве, ходила вдоль Запретного леса, безразлично рассматривая могучие ели.

Едва ли она могла сказать, почему из всех мест в итоге выбрала Хогвартс своей отправной точкой. Но, здороваясь иногда с профессором Лонгботтом, который тайно приносил к ее двери любимые с детства чай с облепихой; видя радостные махи руками Хагрида, который всегда зазывал ее в свою лачужку, Лили чувствовала странный, такой иллюзорный покой. Хогвартс все-таки был ее домом, хоть далеко и не самым гостеприимным.

— Как много плохого о вас говорят за спиной, — проговорила как-то мадам Помфри, когда отбой уже давно настал, но Лили, задержавшаяся, чтобы помочь ей, сидела возле котла, очищая его от остатков зелья.

— Не больше, чем о другом волшебнике, — холодно отозвалась Лили, и хоть лицо ее было безразличным, внутри что-то неприятно кольнуло.

Котел не поддавался ни магии, ни очищающим средствам, и ей казалось, что его неизбежно придется выкинуть. И только лишь прагматизм зельевара не позволял ей совершить столь кощунственное действие.

— Я помню вас в школьные годы, — вдруг бросила Поппи, и Лили, резко вскинув голову, с подозрением посмотрела на нее. — Вы были очень милой и улыбчивой девочкой. И дружили с Мэри Томас.

Нервно сглотнув, Лили сжала котелок в руках, не понимая, к чему ведет Поппи и что именно хочет сказать, но было в ее взгляде что-то такое рассеянное и понимающее, что Поттер на секунду показалось, будто она уже ничем давно не интересуется. Она совершенно точно не знала, что эта милая, солнечная девочка и убила Мэри Томас. Свою школьную подругу.

— Так интересно наблюдать за тем, как вы вырастаете, как становитесь будто бы другими людьми, а потом приводите в этот замок уже своих детей, — отложив склянки в сторону, Поппи повернулась к Лили вполоборота, и задумчиво прищурила глаза. — Мало кто из них помнит старую Поппи, а я вот помню каждого. Иногда от этого становится как-то тоскливо… особенно осенью.

— У вас… у вас нет семьи? — тихо спросила Лили, внимательно наблюдая за каждым ее действием, и видя, как на секунду прищуренные глаза будто бы наполнились болью, она тотчас пожелала о своем вопросе.

— Моя семья — это Хогвартс, — уверенно сказала Поппи, а потом, встав с места, кивнула головой, не смотря. — Спокойной ночи, мисс Поттер.

Старая, бойкая, волевая Поппи Помфри была переполнена тоской и печалью, и Лили, наблюдавшая теперь по-особенному за своей наставницей, чувствовала странное единение. Ей было приятно работать с Пофри, даже разговаривать с ней было интересно. Но между тем иногда Поттер казалось, будто она только и мечтает что-то рассказать, и когда в конец сентября Поппи в одиночестве праздновала свое День Рождения, Лили, подойдя к ней молча, вручила маленькую коробочку.

— Зачем? — удивленно спросила Пофмри, но коробку приняла и с некоторой благодарностью посмотрела на Лили, сняв с переносицы очки. Смена Лили вот-вот заканчивалась и учеников в лазарете было мало: в конце сентября всегда был спад. — Я уже очено давно не праздную свои Дни Рождения, но спасибо.

— Спасибо вам, — без тени насмешки уверенно проговорила Лили, смотря открыто, без страха и сомнения. И хоть сердце у Поттер билось так, словно она пробежала чертов марафон, осознание, с какой легкостью слетали с ее губ слова благодарности, почему-то было таким приятным и… необычным. Ведь Лили Поттер совершенно не умела говорить о своих чувствах.

Помолчав с секунду, Поппи ответила ей признательным взглядом, а потом, посмотрев на почти полупустой лазарет, вздохнула, положила коробку на стол и встала, бросив на ходу:

— Присядьте, Лили. Выпейте хоть чай за мое здоровье.

Разлив ароматный чай по чашкам, Помфри отчего-то не спешила говорить, хотя Лили была уверена, что ей так и не терпелось что-то рассказать. Это было видно по ее бегающему взгляду и тому рассеянному выражению лица, которое часто можно заметить в лицах людей, за чьей спиной много прожитых лет и воспоминаний.

— В семнадцать лет я была обручена со своим другом, — со светлой улыбкой ни с того, ни с сего начала она, и Лили, уже задумавшаяся о своем, вздрогнула едва заметно, обратив свой взор на Поппи. — На самом деле, никаким он мне другом никогда не был: я его очень-очень любила и была так рада, когда наши семья решили заключить этот союз.

Тяжелый вздох сорвался с ее губ, и мадам Помфри, сняв косынку с головы, обнажив седые-седые волосы, задумчиво посмотрела на слегка вздрагивающую свечу.

— А потом началась война с Гриндевальдом, и он ушел добровольцем на фронт, пообещав, что обязательно вернется. Из-за него я и пошла в целительство, думая, что однажды мы непременно встретимся на фронте, — со слабой усмешкой проговорила она, подняв медленно голову и посмотрев прямо на замеревшую Лили. — Ходила по всей Европе с отрядом таких же молоденьких и глупеньких целителей, вытаскивала трупы, лечила совсем изувеченных и мечтала просто найти его. Однажды моя мечта сбылась. Я нашла его среди груды тряпья, мертвым, с маской ужаса, застывшей на лице.

Замолчав, она слегка ссутулилась, и Лили заметила, что у нее все время закрываются глаза. Старость давала о себе знать, но несмотря ни на что Поппи по-прежнему старалась держаться, не поддаваясь на слабости своего организма. И Лили чувствовала, как странная боль поднимается волной внутри, как сердце сжалось, словно схваченное силками. Ей было нестерпимо, до ужаса больно, и среди этой боли она чувствовала тоску — больше всего на свете Лили мечтала вновь увидеть его.

— Разве есть что-то хуже любви? — с исказившимся от злобы лицом, прошептала тихо Лили, сжав сильно кружку в руках. — Да и существует ли она вообще? Разве это светлое чувство?

Задышав тяжело и глубоко, Лили сжала рукой свою шею, слегка поглаживая кожу, с яростью думая о том, что вот уже почти второй месяц не имела понятие, чем занят чертов Скорпиус Малфой и как… как у него дела?

— Что ж, — задумчиво и без капли смятения проговорила в ответ Поппи, вынуждая Лили посмотреть на себя. — Если бы любви не существовало, мисс Поттер, то ее стоило бы выдумать. Потому что кем бы мы были без нее? Кем бы мы были без этой боли и переживаний?

Лили трудно было ответить. Потому что вспоминая свою жизнь до появления в ней Малфоя, она видела одну лишь фальшь и глупое желание укорениться в обществе. Однако стала ли она с его появлением счастливой? Когда они были вместе, Лили охватывало множество чувств: уверенность в завтрашнем дне, ощущение защищенности и нежность, которую так хотелось проявить, но которой, казалось, не было места, ведь она была так велика, что едва ли всю ее можно было передать. Но вместе с этой нежностью Лили чувствовала боль и собственное унижение, ведь знала, что не ровня ему, что она — никто.

Когда Лили была солнечной, у нее была фамилия и репутация. Тогда она считала себя выше его, но была намного слабее, чем даже сейчас. И когда ее мир с громким треском обвалился прямо в пропасть, Лили потеряла все без права на восстановление и прямо сейчас отчетливо понимала, что теперь не сможет даже рядом с ним стоять. Она всегда будет помнить о том, что неудачница, о том, что ничего не добилась. И это будет преградой. Преградой для него.

И даже если по ночам ее съедала тоска, и Лили, выуживая спрятанную его колдографию между страницами книги, всматривалась в знакомое лицо и мечтала прямо сейчас оказаться рядом с ним, она бы ни позволила себе же. Скорпиус должен был двигаться дальше. Он тот, за кем может пойти весь мир, у него слава и будущее, а у Лили лишь отчаянные попытки вновь найти свое место. Будто проклятая, она, казалось, была на всю жизнь обречена нести странный, едва переносимый груз.

Выбор подходили слишком близко, делая Лили сверх рассеянной. Даже Поппи, видимо, смирившаяся с некоторой нервозностью своей подопечной, перестала бросать ей колкие замечания и наставления.

Поттер ожидала новостей с некоторым сомнением и одновременной болью, она думала лишь о Скорпиусе, и как бы не проклинала себя в этот момент, не могла остановиться. Все разговоры о том, что Малфой — будущий Темный лорд, его тоскливые взгляд — все это всплыло в сознании и сковало Лили, не давая возможности ни вздохнуть, ни выдохнуть.

— Поппи, вы же понимаете, сменится власть, и в нас опять полетят шишки? — как-то с иронией подметила Минерва, зайдя в лазарет вместе с профессором Лонгботтомом. Они остановились возле мисс Помфри и даже не заметили Лили, потому не старались говорить тише. — Не понимаю, как ваш сын только попал в консервативную партию? Разве был он в хороших отношениях с мистером Малфоем?

Вздохнув, Невилл протер платком едва вспотевший лоб и с грустной улыбкой посмотрел на директора.

— Мы с Ханной до сих пор в шоке. Но… он действительно верит в то, что делает. Разве могу я быть против?

— И что в мире-то творится? — удивленно протянула Помфри, слегка привстав со стула. — Это-то какой Малфой? Тот, что самый младший?

— А вы много видели Малфоев? — с доброй насмешкой протянул в ответ Невилл, слегка заглядывая в глаза Поппи.

— Как минимум четверых! — с достоинством произнесла Пофри, слегка вскинув голову. — И все, как на подбор, были изворотливыми и платиновыми! Никакого разнообразия…

Громкий грохот дверью заставил всех вздрогнуть и обернуться, и Лили, воспользовавшаяся замешательством, бледная, как полотно, аккуратно обошла их, оставшись незамеченной, и, щелкнув замком в кладовой, она припала лбом к стене, прикрыв на секунду глаза. За стеной слышны были возгласы и оханья, но Лили, доведенная до состояния нервной апатии едва ли спешила отреагировать на хаос, что поднялся в лазарете.

Разве можно было настолько скучать по человеку, что одно лишь напоминание о нем вызывало столько нескрываемой тоски? Разве можно было быть такой зависимой?

— Чертов Малфой, — с яростью прошептала она, ходя взад-вперед. Результаты выборов должны были быть оглашены завтра, и только лишь тогда, казалось, она сможет найти хоть подобие покоя. Но только это не успокоит ее, не даст забыть то маленькое, глупое счастье, которым была переполнила ее душу, стоило только ему обнять ее или, рассмеявшись, начать рассказывать очередную историю из жизни.

Так жить было нельзя.

Остановившись резко, Лили вскинула голову, а потом, передернув плечом, уверенно развернулась, открыла дверь и направилась прямиком к столпившемся возле кровати Поппи, Маневру и Новеллу, которые судорожно колдуя над чьим-то телом, со страхом смотрели куда-то.

Подойдя ближе Лили заметила лежавшего на простыне почти синего мальчика, чье лицо было покрыто густыми, фиолетовыми пятнами. Можно было предположить, что он мертв, но слабое подрагивание пальцами давало едва теплящуюся надежду. Однако долго ли он выдержит это?

— Что с ним? — обеспокоенно и удивленно прошептала Лили, приподняв бровь, и в ту же секунду все трое резко посмотрели на нее. Лица их были серьезными, а взгляды какими-то жесткими и даже подозрительными, что лишь привнесло в итак неспокойную Поттер новый страх.

— Темная магия, — пробормотала Поппи, отвернувшись, склонившись над мальчишкой.

И Лили видела, как в взглядах всех читался немой вопрос: не твоих ли это дело рук, солнечная Лили Поттер? Разве ты не чернокнижница? Сердце пробило удар, а губы мелко задрожали, и Лили, отвернувшись от них, быстро-быстро задышала, чувствуя злость. Почему, почему они так смотрели на нее? Разве сделала что-то плохое Лили за все время своего пребывания в Хогвартсе? Откуда было столько предубеждения?

— Как же это так, директор? — пораженно проговорил Невилл Лонгботтом, и Лили услышала, как тяжело он вздохнул. — Разве Запретная секция не была полностью очищена?

— Я не знаю, мистер Лонгботтом. Но если с мистером Фаулером что-то случится, одной проверкой нам не обойтись. Кто бы ни был тем, кто использовал Темную магию, его будет ждать не отчисление, а настоящий магический трибунал.

Не имея сил стоять и слушать все это, Лили дернулась и уверенно вышла прочь, снося все на своем пути. Вокруг были одни взгляды. Они все смотрели на нее, пожирали глазами, мечтая увидеть ее боль, и Лили, кривя лицо в улыбке, дыша тяжело, лишь уверенно шла вперед, не ведая куда. Злоба была знакомой, но между тем будто бы другой: может, потому, что Лили не собиралась больше эту злобу скапливать внутри, а может, потому что на этот раз она была действительно обоснована, но в этой ярости Лили чувствовала свою силу.

Как же хотелось ей доказать им всем, что Темная магия — это не зло! Что зло — это только люди. Что тот, кто отступился, может иметь право на восстание из пепла. Но чем больше думала об обществе, которое окружало ее, о политике, проводимой Содружество, тем сильнее она убеждалась: это н е в о з м о ж н о.

Остановившись резко, она вскинула голову и, с ужасом распахнув глаза, отошла на шаг назад. Думая, Лили не ведала, куда идет, а когда наконец обратила внимание на реальность, поняла, что стоит она на восьмом этаже, напротив Выручай-комнате. И ей было страшно. Страшно зайти в эту обуренную мраком комнату, увидеть огромное окно с видом на Запретный лес, почувствовать, как сквозняк бьет по ногам.

Все это время Лили избегала этой комнаты, никогда не поднималась на восьмой этаж и пресекала любую мысль. Но вот теперь она вновь стоит здесь и возле рыцарей ее должен был поджидать Малфой, который, назначав ей встречу через книгу, должен ухмыляться и будто бы говорить ей всем своим видом: ты тупая идиотка, Лили Поттер. Годы идут, а ты будто стоишь на месте.

Обернувшись, посмотрев на доспехи, Лили не увидела никого. Малфоя здесь не было. Он на пороге строительства нового мира, а Поттер… что ж, она обречена на вечное подозрение.

Расхохотавшись, Лили развернулась и медленным шагом пошла прочь, чувствуя, как вся ярость уходит на убыль. Ведь же знала же она, на что идет, и прекрасно понимала все многозначительные взгляды Макгонагалл. Единственными людьми, кто понимал ее, были ее семья и Скорпиус. Именно их почему-то Лили всегда отталкивала, сторонясь, держа дистанцию.

Идя вдоль коридоров, она опять чувствовала эти многочисленные взгляды, но теперь не было даже сил, чтобы злобно усмехнуться. Лили просто шла достаточно уверенно для того, чтобы никто к ней не подошел, но сама она была рассеянна и слишком уставшей.

В таком состоянии она пробыла до следующего утра. У нее не было сил встать с кровати и лишь мысль о том, что сейчас должны были быть уже известны результаты выборов, заставили ее подняться и медленным шагом направиться в совятню. Солнце палило нещадно, как-то совсем необычно, а Запретный лес, уныло качаясь из стороны в сторону, лишь наводил какую-то сонливость своим монотонным движением.

Схватив газету, погладив знакомую сову, Лили бессмысленно посмотрела на деревья, а потом, выйдя прочь, остановилась на холме, сжав с силой газетный лист. Первый вздох ознаменовался решительностью, которая появилась в ней за секунду, и, не медля более, Лили развернула лист, пройдясь глазами по заголовку.

На главной странице крупными буквами значилось: «МИСТЕР МАЛФОЙ ИДЕТ В ОТСТАВКУ» — а чуть ниже была шириной почти в весь лист колдография, на которой Скорпиус стоял у трибуны и что-то говорил.

С тихим шелестом лист выпал из рук, и Лили безумным взглядом посмотрев на лес, почувствовала собственное бессилие.

Бессонные ночи, нервозность и убивающая наповал новость были последним ударом. И, когда упав прямиком на землю, Лили почувствовала, как пропадает все перед глазами и как заветная тьма заволакивает сознание, она едва ли удивилась. Предвидя все это когда-то нутром.

Ноющая боль в виске заставила Лили слегка заскулить и, когда распахнув резко глаза, она заметила знакомый белый потолок, то тут же подорвалась на месте и огляделась по сторонам. Она находилась в лазарете, на одной из больничных коек, и когда взгляд ее прошелся чуть левее, то она заметила Альбуса, который, скрестив руки на груди, серьезно наблюдал за ней.

Безмолвно протянув его имя, Лили вперила свой взгляд в брата и, не находя в себе сил ничего сказать, так бы и продолжила внимательно разглядывать его, если бы прямо в ту же секунду к ним бы не подошла Поппи Пофмри.

— Лили, Мерлин, мы так все перепугались, найдя вас! — воскликнула она искренне, с явным переживанием и состраданием, и Лили, опустив глаза на свои руки, попыталась было вспомнить, что же именно она делала. И как так все произошло. — Честно, я уже думала, что вы беременны, — ошалело вскинув голову, Лили заметила, как помрачнел Альбус и как опасно он сжал пальцы в кулак, и, с трепещущим сердцем, она внимательно посмотрела на Поппи. — Вы были так рассеянны и убиты в последнее дни, а тут еще и оборок… но у вас всего лишь нервное перенапряжение. Вам бы отлежаться и прийти в себя.

Сердце ее упало вниз, и Лили едва ли могла понять, рада она была или не рада, потому что какую-то секунду назад в ее голове промелькнула странная мысль: иногда, посматривая на детей, бегающих по Хогвартсу, Лили начинала испытывать странную нежность и даже трепет, как будто где-то внутри нее просыпали странные, неизведанные материнские чувства.

Однако, запихнув эти мысли куда подальше, Лили кивнула головой с благодарностью и, дождавшись, пока Поппи скроется за ширмой, тотчас повернулась к Альбусу и внимательно на него посмотрела, сощурив глаза.

— Испытываю блядское дежавю, — с милейшей, злой улыбочкой протянул Альбус, а потом, резко посерьезнев, он откинулся на спинку стула и приподнял бровь. — До каких пор мы будем видеться в больнице, а, солнечная?

Сморщившись, Лили вытащила подушку из-под спины и кинула в него, однако увернувшись, Альбус лишь сильнее ухмыльнулся, склонив голову набок.

— Сидел я, значит, никого не трогал, ждал Прю из магазина, а тут из камина вылезает голова Макгонагалл и требует отца, которого и дома-то не было. Говорит, Лили плохо, — качнув головой, он опять склонился к коленям, скрестив руки в кулак, — и я, как идиот, примчался сюда. Какого черта, малявка? Кто так треплет тебе нервы?

Но в его глазах уже был ответ на его же вопрос. Альбус смотрел на нее так, словно только и ждал, чтобы его имя слетело с уст, чтобы Лили, наконец, могла хоть что-то объяснить. Однако едва ли в ней были силы, чтобы поведать хоть что-то и вместо этого, Лили просипела тихо, внимательно вглядываясь в него:

— Кто победил, Альбус?

В ту же секунду газетный заголовок возник перед глазами, и Лили вспомнила все: как стояла в совятне, как смотрела на Запретный лес, а потом только лишь один быстрый взгляд по свежему выпуску выбил из-под ее ног почву.

— Консервативная партия обошла Содружество, — спокойно, но довольно прохладно проговорил Альбус, вздохнув. — Его глава… Фрэнк Лонгботтом. Иронично, да? Но ты ведь не об этом хочешь спросить? Почему ты опять молчишь о Малфое?

Дыхание оборвалось еще на первых словах, и Лили, сжав простыню пальцами до их хруста, распахнула глаза. Злость обуревала ее. Лонгботтом! Мерлин, Лонгботтом! Нескладный, завистливый мальчишка, который выезжал только за счет своего профессорского отца. И это он продолжает дело всей жизнь Скорпиуса?

— Как он посмел бросить… — зашипела яростно Лили, задышав быстро-быстро. — Какое право он имел! — воскликнула она громче, сжав глаза. Боль была такая сильная, что не хватало сил ее терпеть, а осознание, что все было напрасно, было столь устрашающим, что не хватало больше сил сдерживать в себе эту злобу.

— Да черт его знает, — видимо, не понимая чувств сестры, встрял Альбус, обращая на себя ее яростный взор. — Знаешь, вопреки твоим угрозам… если бы Малфой был бы счастлив, я бы его угробил. Так что не могу не сказать, что меня все не устраивает. К тому же, с учетом, какой он был в последнее время и что случилось с его матерью…

— Что произошло с миссис Малфой? — елейным шепотом переспросила Лили, еще сильнее уцепившись пальцами за простынь.

— Говорят, у нее окончательно сдали нервы из-за постоянных угроз и проверок Министерства. Она попала в больницу св. Мунго за день до выборов и пришла в себя только лишь на следующий день. Как говорит отец, состояние неутешительное: ей нужен покой и более-менее успокаивающая обстановка.

Едва ли Лили могла слушать дальше, поэтому, отвернувшись от брата, она бессмысленно посмотрела в пол, прикрыв лишь на секунду глаза. Лили думала об Астории Малфой, об ее постоянных нервных вздрагиваниях, об опаске, которая вечно таилась на дне ее зрачков. О том, с какой нежностью она смотрела на сына, как пророчила ему блестящую карьеру и как видела в самой Лили словно опасность для сына.

Поттер думала о том, что и сама считала себя недостойной Скорпуиса, ошибочно предполагая, что она знает его и что ему нужно. А теперь… Он бросил все, ради чего так долго работал, кинул в бездну то, чем жил еще в Хогвартсе. Как Лили могла к этому отнестись? Что она могла сделать для него? Ведь он, скорее всего, убит или, во всяком случае, поражен.

Дыхание сперло окончательно, когда к глазам стали подходить слезы. Работая в лазарете, Лили думала о том, чтобы найти зелье для Скорпиуса: она хотела создать нечто, что могло бы маскировать проклятие или и вовсе вывести его с руки, чтобы он мог просто… работать, не опасаясь за свою жизнь. А теперь был ли в этом смысл? Был ли смысл в том, что ее нет сейчас рядом с ним?

— И все-таки не понимаю, почему ты так тянешься в эту чертову школу, — вздрогнув, Лили обернулась и посмотрела безразлично на брата, замечая, с какой жадностью он оглядывается вокруг. Вздрогнув, она нахмурилась, подумав отчего-то, что Альбус не был здесь уже больше четырех лет, и это осознание… было таким смешным. Право. Лили хотелось просто расхохотаться. — Никогда не любил эту школу. Лицемерные ублюдки, улыбчивые идиоты и просто подстилки — это не школа, а сборище отбросов.

— А ты думаешь, что где-то иначе? — хмыкнув едва ли, протянула Лили. — Везде все одно и то же.

Рассмеявшись тихо, Альбус улыбнулся криво.

— О, мне кажется, все же Хогвартс бьет все рекорды.

А потом, вздохнув, он вновь посмотрел на нее, слегка качнув головой. Именно сейчас, наверное, Лили впервые подумала о том, как сильно изменился ее брат: казалось бы, прошло так мало времени, но между тем изменения были существенные. Его злобы, которой можно было уничтожить весь мир, больше не было. Да и сам Альбус стал будто бы… спокойнее и между тем мужественнее, не реагируя так остро на окружающий мир. И подумать только, что все это было лишь благодаря Прюденс. Могла ли Лили так повлиять на своего брата? О нет, ей бы не хватило сил даже на себя.

— Меня так бесит, что все же из всех нас троих Джеймс как всегда в шоколаде, — качнув головой, Альбус расхохотался вдруг, а потом, скривившись, пафосно задекларировал: — Школу он закончил, карьера у него наметилась, с этой… как ее… да неважно… все тоже хорошо. Прямо гордость отца! Почему мы с тобой такие неудачники, а?

Но у Лили не было ответа, впрочем, едва ли Альбус нуждался в нем. Поднявшись со стула, Альбус поправил воротник черной рубашки, а потом, засунув руку в карман, вытащил слегка потертый, запечатанный конверт и протянул Лили.

— Это тебе пришло недавно. А сейчас мне пора… отцу я ничего не скажу, чтобы не волновать, — и, качнув головой, он слегка наклонился, улыбаясь криво: — Письмо я не скрывал, сама понимаешь. Однако вот тебе мой совет: поговорила бы с Малфоем. Потому что у меня такое ощущение, что вы, двое дебилов, просто решили поиграть в гордость и «так правильно».

Скривившись, Лили уже хотела было крикнуть ему что-то злое и колкое, но Альбус, ухмыльнувшись еще больше, быстрым шагом вышел, оправив ширму, исчезая за белой тканью.

В лазарете было тихо. И Лили, очарованная этой тишиной, перевернула конверт, не замечая на нем обратного адресата. Одна лишь мысль, что оно было от Малфоя, заставила ее сердце затрепетать, а руки — быстрее работать, и вот уже через секунду она смотрела на пергаментный лист, понимая, что почерк-то не него. Нет. Ей писал Фобос. И странное дело, Лили никак не могла понять, как отреагировать ей на это и что именно она испытывает сейчас.

«Я пишу тебе без адресанта, потому что знаю, что ты никогда не отвечаешь на письма, Лили Поттер. Впрочем, а нужно ли нам с тобой общение? Сомневаюсь. В прошлый раз ты довольно доходчиво объяснила разницу между нами, принимаю, серьезно, принимаю каждое твое слово, потому что ты права. Но между тем, я все еще убежден, что ты такая же, как я, Поттер. И когда тебе надоест играть в жертву и в героиню любовного романа, ты воспрянешь духом и приклонишь перед собой еще очень многих. Полагаю, что я даже доживу до этого момента, представляешь?

Знаешь, больше всего на свете ненавижу это чувство: любить кого-то всегда тяжело, а когда объект твоей любви такой человек, как ты… то я могу понять Малфоя, который прямо сейчас рушит свою жизнь от осознания, что он не знает, чего ради все это было и так ли ему все это нужно. Ты стерва, Поттер, эгоистичная, лицемерная стерва. Все время в Германии я наблюдал, как ты хотела спрятаться и я помогал тебе; ты хотела найти утешение, и я давал его тебе. Что ж, разве могу ли я что-то поделать, если твоя душонка всегда жаждет большего и ей никогда не достает того, что она имеет?

Ты можешь думать, что на самом деле ты другой человек: хорошая, правильная, солнечная Лили Поттер. Но нет, твоя сила в том и заключается, что ты озлобленная и беспощадная, злопамятная, но между тем никогда не нападешь на слабого. Когда ты примешь это наконец, когда перестанешь идеализировать или романтизировать свои качества, то тогда никто не сможет тебя сломать.

Я пишу это, потому что действительно по-идиотски влюблен в тебя и не могу не думать о тебе. Мне не нужен твой ответ, потому что я влюблен в беспощадную, жестокую Лили, такую, какой она и является. Мне лишь хочется вновь увидеть, как ты восстанешь и как перестанешь игнорировать свои желания. То, что ты бросила Малфоя, едва ли вызывает во мне уважение к тебе: разве можно бросать то, что по-настоящему дорого? Хочешь закончить, как мой дед?

Кто-то скажет, что бороться — это привилегия лишь гриффиндорцев. Не стоит думать, что я не знаком с хогвартской системой, как раз потому, что я знал ее, я ее презирал. И я отвечу тебе: что это бред. Бороться — это привилегия каждого, а вот как… зависит уже от тебя. Так что я надеюсь, что ты будешь бороться. Если уж не за себя, то хотя бы за то, что тебе действительно важно. Не живи сожалениями, как я. Не думай об упущенных шансах. Я ухожу из твоей жизни не из-за твоих слов или обиды. Я ухожу из твоей жизни, чтобы закрыть эту страницу и начать опять жить, как раньше: думать о бизнесе, о семье, о благополучии. Надеюсь, ты сможешь точно так же.

Удачи тебе, Лили Поттер. Надеюсь, мы никогда не свидимся,
— Фобос Берк».

***

Октябрь был, пожалуй, любимым месяцем Лили. Но сейчас, наблюдая за постепенной сменой окраса деревьев, Лили не выражала никакой симпатии или радости. Она думала. Возвращалась мысленно к письму и чувствовала странную горечь, будто у Фобоса получилось задеть странные, потаенные струны ее души.

Она думала о своей жизни, о своем будущем. Думала об отце, братьях и о Скорпиусе. И в этих мыслях было столько сожалений, что в какой-то момент Лили просто поняла, что окончательно потерялась. Несмотря ни на что, что она по-прежнему будто бы продолжала заниматься ничем. Ее съедали сомнения и однажды ночью, смотря в который раз на колдографию Скорпиуса, Лили вдруг поняла: она действительно не может быть солнечной гриффиндоркой. Она — чернокнижница. Маггловская злая ведьма, которой бы пожалели смерти только из-за ее убийственной красоты.

В тот момент душа ее как будто воспряла. Она поняла, где ее признание: в этой самой Темной магии, в зельях, которые могут уничтожить жизнь, но между тем… именно они могут облегчить страдания и дать шанс тому, кто окончательно потерян. Лили хотела создать нечто во благо, но связанное с Темной магией, и, думая о Скорпиусе, неизбежно, постоянно, она понимала, что первым, кому она бы хотела помочь, был он. Лили должна была создать для него зелье.

Но как это можно было бы сделать? В мире, где Темная магия обросла предрассудками, где на протяжении пяти, а то и более лет насаждались глупые стереотипы, в мире, где только-только к власти пришел другой режим, который еще даже толком не начал функционировать, это было невозможным.

— Не понимаю, почему он не просыпается? — все время спрашивала Поппи, склоняясь над мальчишкой, который был поражен магией еще в сентябре, но по-прежнему не проснулся.

Макгонагалл вздохнула тяжело, прикрыв на секунду глаза.

— Одна лишь надежда, что мистер Лонгботтом не будет вести эту идиотскую политику и не будет санкционировать школу, — полушепотом ответила та, наблюдая за действиями Поппи.

Родителям гриффиндорцам было сказано о состоянии сына в тот же день, когда он попал в лазарет, однако из-за опаски, они быстро согласились с Миневрой, что мальчишку необходимо оставить школе, а не вести в св. Мунго. Едва ли это было разумное решение, но в период после выборной неразберихи Лили понимала причину этих действий.

— Темная магия лечится лишь темной магией, директор — спокойно бросила Лили, заставляя обеих женщин вздрогнуть и посмотреть на нее. — Если бы вы разрешили, я бы занялась этим.

— Нет, мисс Поттер, никакой Темной магии, — строго, но с некоторым сомнением ответила та, и Лили знала, что она колеблется.

Почему-то Поттер казалось, что если она докажет всю несостоятельность сплетен о Темной магии и вылечит этого юнца, то спокойно сможет заняться приготовлением и разработкой опасных зелий в школе. Потому, наверное, она-то и решила в тайне все-таки понять, что именно это было за заклинание.

Приходя в лазарет по ночам, когда Поппи крепко спала, она склонялась над мальчишкой и тестировала различные зелья, чтобы определить, к какому именно классу относилось его проклятие. Однако перепробовав почти все средства, Лили поняла, что необходимо нечто серьезное.

В один из холодных дней, когда в Хогвартсе был обеденный перерыв и все находились в школе, дабы не промокнуть под надвигающимся дождем, она неслышно выскользнула из замка, чтобы прийти в теплицы ради ингредиентов. Идя по крутому склону, она вдруг заметила странно знакомый силуэт, который до боли напоминал ей Годрика, однако, стоило ей подойти чуть ближе, как человек словно исчез куда-то.

Нахмурившись, Лили лишь подумала о том, что это невозможно и уверенно зашла в теплицы профессора Лонгботтома, вспоминая былые, школьные дни.

Когда Лили поняла, что для самостоятельного определения зелья необходимо провести темномагические обряды, которые были запрещены, она решила вычислить того, кто бы мог совершить подобное. Сплетни были обычным делом в Хогвартсе и с помощью них Лили сразу же узнала примерно, с кем у больного мог быть конфликт. Однако это не дало никаких плодов.

Мальчишке не становилось ни хуже, ни лучше, и родители, будучи обеспокоенные скорее своей репутацией, по-прежнему держали его в Хогвартсе, несмотря на все убеждения директора. И когда Минерва поняла, что это бессмысленно, то она подошла к Лили и серьезно проговорила, внимательно следя за ней:

— Я доверяю вам, мисс Поттер. Потому, пожалуй, я могу дать вам разрешение на… проведение определенных обрядов. Однако… вы же понимаете, что, если будут последствия, отвечать будем все мы?

Именно этот момент был переломным в сознании Лили. Улыбнувшись, она уверенно кивнула головой, почувствовав прилив странной энергии. Это был ее шанс. И, не смея терять его, она всерьез занялась лечением своего маленького пациента.

Лечение было трудным процессом, несмотря на то, что тайно ей содействовали все профессора. Лишь на одно то, чтобы сварить отвар, определяющий тип магии, должно было уйти не меньше двух недель. Понимая это, она лишь серьезнее начала думать о том, чтобы скорее вычислить того человека, кто посмел сотворить такое, параллельно взявшись за готовку.

Весь октябрь, как назло, лил проливной дождь, что очень мешало Лили, которая была вынуждена время от времени посещать Запретный лес. В один из таких дней, когда Лили опять отправилась за травами, грянул сильный дождь, и, встав под широкую крону дерева, Лили бессмысленно посмотрела на небо. Она любила лес. Любила просто приходить к нему, вглядываться в могучие стволы и вспоминать. Лили думала о Скорпиусе, мечтала о том, чтобы открыть для него зелье, а потом принести его ему… и, возможно, попробовать.? Хотя бы дать себе волю на то, чтобы просто посмотреть в его глаза, не говоря о чем-то большем?

Дождь усиливался, и Лили, понимавшая, что в лес сейчас идти нет смысла, так как знакомые тропинки, скорее всего, смыло, быстро развернулась и, наколдовав себе щит от воды, пошла медленным шагом к замку. Почему-то спешить не хотелось, и, оглядываясь по сторонам, Лили вдыхала свежий, влажный воздух, отчаянно мечтая о будущем. Именно в этот момент взгляд ее невольно задержался на Черном озере и, приглядевшись, она вдруг увидела мужской силуэт. Что-то заставило ее остановиться. И уже в следующую секунду Лили поняла, что мужчина… как будто приближался к воде непозволительно близко.

«Утопленник?» — почему-то подумалось ей, и сердце у Лили замерло. Дернувшись, она быстрым шагом стала спускаться с гористого ската, и, не отдавая себе отчет, заорала во весь голос:

— Эй!

Мужчина вздрогнул так явственно, что тотчас же повалился прямо в воду. Подбежав к нему, Лили резко остановилась, потому что на нее в упор смотрели знакомые ярко-голубые глаза. Такие ослепительные и наполненные злобой, что впору было бы повеситься.

— Годрик? — еле слышно спросила Лили, и тот, рыкнув, быстро поднялся на ноги, и, не смотря на нее, вышел из воды, а потом, захлопнув подолы разлетающегося пальто, молча поплелся прочь.

Будучи явно не в себе, она опять нагнала его, всматриваясь в лицо, почему-то боясь оставить его одного, и, видимо, смотрела она так долго и так упрямо, что, не выдержав, он круто развернулся и с глазами полной ярости поглядел на Лили.

— Чего тебе? — холодно вопросил он, и лицо его было переполнено тихой яростью.

— Что ты там делал? — без тени страха и робости проговорила Лили, поджав губы. — О чем ты, черт побери, думал?

— Да тебе-то какое дело! — с яростью крикнул он, тотчас крутанувшись, и Лили уже не пошла следом, оставшись на улице, под проливным дождем, почему-то подумав, что Годрик не использует даже чары, чтобы защититься от холода.

С того дня Лили стала часто видеть Годрика. Видимо, он каким-то образом узнал, что она теперь работает здесь, поэтому старательно выбирал часы, когда шла ее смена, но только вот Поттер все равно замечала его силуэт из окна. Мрачный, молчаливый, он всегда стоял возле Черного озера, и у нее появился какой-то поистине иррациональный страх, что слова Элен… могут оказаться правдой.

Никто не знал о том, что он приходил сюда. Это Лили поняла, когда невинно поинтересовалась у Макгонагалл причину его нахождения здесь, но та, удивившись не меньше ее, лишь пожала плечами, сказав, что очень часто бывшие ученики возвращались в Хогвартс просто так, чтобы побродить по знакомой территории. Такой ответ едва ли устраивал Лили, но, увлеченная поисками человека, который сотворил такое мощное, темномагическое заклятие, она попыталась забыть о Годрике, полностью посвятив себя другому делу. И однажды ее поиски были вознаграждены.

Будучи чернокнижницей, Лили знала, что единственным временем, когда можно было варить запрещенные отвары или использовать опасные заклинания, была лишь ночь. Для нее было очевидно так же, что использовать их можно было лишь в черных коридорах или в Выручай-комнате. Потому, выпросив у отца карту Мародеров всего на пару дней, Лили стала отслеживать ночных посетителей Хогвартса.

Человеком, сотворившим столь мощное проклятия, оказалась семикурсница со Слизерина, Фелиция Эйвери.

Наблюдая за ней, отслеживая ее манеру поведения, Лили понимала всю сложность ситуации: Фелиция была замкнутой и молчаливой, такой насмешливой и в общем типичной слизеринкой, что было очевидно — дабы продавить ее, нужно было что-то большее. Ходя по-прежнему в лес, Лили теперь стала оглядываться по сторонам, зная, что рано или поздно она тоже отправится в него и ей лишь оставалось поджидать такой момент, который настал ровно через неделю после того, как Лили вычислила ее.

Сначала она просто стала говорить с ней. Садилась возле нее в школьных коридорах, подходила даже во время трапез. И всякий раз, когда Лили, улыбаясь, говорила с ней на пустяковые темы, Поттер невзначай кидала очень неоднозначные для окружающих, но совершенно понятные для нее и Фелиции слова. В такие моменты Эйвери вздрагивала едва заметно, и ее лицо искажалось в припадке лютой злобе. Но она ничего не говорила.

Но зная всю подноготную слизеринки, видя ее насквозь, Лили понимала, что рано или поздно она сломается. Оставалось лишь совсем немного подождать.

В один из дней Лили заметила из-за окна, как Фелиция шла почти незаметно, выбирая длинный, но безлюдный путь, о котором в принципе мало кто знал. Мало. Но Лили-то о нем все было известно, поэтому, быстро выскочив из лазарета, она бегом помчалась к знакомой тропе.

— Фелиция, — позвала она, вынуждая слизеринку вздрогнуть. Развернувшись, Эйвери без тени страха посмотрела на Лили, напряженно поджав губы. И хоть явного страха в ней невозможно было увидеть, но Лили-то знала, что она испытывает сейчас. Потому что когда-то была на ее месте.

— Что вам? — насмешливо протянуло она, слегка склонив голову, выбивая из себя непринужденность, но все это была такая блажь, ведь Лили видела ее насквозь.

— Использование Темной магии может привести к магическому трибуналу, — как ни в чем ни бывало, протянула Лили, слегка улыбнувшись. — Однако… если замести все следы, то есть шанс остаться на свободе.

Помрачнев, Фелиция поджала губы. А потом, не говоря ни слова, круто развернулась, задев ее плечом. Видимо, больше ей идти в Запретный лес не нужно было, или, быть может, Эйвери и сама понимала сколь опасно ее положение. Проводив ее долгим взглядом, Лили прикусила губу, слегка обняв себя. Она не сдаст ее. Никому не расскажет. Ей всего лишь нужно было название проклятия, а остальное… что ж, это уже было не ее рук дело.

— Чем ты занимаешься, Поттер? Терроризируешь малолеток?

Голос Годрика, раздавшийся где-то с боку, едва ли ее удивил. Зная, что он приходит сюда, она предчувствовала наперед, что они неминуемо будут сталкиваться и говорить. Поэтому, обернувшись, Лили слегка наклонила голову, внимательно посмотрев на Годрика, испытывая странную робость. Его взгляд был без лютой злобы, но в нем было так много болевых, неприятных чувств, что смотреть в них долго было почти невозможно.

— А ты, чем ты здесь занимаешься? — спокойным, ровным голосом вопросила Лили, испытывая мерзкое чувство сожаления и боли. В этом Хогвартсе когда-то давно они были вместе, но так и не смогли понять друг друга. Вся история их взаимоотношений словно была насмешкой над тем, как можно быть взаимно влюбленным, но не найти при этом счастья.

Годрик молчал, взглянув наконец на Лили прямо. Это был взгляд человека, который не хотел жить: она знала это, потому что когда-то испытывала подобные чувства. И прямо сейчас Лили было до ужаса страшно, потому что осознавала, на ней тоже лежит ответственность… за все это. Она виновата перед ним. Но извиняться за смерть Мэри Лили был никогда не смогла.

— Приходи ко мне, — тихо пролепетала Лили, нервным движением отведя голову в сторону. Смотреть в эти глаза было выше ее сил. — Попьем чаю… поговорим. Четвертый этаж, бывшее кладовое помещение, помнишь?

Не смотря на него, Лили развернулась и быстро зашагала прочь от этих глаз и от этих мыслей. Потому что Хогвартс — это извечное напоминание о былом; это как клеймо во всей ее жизни. Мэри, Бекки, Мэтью, Годрик и Лили. Они были на вершине, и как закончил каждый из них? Что с ними стало? Даже Фрэнк, будучи далеко не популярным малым, завидовавший до чертиков Томасу, в итоге обогнал их… что уж говорить о Скорпиусе? Слизеринский неудачник, отпрыск тех, кого сломила война. Но как же он силен! Откуда в нем было столько желания возвыситься, кому он хотел что-либо доказать?

Она больше не могла чувствовать на себе взгляд Годрика, потому резко направилась в Хогвартс, но вместо того, чтобы свернуть обратно в лазарет, она упрямо пошла в свою комнату. И когда открыла вдруг дверь, увидела на полу странный, большой листок. На нем завитушками значилось: «Заклинание безмолвия. Я ошиблась с применением и, видимо, исказила саму суть заклинания».

Листок с тихим хлопком упал на пол, только Лили больше не видела перед собой ничего. Как много было в ней сожалений прямо сейчас и как сильно хотелось ими хоть с кем-то поделиться.

Но больше всего она хотела увидеть его. Потому что от одной лишь мысли, как он там, все Лили наполнялась странной болью. Ведь он, как и она, точно был сломан.

***

Она вылечила своего пациента уже спустя две недели после обнаружения заклятия. Родители, Минерва и даже Поппи не переставали благодарить ее на протяжении всего октября, поглядывая на нее теперь иначе, с каким-то даже уважением. И сам мальчишка, который смог окончательно оправиться лишь спустя две недели после лежачего режима, частенько забегал к ней просто поболтать.

В один из дней к ней даже зашла Фелиция. Бледная, слегка напуганная, но между тем со злобой в глазах, она безмолвно поблагодарила ее и, подняв голову, явно ожидая чего-то, решительно посмотрела прямо в глаза.

— Зачем ты сделала это с ним? — меланхолично поинтересовалась Лили, слегка покручивая палочку, замечая, как какая-то судорога прошлась по ее лицу.

Фелиция молчала, и решительности в ее лице не было.

— И он почему-то не сдал тебя. Вы встречаетесь, не так ли? — хмыкнув, Лили едва улыбнулась, чтобы потом абсолютно спокойно проговорить: — Или, быть может, это была не ты. Возможно, это был твой брат, который был против твоих отношений с ним?

— У вас нет доказательств! — яростным шепотом бросила она, и тут же лицо ее исказилось мерзкой улыбочкой. — Не вам судить! Вы чернокнижница и… — глаза ее расширились; черные, меленькие, они были переполнены злобой. — Убийца!

Боль с какой-то изувеченной яростью бурей поднялись в душе, и Лили, задрожав мелко, еле-еле перевела дыхание, с не меньшей злобой посмотрев на слизеринку. А потом холодно, но не менее яростно проговорила, с каждым словом все ближе приближаясь к ней:

— Прямо сейчас ты копаешь себе могилу, идиотка. Потому что мне ничего не стоит сломать твою жизнь. Как ты там сказала? Убийца, — Лили расхохоталась, испытывая непереносимую, сильную боль. — Если бы ты жила моей жизнью, умерла бы на первом году. Поэтому заткнись и иди отсюда, а лучше никогда не стой на моем пути, Фелиция.

С громким хлопком Эйвери выбежала, и Лили, вздохнув тяжело, присела на кровать, испытывая самое настоящее отчаянье. Она желала помочь ей, никого не собиралась сдавать, да и сейчас тоже, но между тем… Казалось, что всем было плевать, как сильно изменилась Лили. Никто по-прежнему не хотел ее понимать. Все как будто придумали собственный образ, который нравился им намного больше, потому и заменял саму Лили.

Отчаянье было столь велико, что в ней как будто появились силы для важного, серьезного разговора с Макгонагалл. Встрепенувшись, она быстрым шагом шла к директору, слыша стук своего сердце, испытывая странные, смешанные чувства. Лили сама до конца не осознавала, что именно сейчас собирается сказать, но между тем ей было так важно просто хотя бы попытаться, что уже ничто не могло ее остановить.

— Мисс Поттер? — удивленно спросила Макгонагалл, посмотрев на ворвавшуюся в кабинет Лили.

— Скажите, разве Темная магия столь плоха? Разве без нее бы получилось спасти жизнь хотя бы этого мальчишки? — с отчаяньем спросила Поттер, перебив резко Минерву, которая хотела явно что-то сказать. — Я не понимаю этого предубеждения. Я не понимаю, почему мы всегда замалчиваем, запрещаем, а не пытаемся просто жить с этим… я не понимаю, почему я должна перестать заниматься ею, если мне это так необходимо…

— Лили! — воскликнула Минерва, и она замолчала, посмотрев прямо. А потом, словно в замедленной съемке, повернула голову в сторону и заметила вдруг Годрика, который внимательно, слегка даже удивленно смотрел на Поттер.

Прикрыв на секунду глаза, Лили опять посмотрела на Маневру и решительно спросила:

— Мне необходимо найти важное зелье. Скажите, позволите ли вы мне этим заниматься в стенах Хогвартса или нет?

— Мисс Поттер, — возмущенно и строго протянула директор, явно прибывая в удивлении.

— Скажите мне свое решение завтра, пожалуйста.

Бросив быстрый взгляд на Годрика, совершенно не боясь того, что он подумает обо всем услышанном, она также быстро вышла из кабинета, с гулко бьющимся сердцем идя к себе в комнату. Ей не хотелось сейчас работать. И, понимая, что в который раз просто сбегает со своей смены, Лили между тем не испытывала ни сожалений, ни угрызений.

В своей комнате она чувствовала себя в безопасности, и хоть мысли по-прежнему грызли ее, Лили больше не чувствовала весь их спектр. В этой маленькой, темной комнатке она любила подолгу смотреть на колдографию Скорпиуса и проводить пальцем по его двигающейся фигуре, мечтая увидеть ее наяву. Сейчас все ее поведение казалось такой ошибкой, что хотелось неминуемо все исправить, но просто так возвращаться в его жизнь тоже было нельзя. У нее должен был быть предлогом, и им должно было стать это злосчастное зелье.

В ее комнате раздался короткий стук, и Лили, подняв голову, сначала нахмурилась. А потом, подойдя, слегка распахнула дверь, заметив Годрика, который в упор посмотрел на нее, видимо, не собираясь говорить через порог.

Когда он зашел в комнату, то с какой-то насмешкой обвел ее взглядом, а потом, пододвинув к себе стул, присел на него и в упор посмотрел на Лили, расположившуюся на диване. Они молчали. И в этой тишине было так много всего, что непременно хотелось если не взвыть в голос, то хотя бы оборвать это мерзкое, яростное молчание.

— Зачем ты вернулась в Хогвартс? — с интересом наконец спросил он, слегка склонив голову, и черная челка упала ему на лицо, отбрасывая тень на глаза.

— А ты? — также поинтересовалась Лили, напряженно смотря на него в ответ.

Промолчав, Годрик лишь усмехнулся, опустив глаза на пол, видимо, медленно уходя от реальности в свои мысли. Только вот рядом с ним Лили никак не могла сделать то же самое, неизбежно чувствуя эту тупую, ноющую боль, которая по размерам превосходила разве что лишь сожаление.

— Я хотела в Хогвартс, чтобы навсегда закрыть для себя эту страницу, — полушепотом проговорила Лили, когда молчание становилось все тяжелее и тяжелее. — Или, наверное, мне просто хотелось сбежать, чтобы начать жить заново. Как глупо, что я выбрала эту школу?

Подняв голову, Годрик нахмурился, посмотрев на нее опять долгим, глубоким взглядом. И Томас, сидевший перед ним, так отличался от того, с кем когда-то она училась, что невозможно было не заметить этой перемены. Больше не было агрессии. Как и не было того лидера, который сплотил квиддичную команду, который боролся до самого конца, невзирая на свои чувства и боль.

— У меня так же, Лили. Абсолютно.

Они виделись каждый день. Октябрь сменился ноябрем, дни становились короче и холоднее, но несмотря на непогоду, несмотря на то молчание, что было вечным их спутником, Годрик и Лили встречались каждый день у Черного озера и, гуляя вдоль него, лишь изредка обменивались неважными, ничего не значащими словами.

— Почему ты мне не сказал? — решившись, лишь однажды спросила Лили, когда сумерки съели пространству, оставляя магическую темень и полуночную тишину. — Почему ты не рассказал всю правду о тебе и Ребекке? Зачем ты бросил меня?

Ей хотелось плакать. Ведь вспоминая все те дни шестого курса, когда Лили действительно было больно из-за его поступка, она испытывала лишь колючее сожаление.

— Не знаю, — с рваной интонацией сказал он, слегка нахмурившись. — Разве мог я тебе рассказать? Мы молчали, Лили. Ходили точно так же, как сейчас, вдоль этого проклятого озера и ничего не пытались узнать друг о друге!

— Если бы остались вместе, — с отчаянным шепотом пробормотала Лили, подступив к нему на шаг ближе, стирая к черту все лишние сантиметры. — Все было бы по-другому. Все было бы совсем не так.

Молчание было хрупким, и его было так легко нарушить, что и происходило каждый раз. Лили нуждалась в Годрике, нуждалась в том, чтобы узнать у него то, что так сильно ее мучило и коробило, поэтому она накидывалась на него с вопросами яростно, напористо и слишком уперто:

— Что произошло с Элен после такого, как я ушла? Что с ней сделала… Мэри?

Ее имя слетело с уст слишком робко и даже несмело, и Годрик, вздрогнув, мрачно посмотрел на Лили. А потом, словно ему самому давно хотелось поделиться чем-то важным, заговорил быстро-быстро, так, что Поттер едва ли успевала понять всю суть:

— Однажды она закрыла ее в кабинете с пьяным Мэтью. Этот ублюдок попытался ее изнасиловать, вернее, его надоумила… она. Только вот я все прознал и вовремя пришел на помощь Спинетт. Это отвратительно, да? Но между тем она все еще моя сестра, понимаешь?!

Прикрыв на секунду глаза, Лили кивнула коротко, задержав дыхание. Мыслей было очень много, и ни одной из них — стоящей, оттого так трудно было стоять рядом с ним и падать, черт возьми, падать от собственных чувств.

— Мне так это все надоело, — тихо прошептал он, и тогда только Лили осознала, что по-прежнему стоит в непосредственной близости от него. — После смерти сестры я мечтал умереть, потому что не мог это терпеть. Но стоило лишь нам столкнуться вновь, как я отчаянно возжелал уничтожить тебя в отместку за… за нее. Кому я бы нужен, кроме Мэри? Отцу было плевать на нас, мать умерла еще при родах, а мачеху интересовали лишь деньги да побрякушки, — с кривой улыбкой продолжал он, дробя Лили каждым своим словом, вынуждая ее закрыть собственные глаза, лишь бы не видеть его — наполненные злобой и болью.

— Мы с сестрой брошенные дети, ненужные, всегда не такие, как надо. — Он сжал свою руку в кулак, с каким-то отчаяньем поглядев по сторонам. — Отец отчаянно ставил ставку на меня, вызывая в Мэри бурю ненависти и ревности, из-за чего… впрочем, можно ли сказать, что она стала такой только из-за него? Не было ли в ней изначально этой отчаянной жажды добиться своего путем любого, даже самого мерзкого поступка?

Он рассмеялся тихо, опять переведя взгляд на Лили, которая слушала, словно пораженная, не зная ни что можно было сказать, ни как ей стоило на все реагировать. Их прошлое было не больше, чем пустым сожалением, и ей так не хотелось давать ему оценку, что она, право, совершенно точно не знала, что именно должна была сделать сейчас.

— Я знаю, какой была моя сестра. Я знаю ее лучше всех. Но тем не менее, в моей жизни никого, кроме нее не было, понимаешь? Никого! И когда я влюбился в тебя, мне казалось, что, наконец, я заслужил хотя бы толику счастья в своей жизни. — Лили отступила на шаг назад, прикрыв глаза от той волны боли, которая накрыла ее с головой. Смотреть в голубые глаза напротив было равносильно погибели. Потому что слишком много было в них того, о чем ей никогда не хотелось бы знать. — Как убога наша жизнь, ведь по итогу я должен тебя ненавидеть больше всего. Но что в итоге? Я вновь ищу с тобой встреч, как последний идиот, потому что нахожу в этом единственное утешение!

— Я не хотела! — воскликнула Лили, распахнув резко глаза. Все пропадало за пеленой слез, но она видела, с каким удивлением он поглядел на ее слезы, на ее искривленное болью лицо. Ведь, правда, совершенно никогда Лили Поттер не показывала ему своих чувств и эмоций. — Я не хотела, чтобы так вышло, я не хотела, чтобы умерла Мэри. Никогда бы не подумала, насколько далеко могут завести собственные игры… но, если бы я тогда не защитилась, умерла бы я! Потому-то я не могу извиниться перед тобой за… за эту историю... ни перед кем не могу извиниться! Но, — понизив голос, Лили схватила его за руку, всматриваясь в глаза, смаргивая слезы, чтобы можно было хоть что-нибудь увидеть. — Мне так жаль, что я никогда не говорила, насколько я была в тебя влюблена. Я очень сожалею об этом!

В ту же секунду он подошел к ней еще ближе и, казалось, что мир на секунду остановился, потому что склонившись, Годрик выжидательно посмотрел на нее. Не думая, она быстро поцеловала его, как бы прощаясь, смотря на него открыто и прямо, чувствуя дрожь в руках.

— Но теперь уже все изменилось, Годрик, — проговорила она тихо, с широко распахнутыми глазами. — Я жду лишь его, понимаешь? А ты должен идти вперед. Ты должен быть сильным без меня в своей жизни.

В его глазах было слишком много чувств и эмоций, но он ничего не говорил, прожигая ее взглядом, не думая отодвинуться. И лишь потом, когда тьма становилась совсем непроглядной, а холод пробирал до костей, Томас тихо проговорил, не обращаясь ни к кому, ни на кого ни глядя:

— Почему у меня такое чувство, что даже если бы мы тогда не расстались, все бы было именно так? Что это: рок или просто судьба?

Это был последний раз, когда они увиделись. Больше Годрик не приходил в Хогвартс, он даже не писал ей и не пытался хоть как-нибудь связаться. Наверное, это было лучшим завершением их тяжелых, долгих взаимоотношений, но Лили казалось, что этот тоскливый день их последней встречи она выбьет в своей памяти навсегда, спрячет его в складках памяти, чтобы иногда возвращаться и понимать: как много жизней на своем пути переломала Лили Поттер и как она не заметила, что впопыхах сломала и свою тоже.

Ноябрь был тоскливым, серым месяцем, и Лили, прижавшись лбом к стеклу, бессмысленно смотрела на мрачный Запретный лес. Все умирало. И она вместе со всем.

Возле нее лежала газета. И в ней говорилось о Гермионе, которая расторгла свою связь с партией «Содружество» и заявила о временном уходе из политики. И все это было таким смешным и ироничном, что, право, почему Лили не смеялась, было удивительно даже для нее.

Именно в тот день, когда ноябрь уже полностью раскрылся в своей серости и безнадеге, когда она уже думала о том, чтобы уйти из Хогвартса, к ней подошла Макгонагалл. И, посмотрев на нее серьезно, спокойно произнесла:

— Времена меняются, мисс Поттер. А значит… если вы можете действительно помочь, но другими методами, то… возможно, это не так и плохо?

Лили улыбнулась, плотнее укутавшись в шаль. В ней было так много сожалений, что из них можно было создать целый мир. Но одна лишь мысль или надежда, что она может помочь Скорпиусу, что она вновь увидит его безмятежные серые глаза, давала ей такую силу, что любое желание сбежать пропадало.

Потому что сила ее была лишь в борьбе. И потому что, как сказал Фобос, бороться — это привилегия не только гриффиндорцев. Жизнь, сотканная из сожалений, не стоит того, чтобы прибавлять ей новых. Нужно было непременно идти дальше, невзирая ни на что.

Ей выделили отдельный кабинет под строжайшим секретом. Никто не должен был заходить внутрь, и уж тем более, никто не должен был быть посвящен в то, что делает Лили. В обмен на то, что ей было позволено работать над своим зельем, Минерва лишь потребовала обеспечить безопасность школы и помогать им в следствие непредвидимых ситуаций, который не поддаются обычному лечению.

Всем было все равно на то, чем именно занималась Лили в своей лаборатории. Никто не придавал особого значения ее работе, наверное, считая это блажью, только вот Поттер, казалось, лишь и жила своей работой, не покидая лабораторию часами. Ее просто захватила мысль создать это зелье: она не спала ночами, перебирала старые тома, к которым ей дали пропуск лишь при стороннем наблюдении, экспериментировала и постоянно испытывала провалы.

Все это время Лили неустанно следила за газетами в надежде увидеть хоть что-нибудь о Малфое, но все молчали, и она, с каждым раз еще больше загоравшаяся мыслью увидеть его, закапывалась в работу лишь сильнее, отвлекаясь на редкие письма отцу.

Она не знала, как именно Гарри Поттер отнесся к тому, что Скорпиус бросил политику. В своих письмах он никогда не затрагивал эту тему, а Лили почему-то было страшно дать ему понять, что Малфой по-прежнему волнует ее и что прямо сейчас она занята лишь тем, чтобы дать себе хотя бы одну единственную причину для собственного присутствия в его жизни.

Все продолжало идти своим чередом: Гарри Поттер был приглашен новой властью в наблюдательный комитет, старые законы активно начали пересматриваться, но существенных сдвигов едва ли можно было наблюдать. Лили казалось, что будь у власти Скорпиус, он бы действовал намного решительнее и резче, а потом, вновь и вновь вспоминая, что именно пророчили ему, как смотрели на него его же соратники, она чувствовала дрожь и тихую ярость. Потому что даже если бы Малфой возвысился, на него бы все равно смотрели лишь исключительно как на отпрыска старой, с запятнавшейся репутацией фамилии.

Выходя иногда на улицу Лили безразлично прогуливалась мимо озера, заходила в лес и вспоминала Скорпиуса и их препинания; вспоминала свою злость на весь мир и милый, солнечный образ. В этом далеком прошлом все казалось фальшью, кроме того времени, что провела она с ним.

Все свои чувства, всю свою тоску и необъятное желание просто увидеть его Лили вкладывала в приготовление зелья. Работа была трудной и кропотливой: ноябрь пролетел очень быстро, но даже по прошествии этого месяца она и близко не подошла к тому, чтобы хотя бы составить структуру зелья.

Раньше Лили казалось, что чтобы варить темномагические зелья, тебя должна переполнять ненависть и боль: сейчас же она начинала понимать, что основное отличие черной магии от белой было лишь в субъективном восприятие волшебника. И то, и другое можно было использовать во вред человека, но вместе с тем ни одна часть магии не могла существовать отдельной от другой, оттого Лили так презирала «Содружество», оттого она никогда не смогла бы понять свою тетю.

Первый снег она встретила с некоторой меланхолией и своей первой победой: Лили наконец смогла сделать примерные расчеты синтезации трав, и это было действительно первым шагом к успеху. Хогвартс укутывался в белую мантию, замок приобретал праздничный, нарядный вид, и Лили, впервые задумавшись о том, чтобы вернуться домой на Рождество и отпраздновать его в их кругу, с тихой улыбкой наблюдала за суетливыми движениями, чувствовала то ли светлую радость, то ли глубокую печаль.

— Хогвартс всегда удивителен перед Рождеством, — не обращаясь ни к кому конкретно, бормотала Поппи, выуживая грязные склянки в раковину. — Особенно люблю это время из-за встречи выпускников…

— Что? — встрепенувшись, переспросила Лили, заинтересованно приподняв брови. Сердце ее и разум, преданные мечтаниям, замерли в нетерпении, и одна лишь мысль, что она вот-вот сможет увидеть его, взбудоражила ни на шутку.

— Каждый год в канун Рождества в Хогвартсе проходит встреча выпускников, — немного мечтательно протянула Помфри, оторвавшись от колб и посмотрев на Лили. — Мы устраиваем для них большой пир, а также различные мероприятия. В это время даже старые враги с улыбкой встречают друг друга.

— Но почему я не помню о такой традиции? — нахмурившись, озадаченно бросила Лили, так и чувствуя волнение и некоторое даже смущение.

— Потому что к этому времени, вероятно, вас уже не было в замке. В канун Рождества ученики отъезжают к своим семьям, именно поэтому мы и устраиваем встречу выпускников в это время: чтобы было просторно и не так многолюдно.

В тот же вечер Лили, разволновавшись, написала письмо Альбусу с незатейливым содержанием, и лишь в конце поинтересовавшись, словно ненароком, собирается ли Прюденс посетить данное мероприятия… и кто еще мог бы быть из Слизеринцев. Даже то, как именно Альбус среагирует на письмо, не волновало ее — Лили лишь интересовало, будет ли Скорпиус или нет.

Ближе к Рождеству, посетив деревушку Хогсмид, Лили закупилась подарками, а также отправила поздравительную открытку Джеймсу и Элен. И хоть она сразу предупредила отца, что на это Рождество не сможет посетить дом, все же потратила целую ночь на упаковку подарков. Вышло крайне плохо, и Лили, скептически оглядывая упакованные коробки, лишь вздохнула, поймав себя на мысли, что никогда, за все свои двадцать лет не занималась ничем подобным, и только лишь на задворках памяти всплыл эпизод из глубокого детства, когда они все наряжали елку под веселье матери.

Эта предрождественская суета и веселье делали Лили немного сентиментальной: она слонялась по замку в свободное время, с интересом заглядывала в классы, таскала из библиотеки книги, все же помня о летних экзаменах, ради которых все это затевалось. Но больше всего Лили любила хогвартский хор. Как когда-то давно было до ужаса удивительно просто сесть за последний ряд и, вслушиваясь в мелодии, думать, вспоминать и падать в какую-то бездну сожалений и воспоминаний.

— В этом году уж слишком снежно, Поппи, — сетовала Макгонагалл, заглядывая к ним в лазарет ближе к вечеру, когда половина учеников ложилась спать, а другая — лишь притворялась. — Но, полагаю, выпускники обязательно не упустят своего шанса…

— Да, надо бы попросить Хагрида очистить дороги, — задумчиво пробормотала Помфри, и Лили, смотревшая на них, лишь повела бровью.

В Хогвартсе было что-то волшебное и уютное. Но даже сейчас Лили думала почему-то только о Гриммо 12, и сердце ее наполнялось тоской. Она скучала по своей семье, по скрипящим половицам, цепным качелям и ветхом чердаке. Но при этом Лили не могла поехать туда: внутри нее теплилась надежда, что Скорпиус придет. Он точно, обязательно, всенепременно явится в Хогвартс.

Потому ее попытки создать зелье были удвоены и в какой-то момент Лили поняла, что магия, которой она занимается, была слишком опасна для ее кабинета. Любопытство школьников могло сыграть злую шутку, и это было слишком очевидным. Лишь одно место было безопасным для Темной магии. И имя ему было — Выручай-комната.

Это страшное место вызывало внутреннюю дрожь и необъятный страх. Лили приходила иногда на восьмой этаж, долго всматриваясь в стену, боясь подойти ближе, чтобы из кирпичей медленно не начала появляться дверь. Она знала, что именно здесь и нужно было продолжать свои опыты, но никак не решалась переступить порог.

Рождество подошло так неслышно, что Лили сперва удивилась: часть подарков, в виде поздравительных открыток, была отправлена, а другая лишь лежала в ее комнате и дожидалась своего часа. Среди них особенно выделялась маленькая коробочка, упакованная в темно-синюю упаковку с красной лентой. Этот подарок Лили упаковывала с особым трепетом, а потом, иногда выуживая его среди других, бессмысленно вертела в руках, всматриваясь во что-то.

Озлобленной Лили Поттер не было. Но и доброй, милой, солнечной гриффиндорки тоже. Фобос был прав: всю свою жизнь Лили стремилась быть соответствием выдуманных стандартов и правил, и лишь один человек смог показать ей, до чего же хорошо просто быть собой. Не ненавидеть, не носить внутри себя целый ад, не цеплять маску, а быть собой, двигаться дальше и никогда не давать себе воли на слабину.

Оглядываясь, Лили понимала, сколь сильна была, как много в ней душеных сил. И ей-то всего двадцать, перед ней открыт целый мир, и она обязательно добьется своего, вырвет из когтей судьбы свое признание. Но это будет потом, а сейчас она вернет себе то, что было для нее дороже любого признания или славы — это был тот самый человек, который помог ей обрести себя заново.

И Рождество, подошедшее так близко, лишь укрепило ее мысли. Зелье не было готово, хотя исследования Лили продвинулись очень и очень далеко: и даже сейчас ей нечего было предложить ему, но она была готова встретить Скорпиуса и посмотреть ему в глаза, а потом просто отдать этот маленький, но такой важный подарок.

К встрече выпускников был по-особенному празднично украшен Большой зал. Столы были отодвинуты прочь, как бы стирая принадлежность к разным факультетам; кругом лишь были небольшие, круглые столики, над которыми повисли застывшие колдографии-воспоминания с выпускных. Петляя между столами, Лили вглядывалась в каждый, с трепещущим сердцем пытаясь найти его. И вот, среди бесконечного множества колдографий, она увидела Скорпиуса, который стоял рядом с Мадлен, почти что безразлично смотря в объектив, в то время как Селвин так и висла на его руке, пытаясь поймать взгляд.

Смотря на эту колдографию, Лили испытала странную горечь и, опустив резко взор, стремительно направилась в свою комнату. Хотелось хорошенько подготовиться к приближающемуся вечеру, и даже если у нее было полноценной надежды на то, что Скорпиус придет сюда, что-то не давало ей расслабиться.

Ее пальцы мелко дрожали, когда Лили, застегивала молнию на платье, а потом, бессмысленно посмотрев в отражение в зеркале, она тяжело вздохнула и тут же резко отвернулась, боясь посмотреть на себя. Даже если он придет, у нее не было ни единой мысли, что ей стоило бы сделать, дабы… вернуть его? Объясниться перед ним? Казалось, Лили так много хотела сейчас рассказать Скорпиусу, так много чувств переполняло ее, что она разорвется на части раньше того момента, когда они, наконец поговорят. Да и сможет ли она связать хоть слово, ведь… как Лили посмотрит в эти серые глаза?

Испугавшись сильнее, она села на кровать и прикрыла глаза, вслушиваясь в глухую тишину. Встреча выпускников уже должна была начаться, но Лили не могла заставить себя покинуть свою комнатку и присоединиться к этому мероприятию.

«В конце концов, ты даже не выпускница», — усмехнувшись, подумалось Лили, и, облокотившись о спинку кровати, она бессмысленно стала всматриваться во тьму, стараясь найти в себе силы просто встать.

Время медленно ускользало сквозь пальцы, свечи, зажженные в комнате, с каждым мгновением тухли, а керосиновой лампы у Лили не было. Все пространство окуналось во мрак, и ей почему-то подумалось, что она всегда любила сидеть в темноте, чтобы думать, думать, черт возьми. Но именно сейчас сидеть во мраке не хотелось. Хотелось спуститься и присоединиться к веселому смеху и радостным возгласам; хотелось выпить пунша и с кем-нибудь просто поболтать. На самом деле, Лили просто хотелось жить без той ненависти, которая жила в ее сердце. И сейчас, когда внутри нее было скорее сожаление, она наконец начала понимать, насколько тяжело жить с этим грузом.

Ей больше не хотелось так жить. Лили хотела начать самую настоящую новую жизнь и первым шагом было — взглянуть страхам в глаза, вернуться в Хогвартс, закончить свое обучение, а затем дать, наконец, выход своим чувствам. Пряча нежность внутри себя, отрицая свою любовь, Лили сделала больно не только себе, но ему, человеку, который нужен был ей больше всего на свете.

Встрепенувшись, Лили поднялась с места и опять посмотрела во мрак. Она знала, что должна была идти и верила, что он тоже здесь, что не все еще потеряно. Однако чем больше задумывалась об этом Лили, тем сильнее был ее страх.

Вдруг дверь резко распахнулась и на пороге показался Альбус, который с громким свистом окинул взглядом помещение и улыбнулся Лили.

— Ну здравствуй, малявка. Чего здесь сидишь? Так еще и разоделась, — протянул он насмешливо облокотившись о дверной косяк.

— Альбус! — с каким-то облегчением и вдохновением воскликнула Лили, быстро подскочив к нему, схватив его за руку. — Мерлин, Альбус… Пойдем скорее!

Схватив его руку, Лили сначала пошла довольно резво и бойко, а потом, на секунду испугавшись, замедлила свой шаг, и, сжав его пальцы, бросила быстрый, вопрошающий взгляд.

— Здесь он, здесь, — поняв ее без слов, еще больше ухмылялся Альбус, видимо, радуясь реакции Лили. — Я ему тактично намекнул, что если он не придет сюда по своей воле, то придет по чужой.

— Эй! — дернув его руку, протянула Лили, а потом волна ужаса захлестнула ее, и она от страха еще сильнее замедлила свой шаг. — Мерлин, Альбус, из-за тебя он мог подумать, что это я… я попросила тебя его притащить сюда.

— А это неочевидно, что ли? — фыркнув, пробормотал Альбус.

— Но я не просила!

Отцепив его руку, Лили поежилась, а потом, подняв голову, увидела перед собой дверь, ведущую в Большой зал. Музыка разносилась по всему Хогвартсу и, совсем оробев, Лили посмотрела на свои пальцы, сомкнув их.

— Не парься, — хохотнув, он хлопнул ее по спине, вызывая у Лили волну раздражения и некоторой надменности. — Если что, твой брат всегда готов наложить на него парочку правильных заклинаний…

Не имея сил слушать его размышления, Лили открыла дверь и, подняв голову, спокойным шагом зашла внутрь. Никто не обратил внимание на их приход: волшебники, поделившись на небольшие группки, болтали между собой, некоторые танцевали, и никому не было дело ни до чего другого. Подождав, пока Альбус поравняется рядом с ней, Лили уверенно кивнула головой, посмотрев на него, и он, заложив руки в карман, повернулся и пошел куда-то вглубь столиков.

— О, Лили! — радостно протянула Прю, а потом крепко обняла ее, чего уж точно не ожидала Поттер. Видимо, беременность делала ее более чувствительной и нуждающейся в тактильном контакте, потому что как только она разорвала объятия, Лили увидела крохотные слезы в ее глазах.

— Хорошо выглядишь, — неуверенно протянула она в ответ, посмотрев на ее слегка округлый живот, который уже заметно выпирал сквозь ткань платья.

Прю улыбнулась, а потом, схватив ее за руку, усадила за столик возле себя, и именно в этот момент Лили наконец заметила его. Дыхание сперло моментально, и легкая улыбка, что висела на ее устах, тотчас исчезла. Все ее тело замерло в каком-то напряжении, и, не смея сдвинуться с места, она во все глаза смотрела на Скорпиуса, который стоял возле столика с напитками, совсем рядом, буквально в пяти метрах, и, поймав ее взгляд, лишь кивнул головой, тут же отвернувшись.

Ничто в нем не изменилось, можно было сказать, что даже взгляд его остался тем же, но все же Лили чувствовала, будто его что-то тревожило, она видела в его чертах беспокойство и, может, даже какую-то агонию.

— Мать Скорпиуса окончательно слегла, — прошептала ей тихо на ухо Прю, и Лили резко посмотрела на нее в ответ. — Говорят, у нее произошел какой-то нервный припадок и все совсем плохо. Драко Малфой даже хочет вывезти ее из Англии в более благоприятный климат.

Лили смотрела на Скорпиуса, вглядываясь в его фигуру, не обращая внимания ни на что. Ей было совершенно не интересно то, что происходило вокруг, плевать было и на веселые истории однокурсников Прю и на танцы. В одну из музыкальных пауз Скорпиус, который просто с кем-то то и дело перебрасывался парой фраз, неожиданно принял приглашение Присциллы Фоули, и только тогда Лили наконец опустила глаза, посмотрев на свои пальцы.

Она знала, что разговор был неизбежен, но между тем никак не могла его начать: в этом помещении, где все вокруг смеялись, веселились и танцевали, это было бы просто невозможным. И наблюдая бессмысленно, как после конца танца Скорпиус вместе с Присциллой сел к ним за стол, почти напротив нее, она начинала испытывать странную нервозность и неуютность, словно все это было наигранным и пустым.

Пока все вокруг смеялись и обсуждали школьные годы, Скорпиус молчал, время от времени криво усмехаясь. Он смотрел исключительно на свою руку, которой сжимал стакан, наполненный в отличие от многих лишь водой, и ни разу не поднял голову, хотя Лили знала, что он чувствует ее взгляд. Вздохнув неслышно, она наконец отвернулась: не знавшая всех этих людей, Лили даже не старалась проявить участие, мучительно пытаясь настроиться на то, чтобы как-нибудь подойти к Скорпиусу.

— …а все-таки, вы были самой красивой парой! — воскликнула радостно Присцилла, и ее голос едва ли донесся сквозь музыку. — Ты и Мадлен, вы всегда выглядели просто завораживающе.

Лили вздрогнула, не решаясь посмотреть на Скорпиуса, и когда она наконец услышала его голос, низкий, с хрипотцой, то поняла, что совсем перестала дышать:

— Мы никогда не были вместе. Мы были только друзьями.

Резко вскинув голову, она наконец поймала его взгляд, но это длилось недолго: через минуту Скорпиус резко поднялся, и Присцилла, что-то весело говоря, пошла за ним следом.

Через час, когда алкоголь был уж предельно истощен, а музыка приелась, все присутствующие решили пойти в Запретный лес. Лили едва ли вслушивалась что именно они хотят там сделать, лишь шла на автомате позади всех. Пару раз к ней подходил Альбус, но видя, что Лили рассеянней обычного и молчалива, даже не пытался ее разговорить.

Она просто думала. Вспоминала свои школьные годы, вспоминала Скорпиуса, и мечтала лишь об одном: чтобы выпала хоть одна возможность остаться с ним наедине.

Запретный лес был мрачен и полон темноты, и Лили, слегка отставшая от компании, зашла в него самой последней. Она видела между стволами деревьев огоньки палочек, но даже не старалась нагнать их. Хотелось оторваться от веселья и уйти в свои мысли; хотелось вспоминать только то, как они были здесь вдвоем, то, как Лили впервые осознала, что Малфой был для нее чем-то большим, чем врагом или невольным соратником.

Снег хрустел под ногами, и Лили, бессмысленно смотря на свои сапоги, чувствовала такую грусть, что хотелось даже заплакать. И осознание, что у нее так просто получилось теперь воспринимать свои чувства, заставили Лили горько усмехнуться, а потом безотрадно посмотреть вокруг. Она даже не успела приготовить зелья, которое должно было стать предлогом к их разговору, она не пыталась никак связаться с ним даже через письмо за все это время, так чего же Лили хотела? У него больная мать и разрушенная карьера, а также тысяча причин просто игнорировать ее, о чем Лили могла только думать?

— Не иди дальше, — от звука его голоса Лили вздрогнула именно в тот момент, когда поняла, что к глазам ее подступили слезы. Обернувшись робко, она заметила Скорпиуса, который, прислонившись к стволу дерева, холодно смотрел на нее. — Еще несколько шагов, и ты окажешься у хижин кентавров.

Лили молча смотрела на него, и казалось, что замерло даже время. Веселый хохот разносился по лесу, свет от палочек уже почти не проступал, и она, зачарованная красотой ночного леса, не могла никак подобрать слова.

Когда она заметила, что Скорпиус развернулся, Лили проговорила на удивление громко и даже почти бодро, лишь под конец голос ее дрогнул:

— Стой! Давай поговорим?

И Скорпиус действительно замер, но не обернулся, и она буквально почувствовала, что он весь напрягся. Не имея больше сил ждать, Лили быстро сократила расстояние между ними, остановившись в двух шагах от его спины и едва коснулась пальцами его плеча, боясь, однако.

— Выслушай меня, Скорпиус, — голос ее опять дрогнул, и не было ни уверенности, ни былой резвости. Казалось, что каждое слово давалось с каким-то чрезмерным трудом, и Лили почти задыхалась. — Я сделала это, потому что я идиотка, и я абсолютно признаю свою вину. Мне казалось, что я тяну тебя на дно, что я недостойна… я даже родителям твоим не нравилась! Я боялась, что из-за меня вся твоя карьера разрушится, боялась, что… у меня же ничего нет, — прикрыв на секунду глаза, чтобы не разреветься, Лили, быстро-быстро задышала, хватая ртом воздух. — Я неудачница, чернокнижница… столько лет жила одной ненавистью, что позабыла, что это — открывать свои чувства. Мерлин! Нет ничего хуже жить с этой яростью внутри, с этой болью… сколько раз я мечтала рассказать тебе об этом, а сколько раз мечтала просто показать всю свою любовь. Но у меня ничего получалось! И тогда я подумала, что так будет лучше… для тебя лучше!

Резко замолчав, Лили с отчаяньем посмотрела на Скорпиуса, который не поворачивался, не старался даже виду подать, что слушает ее. И от этого становилось так невыносимо тошно, так грустно, что она отшатнулась, потупив взгляд в снег. Что теперь она могла сделать? Как же ей все исправить?

— Все это, — вдруг тихо проговорил Скорпиус, и голос его был таким приглушенным, безэмоциональным, что Лили почувствовала мелкую дрожь. — Все это: политика, борьба, власть, имя — все это я делал лишь из-за тебя.

Круто развернувшись, он посмотрел на нее прямо, не пряча взгляд, и в нем было столько горечи и даже обиды, что Лили прикрыла на секунду рот ладонью, боясь взвыть.

— Думаешь, мне нужна была политика? Никогда. Я делал это, чтобы ты обратила на меня внимание, чтобы у меня было хоть что-то. Вспомни, как смотрела ты на меня все хогвартские годы? Как на жалкого неудачника… что, думала, я не видел этого?

— Скорпиус! — воскликнула Лили, робко протянув к нему руку, но тут же резко убрала ее. — Я же была такой глупой тогда!

— Мне хотелось, чтобы ты перестала воротить нос от Слизерина, от меня, от той среды, в которой жил и с которой я взаимодействовал, — глухо продолжил он, словно не слыша. — А тут еще «Содружество»… я презирал их политику, а потом понял: ведь так я убью двух зайцев. И что произошло? Когда ты ушла, Лили, у меня больше не было смысла бороться. Все это стало таким бессмысленным: я знал, что я выиграю, но в итоге никакой победы у меня не было. Я все растерял — здоровье своих родителей, свое спокойствие и тебя.

Усмехнувшись вдруг криво, он слегка склонил голову, наконец обращая внимания на нее.

— В этой борьбе за власть и влияние мы проиграли, — с иронией проговорил Малфой, слегка рассмеявшись. — И оба по собственному же желанию.

Задохнувшись, Лили не сразу смогла отреагировать, а когда поняла, что он почти развернулся, явно намереваясь уйти, схватила его резко за руку и быстро-быстро заговорила:

— Останься со мной… пойдем… поговорим!

Потянув его за рукав, Лили уверенно зашагала прочь от леса. Снег, ветки хрустели под ногами, пару раз она почти падала, но не отпускала его руку, ведя за собой. Скорпиус шел молча, но почти покорно, лишь иногда подхватывая ее за руки, чтобы она не свалилась в очередной сугроб.

Хогвартс был наполнен тишиной и темнотой, и Лили совсем не боялась, что кто-то увидит их. Не давая Скорпиусу опомниться, она потянула его дальше, обернувшись лишь однажды, чтобы удостовериться, что он идет за ней. Лестничные пролеты исчезали, и вот, когда они Лили ступила на восьмой этаж, сердце ее быстро-быстро забилось.

В Выручай-комнату они вошли в полнейшем молчании, и сначала Лили почти не узнала убранство комнаты: некогда мрачное помещение, было освещено лампами, которые стояли в книжном шкафу за стеклом, и их светом было залито все пространство. Диван по-прежнему стоял посередине комнаты, но теперь, чуть левее у него возвышался камин. В комнате было тепло и почти уютно, но самое главное — того лютого сквозняка, который навсегда отпечатался в памяти Лили, больше не было. Окно было закрыто плотно.

Невольно отпустив его руку, Лили с замирающим сердцем стала смотреть на Скорпиуса, который так же, как она, с удивлением разглядывал комнату, а потом подошел к окну и посмотрел в него. Наконец, обернувшись, он поглядел на Лили прямо, слегка прищуренным взором, и она поняла, что больше не может просто стоять и смотреть на него, а потому, быстро преодолела расстояние между ними и, схватившись за его плечи, поцеловала, стараясь вложить в свой поцелуй столько ласки, сколько было возможным.

И когда он ответил ей, переняв инициативу, и прижал Лили к стене, так, что их невозможно было увидеть через окно, она почувствовала самую настоящую радость, потому что отчетливо понимала — все ее чувства всегда были взаимны.

— Всю мою жизнь мне казалось, словно над моей жизнью висит рок, — быстро-быстро затараторила Лили, когда, резко прислонившись к стенке головой, она внимательно посмотрела на Скорпиуса, по-прежнему схватив его за плечи. — Но, Мерлин, Скорпиус! Почему же мы всегда считаем рок нечто плохим? Трагичным? Может быть, он не так плох?

— От скуки в философию ударилась? — с некоторой иронией поинтересовался Скорпиус, заправив ей прядь за ухо, и только тогда Лили наконец обратила внимание, что руки его были по-прежнему спрятаны в перчатки.

— Я серьезно! — воскликнула она, схватив его резко за руку, сжав ее сильнее. — Только сейчас я поняла, что все, что произошло, сделало меня лишь сильнее и… лучше? — переметнув взгляд свой на его руку, Лили опять поглядела на Скорпиуса, замечая на секунду тень печали в его лице. — Вот уже второй месяц я работаю над зельем для тебя. Я обязательно, слышишь? обязательно открою его, — отпустив его руку, она опять приблизилась к нему, слегка облизнув нижнюю губу, — мы обязательно будем вместе.

— Тогда ты уйдешь отсюда либо моей невестой, либо никем, — вдруг резко проговорил он уже тогда, когда Лили опять потянулась за поцелуем. Вздрогнув, она чуть нахмурилась, с неверием поглядев на меня. — Ты такая непредсказуемая… тебя так тяжело поймать, что я больше не хочу ждать.

— Неужели ты хочешь, чтобы мы заключили Непреложный обет? — со смешком протянула Лили, улыбнувшись вдруг, чувствуя, как всю ее переполняет странная легкость вперемешку с необъятным счастьем.

Скорпиус хмыкнул. А потом, стянув со своего пальца, облаченного в перчатку, черный фамильный перстень, аккуратно надел его ей на руку.

— Нет. Достаточно будет лишь кольца.

Зарывшись в его волосы, Лили прикрыла глаза, полностью погружаясь во все свои чувства, смакуя их, отдаваясь им полностью и без оглядки. Не так, как они сидели тогда здесь в школьные годы, когда она смотрела на него тайком и исподлобья, когда желание поцеловать его пересилило рассудок. Нет, теперь это были совершенно другие чувства, потому что они больше не причиняли ей ни боли, ни страха. И когда казалось, что этой комнатки было мало для них двоих; когда казалось, что слова больше не было, она, не сдержавшись, прошептала совсем тихо, чтобы никто, кроме него, не мог услышать:

— Я так люблю тебя. И именно тебя и люблю: не за политику, не за фамилию, не за твою славу. Лишь только потому, что ты — это ты. Понимаешь? Все, что я сказала тогда, было ложью.

В Выручай-комнате было тихо. Только огонек потрескивал в камине, окуная комнату в полумрак. Лишь часов в семь первые лучи солнца медленно заскользили по комнате. Наступал новый день. И солнце, как обычно, всходило на небосводе, освещая ярко-ярко.

Это было зимнее солнце, и хоть оно было блистательно, почти никого не грело. Или так только казалось? Может, его света вполне хватало лишь тем, кто находился в непосредственной близости, кто мог почувствовать его сквозь толстые слови облаков?

Солнце всходило. И своим сиянием оно освещало все.

Свой тридцатый день рождения она встретила в полночь. Малфой-мэнор был окутан темнотой и тишиной, и никого в нем не было, кроме нее одной: дети гостили у дедушки, родители мужа уже давно здесь не жили, а сам муж вот-вот должен был вернуться из командировки.

Печально поглядывая в окно, Лили обнимала себя, прислонившись к стене, пытаясь разглядеть сквозь темень сад и его. Только Скорпиуса нигде было: и то ли было слишком темно, то ли он просто еще не появился в радиусе досягаемости, но с каждой минутой Лили ощущала наростающую внутреннюю тревогу и грусть. Хотелось как можно скорее просто увидеть его силуэт и убедиться, что все в порядке и что в жизни ее все хорошо.

Сильнее укутавшись в то и дело спадающую с плеч шаль, Лили тяжело вздохнула, чувствуя легкую дрему. Она почти жалела, что отправила Ориона и Эстер к отцу: право, с ними бы она не чувствовала себя столь одинокой, к тому же, бесконечные мысли о том, хорошо ли все с ними, мучали Лили почти каждую секунду. Однако желание встретить Скорпиуса после двухмесячной разлуки именно в одиночестве было столь велико, что она все же решилась. К тому же, зная, как любил отец проводить время со своими внуками, Лили почти испытывала облегчение. Почти.

Ей нравилась ее жизнь: в ней по-прежнему были горести и разочарования, победы и поражения, но при этом она не могла сказать, что была несчастлива. У Лили было свое дело — она варила сложные зелья на заказ, были дети — чудесные Орион и Эстер, любовь к которым открыла в ней нечто новое, ранее неизведанное, но самое главное — у нее был ее Скорпиус, человек, которому она верила, на которого могла положиться и кто был опрой на протяжении всей ее жизни.

Сразу после того, как она все же закончила Хогвартс, Лили вышла замуж и переехала к Скорпиусу. Тогда Малфой-мэнор напоминал скорее место скорби: Астория, мучимая судорогами и неврозами, напоминала живой труп, Драко был убит не меньше, поэтому никто не сопротивлялся, но и не спешил поздравлять Скорпиуса со свадьбой.

Лили старалась понравиться его родителям: почти не беспокоила Асторию, помогала Драко тем, что варила зелья, а потом, не успел пройти и год после замужества, она забеременела и родила своего первенца, Ориона Малфоя. Мальчишка был копией отца даже в младенчестве: такие же глаза, которые ближе к году окончательно стали светло-серыми; редкие белесые волосики — он был истинным Малфоем, и когда Астория впервые взяла на руки внука, казалось, что-то изменилось в ней. Впервые за многие месяцы в глазах миссис Малфой появилось желание жить, и хоть ее наставления нередко раздражали Лили или были не к месту, она все же была рада, что Астория постепенно обретала смысл жизни, ведь это стало большим облегчением для Скорпиуса.

Уход за ребенком занимал много времени, и тогда Лили поняла, что несмотря ни на что, не хотела надолго оставлять его: никакая карьера не стояла для нее выше благополучия ее ребенка, потому она и стала работать на дому. Варила зелья, но непременно слабые, далеко не опасные, чтобы не навредить ни себе, ни Ориону; практиковалась в создании рецептов и именно тогда поняла: однажды непременно она создаст зелье для Скорпиуса.

Самой большой ее отрадой был Скорпиус: он был абсолютно беспомощным в вопросах ухода за детьми, и Лили, смеясь над ним каждый раз, когда он с особой серьезностью брал сына на руки, наблюдала за тем, сколько много нежности и любви было в его взгляде. Когда его политическая карьера закончилась, он долго еще пытался найти себя, и, поддерживая его чем только можно было, Лили всегда была рядом. Она видела в его глазах желание реализовать себя, желание восстановить если не авторитет, то хотя бы престиж своей семьи, и хоть все этой ей было не нужно, Лили лишь молча приходила к нему в кабинет, присаживалась рядом и с улыбкой наблюдала, как он разбирает счета, договоры и другие бумажки.

Когда Ориону исполнилось два года, Лили наконец решила заняться зельем для Скорпиуса: хоть он и ворчал про сложность и некоторую опасность данного занятия, но не мешал, только лишь мрачно осматривал ее лабораторию. Скорпиус знал, что она бы ни в коем случае не стала рисковать своим здоровьем, а потому смотрел на все сквозь пальцы.

— Ну и кого ты выжидаешь?

Лили вздрогнула, резко обернувшись, замечая Скорпиуса. В дорожной мантии, с взлохмаченными волосами, он выглядел таким родным и дорогим, что она замерла, улыбнувшись. Его не было всего два месяца, а ей казалось, что прошли долгие-долгие годы.

Стряхнув мелкий снег с шарфа, Скорпиус скинув наконец с себя верхнюю одежду и с улыбкой посмотрел на Лили. Ему только исполнилось тридцать один, но он почти не изменился: его блеск в глазах, его уверенные речи — все это осталось со Скорпиусом даже сквозь годы, именно поэтому он все же смог найти свою отдушину в бизнесе. Он был ответственным и сильным человеком, который умел стоять, ни смотря ни какие порывы ветра, умел терпеть и с яростью хищника уничтожать своих конкурентов — Лили любила в нем именно его необузданную силу и умение выживать во всех условиях. Уверенный, лидер — он принадлежал ей, и это почему-то вызывало в Лили странную гордость.

— А где дети? Спят? — присев на диван поинтересовался он, и Лили, отмерев, подошла к нему ближе, села напротив и выжидательно посмотрела на него, чувствуя, как тяжелеет ее дыхание и как знакомое желание почувствовать его всего полностью овладевает сознанием.

— Я отправила их на ночевку к папе, утром заберем их и устроим, наконец праздничный ужин.

Она замолчала, слегка поерзав, понимая, что от одного его взгляда, становится просто невыносимо сидеть и ждать.

— Иди ко мне, — хрипло проговорил Скорпиус, вскинув руки, и ей большего не нужно было.

Они целовались долго, жарко и развязно, и Лили, сидя на его коленях, быстрым движением проникла рукой под его рубашку, поглаживая его кожу, чувствуя, как нестерпимо хочется большего.

— Какой… какой ты приготовил мне подарок? — заговорщески пробормотал она сквозь поцелуй, а потом, оторвавшись от его губ, переметнулась к шее, слегка прикусывая кожу, словно оставляя свои метки.

— Какой еще подарок? — с насмешкой спросил Скорпиус, и Лили, наконец выпрямившись, со слегка прищуренным взором поглядела на Скорпиуса.

— Может, сделаем третьего? — весело протянула она, почувствовав, как резко напрягся Скорпиус и как его лицо приобрело поистине испуганный вид, из-за чего, не выдержав, Лили рассмеялась, спрятав лицо в его плечах.

— Боюсь, мои родители не переживут еще одного внука. Помнишь, сколь удивлены они были появлением Эстер?

Лили молча кивнула, по-прежнему улыбаясь. Ровно через четыре года после Ориона она забеременела опять, и на этот раз действительно неожиданно: в семье Малфоев всегда был один ребенок чисто из практических смыслов — делить наследство между детьми было бы слишком расточительным.

У Эстер не было рыжих волос: она была блондинкой, но с более желтым подтоном, нежели у Ориона, и лишь глаза у нее были темно-карими, ее. Скорпиус настолько любил свою дочь, что первое время Лили даже невольно взревновала: лишь потом она подумала, как глупо это было, ведь он любил Эстер во многом из-за того, как сильно она была похожа на свою мать.

Вскинув голову, Лили посмотрела опять на Скорпиуса, подмечая некоторую усталость в его лице. Они не виделись два месяца, которые он провел во Франции, занимаясь какими-то своими делами, и именно во время их разлуки она поняла, как многое занчило для нее его присутствие в ее жизни. Скорпиус был ее опрой: именно благодаря ему она чувствовала себя защищенной и счастливой, нужной и важной — с ним она могла разговорить без умолку, зная, что будет услышана; делиться своими чувствами, не скрывать ничего, зная, что он поддержит ее, а если даже Лили и неправа — то непременно покажет другой путь, другой выход.

— Я так скучала по тебе, — прошептала Лили, слегка поглаживая его по волосам, а потом, прислонившись своим лбом к его, она улыбнулась, вдыхая его аромат.

Тихо усмехнувшись, Скорпиус вдруг выудил продолговатый футляр и протянул его Лили. Прикусив губу, она степенным движением забрала бархатную коробку себе, а потом быстро ее открыла — на такой же бархатной подложке лежало красивое, ажурное ожерелье со вставкой из ярких, зачарованных бриллиантов, которые не просто сверкали, а по-настоящему искрились даже в полутьме.

— С днем рождения, Лили, — проговорил он, и, когда Лили наконец смогла преодолеть восхищение, которое вызывало в ней это искрящееся волшебство, она с нескрываемой любовью посмотрела на него в ответ.

— Спасибо, — прошептала она прямо в губы, отложив коробочку, чтобы уже через секунду почувствовать тяжесть его тела.

Да. Лили Малфой была очень счастлива, и весна в этом году была по-настоящему солнечной.

***

От Автора:

Больше всего терпеть не могу концы — ни в фильмах, ни в книгах, ни в своих произведениях. Хотя именно конец я всегда знаю наперед, и даже более того, порой работа рождается из конца, но тем не менее, не люблю я ставить точку и говорить себе: это к о н е ц.

С «Солнечной» у меня сложились дико сложные отношения. Порой я просто ненавидела эту работу, настолько много душевных сил она забирала — ведь, чтобы описать Лили, нужно вживаться в ее шкуру, нужно все эти эмоции через себя пропускать. А в этой работе Лили всегда на взводе, всегда с ненавистью и яростью смотрит на мир. И это правда сложно — сложно описывать такие эмоции, сложно заставлять себя просто садиться и писать-писать, словно под гипнозом, потому что только окунешься ты в этот мрак, как он поглощает тебя на целые часы и ты не замечаешь, как сидишь и пишешь уже больше 2-3 часов.

Но еще сложнее признаваться себе, что вся Лили - это ты, что все эти эмоции ты не просто переживаешь, а вспоминаешь, выворачивая наизнанку то, что лучше бы забыть.

Вот насколько эта работа дорогая для меня — в нее были заложены ресурсы, побуждения и желание рассказать историю и поведать свои мысли устами героев.

Самая большая мысль этой работы и самая большая причина, почему я люблю Лили на протяжении всех частей, — это то, что бороться нужно всегда, и Лили всегда борется.

Сила в борьбе. Эта мысль для меня очень личная и очень важная. Именно она заставляла меня переживать даже самые тяжелые события, когда казалось, что нет больше ни смысла, ни надежды. И мне правда хотелось не просто сказать вам: «вставайте, когда больно, двигайтесь, когда тяжело». Мне хотелось вам показать это, показать через призму неопределенного, сложного, противоречивого человека (и не только одного, а сразу нескольких), что жизнь стоит наших потуг и что рано или поздно стойкость приведет нас к чему-то большему.

И даже если у вас тяжелая пора или вам кажется, что мир несправдлив, что кому-то живется проще, всегда помните, что: есть лишь только одна философия, хоть и разделившаяся на тысячу школ. И имя ей — стойкость.

Нести свой удел — значит побеждать.

Не прогибаться под обстоятельствами — значит жить.

Бороться несмотря ни на что — значит быть победителем.

Будьте победителями. Будьте сильны.

И спасибо вам, что прошли этот путь вместе со мной.

- Конец -