Он не помнит, когда ему стало противно произносить «грязнокровка». Может быть, когда она тонула в озере, испуганно крича, а он услышал её крик, даже сквозь шум толпы и рёв двух магических львов? А, возможно, это произошло ещё раньше? Например, на втором курсе, когда она стояла возле окна башни Гриффиндора, а он шёл по лестнице? И какой его чёрт занёс туда? Ах да, их старуха.

Она была хрупкой и беспомощной, а ещё чертовски напуганной тем, что происходило тогда: поиски Тайной комнаты, неизвестность и опасность. Она, должно быть, знала, что скоро придёт её очередь.

Грязнокровка.

Он всегда презрительно шептал это вместо имени. Как только ему хотелось сказать «Гермиона», он говорил «Грязнокровка». Вместо улыбки — презрительная ухмылка. Подменяя комплименты издёвками, он хотел доказать самому себе, что она не лучше грязи, что об неё легко вытирать ноги, что она ничего не значит для него.

Грязнокровка.

Одно слово и в нём вся суть. Его боль. Он стоял на распутье. Она нравилась ему, как девочка уже на первом курсе, когда гриффиндорка бежала за Поттером через внутренний двор. Тогда он впервые заметил, что волосы её полыхают огнём в солнечных лучах. Этот образ долго не вылетал из его головы. Он слышал её ответы на уроках, лениво следя за ней со своего места. Он восхищался ей, как волшебницей. Умной волшебницей. Единственной, кто сможет сравнится с ним по знаниям.

Позже он понял, что она старалась вовсе не от того, что была заучкой. Нет, она боялась быть хуже чистокровных и полукровок, будто доказывая своими оценками, что это не ошибка и её по праву зачислили в Хогвартс. И ему впервые стало жаль её. Это было на втором курсе, когда он понял, что презрительно брошенное «грязнокровка» попало в цель, а «Ты следующая, грязнокровка», заставило её наполнить лёгкие воздухом, но не выдохнуть, а замереть от страха. Она смотрела на него, сощурив глаза, а румянец полыхал на её щеках.

Ему стало её жаль, от этого презрение выросло в разы.

Он начал с ещё большим усердием подтрунивать над ней, будто тем самым может выгнать это чувство из себя поганой метлой.

Когда Грейнджер лежала в больничном крыле, а Поттер с Уизли носили ей букетики да сидели возле её постели, рассказывая последние новости, он пробирался вечером, после ужина туда и несколько минут стоял в метрах пяти от неё.

Грязнокровка.

Слово билось в подсознании, стучало в висках, неслось с бешеной скоростью по чистой крови. Малфоевской.

Когда её спасли, как и всех остальных, а точнее её спас Поттер, став вновь героем года, он отправился домой, в последний день случайно столкнувшись с ней в тамбуре, он презрительно скривился и, к своему ужасу, проглотил то слово, что стояло между ними.

— Смотри, куда идёшь, Грейнджер.

И ухмылка.

Да, так лучше. Снисхождение, презрение, холодность.

Его встретила мать. Он чувствовал взгляд карих глаз, устремлённый в его спину, когда подходил к бледной Нарциссе.

— Кто эта девочка, что смотрит на тебя? — вопрос прозвучал тихо, но настойчиво.

— Кто? — пришлось оглянуться, чтобы посмотреть на гриффиндорку, вцепившуюся в свой багаж. Хрупкая девочка, с вечно растрёпанными волосами, полыхающими на солнце пламенем, стискивающая в руках ручку чемодана. Девочка, перевернувшая несколько правил, так крепко засевших в его голове. — Гермиона Грейнджер. Она гря… магглорождённая.

Мать прошла вперёд, так больше ничего у него не спросив.

Когда он понял, что она перестала быть просто сокурсницей? Наверное, когда он надел чёрную мантию и встал перед зеркалом, стоящем в его комнате в старинном семейном поместье. Уже месяц прошёл после последнего взгляда Грейнджер, брошенного в его сторону. Ему пришло в голову странное воспоминание. Он как-то не задумывался о том, что девочки должны нравится или ещё о прочей дребедени, а тут — бах! — воспоминание: однокурсницы стоят возле стенки в дуэльном клубе и что-то щебечут; он проходит рядом с ними и слышит, как кто-то тихо произносит его имя, а потом ещё кто-то и ещё; голоса девочек были тихими, но он явно слышал их и различал, а тут вдруг: «Малфой, — холодный, пропитанный презрением голос заучки, — ну уж нет! Гарри точно выиграет!». Глупое воспоминание, но бьющие под дых. Да как она посмела?!

Да, в самом деле, как?

Взгляд серых глаз скользнул по зеркальному отражению. Он вырос. Может быть, на пару дюймов, но выглядел старше. И голос немного изменился. Совсем чуть-чуть. Ему давали зелье, которое помогало проходить легче ломку голоса. Да, он взрослеет. И она, эта гря…, чёрт, девчонка, посмела так говорить?! Он стоял, глядя в своё отражение и задыхаясь от злости.

Никто не мог одним воспоминанием заставить его злиться. Ни одна девчонка из толпы не всплыла в его памяти чётко и ясно, как это сделала Грейнджер. И только тогда он осознал, что это не просто так, а потому что она как-то залезла в его голову и сидела там.

Следующий учебный год был не лучше: он изо всех сил старался её ненавидеть, выплёвывая одну порцию сарказма за другой, придумывая всё новые и новые шутки и неприятности для трио, но, как только ему хотелось произнести её имя, он говорил «грязнокровка».

Даже ночью. В спальне. В наволочку подушки, закусывая губу до боли.

Грязнокровка! Грязнокровка! Грязнокровка!

Он стоял в классе и смотрел, как все развлекались с боггартом. Смех, улыбки, страх…

Он долго думал, почему выбежал из класса.

Он знал, кто его страх.

Точнее когда-то был в этом абсолютно уверен.

Отец.

Но сейчас…

Удар кулаком об стену и сжатое, брошенное сквозь зубы «грязнокровка».

Снова удар.

И ещё, ещё, ещё.

Тишина.

Звук лёгких шагов. Сверкающие волосы и шелест мантии. Он скрылся за косяком, еле успел. Она побежала по лестнице.

Так что было его страхом?

Нет, всё-таки его отец, а не чувства, разрывающие его на две части.

Он был рад, что это чудище, клювокрыла, всё-таки казнят. Он специально пошёл посмотреть на это зрелище. Не то чтобы ему это доставляло удовольствие, просто Грейнджер наверняка придёт туда и…

И что?

Ничего.

Желание задеть её сильнее стало невыносимым. Он прислонился к стене и посмотрел перед собой. Несётся со всех ног в его сторону. Ну-ну.

— Пришли посмотреть на шоу? — дружный смех друзей за его спиной.

— Ты!.. Ты мерзкий, отвратительный, злобный таракан! — палочка, приставленная к горлу, и гордо поднятый подбородок.

Ну, давай же. Ненавижу тебя! Ненавижу!

Смешок, когда она опускает палочку и отступает на шаг.

— Мерзкая маленькая грязнокровка!

Удар. Резкий и болезненный. Он даже не успел увернуться. Рука к носу. Кровь на ладони. Чистая. Малфоевская. Тошнота, подступающая к горлу.

Он не помнил, как бежал и что говорил. Кажется, предупреждал, чтобы никто об этом не рассказывал.

Прикосновение её кулака к его лицу. Её прикосновение.

Это лето в Малфой-Мэноре было другим. Люциус решил научить его Тёмной магии. Он держал в руке палочку и смотрел на то, как отец вырисовывает одну руну за другой. Из большой клетки отец достал ручного сокола. Гордая птица смотрела на него изучающе.

— Смотри, как действует Круциатус.

Палочка была направлена на сокола. Раз, и птица закричала от боли. По телу юноши побежали мурашки. Он прикрыл веки, опустив голову, но крик птицы пробирал всё его нутро.

Тишина.

— Теперь ты. Я хочу увидеть, научился ли ты.

Ну и где же твоё хвалёное самообладание, Малфой?

— Круцио, — холодный голос.

Птица вновь закричала, но сейчас он не мог отвернуться. Чудовищное чувство, разъедающие его изнутри.

Светлая душонка начала становиться темнее. Внутренний огонь стал менять цвет. Каждый раз, с каждым новым заклинанием, с каждой новой порцией яда, которую он варил по наставлению отца.

— Ты станешь великим. Я в этом уверен, Драко.

Всё, что он делал дома, было запрещённым. Абсолютно всё, чему его учил отец. Ночью, лёжа в постели, он слышал крики и чувствовал, как становится злее и жёстче. Единственное, что удерживало его на плаву, осталось одно слово, которое он не мог произнести, даже мысленно чурался его, как заразы.

— Гермиона! — голос Поттера, прозвучал за его спиной, и он развернулся.

Девчонка бежала к другу с багажом. Станция была наполнена учениками, но он всё-таки смог разглядеть её через толпу.

Радостная.

На холодных губах впервые за несколько недель лёгкая улыбка. Он прикоснулся рукой к губам. Ну-ну.

Он видел её недавно. На квиддиче. Он шёл с отцом и увидел её, стоящую рядом с Поттером и несколькими Уизли, включая папашу. Ухмыльнулся всей компании, мысленно врезал под рёбра Поттеру за то, что посмел стоять рядом с ней.

Сейчас ему тоже хотелось, причём очень сильно.

Зашёл в поезд, сел рядом с Забини, который хмуро посмотрел на него. Да, настроение у всех ни к чёрту.

Он понял, что год будет более насыщенным, когда объявили о Турнире Трёх Волшебников. Когда из Кубка вылетела бумага с именем Мальчика-который-выжил, он не только рассмеялся, но и почувствовал что-то, заставившее его бросить взгляд в сторону Грейнджер. Её тонкие пальцы удерживали Поттера за рукав, боясь отпустить. Огонь ревности. Целый костёр. Более того, когда на Грейнджер начали обращать внимание перед Рождественским балом, он почувствовал, что желание врезать не только Поттеру, но и каждому, кто бросал в её сторону взгляд, было не просто жгучим, а самым важным и навязчивым.

Он успокаивался, когда ловил на себе её взгляд.

Да, успокаивался.

Когда Виктор Крам пригласил её на бал, он вздохнул спокойно. Всё-таки свой, что ли?

Мнимое облегчение.

Грязнокровка спускалась по лестнице в своём нежном платье, а он шёл по коридору. Вдруг задержался, чтобы посмотреть на неё, как это сделали двое её друзей. Прекрасна. Да, очень. Он уже сделал шаг в её сторону, на миг забывшись, но его опередил Крам. Поклонившись, он поцеловал её руку и увёл у него из-под носа.

Весь вечер пришлось смотреть на них, слушать бесконечную болтовню Панси Паркинсон и обмениваться шутками с друзьями.

В этот вечер он увидел, конечно, специально, как Виктор поцеловал Грейнджер, и через пять минут Панси была прижата к холодной стене, а горячие губы были на вкус какими-то горькими.

Было больно, мерзко, противно.

Через месяц он шёл по коридору, его мучили сны, в которых к нему приходила она. И да, грязнокровка. Да, чёрт побери, она. И когда гриффиндорка несмело шла к нему на встречу, когда её бледные щёки вдруг залил румянец, он не выдержал. Прошёл мимо неё совсем близко, на миг сжал руку и отпустил.

Он чувствовал её обжигающий взгляд. Быстрым шагом скрылся за поворотом. Прислонился к стене. Поднял дрожащую руку к лицу и прикоснулся к ней губами.

Мерлин, за что?

Год пролетел быстро. Отец начал посвящать его в дела Пожирателей Смерти. Он знал об их философии и теперь уже частично принимал её. Да, он пытался выбросить из головы Грейнджер. Честно, пытался. Но не получалось. Он подходил к двери в подземелье и слышал, как доносились из него стоны и крики. Он стоял там несколько минут, а потом уходил к себе в комнату и опускался одетым на кровать, глядя на балдахин пустым взором. Он слышал незнакомые крики, но каждый раз его трясло от осознания, что скоро на месте любого из них может быть она.

Лето быстро закончилось, и он вновь оказался в Хогвартсе. Несколько дней он видел Гермиону почти всё время, потом она исчезала, а потом вновь возвращалась. Он быстро выучил расписание и спешил в класс, где будет она всё чаще и чаще. На задних листах его тетрадей можно было увидеть выведенное «Грейнджер», а потом нещадно зачёркнутое.

На это занятие он спешил со всех ног. Он не опаздывал, но просто очень сильно спешил. Придя в кабинет, слизеринец плюхнулся на своё место и уставился на место Грейнджер. Быстрые шаги, почти бег. Она влетает в класс, не останавливаясь, садится рядом с ним и целует его в щёку, быстро и уверенно шепча «Спасибо».

Он и не подумал пошевелиться. Он вообще ничего не смог сообразить. Она поднялась и выбежала из кабинета. Только через мгновение парень осознал, что она была одета в джинсы и свитер, а через секунду из неоткуда появилась запыхавшаяся Грейнджер, вновь влетев в двери, но уже в гриффиндорской форме.

— Как ты здесь оказалась? Ты же только что ушла в ту дверь! — вскрикнул он, но она ничего не ответила, лишь странно-рассеянно посмотрела в его сторону.

Он не знал, за что она благодарила его, но в этот момент ему было плевать. Пересев на место Поттера рядом с Грейнджер, он впервые почувствовал, что так и должно быть, а потом жгучая боль зажала его в своих тисках. Невозможность поцеловать и быть вместе с ней. Невозможность, потому что она — нечистокровная, а он — Малфой. Невозможность, дичайшая несправедливость, сильнейшая злость на Грейнджер из-за того, что она — это она, а не другая!

Её лицо в его ладонях. Слёзы, застывшие в её карих глазах. Дрожащая губа.

Руки опускаются. Нужно уйти и оставить её здесь. Нужно, потому что так будет правильно, но…

Поцелуй. Грубый, беспощадный, властный и в то же время робкий, нежный, болезненный.

Его крышу снесло.

Он сошёл с ума.

Вскочив с места, Драко побежал к двери, крикнув ей:

— Грейнджер, убью, если кому-нибудь скажешь!

Он пропустил занятие, весь день проведя на метле. Да, вырвать из себя её. Попытаться. Хотя бы на пару часов.

И весь год он ей мстил. Каждый день. За всё. За то пожатие. За поцелуй. Да, чёрт возьми, за то, что она Грейнджер! За то, что она ему снится ночами! За то, что он думает о её губах чаще, чем об экзаменах!

И этот испуганный крик. Грейнджеровский голосок, заставивший его выбежать из толпы и пуститься бегом к пруду.

— Помогите!

Он снял с себя пиджак, на бегу разулся и бросился в холодную воду.

Ну где же ты, Грейнджер, твою мать?!

Уже на дне. Не успел.

Нырнув, захватив побольше воздуха в лёгкие, он поднял её наверх и потащил за собой. Положив на траву и откинув мокрые волосы со лба, он оглянулся, увидев бегущих в их сторону гриффиндорцев. Он увидел, как она начала кашлять, но ещё не открыла глаза. Быстро поднявшись, он крикнул:

— Поттер, забирай свою подружку!

Забрав туфли и подняв пиджак, он ушёл, оставив её на траве.

Мерлин, почему его руки так трясутся?

Этим летом он впервые ощутил, какого это, когда в твоей голове роется Люциус.

— Ах ты маленький мерзавец! — удар по щеке. — Сопротивляйся мне, пока я не дошёл до самой пикантной части.

— Люциус, не стоит, — холодный голос матери зазвенел за его спиной и отдался эхом.

— У него важное задание от Лорда, а ты говоришь не стоит?!

— Он — мальчик, — терпеливо продолжила Нарцисса, положив руку на плечо сына.

— Мне всё равно, — и вновь тошнотворное ощущение его присутствия и все мысли и чувства наружу, наизнанку, до боли. — Давай же, сукин ты сын!

И вот, кажется, получилось вытеснить его из своей головы. Окончательно ли? Хриплый вдох.

— Я устал, отец.

Ещё один удар. И ещё. И ещё.

И снова тошнота до рвоты.

Это лето стало самым холодным, будто скованным льдом.

Он вернулся в Хогвартс. Вернулся, чувствуя, что шестой курс будет ещё тяжелее. С грузом. Он долго думал о том, сможет ли убить старика. Сможет. Наверное, сможет. Переступив порог школы и встретив на себе взгляд Гермионы, он понял то, что знал его отец с первой минуты легилименции. Он любил её.

Избегать её стало невозможно. Проводя всё время за исполнением его приказа, юноша старался не думать о ней. Он забывался с Паркинсон, всё чаще ловил себя на мысли, что доставлять неприятности гриффиндорцам ему стало скучно, а Поттер его бесил, но не настолько, чтобы тратить на него время. Срывать злость он приучился в воздухе или в постели Панси. Редко мог ввязаться в драку, но никакого облегчения не было. Груз становился всё сильнее и сильнее. Исправив исчезательный шкаф и впустив Пожирателей Смерти внутрь, он направился с ними к Дамблдору.

Так и не сумев убить старика, Драко выбил из его рук палочку, но тут же услышал голос Северуса, произносящий «Авада Кедавра!», и увидел зелёный луч, ударивший директора в грудь.

Этим летом Драко был сам не свой. Ужасы, творящиеся в поместье, преследовали его каждый день и каждую ночь. Он понял, что никогда не сможет стать убийцей, что он труслив и жалок, но хуже всего это глаза отца, смотрящие на него «с укором».

Драко стоял перед зеркалом, как несколько лет назад, и застёгивал чёрную мантию. Он любил чёрный цвет и знал, что чёрный — это половина составляющей его серой души и отражения его льдистых глаз. Он любил смотреть на неё через проход или столы. Он любил листать страницы книг, которые брала в руки она, и наблюдать за ней в библиотеке, когда девочка садилась за стол и читала.

Невозможно не попасться с подглядыванием.

Однажды он попался, как мотылёк в серебряную паутинку, и…

…пропал.

Это было на первом курсе, ещё до того, как Гарри Поттер во второй раз одолел Тёмного Лорда. Он всё думал, когда же девчонка сумела пробраться в его сердце. Да, именно в тот вечер. Она искала книгу, а он стоял и наблюдал за ней. Тогда отец ещё никак не мог повлиять на него. Тогда Драко был самим собой и, возможно, не поймай она его взгляд и не нахмурь брови, он бы не бросил в неё на втором курсе «грязнокровка» и не стал бы так рьяно верить в слова отца. Возможно, он бы остался самим собой.

Впервые, вернувшись в Хогвартс, он не встретил там Гермионы. Мир был пуст.

Драко мечтал, чтобы всё оказалось иначе: никакой Второй Магической войны, никакой Метки на его руке, никакой преданности, вдруг ставшим чуждыми ему идеалам, и возможность искупить то, что он совершил.

Дни складывались в недели. Хогвартс превратился в ад. Жестокие наказания за малейший проступок, но Драко по ночам трясло не от очередной пытки, а от боли, засевшей внутри. Он не знал, где она и жива ли. Он не знал, можно ли доверить Гермиону её дружкам. Он ничего не знал. Неизвестность мучила сильнее, чем физическая боль.

Когда он оказался в Малфой-Мэноре на каникулах, узнал, что все ищут эту троицу.

И одним ранним утром их нашли.

Нашли, чёрт бы их побрал.

Драко впервые за долгое время услышал её голос, её крик, а скорее вопль, выбивающий почву из-под ног.

Он едва сдерживался, чтобы дождаться, когда его позовут. Спустился вниз, зашёл в гостиную, на полу из чёрного мрамора лежала Гермиона и молила его. Он видел.

Ещё в прошлом году, Драко испытал на себе два заклинания: Круциатус и Сектумсемпру. Он знает, что она чувствует сейчас точно так же, как и то, что он Малфой. Впервые за всю жизнь, Драко почувствовал боль сильнее этой. Сейчас перед ним два выбора: предать семью или позволить им убить Грейнджер.

Драко выбирает первое. Он идёт босой по тонкому льду. Мороз обжигает бледную аристократическую кожу. Каждый шаг пронзает адской мукой всё тело, будто хриплое «Круцио», слетающее с губ отца. Каждый шаг — ведущий к ней — это маленькая смерть.

Слегка дрожащей рукой, он выводит руну молнии.

— Авада Кедавра! — Гермиона, которую насильно подняла с пола Беллатриса, падает в руки искалеченного Поттера, а зелёный луч бьёт в грудь тётку. Он впервые хотел убить настолько сильно. Впервые желание стереть с лица земли было таким ощутимым. Впервые Драко убил.

Кто-то схватил его за рукав пиджака и потащил, а потом он попал в какой-то вихрь, исчезая из гостиной поместья, слыша что-то неразборчивое. Его это уже совсем не беспокоило, когда они оказались в жёлтой траве, а этот рыжий недоносок держал в своих руках его Грейнджер, лёжа на спине. Он бросился к ним, стараясь не вырвать содержимое желудка наружу. Выхватив её из рук ошарашенного Уизли, Малфой осмотрелся, прижимая хрупкую девушку к своей груди. В метрах десяти стоял дом, к которому он поспешил следом за гоблином. Растолкав каких-то людей, Драко занёс Гермиону в дом и поднялся наверх.

— Вторая дверь слева от лестницы.

Он открыл её и положил Грейнджер на кровать.

Он её чуть не потерял.

Склонившись над девушкой, он заправил выбившийся локон за ухо и набросил на неё плед.

Он с этим разберётся. Когда-нибудь всё закончится. Возможно, ему удастся уговорить её сбежать в мир магглов. Куда-нибудь подальше отсюда. Или же он будет рядом с ней. Конечно, второй вариант. Он не доверит её больше Поттеру. Ни за что не доверит.

Осторожно закрыв за собой дверь, Драко приготовился к долгому спору со своими школьными заклятыми врагами.

Мерлин, дай ему сил не придушить Уизли!