Мама сказала мне: «Ты можешь спать с кем угодно, но смотри, чтобы на утро тебе не было стыдно...»
Это может шокировать любого, кто не знаком с моей мамой, чья широта взглядов сформировалась в «славную эпоху семидесятых», проведенную ей и папой в студенческом кампусе. Или того, кто не представляет, до какой степени можно доверять своему шестнадцатилетнему ребёнку, основываясь только на уверенности в его здравом смысле.
Сказанная вовремя и к месту фраза, по своей сути разрешающая всё и дающая полную моральную индульгенцию, стала для меня мощным запретом.
Не скажу, что я в нём когда-либо нуждалась, но между тем...
Этическую сторону секса мне мама обрисовала, и моё сексуальное воспитание с её стороны на этом фактически закончилось. Я же была бесконечно благодарна ей за это, потому что, несмотря на свою любовь к маме и страсть к ведению дискуссий, это была не та тема, которую я готова была обсуждать.
Конечно, столь необычная сентенция не могла родиться на пустом месте, в конце концов, Джин Элизабет Грейнджер эксцентричностью не отличалась.
Я никогда не жаловалась на память. То, что наш разговор состоялся в одни из рождественских каникул, вспомнилось сразу, а вычислить, что это был мой шестой курс, вообще не составило никакого труда. Предыдущее Рождество я отмечала в доме Блэков на Гриммоулд-плейс, а следующее встретила на кладбище в Годриковой лощине.
Рождество - тихий семейный праздник, когда серьёзные темы для разговоров находятся под негласным запретом, и так естественно было под сливочный ликёр, ставший для нас с лёгкой маминой руки альтернативой сливочному же пиву, переходить от рассказа о предстоящем мне экзамене по аппарации к обсуждению новинок, представленных на последней стоматологической выставке в Глазго. А потом, то ли с тактичной родительской подачи, то ли так получилось само собой, но я поведала заинтересованной маме о своих отношениях с противоположным полом.
Тогда, в мои шестнадцать, он был для меня в прямом смысле слова противоположным, потому что никакой логики и последовательности в действиях Рона, на мой взгляд, не прослеживалось; МакЛагген озадачивал своим напором; глубину чувств Крама я прочувствовать не могла в силу того, что те редкие письма, которые приносили коричневые, как сургучные печати совы, были скупы по содержанию и изложены таким ужасным английским, что смысл почти половины фраз так и остался для меня загадкой; то, что произошло между мной и Малфоем, вообще не подходило под определение «отношения», а значит, и говорить об этом не стоило. Хотя хотелось...
Мама умела слушать и всегда делала правильные выводы. Пусть Рон тогда не стал главным героем моего рассказа, но игнорировать тот факт, что остаток всех каникул, начиная с четвертого курса, её дочь проводила в доме Уизли, мама не могла.
Помню, как краска бросилась мне в лицо, когда прозвучал её вопрос:
- Солнышко, у вас с Роном всё так серьезно?
- Ма-а-м, - только и смогла выдавить я, протестующе мотая головой.
Черт, да какие бы чувства я не испытывала тогда к Рону, справедливости ради надо заметить, что мы с ним даже не целовались ни разу!
Надо отдать маме должное, она хоть и подняла обе руки в знак капитуляции, но не сдалась, видимо решив исполнить свой материнский долг.
- Прости, Солнце. Я никогда не вмешивалась в твою личную жизнь и постараюсь не делать этого впредь, поэтому скажу это сейчас, - мама чуть замялась, но мужественно продолжила: Рон это будет или кто-то другой... Ты можешь спать с кем угодно, но смотри, чтобы на утро тебе не было стыдно.
Наверное, прошло секунд десять, прежде чем мамины слова улеглись у меня в голове. А когда это наконец произошло, и я представила, что по приезду в Хогвартс воспользуюсь маминым разрешением, на меня напал гомерический смех. Да уж, как говорил Дамблдор: «Такое предположение грешит излишним оптимизмом».
Мама, видя мою реакцию, и сделав, опять же, правильные выводы тоже расслабилась, и мы ещё долго хихикали, обмениваясь понимающими взглядами.
Будучи хорошей ученицей, я приняла мамины слова за правило и руководствовалась ими всю жизнь.
* * *
Две недели назад я впервые изменила своему мужу, и мне не было стыдно ни на утро, ни по прошествии ещё четырнадцати дней.
Старый порчетерапевт Голдстейн назвал то, что должно было произойти между мной и Малфоем «чисто техническим сексуальным контактом», и ещё он что-то упомянул о моральных принципах.
Что ж, мне как любому политику приходится говорить людям и полуправду и чистую ложь, но себе я никогда не врала — когда дело касалось Драко Малфоя, я всегда выказывала полную беспринципность.
Муки совести терзали меня только до совершения «того самого контакта», выполненного, к слову, с безупречной техникой, мы оба тогда старались, чтобы всё было безупречно...
А после — нахлынули эмоции и чувства схожие с теми, что я испытала после нашей с Роном первой ночи.
Я говорю сейчас не о том, что чувствовало моё тело, а о потрясающем по своей остроте ощущении касания к чему-то запретному, которое пережила тогда; о смятении и смутной боли потери, сменившимися странным покоем и даже, радостью от того, что неизбежное свершилось, а желаемое достигнуто. Да, я понимаю, что слова «неизбежное и желаемое» можно трактовать двояко, и вероятно, так оно и есть, но, клянусь, что ничего и никогда не произошло бы, не зайди тогда речь о жизни и смерти ребёнка.
А стыд? Не думаю. По крайней мере, ничего, сравнимого по силе с тем, что я испытываю сейчас — не было.
* * *
Через три дня после ночи, проведенной мною в Малфой-Меноре, Драко прислал мне цветы.
Молодой симпатичный рассыльный, белозубой улыбке которого мог позавидовать даже незабвенный Гилдерой Локхарт, и чей вид не портил даже идиотский шильдик на груди с надписью « Тони Браун. Доставка цветов для миссис Уизли» вручил их мне в среду утром, когда я вернулась с планёрки от Министра.
Прекрасный букет из лучшего салона колдофлористики свидетельствовал о хорошем вкусе и финансовом благополучии дарителя.
Сопроводительной записки не было. Не то, чтобы её отсутствие меня разочаровало, но что-то похожее на лёгкое сожаление я всё-таки почувствовала. Причём, оснований для этого не было, ведь мы не виделись всего два дня.
Конечно же, в обязанности главного целителя не входит присутствие при выписке пациентов, пусть даже и носящих фамилии Поттер и Уизли, но Драко счёл нужным заглянуть в воскресенье утром в VIP-палату токсикологического отделения, а там после короткого обмена приветствиями мы, трое, посвященных в тайну чудесного исцеления Скорпиуса Малфоя, перед немногочисленной публикой в лице Рона, Астории, Джинни и детей, не сговариваясь, отыграли мини-спектакль с целью подтверждения официальной версии произошедшего.
Драко, целующий руку Розе, был просто великолепен.
Может, в душе он и проклинал весь род Уизли и Розу, в частности, за сам факт её существования, но, в конце концов, романтический бред нёс его сын, и, будь на месте моей дочери другая девушка, неизвестно, согласилась ли её мать лечь под Малфоя. Я даже не отказала себе в удовольствии и представила на месте Розы Лили Поттер, а Джинни в качестве «носителя крови».
Надеюсь, что блеск в моих глазах окружающие сочли за сентиментальные слёзы.
Я, Гарри и Драко прошли в своё время хорошую школу лицемерия. И пусть учителя у нас были разные, наша игра, должно быть, выглядела достаточно убедительной, потому что Рон, узнав от меня о полученном букете, хоть и был предельно краток в выражении своего отношения к ситуации постарался, между тем, чтобы кивок и последовавшее за ним - «Малфой» - выглядели в его исполнении почти уважительно.
* * *
Эйфория, схожая с чувством влюбленности, быстро сменилась состоянием, которое я бы назвала синдромом отмены или, что будет точнее, психической зависимостью.
Драко молчал уже неделю и, сознательно переложив на него вину за своё состояние, я позволила себе роскошь ухода в депрессию.
Правда насладиться ей я не успела.
Во вторник после обеда в мой кабинет заглянула Лира Вуд и доложила о том, что на моё имя совиной почтой доставлена посылка от мистера Малфоя.
Я питала к племяннице Оливера Вуда чувство самой искренней симпатии. Ее лёгкий характер чудесно сочетался с профессиональной хваткой, преданностью делу и удивительной дисциплинированностью. Всё это искупало некоторую эпатажность ее внешнего вида. Нет, дресс-код Лира соблюдала свято, но вот цвет волос на её голове менялся так часто и кардинально, что окружающие воспринимали ее как метаморфа, и только немногие знали, что причиной появления этих синих, зеленых, красных, сиреневых прядей была школьная влюбленность Лиры в Теда Люпина.
Люпин-младший, унаследовавший харизму отца и способности матери, безусловно, был в своё время звездой Хогвартса и, возможно, только путём подражания кумиру Лира смогла добиться пусть не любви, так хотя бы его дружбы.
Теперь, когда после школы прошло уже десять лет, Тед был давно и счастливо женат на моей по мужу племяннице, а у Лиры бурлила своя личная жизнь, было несколько странно наблюдать эту, имеющую легкий оттенок флирта, игру двух взрослых людей. Хотя как раз для меня ничего странного в ней не было, и, руководствуясь чувством женской солидарности, я закрывала глаза на кружащиеся под потолком приёмной записки, разыскивающие аврора Люпина, или на то, что время ланча Лиры зависело от того, когда вернётся с задания Тед.
Счастливые, они не скрывали своей дружбы, мне же было что скрывать.
Надеюсь, Лира не заметила предательского румянца, залившего мои щеки в ответ на её сообщение. И уж точно ей не дано было видеть кульбит, который моё сердце совершило в груди. Я держала себя в руках, и была способна даже улыбаться, произнося: «Хорошо. Я посмотрю».
Лира, внеся посылку в мой кабинет, тактично вышла, и я спешно разорвала несколько слоёв плотной упаковочной бумаги.
Ещё секунду назад, возмущенная собственной бурной реакцией, я мысленно называла себя идиоткой, но то, что обнаружилось внутри затейливо упакованной коробки, заставило меня усомниться в здравости рассудка главного целителя госпиталя Святого Мунго.
Конфеты, безусловно, были очень дорогими, и шоколад швейцарским, но от моего «Инсендио», шедевр континентальных колдокондитеров спас только срочный вызов Министра.
И, да, записки не было.
В приёмной я обнаружила Теда, сидящего на краешке секретарского стола, и увлечённо болтающую с ним Лиру. И так они замечательно смотрелись вместе, гармонируя серебром волос, разбавленным ярко-алыми прядями мисс Вуд, что я решила по возвращении отдать конфеты им.
К счастью или нет, но совещание у Шеклболта затянулось, часы показывали шесть, и приёмная была пуста. Неуважительно швырнув коробочку в сумку, я аппарировала в Атриум.
* * *
- Иди ужинать, всё готово!
Рон, добровольно взваливший на себя в последнюю неделю обязанности домашнего эльфа, стоял на пороге гостиной.
- Сил нет, - промямлила я, отрываясь от кипы бумаг, полученных часом раньше, и нуждающихся в моей срочной доработке.
Я чувствовала себя бесконечно усталой, почти больной, но при виде Рона мое сердце защемило от нежности. К такому любимому, родному, милому. С кривоватой мальчишеской улыбкой, веснушками, морщинками у глаз, мягкой рыжей щетиной. С новыми очками в золотой оправе, которые так солидно смотрятся на его длинном носу, и с дурацким фартуком, украшенным надписью «Я люблю булочки» - подарком братьев на сорокалетие.
Я люблю тебя, Рон…
- Хорошо, покормлю тебя с ложечки, -муж решительно пересек комнату и сгрёб с моих коленей документы. - Оп-па, а это у тебя откуда?
Он держал в руках бонбоньерку, вынутую мной из сумочки вместе с министерскими бумагами, и о существовании которой я благополучно забыла, отвлекшись на работу.
- Малфой подарил,- отмахнулась я.
- Малфо-о-ой, - Рон даже присвистнул, продолжая вертеть в руках коробку. - Забавно...
Я ничего забавного в этом не находила и в ответ только пожала плечами.
В кухне мне удалось-таки убедить Рона, что ещё в состоянии самостоятельно держать ложку в руках, и он просто сидел рядом, то делая безуспешные попытки развлечь меня разговором, то вновь принимаясь рассматривать малфоевский презент, изредка комментируя увиденное: «Ну, Хорёк, дает...», «интересно», «похоже на то».
В конце концов, Рон отложил в сторону очки и с широкой улыбкой спросил:
- Тебе чай наливать?
Чаю мне не хотелось, впрочем, как и конфет, на которые он, судя по всему, намекал. Но, не желая огорчать Рона отказом, я сказала, сделав при этом максимально умоляющее лицо:
- Ты только не обижайся, попей без меня. Мне, правда, надо поработать. А в качестве возмещения морального ущерба можешь съесть всю коробку.
- Всю?- Рон оценивающе посмотрел на коробку, снова расплылся в улыбке, перевел взгляд на меня и, хихикнув, резюмировал: - Боюсь, мне будет плохо.
Пребывая в неведении, относительно истинных причин его веселости, я простодушно сказала:
- Это от десяти-то штучек, тебе станет плохо? Я тебя, конечно, не уговариваю, но имей ввиду, что на содержание тёмномагических артефактов всю корреспонденцию проверяют ещё в Министерской совятне. Или ты боишься, что Малфой решил перетравить потенциальных родственников? Так пригласи тогда Гарри с безоаром. Десять на два хорошо делится.
Рон издал какой-то хрюкающий звук, прежде чем выдавить:
- Гарри? Нет, Гарри не надо!
* * *
Я перевернула страницу отчета и вздрогнула от неожиданности, обнаружив перед собой Рона, невесть как оказавшегося в гостиной, где надеялась ещё немного поработать, прежде чем силы окончательно оставят меня. Причину моего испуга понять легко: умением бесшумно аппарировать Рон никогда не отличался, а привычного поскрипывания половиц, предваряющего появление мужа, я не слышала.
За последние десять лет относительно спокойной и сытой жизни Рон ощутимо прибавил в весе, но, надо признать, при его росте полнота ему не грозила, тем более, что теперь он мог позволить себе посещение элитного квиддичного клуба. Конечно, он клялся, что делает это исключительно из любви к спорту и поддержания моей репутации «любительницы игроков в квиддич»...
Двигаясь бесшумно с завораживающей грацией опасного хищника Рон пересёк комнату и огромным рыжим котом опустился на колени у моих ног. В руках он держал полупустую бонбоньерку.
- Ты должна попробовать их, Герм,- его голос звучал хрипловато и вкрадчиво.
- Пообещай, что больше не будешь так меня пугать,- сказала я, пытаясь унять сердцебиение.
А в ответ получила тот же голос и обезоруживающую улыбку:
- Пообещаю что угодно, только попробуй конфету.
Отказать было невозможно, я послушно открыла рот, разжевала и проглотила шоколад, почти не чувствуя вкуса.
- Нет,- простонал Рон,- не так. Возьми ещё одну, пожалуйста...
- Но я не хочу больше, правда, не хочу.
- Правда? - как будто нисколько не огорченный отказом, промурлыкал Рон. Он опустил голову мне на колени, на лежащие там бумаги, заглянул в глаза и чуть слышно добавил: - Пожалуйста...Я хочу.
Позорно капитулировав перед этим «пожалуйста» и «хочу», перед тембром голоса, позой, взглядом, я протянула руку к коробочке с шоколадом, но теперь Рон не спешил:
- Подожди, попробуй вот так, сейчас...
Он достал конфету, чуть покатал её между пальцами, так чтобы шоколад подтаял и тем же кошачьим, гибким движением взметнулся вверх, одной рукой освобождая меня от бумаг, а другую поднося к моему рту.
- Почувствуй вкус, не глотай...
Кончики его пальцев коснулись моих губ, не давая им сомкнуться, дразня, вызывая желание тронуть их языком. А потом он поцеловал меня. Поцеловал так, как не целовал уже очень-очень давно. Невыносимо чувственно, медленно, долго, неотрывно. От этого бесконечного горько-сладкого поцелуя кружилась голова и сбивалось дыхание.
А потом где-то под ложечкой зародилось теплое щекочущее ощущение и желание, расплавленным шоколадом потекло по моим венам, наполняя каждую клеточку тела томлением.
С трудом мне удалось прервать поцелуй и открыть глаза.
- Ты чувствуешь тоже, что и я?
Рон руками развел мои колени, привлёк к себе, вжался в меня всем телом и, обдавая шею жарким дыханием с ароматом какао, слегка задыхаясь, проговорил:
- Ещё нужны доказательства?
Вот теперь, заведенная до предела, я чувствовала желание там, где ему и было положено быть природой.
Почему-то эта мысль рассмешила меня. Помню, как продолжала смеяться, пытаясь закрываться от Рона, когда тот позволил себе более смелую ласку:
- У тебя руки грязные!
- Да неужели...
Он снова опустился на колени и, уже в следующую секунду, мне стало не до смеха: чувствительной кожи внутренней поверхности бедер коснулись мягкие волосы. Рон слизывал, сцеловывал шоколад там, где его пальцы оставили сладкие дорожки.
Надо ли говорить о том, что я позволила себе и Рону почти всё, что виделось мне в жарких снах, и о чём мечталось с тех пор, как я осознала свою женскую сущность.
Мне не было стыдно.
Как пропитанная ликёром ягода, вафельная крошка, орехи, мармелад, марципан разнообразят привычный вкус шоколада, так и магический афродизиак опьяняя, даря ощущение вседозволенности, сделал для нас ту ночь незабываемой.
Ночь, пузырьками воздушного шоколада наполнившую эйфорией мою душу и тягучей помадкой усталости тело.
* * *
Сон не шёл, хотя было уже глубоко за полночь, и мы просто лежали обнявшись, наслаждаясь покоем так же, как недавно наслаждались друг другом.
- Скажи, о чём ты сейчас думаешь?- Рон коснулся губами моих волос.
Я чуть поёрзала на его плече, прежде чем честно ответить:
- О том, что двигало Малфоем, когда он покупал и отсылал мне эти конфеты.
- Малфоем? Да кто его знает... Может, он просто купил их потому, что они стоят как хорошая сова? А может, надеялся, что мы его пригласим на чай?
- Рональд Уизли, ты сам понял, что сейчас сказал?
Меня снова начал разбирать смех. Жаль, что в темноте я не видела выражения Ронова лица, но мне ответом был громкий стон:
- О, не-е-е-е-т! Столько шоколада я не съем!
Отсмеявшись, я спросила:
- Но ты ведь сразу знал, что это непростые конфеты, да?
- Коробочка уж больно приметная,- в голосе Рона звучала гордость,- ты недооцениваешь охват рынков сбыта продукции «WWW», мы поставляем составляющие и швейцарцам тоже. Естественно, в свободной продаже ты таких конфет не найдёшь. Приятный сюрприз, правда? А ты когда это поняла?- он повернул ко мне голову.
- Когда почувствовала, что хочу тебя... животом.
- Чем?
Рон попытался изобразить голосом возмущение, приподнялся на локте, его рука легла мне на живот, потом быстро опустилась ниже, не дразня, но лаская, а сам он как ни в чём не бывало, продолжил: - А вот я этого даже не прочувствовал. Потому что хотел тебя ещё до того, как съел конфетку, а ты, кажется, ещё предлагала Гарри с безоаром для моего спасения пригласить?
Он на секунду замолчал, и следующую фразу уже почти прошептал, наклоняясь ко мне так, что его губы касались моих: - Ты всё еще жалеешь, что я не позвал Гарри?..
Пряная, двусмысленная шутка добавила остроты к ощущениям, которые дарила мне рука Рона, точно знавшая, где надавить, погладить, пощекотать.
И когда я, сводя колени, стискивая зубы, сжимая кулаки, выгибалась под этой рукой, перед моими глазами калейдоскопом вспыхивали три лица.
* * *
Надо было раньше вспомнить уроки Ремуса Люпина - к утру от моей депрессии не осталось и следа, спасибо шоколаду. Голова тоже работала на удивление ясно, не смотря на ночь, проведенную без сна. Вопрос мотивации поступков Малфоя к тому времени меня уже не волновал, зато появилась и окрепла уверенность в том, что он прекрасно знал, какое действие произведет его подарок.
Это уже совсем не забавляло.
Нет, мне не было стыдно — я была зла и, что хуже, чувствовала себя использованной.
Рон же, мирно проспал остаток ночи и проснулся в прекрасном настроении, так что на похмельный синдром или побочное действие зелья я своё состояние списать не могла.
Это было мое, личное.
В четверг Малфой записался ко мне на приём. По личному вопросу.
И без того уже заведённая желанием поквитаться с Драко за его почти двухнедельное молчание и странные презенты, я окончательно рассвирепела, услышав фразу, с которой тот вошёл в кабинет:
- Если бы эта девица работала у меня, то медицинская шапочка была бы фиксирована к её голове заклятьем Вечного приклеивания.
Я вскинула на посетителя глаза. Мерлин! Коротко подстриженные взъерошенные волосы сделали Драко Малфоя похожим на Скорпиуса. Он был таким... красивым, но это уже ничего не меняло.
- А вот твоему племяннику её прическа понравилась,- я била по больному месту.
Малфой удар держал.
- Надо спросить у колдоокулистов, не передается ли цветослабость геном ликантропии...
Он изобразил на лице задумчивость и с улыбкой закончил: - Хотя, посмею выразить робкую надежду, что это капля Блэковской крови заставила Теодора восхититься оттенками зеленого, преобладающими в шевелюре вашего секретаря.
- Вообще-то, Люпин,- подчеркнула я фамилию,- был в восторге от красных волос мисс Вуд. А ты сноб, Малфой. Сноб и трус.
Злость в моём голосе звучала явственно, и сойти за шутку сказанное никак не могло.
Улыбка на лице Драко сменилась непроницаемой маской, вернувшей ему сходство с отцом.
Можно было ожидать, что после таких слов он размажет меня по стене если не заклинанием, то словом и исчезнет из моей жизни навсегда.
Вместо этого Драко глубже осел в кресле и, закинув ногу на ногу, смотрел на меня, по-видимому, рассчитывая на то, что я хотя бы объяснюсь.
Он давал мне шанс и в другой ситуации я, возможно, даже почувствовала бы себя польщенной, но только не в тот момент.
Жаль, что задать вопрос, который больше всего мучил меня: «Где ты был эти две недели и почему молчал?» - я по понятным причинам не могла, как не могла предварить тот, что задала, фразой: «После того, что между нами было...» В итоге, он прозвучал примерно так:
- Какой извращенной логикой ты руководствовался, Малфой, посылая ко мне сов? Если это была шутка, то, извини, чувство юмора мне изменило, а если твои подарки несли какой-то тайный смысл, тогда напомню, что я, в отличие от тебя, уроков Прорицаний не посещала.
По лицу Драко пробежала тень.
- Что-то мне подсказывало, - мягко протянул он, - что с чувством юмора у грифферов не всё в порядке, но я, честно говоря, рассчитывал на твои хвалёные мозги, Грейнджер. Вспомни, я обещал тебе цветы, конфеты, драгоценности, а ты не оценила моего джентльменского поступка.
- Я ни о чём тебя не просила!
Драко просиял, будто я сказала невесть что весёлое.
- Может, и не просила, зато я обещал, а Малфои своё слово держат. Если тебя не устроили совы как способ транспортировки, то в следующий раз могу прислать домовика, хотя, мне казалось, идеи ГАВНЭ здесь ещё живы... Что касается последнего пункта списка, то согласись, выбор драгоценностей не терпит суеты. К моему огромному сожалению, хроновороты вы все ещё до войны разгрохали, программу съезда в этом году французы растянули на пять дней, а у меня доклад был запланирован на вторник, так что вернулся только вчера. И, заметь, на следующий день я сразу к тебе.
- Но сову-то ты мог прислать!- всё-таки вырвалось у меня помимо воли.
В ту же секунду я получила в ответ:
- Так ты скучала по мне, Грейнджер?
Малфой был прав, мои «хвалёные мозги» действительно отдыхали, иначе я бы давно соотнесла его имя с сообщениями о ежегодном международном съезде колдомедиков.
Вот тут бы мне остановиться, прикусить язык, попытаться обратить всё в шутку, но ослеплённая, оглушенная злостью и обидой, сгорая от унижения, я была способна только на оскорбления.
- Мне не давали скучать твои экстравагантные подарки, Малфой. Интересно, по поводу спецэффектов тебя шлюхи из Лютного переулка просветили?
Драко дернулся в кресле и сощурил глаза, от его весёлости не осталось и следа.
- Только не говори, что ты ела швейцарский эксклюзив на пару с Уизли. Я надеялся, что ты угостишь коллег на работе... или может, пригласишь на чашку чаю Кингсли. Черное и белое... Обожаю графику. Хочешь, пришлю альбом с репродукциями?
- Уходи, Малфой. Уходи.
Пока я сходила с ума, он спокойно занимался своими делами в Европе, попутно развлекая себя эротическими фантазиями с моим участием. А потом я ещё выдала себя неосторожной репликой.
- У-хо-ди...- снова повторила я.
- Малфои уходят и приходят только тогда, когда сами решают это сделать. А я ещё не всё сказал и не всё услышал.
Буду справедлива — не вызов, не издёвка в голосе Драко не прозвучали.
Желание шарахнуть по нему Авадой уже пропало. Я взяла в руки палочку, намереваясь аппарировать всё равно куда, но Драко оказался проворнее, неожиданно мягким голосом произнеся: «Экспеллиармус». Но я тоже была сама себе хозяйкой и просто встала со своего места, обогнула стол и двинулась к выходу.
Малфой перехватил меня по дороге, протянул рукояткой вперёд — как скальпель, палочку и, удерживая за предплечья, чуть встряхнул.
- Я пришлю сову, - сказал он, выделив слово «пришлю».
* * *
Он прислал сову, и уже на следующий день в обеденный перерыв мы встретились у Фортескью.
Неловкости почти не было.
Малфой первые минуты три держался подчеркнуто вежливо, но, увидев, что я способна даже улыбнуться в ответ на его приветствие, расслабился, перестав воспринимать меня как пресловутую маггловскую обезьяну с гранатой.
Как бы то ни было, половину ответов на свои вопросы я получила накануне, причины моего поведения Малфою тоже теперь были известны, и, по большому счёту, смущали теперь только конфеты.
Мне не пришлось спрашивать, он сам всё объяснил. Оказалось, что Астория тяжело переживала произошедшее с сыном, и Драко решил поднять настроение жены вполне понятным с точки зрения мужчины способом, а приобретая заветную коробочку, спроецировал ситуацию на меня.
- Спонтанное решение... Вот и вылезло боком.
Он смущенно провёл рукой по волосам. Доверительные интонации в голосе, обаятельная улыбка — Драко Малфой умел быть милым, когда хотел или когда в том была необходимость.
- Ты подстригся. Забавно, теперь ты похож на Скорпа. Ещё бы чёлку подлиннее...
- Сам только начал привыкать. А представляешь, как зеркала в Мэноре реагируют?
- Ага. Ещё одно спонтанное решение?
- Ну да. Понимаешь, когда я понял, что Скорпиус будет жить... Вот и побезумствовал немного.
Я одобрительно покачала головой.
- Тебе идет. Зря ты в Хоге прилизывал волосы, так лучше.
Драко в ответ весьма ехидно улыбнулся.
- Спасибо, Грейнджер. У тебя тоже тогда прическа была та ещё — швабра из чулана Филча.
Но когда я возмущенно замахнулась на Драко ложечкой, с которой капало мороженое, а тот, дублируя нашу вчерашнюю стычку, сказал: «Экспелиармус», готова поклясться, что улыбка на лице Драко была уже совершенно добродушная.
Следующее, что я от него услышала, было:
- Грейнджер, я ведь попросить тебя хотел.
* * *
Вечер пятницы я посвятила тому, чтобы подобрать себе приемлемый гардероб для путешествия с Малфоем в Париж.
Проблема состояла в том, что одежда должна была быть меньше моей на два размера.
Пришлось залезть в шкаф к Розе. Правда большая часть вещей из него перекочевала вместе со своей хозяйкой в Хогвартс, но это значительно облегчило мне выбор. К облюбованному мной Розиному жакету быстро отыскался белый батник, хотя при этом пришлось, скрепя сердце, отказаться от идеи надеть собственную, хранимую со школы красную футболку с гриффиндорской символикой.
Там же обнаружились симпатичные кружевные лифчик и трусики, которые моя дочь носила лет в тринадцать.
Потом я, с удовольствием, добавила к вороху приготовленной одежды свои любимые классические джинсы, из которых «выросла» ещё лет пять назад, и несколько пар удобной обуви разных размеров.
От услуг Малфоя, предложившего помощь в решении этого вопроса, я категорически отказалась, потому как перспектива ношения чужих вещей меня напрягала больше, чем участие в авантюре, на которую так легко согласилась.
Дальше всё было ещё проще.
Рону я сказала, что хочу воспользоваться порт-ключом до Парижа, чтобы сделать покупки к выпускному Рози и заодно встретиться там с Малфоем, которому «за каким-то боггартом» срочно понадобилась.
Мне не было стыдно за очередную полуправду, ведь иначе пришлось бы выдать чужой секрет.
Получив от мужа в напутствие: «Ты только из его рук ничего не ешь», в субботу утром я отправилась на континент, где в гостинице магической части Парижа на моё имя был забронирован номер.
Там, получив из рук Драко светлый волос Астории и склянку с Оборотным зельем, по прошествии четверти часа я сполна насладилась выражением лица «приглашающей стороны», явно шокированной моей трактовкой образа миссис Малфой. Сам же Драко, сменивший мантию на плащ, выглядел как всегда элегантно.
В теле Астории я чувствовала себя молодой и худенькой; рядом со мной шёл мужчина, на которого беззастенчиво засматривались француженки; июньский Париж дарил потрясающие ощущения — можно понять, отчего я буквально парила над мостовой.
* * *
Когда мы дошли до того маггловского бутика, о котором мне говорил Малфой, я поняла, почему он снизошёл до просьб: «Понимаешь, Грейнджер, тут такая проблема. Астория, она сейчас... В общем, хочу сделать ей подарок, но без примерки такое платье брать нельзя, не к Малкин же потом идти. Может поможешь? Других просить не хочу — растреплют и вообще...»
Что Малфой имел ввиду под словом «вообще», я уточнять не стала и, благодаря этому, получила возможность, стоя в примерочной, а затем дефилируя по торговому залу, видеть в зеркалах Асторию, удивительным образом ставшей похожей на вейлу.
Теперь я была совершенно согласна с Малфоем, утверждавшим, что увиденное им платье хоть и продаётся в маггловском квартале, но имеет, между тем, магическое происхождение, а ведь тогда, у Фортескью, я просто в очередной раз посчитала его снобом.
Не знаю, случайно или с каким-то умыслом попало к магглам изделие пожелавшего остаться неизвестным магического кутюрье, но если уж и это произведение портновского искусства не поможет Астории Гринграсс-Малфой справиться со сплином, боюсь ей поможет только Св. Мунго.
Потратив практически все маггловские деньги, утомлённые ходьбой по бутикам, и импровизированной экскурсией по городу, устроенной мне исполненным благодарности Малфоем, мы решили перекусить перед обратной дорогой в одном из многочисленных уличных кафе.
Я не спешила, по моим подсчетам действие зелья должно было хватить ещё на час, и провести этот час в гостиничном номере мне не хотелось.
* * *
Мне не нужен Омут памяти — недавние события ещё не отпустили меня. Я помню все.
Мы только приступили к десерту, когда прозвучал взрыв - оглушающий грохот, потом дождь из осколков стёкол. Закрывая голову руками, я падаю на четвереньки, рискуя разбить колени, и забиваюсь под стол. На моё счастье края скатерти свисают почти до пола, и это создает иллюзию защищенности.
Пару секунд ничего не происходит, потом воцарившаяся было тишина, сменяется вытягивающим душу и рвущим барабанные перепонки воем сигнализации припаркованных поблизости машин.
Я резко вспоминаю, что умею дышать, делаю глубокий вдох и почти физически ощущаю, как мозг, получивший, наконец свою дозу кислорода, начинает функционировать. Сердце бешено качает насыщенную адреналином кровь, и мне это нравится! Я чувствую себя живой, но чтобы быть спокойной, мне необходима палочка.
Моя сумочка находится на расстоянии протянутой руки. Она придавлена к полу опрокинутым стулом. Сейчас меня нисколько не волнует, что вокруг мир магглов: во-первых, моей жизни угрожает опасность, во-вторых, не думаю, что кому-то сейчас есть дело до того, что именно я сжимаю в руках.
Мне страшно покидать своё импровизированное убежище, приходится из всех сил напрягать слух. На фоне пульсирующих механических завываний я слышу голос женщины, утешающей плачущего ребенка.
«Плачет, значит живой,- перевожу я дух.- А ведь если бы он плакал так же громко ещё полчаса назад, то мы, возможно, выбрали бы другое кафе».
Но тогда хорошенький мальчик лет пяти просто блажил. Драко, притормозивший было на входе, не понижая голоса, объяснил мне, не так хорошо владеющей французским, что «маленький засранец желает сидеть непременно на высоком стульчике». Молодая француженка, видимо мать, бросила на моего спутника недовольный взгляд, но сразу же водрузила ребенка на барный стул и подвинула к нему креманку с мороженым. Сидевшая у окна пожилая женщина при этом одобрительно покачала головой. Больше посетителей не было.
Драко. Я вспоминаю о нём и в тот же момент вижу его лицо перед собой. Одной рукой он придерживает край скатерти, другую сначала подносит к своему рту и прижимает палец к губам, призывая меня к молчанию, потом протягивает мне. Я вижу, что он тоже вооружен палочкой.
Ноги и спина успели затечь от неудобной позы, и я крепко прикладываюсь бедром о ножку стола. Сама себе напоминая соплохвоста, вываливающегося из корзины, я с шипением, на коленках, цепляясь за руку Драко выползаю на белый свет. Малфой чуть морщится при моём появлении, и я вижу, что ему тоже досталось - его левую скулу украшает обширная ссадина, переходящая в багровый кровоподтек на нижней челюсти. В этот момент мне становится абсолютно всё равно, что думает Малфой о моей грации.
Думаю, не стоит объяснять, почему я не спрашиваю его о том, как появились на его лице синяки, ответ для меня очевиден — скорее всего, он ударился о подоконник или край стола, когда уворачивался от сыплющихся на голову осколков…
* * *
Мы сидим на полу, прижимаясь спинами к стене под зияющим оконным проёмом, выставив перед собой палочки. Ветераны войны по одну сторону баррикады...
Сначала мне кажется, что мы остались в кафе одни. Я не заметила, как ушла женщина с ребенком, а любезная девушка, обслуживавшая нас ещё десять минут назад, на наших глазах скрылась через дверь, ведущую в подсобку. Я ещё раз осматриваюсь и не верю своим глазам: пожилая француженка, пребывая видимо в шоке, так же прямо сидит на своём месте, словно жертва «Петрификус тоталус».
Драко жестом приказывает мне оставаться на месте, а сам, пригнувшись, пробирается к двери. Конечно же, я не слушаюсь его и так же осторожно выглядываю в окно. На улице пусто. Осмелев, я ложусь животом на подоконник, усыпанный стеклом, и высовываю голову так, что вижу Драко, выходящего из дверей с палочкой на изготовку. Он замечает меня и кивком указывает налево.
На противоположной стороне через два дома от нас, там, где улочка под прямым углом вливается в проспект, у входа в супермаркет догорает автомобиль. Из бывшей теперь витрины валит дым, окна домов поблизости выбиты взрывной волной, тротуары усыпаны битым стеклом, красиво посверкивающим на солнце.
Когда ветерок раздувает завесу дыма, становятся видны люди, толпящиеся у эпицентра взрыва. Тот же ветер доносит до меня звуки сирены. Было логично предположить, что скоро сюда прибудут французская жандармерия и, наверняка какие-нибудь спецподразделения быстрого реагирования, а значит, нам с Драко здесь делать больше нечего. Самое время захватить вещи, аппарировать отсюда и постараться забыть всё как страшный сон. Мы возвращаемся внутрь.
Мой голос звучит хрипло, и мне приходится прокашляться , чтобы сказать:
- Поздравляю, Малфой, мы стали жертвами теракта.
Стоило только произнести это вслух, как ко мне приходит осознание произошедшего, а за этим следует реакция на стресс. Тут же в горле встаёт комок, я холодею, в груди образуется пустота. Я понимаю, что сейчас разревусь, судорожно сглатываю и пытаюсь шутить.
- Ты хоть бы с Трелони советовался что ли, Малфой, когда выбираешь время и место для шопинга.
Видимо шутка мне не удаётся. Драко смотрит мне в глаза и стискивает челюсти так, что его лицо застывает, становясь похожим на венецианскую маску — так контрастирует по цвету повреждённая половина лица с мертвенной бледностью здоровой.
Мне отчаянно не нравится эта маска и не нравится молчание Драко — я не слышала его голоса с того момента, как прозвучал взрыв. Меня озадачивает и напрягает такая реакция на мою убогую попытку пошутить. Я делаю шаг к нему, сама не зная того, что хочу сделать в следующий момент — ударить или поцеловать.
* * *
В этот момент старая леди, о присутствии которой я благополучно забыла, окликает нас просьбой о помощи. Мы оба вздрагиваем, Драко резко разворачивается и проходит вперёд, открывая мне обзор.
Лица женщины я не вижу в силу того, что она сидит ко мне спиной, но мне хорошо видны её руки. Зрелище ужасно в своей сюрреалистичности: её левая рука как будто живёт отдельной жизнью, то порхая над столом, переставляя блюдце с чашкой и перекладывая с места на место чайную ложечку, очки и газету, то разглаживая складки на пропитанных кровью скатерти и салфетке, то потирая запястье правой руки и машинально расправляя на нём манжету. Правая же рука неподвижна. Она словно бабочка на планшете энтомолога пригвождена к столешнице огромным осколком оконного стекла.
От этого зрелища меня начинает тошнить, я сглатываю стоящий в горле комок и делаю глубокий вдох.
- Маггловские ублюдки,- произношу я впервые в жизни, прекрасно отдавая себе отчет в том, что первоначальный смысл этого грязного ругательства совершенно отличен от того, который вкладываю в него я.
Драко, если и слышит мои слова, то не подаёт виду, наклонившись, он что-то говорит француженке. Та молча кивает в ответ.
- Помоги мне, прикрой ей глаза.
Эта фраза уже обращена ко мне.
В некоторой растерянности я поднимаю палочку, но Драко останавливает меня:
- Не надо... Просто прикрой ладонями.
Собственные руки кажутся мне ледяными по контрасту с чужой теплой, бархатистой кожей.
Под моими пальцами подрагивают веки, слёз нет.
Драко достаёт палочку. В потоке неизвестных мне, видимо профессиональных заклинаний, мои ушей касаются знакомые со школьной скамьи «Акцио», «Тергео», «Эпискеи», произносимые чуть слышно, почти беззвучно. Не думаю, что за шумом, доносящимся с улицы старушке хоть что-то слышно, ведь мне самой приходится читать по губам.
На моих глазах творится немудрящее, в сущности, волшебство, но я зачарованно наблюдаю за действиями Драко так, будто чудеснее в своей жизни ничего не видела.
Может так сказывается на мне отрыв от магического мира, или то, что лишая старую леди возможности видеть это чудо, я приобретаю удвоенную силу восприятия, а может мне просто нравится смотреть на то, как работает Драко?
Как бы то ни было, я испытываю почти разочарование, когда рука целителя, держащая палочку, опускается, и тот хмурит брови, оценивая результат своей работы.
У меня срабатывает рефлекс отличницы:
- Сюда бы бадьян, или, на худой конец, растопырник...
Драко вскидывает на меня глаза, и я таю, услышав:
- Десять баллов Гриффиндору,- он цедит слова сквозь зубы, очень похоже подражая своему декану, и переходя на обычный тон, добавляет: - Но уж чего нет, того нет. Пожалуй, ограничимся этим...
Драко встаёт из за столика, убирая палочку в поясной футляр. Потом огибает барную стойку и возвращается через несколько секунд с чистой салфеткой в руках, при этом, вполголоса сетуя о том, что в последнее время ему слишком часто приходится использовать для перевязок подручный материал, и вообще он не колдохирург, а токсиколог.
Не переставая ворчать, главный целитель госпиталя Святого Мунго складывает салфетку сначала косынкой, а потом узкой полосой, превращая её в подобие бинта, которым тур за туром перехватывает узкую старческую ладонь.
- Надеюсь, ты прикроешь меня,- снова обращается ко мне Малфой.
Я прекрасно понимаю, что сейчас он говорит о министерском Секторе борьбы с неправомерным использованием магии.
- В радости и в печали, болезни и здравии...- торжественно цитирую я слова брачного обета.
Судя по скептической улыбке, искривившей рот Драко, шутка выходит убийственно двусмысленной, в чём я с ним совершенно согласна.
- Ну, вот и всё, мадам!- с этими словами Драко фиксирует конец повязки. - Теперь можно смотреть.
Я спешу занять место рядом с ним, желая увидеть реакцию нашей пациентки и тут же жалею об этом порыве, потому что немедля собственные эмоции перехлестывают через край, ломая в душе все барьеры, возводимые мною до этого с таким трудом. Я ругаю себя за неуместную сентиментальность, когда слёзы закипают в моих глазах.
Старая леди чуть щурится, привыкая к яркому свету, несколько мгновений смотрит на забинтованную руку и легонько, касаясь только кончиками пальцев, трогает повязку, а потом поднимает глаза и взгляд её останавливается на Драко.
Я вижу, как несколько по-детски крупных слезинок теряются в обозначившихся на её лице морщинках. Она улыбается.
Естественно, для меня это становится последней каплей — я тоже плачу и тоже улыбаюсь.
Драко вдруг резко встаёт и произносит: «Ну, вот и хорошо, нам пора». По его тону мне не понятно, то ли он раздражен столь бурным проявлением чувств с нашей стороны, то ли его это веселит.
Мы вместе возвращаемся к нашему столику. Драко снимает с вешалки свой плащ, который благодаря слою покрывающей его теперь пыли приобрёл белый цвет, а мне остается поднять с пола сумочку и пакет, украшенный модным логотипом. Ребром ладони я вытираю как могу глаза, рискуя испортить безукоризненный макияж Астории и, вдруг, замираю на месте, остановленная вопросом, произнесенным в этот момент слабым, но твердым старческим голосом.
- Мсье, вы волшебник... Или ангел?
Я впиваюсь взглядом в спину Драко. Только бы снова не заплакать!
Пауза.
Очень медленно Драко разворачивается всем корпусом так, что мы обе видим его серьезное, спокойное лицо, и произносит:
- Я медик, мадам.
Боюсь, что всем своим видом я демонстрирую то же обожание и восторг, что легко читается на лице француженки.
Улыбка трогает краешки губ Драко, и когда он говорит:
- Простите, нам действительно пора, ваши соотечественники Вам помогут,- его голос звучит намного мягче.
Последние слова он произносит уже на ходу. Полицейская сирена завывает почти у самых дверей кафе, а в оконном проёме, как мне кажется, мелькает фигура в камуфляже.
Мы почти бежим в подсобку.
* * *
Секунды уходят на то, чтобы наложить на дверь «Коллопортус», уменьшить и рассовать по карманам то, что мы держим в руках. Остается только аппарировать в гостиничный номер, а там, дождавшись окончания действия Оборотного зелья, порт-ключом добраться до безопасности магического мира. Проблема была только в том, что для успешной аппарации мне не хватает как минимум двух «н»: «нацеленности» и «настойчивости».
Я, честно говоря, и не пытаюсь сосредоточиться, а банально тяну время, упорствуя в нежелании разрушать хрупкую иллюзию единства, которая как мне казалось, возникла между мной и Малфоем.
Удостоверившись, что за дверью относительно тихо, я спрашиваю его, старательно маскируя комплимент под шутку:
- Так значит, просто «медик»?
Судя по скорости, с которой мне был выдан ответ и по румянцу, мгновенно окрасившему скулы Малфоя в нежно-розовый цвет, Драко Люциус остался таким же восприимчивым к лести, как и в школьные годы.
- Грейнджер, хватит смотреть на меня как нюхлер на золотой галеон. Я первый раз вижу на лице своей жены такое обожание, и это меня смущает. И вообще, знаешь, наша заведующая педиатрией Ребекка Свон в таких случаях говорит: «Светел мой образ в глазах непосвященных».
У меня тут же возникает совершенно логичный вопрос, в чей адрес высказывалась целитель Свон. Была ли это самокритика и говорила она о себе, или намекала на темное прошлое шефа?
И не грозила ли ей в этом случае преждевременная Авада со стороны руководства?
Но обижать Драко в мои планы совершенно не входит, а то, что он обидится - я была почти уверена, поэтому просто прикусываю себе язык.
Впрочем, на этом мои мирные намерения и заканчиваются.
- Ну, на галеон ты, Малфой, сейчас не тянешь,- с сомнением в голосе произношу я, - так... на тёртый кнат. Видишь ли, аверс у тебя поцарапанный.
Малфой задыхается от моей наглости.
- Между прочем, Грейнджер,- довольно ядовито шипит он в ответ,- место под столом было занято храбрыми гриффиндорцами.
Туше.
Мне уже в пору было извиниться, когда он вдруг ехидно добавляет:
- Что ты там говорила? «... в болезни и в здравии»?
Драко просто оборачивает мою же шутку против меня, получая удовольствие от словесной дуэли, но я прекрасно помню, как при этих его словах веселость моя испаряется без следа. Времени на раздумья у меня нет.
В тот момент мною двигает уверенность, что сожаление об упущенном шансе превысит те муки совести, которые я, возможно, буду испытывать
А может, ни о чем таком я не думаю. Не помню… Не знаю… В памяти осталось только ощущение абсолютной ясности головы и уверенности в собственной правоте.
Я смотрю Драко прямо в глаза, когда с вызовом в голосе заключаю:
- Аминь. Вряд ли жених захочет теперь поцеловать невесту.
Малфой вызов принимает. Игры закончились.
- В номер,- отрывисто бросает мне Драко.
Я качнулась ему на встречу и тут же была затянута в водоворот совместной аппарации.
* * *
Что же, я получила то, что хотела и чего заслуживала.
Четко помню, как клацнули мои зубы, когда Малфой буквально впечатывает меня в стену гостиничного номера.
Запрокинутая голова и приоткрытые губы на лице Астории, отраженные зеркалом, заводят меня не меньше потемневших глаз Драко. Я хочу почувствовать ответное возбуждение и втискиваю ногу между его коленями.
Желание, не имеющее ничего общего с шоколадным томлением магического афродизиака, плавит мои внутренности, покалывает кожу и губы тысячами иголочек. Оно ритмично пульсирует во мне, требуя немедленного удовлетворения, которое может дать только ответное, столь же ритмичное движение, подобно тому, как лесной пожар иссякает в пламени встречного пала, и гаснут в набегающей волне круги, расходящиеся от брошенного в воду камня.
Мои чувства обострены до предела. Звуки, ощущения, разрозненные образы, как элементы паззла, сложатся для меня потом в единую картинку.
Я слышу шипение распускаемой галстучной петли; влажный звук поцелуев; стук, с которым оторванная пуговица скачет по паркету; сорванное, тяжелое дыхание; визг молнии на джинсах, которые Драко стаскивает с меня вместе с бельём; звяканье пряжки брючного ремня; короткое «Акцио» и шелест разрываемой фольги...
Я вижу над собой лицо Драко: вертикальную морщинку между нахмуренными широкими бровями, повлажневшие волосы на висках; вижу, как подрагивает жилка на его шее; как напрягаются и контурируются мышцы на плечах, а в те моменты, когда Драко отстраняется, мне становятся видны розоватые шрамы на его груди. У меня тоже есть такие, только бледные, как после ожога — след оставленный проклятием Долохова. Но я пока в теле Астории, и моя кожа чиста.
Драко движется резко, ритмично и глубоко, но вдруг останавливается, нависая надо мной на выпрямленных руках, его взгляд прикован к моему лицу.
Я протестующе выгибаюсь навстречу, и Драко тут же отвечает мне, ускоряя темп...
- Ты... продолжаешь... удивлять меня... Грейнджер...- в такт с движением выдыхает он и утыкается лбом в моё плечо, выравнивая дыхание.
Уже в следующую секунду я понимаю, чем вызвана такая реакция Драко, потому что чувствую, как по телу пробегают мелкие судороги трансформации.
Моё возбуждение исчезает вместе с действием Оборотного зелья.
* * *
Теперь я знаю, что движет теми людьми, которые, наплевав на законы, платят огромные деньги за криминальные «Обливиэйты», как щадящую альтернативу эвтаназии. Когда собственные воспоминания медленно убивают, подобно дементорам высасывая из тебя душу, когда не помогают алкоголь и зелья...
Боюсь, что мне не забыть жуткое леденящее ощущение душевной и физической наготы, пришедшее в тот момент, когда с меня слетает личина Астории.
Я вижу собственное тело: безобразный синяк на бедре, бесстыдно прижатом к бедру Драко; грудь сдавленную не по размеру маленьким лифчиком; спутанные волосы припорошенные известковой пылью, неразличимой до того на светлых волосах Астории; шрамы на теле, высвеченные солнцем, бьющим в окно гостиничного номера и понимаю, что воспользовавшись очередной маской, я заигралась, потакая своим желаниям.
То, что казалось таким естественным ещё несколько минут назад, представляется теперь непоправимой ошибкой.
Вслед за этим приходит стыд перед собой и за себя. Позже к нему присоединится чувство вины.
Слезы безостановочно текут из моих глаз, пока я стою под душем, до которого дошла, завернувшись в покрывало, потому что не смогла заставить себя одеться при Драко. Я тешу себя робкой надеждой, что он избавит меня от своего присутствия, и жалею о том, что волшебная палочка с порт-ключом остались за дверью, лишая меня тем самым, возможности побега.
Когда я всё-таки нахожу в себе силы покинуть ванную комнату, то первое что вижу — темный силуэт Драко в оконном проёме.
Это важно. Повторяется мизансцена двадцатилетней давности. Вот только в тот памятный Хеллоуин я осталась в маске и, оттолкнув, не вернулась. Теперь я не имею на это права, потому что точно знаю, какие чувства испытывает сейчас Драко, ведь в моей жизни были две недели, которые я прожила, чувствуя себя «использованной».
Спасая остатки гордости, я вздергиваю подбородок.
- Малфой...
У меня не было времени на то, чтобы отрепетировать возможные реплики и, судя по тому, как каменеет лицо Драко, в начале разговора я беру неправильный тон.
- Драко,- спешу я исправить ошибку,- Драко, я хочу извиниться.
Что говорить дальше, я не знаю. Драко тоже молчит.
Часы на стене отмеряют секунды моего унижения. Я уже готова развернуться и уйти, когда слышу:
- Грейнджер, подожди... - Драко жестом останавливает меня, но продолжает не сразу, а когда начинает говорить, то я слышу в его голосе усталость: - А тебе не кажется, что мне тоже есть за что извиняться перед тобой? Может, не стоит сейчас выяснять, кто из нас виноват больше?
Мне остается только кивнуть в ответ.
* * *
С упорством мантикоры, преследующей свою жертву, я вновь и вновь возвращаюсь к мысли о том, как сложилась бы моя жизнь, сними я маску перед Драко Малфоем на далеком шестом курсе...
Я извожу себя, сплетая цепь из бесконечных «если бы», в тысячный раз проверяя прочность каждого из её звеньев: если бы Скорпиус и Роза не принесли Непреложного Обета; если бы ночь в Мэноре не была так хороша; если бы я не согласилась принять Оборотное зелье; если бы не было парижского взрыва; если бы...
Было всё: стечение обстоятельств, навязанные решения, собственные ошибки, но я не обольщаюсь — это совсем не та цепь, на которой ведут к месту заклания жертвенное животное.
И лишним подтверждением тому является ещё одно «если бы», стоящее несколько особняком.
Я не могу не думать о том,
какие чувства испытывала бы сейчас, продлись действие Оборотного зелья на пятнадцать минут дольше.* * *
Рози совсем скоро станет совершеннолетней, Хьюго зимой стукнуло пятнадцать.
Мне было шестнадцать, когда мама сказала мне: «Ты можешь спать с кем угодно, но смотри, чтобы на утро тебе не было стыдно...»
Библиотека 
Кубок Хогса 2020 
