Теперь, когда Темного Лорда больше нет, приезжайте в Бухарест!

Поднимитесь от пьяццы Унирий к бульвару Брэтиану, протолкайтесь через цыганский рынок на страда Липскану, и когда около церкви Ставрополеос увидите висячие цепи, посмотрите не на ограду, а сквозь нее. Плотнее завернитесь в плащ, произнесите заклятье, и пройдите сквозь ржавую цепь на пьяцца Чентаура.

Фонтан со скульптурой кентавра не работает с Первой магической. Кентавр стоит в сумрачном одиночестве, покрытый совиным пометом: совы время от времени садятся на него, обмениваясь дружеским уханьем. Как подобает ответственному гражданину, произнесите «Скоргифай!» и сворачивайте направо, к книжной лавке Маслана, или налево, к крошечному филиалу «Гринготтса» (работает ежедневно с 10.00 до 14.00). Лавка Чалики, где торговали волшебными палочками, закрыта (после налета Упивающихся смертью), так же, как Совятня Харджиты (после налета Упивающихся смертью) и лавка «Все для драконов» Бучеджи (по той же причине). Ступайте по страда Корнмаре мимо лавок с разбитыми стеклами, мимо разгромленной редакции «Друм Либер», мимо элегантного фасада отеля «Най» (теперь там бордель, которым заправляет тощий татуированный албанец). Через полтора квартала вы уткнетесь в длинный, низкий, начисто лишенный волшебства бетонный бункер: это и есть румынское Министерство магии. Будьте любезны стать прямо, вывернуть карманы и переложить палочку в левую руку. Займите очередь и ждите. С безопасностью здесь не шутят, потому что в Восточной Европе воевали всерьез.

Когда охранник пропустит вас внутрь, не пробегайте торопливо бетонный вестибюль — а то не заметите деревянную дверь слева от себя безо всякой таблички. Поворачивайте ручку и входите. Наберитесь храбрости, и из темной маленькой прихожей вы неожиданно попадете в залитую золотым светом и окутанную магией библиотеку.

За библиотечным столом вы обнаружите изумленную девушку по имени Марина. Марина Васики. Она широко откроет огромные черные глаза и оторвет от пергамента потрепанное перо феникса. Она вскинет острый подбородок, и, качнув увенчанной тяжелыми черными косами головой, поинтересуется, по какому вы делу. Если вы ей понравитесь, и она решит, что вам можно доверять, девушка мягко и немного смущенно признается, что последний посетитель побывал в Румынской национальной магической библиотеке две с лишним недели назад.

Два посетителя в месяц — это очень много. Для Марины.

Дни долги, но жизнь коротка. Для Марины.

Ей двадцать четыре, выглядит она на девятнадцать, а чувствует себя сорокалетней. Румыния — не лучшее место для жизни, и жизнь была к Марине не особенно добра. Она проводит свои дни в библиотеке, в которую никто не ходит. Ей за это не платят: Министерство обанкротилось, и денег у него нет. Она стирает пыль с книг, расставляет книги и читает книги. Она смотрит в никуда и думает о том, что можно было бы сделать, если бы в этой нищей, выморочной стране, населенной пессимистами, вампирами и Упивающимися смертью, хоть кто-то интересовался законами. Она проводит одинокие вечера, изучая английский, итальянский и венгерский: каждый язык понемногу, по старым туристским разговорникам, купленным по дешевке, за сущие гроши в маггловских книжных лавках. Еще она тщательно убирает каждый уголок своей маленькой квартирки и гладит толстого низзла. По субботам она отправляется в Трансильванский драконоводческий исследовательский заповедник: поболтать с братом Слободаном и его друзьями, испечь «мальчикам» пирог (старшему из мальчиков — тридцать восемь) и полетать на метле, наблюдая за длиннорогами.

Порой, сидя в библиотеке, в которую никто не ходит, Марина достает из кармана маленькое зеркальце и изучает свое лицо. Она торопливо засовывает упрямые черные завитки в корону кос, и трет темные круги под глазами, как будто от этого они исчезнут. И думает: больше девятнадцати мне не дашь, это верно, но что толку, если мне двадцать четыре, чувствую себя на сорок, и обречена на то, чтобы провести остаток жизни в безмолвной пыльной библиотеке, сочиняя сказки, которые никогда не станут законами, и, комментируя Международный дуэльный кодекс, который наш министр — в отличие от министров магии по всей цивилизованной Европе — и не собирается подписывать.

Иногда субботним утром Марина заглядывает в маггловскую кондитерскую. Заказывает чашку кофе с молоком, и, если хватает денег, бриошь. Читает маггловские газеты, что строго-настрого запрещено сотрудникам Министерства, и думает — неудивительно, что нас не берут в ЕС.

Она пьет кофе, маленькими кусочками ест бриошь, и думает: бабушка — та, что родом из Трансильвании — перевернулась бы в гробу, узнай она, что ее единственная внучка сидит в маггловской кондитерской, читая в маггловской газете статью про Европейский Союз.

От этого ей делается грустно, но она продолжает читать газеты. Иногда попадаются даже английские.

С десятилетнего возраста Марину преследует чувство, что надо меняться, надо трансфигурировать собственную жизнь, чтобы прожить ее иначе, чем положено в Румынии ведьме из бедной семьи. Не слишком приятное чувство, но в мире, где постоянно не хватает самых простых вещей, нужда заставляет быть изобретательной. Глядеть в будущее страшно, но глядеть в прошлое еще страшнее.

В восемнадцатом веке, в девятнадцатом веке, даже в двадцатом веке до Гриндевальдовой войны Васики были также неразлучны с румынскими длиннорогами, как Макфусти — с гебридскими черными драконами. Но времена изменились, и фортуна от них отвернулась. Васики, как и другие чистокровные семьи по всему миру, почти вымерли. От рода остались только Слободан и Марина, и несколько дальних родственников, выращивающих драконов в маленьком закарпатском заповеднике с весьма сомнительной репутацией. Слободана и Марину они не признают, потому что кровь у тех не самая чистая.

Мужчины Васики столетиями ухаживали за драконами, а женщины выходили за двоюродных братьев и рожали сыновей, чтобы было, кому заботиться о драконах. В ту пору мать Марины никогда бы не допустили в род: полукровка, иностранка из Словении, к тому же с образованием! Мать говорила по-немецки и французски, и до того, как ее поглотила тьма, даже успела научить своих детей зачаткам этих языков. Теперь Марина понимает, что мать была слишком слаба: женщина, которая привыкла потакать своим желаниям и считала, что магия — это развлечение. В ее крови не было драконов.

Марина не ухаживает за драконами, и сыновей у нее нет. Но все равно, думает она, все равно — драконы у меня в крови.

Она как раз размышляет об этом, когда появляется Виктор. От изумления она роняет перо.

Марину нередко отчитывают за неуклюжесть и стеснительность, но она не понимает, как вести себя иначе. Полукровке, чье положение в самом традиционном магическом обществе Европы немногим лучше положения неприкасаемой, негде научиться уверенности в себе.

Виктор — приятель Чарли Уизли, хорошего друга Марины. Вроде бы его можно не стесняться. Но Виктор еще и знаменитый игрок в квиддич, о спортивных подвигах которого она наслышана с детства, а в войну успел отличиться как неуловимый болгарский разведчик. Он безупречно воспитан, всегда внимателен и дружелюбен. В тех немногих случаях, когда они сталкивались, Виктор был неизменно любезен, но Марине с ним всегда неловко. Его почтительное светское внимание пробуждает в ней совершенно напрасные надежды: нищей полукровке из библиотеки хочется вести себя с изысканностью и тактом, которые ей негде было приобрести — как будто она училась в университете и повидала мир.

— Добрый день, Виктор, — говорит Марина, довольно успешно изображая непринужденность. — Чем могу помочь?

— Я… — Виктор обводит глазами безлюдный зал. — Я просто заглянул поздороваться.

— Вот как, — смущенно говорит Марина. Ее друзья никогда к ней не заглядывают. Но, с другой стороны, все ее друзья днем работают.

На столе перед ней лежит номер «Пари Матч» за прошлый месяц, и Виктор косится на газету. На левой странице во всех подробностях расписана очередная супружеская измена в маггловских политических кругах. Марина краснеет и захлопывает газету. Если бы подобная история случилась в магическом мире, Марина была бы очень расстроена. Она не видит в супружеской измене ничего забавного. Отец изменял матери, и это разбило той сердце, хотя отец и мать к тому времени уже состояли в разводе, а Юлиана Васики была неверна мужу мыслями и словами, если не телом.

— Маггловская, верно? — замечает Виктор, рассматривая заголовки на первой странице.

— Просто упражняюсь во французском, — отвечает Марина, как будто немного оправдываясь. Это не совсем соответствует истине. Недавно Марина стала работать на венгерское Министерство магии. Она делает выборки новостей из французских и итальянских газет для венгерских чиновников, которые, пользуясь тем, что после падения Волдеморта в Восточной Европе на контакты с магглами стали смотреть сквозь пальцы, подумывают о налаживании связей. Марина нарушает сразу столько законов, что потеряла им счет. Она не имеет права читать маггловские газеты, она не имеет права вносить их в Министерство, ей запрещено оказывать услуги чиновникам зарубежных государств, и, само собой, запрещено оказывать услуги посторонним лицам в рабочее время. Но румынское Министерство магии уже год, как не платит ей жалованье, и Марина нарушает меньше законов, чем большинство ее соседей. (В магической Румынии законы принимаются, чтобы их нарушать). Кроме того, работа позволяет утолять любопытство, узнавая, что происходит в Венгрии, Франции и Италии, и сулит некоторую передышку от нищеты. Так что она взялась бы за нее в любом случае.

Брат и друзья брата временами задаются вопросом, зачем Марина остается на службе, когда другие румынские чиновники вовсю бегут с тонущего корабля, но у Марины свои причины. И надежда получить задержанное жалованье — отнюдь не самая главная из них.

— Ты бывала в Париже? — спрашивает Виктор, как будто прочитав ее мысли. — Или в Шармбатоне?

Марина грустно трясет головой. Она никогда не бывала к западу от Адриатики.

— Может, выбрались бы как-нибудь? — выпаливает Виктор. — То есть,… то есть я хотел сказать, может, ты со мной пообедаешь? В каком-нибудь приятном месте. Я понимаю, до Парижа далековато, а как насчет Будапешта?

Она молча глядит на него, пока ошеломление сменяется благодарностью. Потом осторожно улыбается и кивает: она отлично знает, что нельзя показывать, насколько она польщена. Прошло больше года с тех пор, как ее куда-то приглашал мужчина — если не считать албанского сутенера, который содержит бордель в отеле «Най», и бездомного маггла, временами пристающего к ней на страда Липскани.

— Куда ты хочешь? — спрашивает Виктор. — В «Грешную Вилу» или «Загнанную Хвосторогу»?

— А… а ты что бы посоветовал? — отвечает Марина. Она любит путешествовать, но у нее нет денег на посещение ресторанов, особенно в таких шикарных местах, как магический квартал Будапешта.

— Тогда в «Хвосторогу», — заявляет Виктор. — Лучшая кухня в Восточной Европе. В магической Восточной Европе, конечно. В «Грешной Виле» неплохие коктейли, но… но,… в общем, в «Хвостороге» тебе больше понравится.

— Спасибо! — осторожно благодарит Марина, не в силах скрыть счастья. — Спасибо, с большим удовольствием.

— Ты еще долго? — интересуется Виктор, снова окидывая взглядом безлюдную библиотеку.

Марина кивает, потом встает и приводит в порядок стол. Виктор подает ей плащ. Прежде чем потушить свет, Марина вытаскивает палочку и трансфигурирует «Пари Матч» в старательно измятую и зачитанную копию министерской инструкции по охране здания.

Трансфигурация ей всегда удавалась.

Магический квартал Бухареста служит памятником своему былому величию. Марина живет на полпути между пьяцца Чентаура и Министерством, на страда Буфнита. Маленькая улочка, зажатая позади отеля «Най», упорно сохраняет респектабельность. Когда в пятницу днем она возвращается домой, Чезар мечется по квартире. Обычно этого толстого, добродушного низзла мало что волнует: он или вылизывается, или гоняется за комками пыли. Но сегодня он буйствует: вылетает в коридор, скатывается по ступенькам, выскакивает на веранду и тут же принимается вертеть головой по сторонам. Марина берет его на руки, и Чезар по-хозяйски впивается в нее когтями, продолжая через ее плечо высматривать кого-то на улице.

Марина несет Чезара наверх и тщательно оглядывает свою двухкомнатную квартиру. На тонкой полоске муки, которую она всегда посыпает перед дверью, отпечаталась подошва — подошва большого мужского башмака. Газеты на кухонном столе кто-то просматривал. Не задумываясь, она хватает в одну руку кошелек, в другую Чезара и бежит вниз по лестнице в квартиру хозяйки.

— Мадам Богасиеру, — задыхаясь выпаливает она, когда пухлая пожилая ведьма открывает дверь. — Мадам Богасиеру, в моей квартире кто-то был. Вы не знаете, кто?

— Твой английский друг со своей девушкой… Ее еще зовут…

— Кэти, — подсказывает Марина.

— Ну да, Екатерина. Точно. Они оставили приглашение на свадьбу, — мадам Богасиеру, переваливаясь, подходит к заваленному бумагами столу.

Марина берет незапечатанный конверт и вытаскивает нарядную открытку. На лощеной бумаге, в самом изысканном стиле мистер и миссис Белл приглашают ее почтить своим присутствием бракосочетание их дочери Кэтрин Элен с мистером Чарльзом Уизли. Открытка украшена движущимся изображением двух крошечных драконов с переплетенными хвостами. Марина смотрит на драконов, потом на мадам Богасиеру, и спрашивает:

— А что им понадобилось в моей квартире?

— А, это… — говорит хозяйка. — Там был еще этот драконовед с таким странным именем… Симпатичный, но для тебя староватый…

— Фергал, — подсказывает Марина.

— Ну да. Он испек тебе печенье из пекарского порошка. На мой взгляд, звучит нелепо, но твои английские друзья заверили меня, что это настоящий деликатес. Они принесли тебе на пробу и оставили на кухонном столе. Они и приглашение собирались там оставить, но когда увидели меня, я сказала, что хочу посмотреть, и английская девушка снесла его вниз. Очень милая девушка. Замуж надо выходить как можно раньше.

История звучит довольно правдоподобно. Марина наложила на дверь мощные защитные чары, но Слободан знает, как их снять. Наверно, он и рассказал Чарли с Кэти. Она поднимается по лестнице вместе с мадам Богасиеру, и на кухонном столе действительно обнаруживается аккуратно упакованная пачка содовых хлебцев. И никакой записки.

Марина терпеть не может, когда люди не оставляют записок.

— Тебе тоже пора замуж, — добродушно замечает мадам Богасиеру, хрустя содовым хлебцем. — Может, на английской свадьбе тебе повезет встретить хорошего румынского парня. Твой английский друг — хороший человек, он заботился о тебе все время, что ты здесь живешь, и у него должны быть хорошие друзья, да?

Марина с трудом удерживается от того, чтобы не объяснить мадам Богасиеру, что у ее английского друга Чарли множество достоинств, вот только хороших румынских парней среди его знакомых нет. Хотя да, один есть. Ее брат Слободан.

В двадцать четыре года Марина начала подозревать, что в Румынии вовсе нет подходящих молодых и холостых волшебников. Румынское магическое общество, как оно ни мало, жестко разделено на части. Бедные чистокровные волшебники (которых великое множество) ищут богатую жену. Богатые чистокровные волшебники (которых можно пересчитать по пальцам) не станут пятнать себя браком с женщиной с нечистой кровью. Магглорожденные — просто неотесанные деревенские парни, которые не знают, с какого конца браться за палочку. Что и неудивительно: всю жизнь они гнут спину на чистокровных, а школа для них не предусмотрена. Румын обучают в Дурмштранге, но грязнокровную шваль туда не берут. Полукровок почти нет: румынские волшебники блюдут чистоту крови. Так что Марина чувствует себя каким-то выродком.

Строго говоря, Марина не полукровка, как и ее мать. Юлиана Облак была магглой только на одну восьмую. В Марине одна шестнадцатая маггловской крови. Но в Румынии одной шестнадцатой вполне достаточно, чтобы считаться полукровкой.

Марина — румынка, она понимает, что ей не выйти за чистокровного, несмотря на пятнадцать поколений чистокровных предков. Она слишком горда, чтобы скрывать свою одну шестнадцатую, как иной раз поступают ведьмы в ее обстоятельствах. Как любил повторять Штефан, трансфигурация человека — могучее оружие, только, чтобы жизнь прожить, оно не годится.

Дело не только в чистоте крови. О ее матери и без того ходили разные слухи. Не о том, что один из ее прадедушек был вовсе не словенским алхимиком, а мелким мадьярским помещиком из магглов. Юлиана выросла в маленькой горной деревушке неподалеку от озера Блед и называла себя словенкой, но среди ее предков кого только не было! Похоже, семейство носило по всей Австро-Венгрии. Кроме навеки запятнавшего род прадедушки-мадьяра имелась гречанка-мать (от которой Юлиана унаследовала свою жгучую южную красоту), и даже капля русской крови. У семейства Облак, к прочим его бродяжьим привычкам, был еще и странный обычай, унаследованный от всеми позабытого русского предка, обучать детей не в Дурмштранге (как подобает уважающим себя чистокровным волшебникам), а в Санкт-Петербурге. В этом огромном городе сыновья набирались новомодных идей, о которых дома, на Балканах, и слышать не хотели. А дочери узнавали о существовании «женского вопроса», после чего не годились в невестки ни в одну приличную румынскую семью.

Даже когда мать была жива, о ней ходили слухи.

Марина гладит Чезара и отделывается от мадам Богасиеру вежливыми уклончивыми фразами. Не объяснять же, что хорошие румынские парни не для нее. Ее бы вполне устроил хороший болгарский парень. Но для этого потребуется чудо. Может быть, это меньше, чем она когда-то рассчитывала, но гораздо больше, чем вправе ожидать от жизни сейчас.

Закрывая дверь за добродушной болтушкой-хозяйкой, Марина думает: если пойти на первое свидание с такими мыслями, второго точно не случится. Взмахом палочки она зажигает свет в ванной и пять раз повторяет своему изображению в зеркале: «Даже если ничего не получится, я хорошо проведу время. Я не буду ждать ничего особенного. Я просто собираюсь хорошо провести время».

И она аппарирует в Будапешт к ресторану «Загнанная Хвосторога».

Для Марины обед в Будапеште — редкое удовольствие. Она оглядывает комнату, переводя взгляд с разряженных посетителей на детишек, болтающих на четырех или пяти языках, а с них — на картину маслом напротив входа, с которой машет шипастым хвостом венгерская хвосторога. Потом внимательно вчитывается в длинное меню на трех языках: венгерском, немецком и английском. Само собой, румынского меню нет. Виктор предлагает помощь, но Марина делает заказ сама, очень тщательно выговаривая венгерские фразы, и официантка, похоже, ее понимает.

— А ты сколько языков знаешь? — спрашивает она, когда официантка уходит.

Виктор ненадолго задумывается:

— Семь. Болгарский, румынский, венгерский, немецкий, английский. Русский и французский — эти плохо. Ну, и по-гречески могу пару фраз сказать.

Марина смотрит на него.

— У нас вилла на Пелопоннесе, — объясняет Виктор, потом, видимо, до него доходит, что у семьи Васики вряд ли имеется собственная вилла в Греции, и он добавляет. — На самом деле она дедушкина.

Марина поджимает губы. Потом спрашивает:

— В Дурмштранге хорошо преподают языки?

Виктор пожимает плечами:

— Я научился читать в четыре года, — поясняет он извиняющимся тоном. — А в Дурмштранг берут с одиннадцати. Родители показывали мне, как колдовать, но опасались ненароком нарушить закон, поэтому наняли учителя, чтобы занимался со мной языками… Я на самом деле хорошо говорю далеко не на всех.

— В Дурмштранге преподают на немецком, верно? — уточняет Марина.

— В основном да. Но учебники все на разных языках: на немецком, русском, английском. Даже один румынский есть — по высшей трансфигурации, написан Штефаном Добрегой. — Он смотрит на нее, чтобы понять, слышала ли она это имя. — Так что мы использовали Быстропереводные перья, — продолжает он после паузы. — Я говорю по-немецки гораздо лучше, чем читаю.

Марина может разобрать немецкий текст, но говорить не умеет совсем. Она никогда не училась в Дурмштранге. Она вообще не училась в школе: сидела дома, как и подобает скромной, послушной румынской девочке, и занималась с матерью, пока ту не поглотила тьма. Потом она делала уроки со Слободаном, а когда тот устроился в Трансильванский драконоводческий исследовательский заповедник, стала учиться сама. К пятнадцати годам она прочла все книги о магии, какие были на румынском, и перешла на французские. Румынский и французский — родственные языки, поэтому читать их было легче, чем английские с немецкими.

Она, конечно, слышала о Быстропереводных перьях, но никогда ни одного не видела. Их трудно достать, особенно если ты беден, твоя фамилия Васики, и ты живешь в Румынии.

Он задает вопрос о ее семье. Все по правилам — так и полагается вести себя на первом свидании, особенно здесь, в Восточной Европе, где традиции значат для волшебников не меньше, чем чистота крови. Он спрашивает, есть ли у нее братья, кроме Слободана, и она отвечает, что нет. Он спрашивает, есть ли у нее другие родственники, и она отвечает, что есть, но мало. Он говорит, что жить без родни, наверно, тяжело, и Марина пожимает плечами и улыбается.

Вообще-то Маринина мать была пятым или шестым ребенком в семье, и с материнской стороны родни у Марины полно. Только проку от них немного. Лавра без особого успеха занималась гербологией, умудрилась попасть под звуковой удар взрослой мандрагоры и скончалась в возрасте тридцати семи лет. Марко сидит в хорватской тюрьме по обвинению в передаче секретной информации румынским Упивающимся смертью, и даже его собственная родня не в силах понять, за дело его посадили или просто подставили. Павел — голубой, а маги на Балканах еще не дозрели до толерантности. Он как-то пристроился в Париже, меняя любовников, которые обычно даже не подозревают, что он — волшебник. Среднего сына, Андрея, поглотила тьма, как и его сестру Юлиану. Так что остается только обидчивая и истеричная тетушка Цецилия, в благородной бедности проживающая в запущенном родительском доме неподалеку от озера Блед.

Если бы Марина лучше знала Виктора, если бы была уверена, что ему можно доверять, она бы ему все это рассказала. Но не на первом же свидании! Поэтому она молча улыбается, а он спрашивает о родителях.

Оба умерли.

— И давно? — спрашивает Виктор.

Эта не та тема, которую Марине хотелось бы обсуждать на первом свидании. Она ломает голову, как бы перевести разговор, но ничего не придумывается.

— Отец погиб, когда мне было одиннадцать.

Они с Виктором одногодки, даже родились в соседние месяцы, и она видит, что он в уме прикидывает даты. Тринадцать лет назад в мире царило спокойствие, хотя и весьма относительное спокойствие, особенно на Карпатах.

— Убили Упивающиеся смертью? — тихо уточняет Виктор.

— Нет, просто несчастный случай. — Виктор нравится Марине, ей кажется, что она начала ему доверять, поэтому она говорит ему то, что всегда говорит тем, кто ей нравится и кому она доверяет. — За границей. Он работал с перуанскими змеезубами.

Всякий, кто имел дело с драконами, сразу бы догадался, что к чему. Всякий. Чарли, когда она сказала ему про Перу, стало плохо. Когда при ней Слободан упомянул об отце директору заповедника, тот едва не разрыдался. Когда она произносит эту фразу при старухах из драконьих родов, те бросаются ее обнимать.

Виктор не догадывается. Он говорит:

— Сочувствую. — И гладит по руке — это приятно, хотя Марине хотелось бы большего. Потом добавляет. — Я не знал. — И уточняет. — Его похоронили за границей или привезли сюда?

Марина опускает глаза. Похоронили? Что там было хоронить? Всякий, кто имел дело с драконами, сообразил бы, что к чему, едва она произнесла «перуанский…». Ясно как день, что Виктор понятия не имеет о змеезубах.

Она смотрит на мужчину, который сидит напротив нее: ястребиный нос, квадратная челюсть, все еще молодое лицо. И впервые чувствует себя равной ему, даже в некоторых отношениях выше. Марина, как любая девушка в Восточной Европе, хорошо знает историю Виктора. Она знает, что широко освещавшийся в прессе брак его родителей соединил два знатнейших болгарских магических рода. И что это был брак по любви, о чем «Друм Либер» и все остальные газеты в ее части света печатали бесконечные умильные статьи. Это было в тот год, когда родился Слободан. Виктор был средним сыном, и единственным, кто выжил. Когда ему исполнилось пять, стало ясно, что больше у его родителей детей не будет. Никто особо не удивлялся его школьным и спортивным успехам — мальчику из богатой чистокровной семьи и полагалось быть вундеркиндом. В семнадцать лет Виктор стал ловцом болгарской сборной. Он был любимым учеником Каркарова в последние годы директорства того в Дурмштранге, и именно Виктора Кубок огня выбрал защищать честь школы на Тремудром турнире. Общительным его не назовешь, но манеры у него безупречные. Классической красотой он тоже не отличается, но Марине его внешность нравится. В Викторе ей нравится все.

Но вот в драконах он не разбирается. Ей нужен сильный человек, на которого она могла бы опереться, и то, что Виктор не разбирается в драконах, заставляет ее остановиться и задуматься.

Как-то в субботу, вернувшись из маггловского Бухареста, где она пила кофе и читала газеты, Марина аппарирует в Трансильванию проведать брата и драконов. Несмотря на ноябрь, горы покрыты сочной зеленью. Один американский стажер называл эту пору «индейским летом».

Антония, пожилой сквиб — прислуга за все, таскает по двору ведра с драконьим навозом. Завидев Марину, она радостно вопит и кидается к своей любимице с распростертыми объятиями. В полуметре от молодой ведьмы Антония останавливается. Марина торопливо вытаскивает палочку и бормочет «Скоргифай! Скоргифай! Скоргифай!», отчищая одежду, лицо и руки Антонии до блеска. После они обнимаются.

— Ну-ка, ну-ка! — говорит Антония. — Дай-ка посмотрю. Новые башмаки?

— Просто поменяла каблуки, — объясняет Марина. Когда живешь на собственные сбережения (с небольшой прибавкой от венгерского Министерства магии), быстро учишься экономии. К счастью, в сейфе Марины в «Гринготтсе» еще есть немного золота. После смерти матери они со Слободаном продали доставшийся в наследство клочок земли, серебро гоблинской работы, которое богатая мать-словенка принесла нищему румынскому семейству, и остатки фарфора. Слободан не хотел расставаться с фарфором. Он говорил, что лучше бы Марина приберегла его для сундука с приданым, но та сказала — продавай! Она хотела избавиться от воспоминаний.

— Дай-ка, посмотрю! — повторяет Антония. — Щечки розовые, глазки сияют. Сознавайся, парня завела?

Марина пожимает плечами и улыбается. Во дворе появляется Фергал.

— Привет, Марина! — кричит он. — Слыхала наши новости? Едем оба!

Летом Слободан и Фергал уже подумывали, не бросить ли галлеон, чтобы определить, кто поедет в Англию на свадьбу Чарли и Кэти. Заповедник нельзя оставлять без старших сотрудников, так что отпустить всех троих ведущих драконоведов разом никак не получалось. Но директор, пожилой кругленький голландец, настолько близкий к святости, насколько это вообще возможно, если человек помешан на драконах, решил, что справится сам с помощью лично отобранных стажеров второго года. Так что и Слободан, и Фергал едут на свадьбу, и все вокруг в восторге, включая Марину, которой не хватало бы Фергала почти так же сильно, как собственного брата.

Само собой, Слободану она в этом признаваться не собирается.

Слободан отлично ладит с Фергалом, но Марину всячески пытается оградить от общества напарника. Брат считает, что Фергал для нее староват, слишком циничен и слишком опытен. Он думает, Марина не подозревает, что Фергал спит с маггловскими девушками. Ну и пусть думает… Она тоже считает, что Фергал для нее староват, и не слишком ему доверяет, но все равно у них много общего. Они — уроженцы прекрасной земли с трагическим прошлым. Но если Слободан противопоставляет миру железную волю и стальную решимость, то Фергал — живость и остроумие. Он — неистощимый говорун, великолепный танцор и отличный пекарь, постоянно раздаривающий ирландские сладости и выпечку.

Марина знает, что Слободан хотел бы выдать ее за Чарли. Но Чарли ее никогда не привлекал. Да, он ей нравится, но в ее глазах остается избалованным английским мальчишкой, который так и не повзрослел. Она знает, что несправедлива к Чарли. На первой войне убили братьев его матери, на второй он потерял собственного брата. Он прошел стажировку, которую выдерживают очень немногие, и мастерски управляется с хвосторогами. Но все равно, все равно… У Чарли было счастливое детство. Он получил хорошее образование во времена, которые вполне можно считать мирными.

И драконов он знает только с лучшей стороны.

Она машет Фергалу рукой и заходит в общежитие. Слободан сидит в общем зале за длинным столом: пробивается через кипу заявлений на стажировку. Рядом Чарли торопливо царапает очередное письмо Гермионе. На одном плече у него сидит сова, а на другое облокотилась невеста. Кэти машет Марине в знак приветствия, Чарли поднимает голову, улыбается и возвращается к письму.

Чарли всю осень посылал Гермионе письмо за письмом, и все они были об одном и том же:

«Только не рассказывай Луне Лавгуд, что я женюсь! Запрети Джинни рассказывать Луне Лавгуд, что я женюсь! Не зови Луну на свадьбу! Запрети Луне писать про свадьбу в «Придире»! Зарой папину видеокамеру на заднем дворе, пока еще тепло и земля мягкая. И не подпускай Колина Криви ближе, чем на милю к «Норе», с камерой или без!».

Кэти это очень забавляет.

— Ты что, забыла, как «Придира» расписал свадьбу Билла? — возмущается Чарли. — Одни намеки насчет Кингсли чего стоили! Удивляюсь, как его тогда не уволили, учитывая министерские нравы.

— Это было потрясающе, — говорит Кэти. — Самая лучшая статья про свадьбу, какую я читала. А какие были фотографии!

— Тебя же там не было, — продолжает Чарли. — Или была? И мы с тобой опять друг друга не заметили?

— Не было, — отвечает Кэти. — Ну, то есть меня пригласили, но меня свалила мольфеечная инфлюэнца, так что пойти я не смогла. Мама купила мне «Придиру», чтобы было что почитать, пока лежу в кровати. Так смешно было!

— Ремус не терпел вторжения в личную жизнь. Не думаю, что он простил Луне то, как…

Кэти смеется.

— Петру Чорана помнишь? — спрашивает Слободан, поднимая голову от кипы бумаг.

— Петру Чоран подал заявление на стажировку? — недоверчиво переспрашивает Марина. Ее удивляет не столько, что Петру подходит по возрасту (хотя каким образом из девятилетних мальчишек в мгновение ока вырастают семнадцатилетние юноши, не поддается объяснению!), сколько то, что Петру, имея выбор, решил податься в драконоведы. Его отец Томаш состоит при заповеднике целителем-ветеринаром, а Петру заканчивает Шармбатон. Как и у Марины, его кровь недостаточно чиста для Дурмштранга. В свое время Томаш и Нина Чоран на два года заменили Марине семью. В свое время…

Слободан протягивает ей аккуратно исписанный листок. Марина рассеяно берет его и принимается просматривать. Она видит знакомый мальчишеский почерк, и во внезапном и болезненном приступе ностальгии перед ее глазами возникает пшеничное поле, тянущееся вдоль дороги на Сигешвар, и парящий над ним босоногий ребенок на игрушечной метле. Перед ее глазами появляется покосившийся деревянный дом Чоранов, переполненный книгами и детьми, из которых малыш Петру был самым старшим. Она видит залитую солнечным светом кухню, и прохладные тенистые комнаты, она вспоминает радость оттого, что Томаш снова дома, и тревогу, когда его нет. Она видит себя на темном, не отапливаемом чердаке: стеснительная и замкнутая шестнадцатилетняя девочка, ночь за ночью при свете палочки глотающая книги, а на рассвете крадущаяся по садовой дорожке в стоящую на отшибе лабораторию Штефана, из окон которой время от времени выскакивают безобидные травоядные зверьки.

— Нельзя такое писать о человеке, — заявляет Чарли, и Марина вспоминает, где находится.

— Он преподавал в Хогвартсе на моем четвертом курсе, — говорит Кэти. — Когда мы узнали, что он оборотень, начались такие разговоры! Слышал бы ты, как Анжелина…

— Штефан считал, у него талант, — спокойно замечает Марина, возвращая заявление брату. — Ребенок, но очень талантливый.

То, что она думает на самом деле, вслух не скажешь: «Слободан, нельзя позволять, чтобы мальчишка рисковал жизнью и отрезал себе все пути, с семнадцати лет дав обет служения огромным, свирепым и непредсказуемым драконам».

— Замечание о том, что некоторые гости — не совсем люди, даже Билла вывело из себя, а у того железная выдержка, — говорит Чарли.

— Чего ты хочешь? Колину было шестнадцать, а в этом возрасте так и тянет смаковать непристойности, — возражает Кэти. — Луна — душка, она ничего плохого не имела в виду. И я благодарна ей за статью. Из-за инфлюэнцы люди, бывает, месяцами валяются в постели, а я так хохотала, что мгновенно поднялась на ноги.

Чарли только хмыкает.

— Есть чем запечатать? — бормочет он.

Кэти качает головой.

— Воск на кухонном столе. Призови его сам.

Марина бросает взгляд на огрызок карандаша на столе. Щелчок, легкая струйка дыма, и он превращается в палочку стандартного ярко-красного воска, какой используется в заповеднике для печатей.

— Спасибо! — восклицает Чарли и заклинанием растапливает воск.

Слободан бормочет:

— Опять выделываешься…

— Можно, я возьму «Чистомет»? — спрашивает Марина. — Сегодня чудесная погода, я бы быстренько облетела заповедник.

— Конечно, бери, — говорит Чарли. — Вильгемина, когда была последний раз, оставила свой «Нимбус 2000». Лучше возьми его.

— Я тоже полетаю, — быстро вмешивается Кэти. — Только метлу прихвачу.

Марина догадывается, что Чарли, а может, и сам Слободан, намекнули Кэти, что ее не стоит отпускать одну. Это нечестно, потому что Марина отлично летает, почти так же хорошо, как брат. И она не ребенок. Ей двадцать четыре — на два года больше, чем Кэти, которая в следующем месяце выходит замуж. Но Марина знает, из-за чего беспокоится Слободан, и ждет, пока Кэти сбегает за метлой. Весело скользя над горами, они дважды облетают заповедник. Теплый осенний ветер бьет в лицо, и прогулка получается просто замечательная. На обратном пути Кэти порывается навестить Минни, но Марина ее отговаривает. Девушки сходятся на том, что просто пролетят мимо.

— На самом деле дракона приручить нельзя, — объясняет Марина. Кэти без ума от драконов, но восьми поколений потомственных драконоведов за ее плечами нет.

— Я понимаю, что Минни — исключение, — соглашается Кэти. — Я ушам своим не поверила, когда Чарли мне рассказал. Но она такая милая!

Она говорит о гигантском украинском железнобрюхе как будто это большой неуклюжий щенок.

— Минни — красавица, — уступает Марина. — Но, Кэти, драконы не приручаются.

Они возвращаются в общежитие. Чарли и Слободан играют в шахматы, пока повар с помощью крайне недовольного стажера со стуком и грохотом накрывает стол. Слободан, как обычно, ведет бесконечный, ленивый, полный стратегических тонкостей разговор со своими фигурами.

— Если пойду с ладьи, — предупреждает он, — могу потерять ферзя.

В ответ белый ферзь корчит недовольную рожу.

— Он все равно выиграет, — шепчет Чарли ферзю. — Просто сегодня не твой день.

— Ферзю не помешал бы глоточек «Феликс Фелицис», — отзывается устроившийся в углу с поваренной книгой в руках Фергал, — а Слободану — новая стратегия. Он вечно ходит с ладьи, жертвует ферзем и выигрывает партию.

Марина бледнеет. Фергал и Чарли виновато переглядываются. Слободан постукивает ногой по полу и отворачивается.

— Он пошутил, Марина, — спокойно говорит Чарли. — Мы… мы забыли…

— Извини, Марина, — Фергал поднимается на ноги, подходит к Марине и кладет руку ей на плечо. Слободан бросает на него мрачный взгляд. — Увлекся! Пообедаешь с нами?

— Спасибо, — отвечает Марина. — Спасибо, но мне пора аппарировать в Будапешт. Меня пригласили на обед.

Ну вот, она это сказала. Теперь все знают.

— Пригласили? — переспрашивает старший брат, мгновенно насторожившись. — Кто пригласил?

— В Будапешт? — уточняет жизнерадостный англичанин Чарли. — Куда именно?

— Только не в «Грешную Вилу», — говорит Слободан. — Мерзкое, дешевое заведение…

— Мы собираемся в «Загнанную Хвосторогу», — быстро произносит Марина.

— Обязательно закажи олений окорок, — советует гурман Фергал.

— Чтоб ты знала, — замечает Чарли, — хвосторога слева от двери нарисована с грубыми ошибками. Может, заметила, шипы у нее на хвосте…

Кэти смеется и ласково хлопает жениха по плечу. С тех пор, как она встретила Минни, ее интересуют только железнобрюхи. Фергал в восторге от ее увлечения, Чарли — нет.

— Ладно, — говорит Слободан. — «Загнанная Хвосторога» — почтенное, семейное заведение, и служба безопасности там отличная. Но все равно, не уверен, что двум молодым женщинам прилично посещать рестораны. А если ты решила отправиться в Будапешт на встречу с мужчиной, то сначала стоило бы узнать его получше…

Марина слишком хорошо знает своего старшего брата, чтобы не понять, к чему он ведет. Но она не собирается удовлетворять его любопытство. Она загадочно улыбается, делает три шага назад и аппарирует в Будапешт.

День Святого Николая Марина и Виктор отмечают — кто бы мог подумать! — в «Загнанной Хвостороге». Он предлагал другие рестораны, но Загреб наводит тоску, в Белграде опасно, а в Софии шагу не ступить из-за юных ведьмочек, которым позарез необходим автограф Виктора Крама. Однажды они побывали в Любляне, но в «Загнанной Хвостороге» гораздо лучше. По пятницам им теперь оставляют столик. Антонии все известно, Кэти тоже в курсе, но «мальчики» пока остаются в неведении.

Виктор тоже в некоторых отношениях в неведении. Он только что пригласил ее на озеро Блед любоваться лебедями.

Ох, и зачем он только завел разговор... Но откуда ему знать?

Так уж случилось, что на озере Блед Марина была и лебедями любовалась. А еще любовалась местом, где семья, у которой золота было много, а выносливости — мало, вырастила дочь, способную к языкам и не способную справиться с жизнью. Марина плавала в прозрачной воде и чувствовала, как лебеди клюют ее в пятки.

Лебеди красивые, но дружелюбными их не назовешь.

Марина не видит в них особого толка.

И никаких проблем лебеди не решат.

Она отказывается от приглашения, и Виктор принимает отказ очень достойно. Он не пытается ее уговорить. Он не заявляет, что ей обязательно понравится. Он просто переводит разговор, и Марина ему очень благодарна. В Румынии волшебники не привыкли слышать слово «нет».

Это не означает, что Виктор не умеет настоять на своем. Потому что через пять минут он интересуется:

— Марина, когда твоя мать умерла, было очень тяжело?

— Это было ужасное потрясение, — отвечает Марина. — Больше потрясение, чем горе. Я думала, раз уж такому суждено случиться, лучше бы случилось поскорей. Я... — и тут она осознает, что Виктор отлично понимает, о чем речь. Она читает это в серьезных черных глазах. — Ты в курсе, верно? — спокойно спрашивает она. Интересно, кто ему рассказал — Слободан или Чарли?

Он наклоняет голову, опускает руку в нагрудный карман, достает оттуда сложенный листок и молча протягивает Марине.

Она разворачивает его. Это первая страница июльского выпуска «Друм Либер» пятилетней давности. В правой колонке перечисляются все румынские колдуны и волшебницы, сдавшие Т.Р.И.Т.О.Н., c указанием отметок каждого. Румыния — провинциальное захолустье, и такие публикации здесь в порядке вещей. Марина проглядывает короткий, не слишком блистающий достижениями список выпускников и чувствует, как в горле застревает комок.

Заголовок передовой статьи врезался ей в память, и вряд она его когда-нибудь забудет.

«ВЕДЬМА-ПОЛУКРОВКА ОБОШЛА ВЫПУСКНИКОВ ДУРМШТРАНГА ПРИ СДАЧЕ Т.Р.И.Т.О.Н.

Восемнадцатилетняя Марина Васики, ведьма-полукровка из Трансильвании, потрясла нацию, опередив на ежегодном экзамене чистокровных колдунов из Румынии. Мадемуазель Васики, которая после самоубийства матери получала образование частным образом, добилась высоких оценок по большему набору предметов, чем любой из румынских выпускников Дурмштранга. Эта сообщение пришло в разгар дискуссии, связанной с неоднократно высказывавшимися опасениями, что в Школе Дурмштранг сохраняется предвзятое отношение к ведьмам и колдунам из Румынии, и только усилило споры.

«Мы прилагаем все усилия для того, чтобы румынские ведьмы и колдуны получили образование, соответствующее высоким стандартам Дурмштранга», — заявил Богдан Харуджи, ставший директором Школы вскоре после таинственного исчезновения этой весной предыдущего директора Игоря Каркарова. — «К сожалению, это не всегда удается из-за умственной ограниченности и тупости значительной части румынских учащихся. К тому же этот учебный год нельзя назвать обычным. Наши лучшие выпускники провели его в Хогвартской школе чародейства и волшебства, принимая участие в Тремудром турнире, чем и объясняется некоторое падение оценок в ходе сдачи Т.Р.И.Т.О.Н. Думаю, в будущем июне можно ожидать резкого роста общего уровня».

Заявление Харуджи может показаться неубедительным родителям тех румынских учащихся, которые полагают, что магический дар их детей не получил объективной оценки в Дурмштранге. В нем вообще обойдена молчанием серьезнейшая проблема, связанная с тем, что ведьмы зачастую добиваются больших успехов, чем колдуны, что вызывает противоречивое отношение даже в Министерстве магии.

«Очень странное событие», — высказал нам свое мнение министр образования, сохранения чистоты наследия и семейных ценностей Влад Урсу. — «Уже третий раз за последние десять лет во главе румынского списка тех, кто сдал Т.Р.И.Т.О.Н., оказывается ведьма. Это унизительно для колдунов, и заставляет подозревать, что дурмштрангские преподаватели из каких-то соображений облегчают девушкам сдачу экзаменов».

«Меня возмущают намеки на то, что девушки глупее юношей», — заявила нам Люциана Хацупан из Департамента внутренних дел и массированной патриотической пропаганды. — «Поглядите на меня. Исключительно благодаря уму я добилась успеха в жизни. Тревогу вызывает другое: мадемуазель Васики, строго говоря, не может считаться настоящей румынкой. Да, с отцовской стороны ее происхождение безупречно: все знают, кто такие Васики. Но ее предки со стороны матери — это какая-то дикая, безумная смесь словенцев с самым разным отребьем. У нее в роду даже мадьяры есть! Думаю, не надо напоминать, какие мерзости творили в Трансильвании мадьяры во времена венгерской оккупации. Мадемуазель Васики вне всяких сомнений даровитая молодая ведьма. Только не надо делать из нее национальную румынскую героиню!»

Трагическая история семьи Васики усугубляет противоречивый характер загадочного триумфа мадемуазель Марины. Ее отец, Сэнду Васики, эксцентричный отпрыск трансильванского драконьего рода, семь лет назад пал жертвой перуанского змеезуба в драконоведческом заповеднике «Ла Сола» в Андах. Мать мадемуазель Васики, Юлиана Васики, спустя два года умерла от передозировки «Феликс Фелицис», совершив самоубийство. В округе бытует мнение, что Юлиана Васики не смогла пережить ужасную смерть мужа. Не менее популярно предположение, что она не перенесла позора из-за крушения своего безрассудного брака с представителем известной, хотя и разорившейся, чистокровной семьи. «Она так и не поняла, как надо жить в Трансильвании», — объяснила бывшая соседка Афина Саречи. — «Полукровки, они не такие, как мы: здоровье никуда не годится, голова еле варит, и чуть что — в слезы. А уж словенцы! О чем тут вообще говорить!»

После самоубийства матери мадемуазель Васики на благотворительной основе брала уроки у частных преподавателей, среди которых значится и прославленный специалист по трансфигурации Штефан Добрега. Ряд трансильванских педагогов и министерских сотрудников уже высказал предположение, что эта необычная форма подготовки обеспечила мадемуазель Васики несправедливое преимущество при сдаче Т.Р.И.Т.О.Н.

«В конечном счете все встанет на свои места», — предупредил Валериу Антал, единственный румын, преподающий в Школе Дурмштранг. — «Частные уроки могут облегчить сдачу экзаменов, но никакой репетитор не может научить той интеллектуальной гибкости и одновременно упорству, какие может дать только правильное школьное образование. Думается, мадемуазель Васики довольно скоро обнаружит, что для того, чтобы добиться успеха в жизни, недостаточно зазубрить несколько экзаменационных билетов».

Что ждет одаренную молодую ведьму, уже сейчас вызвавшую столько споров? Мадемуазель Васики собирается стажироваться в Трансильванском драконоводческом исследовательском заповеднике. Авторитетные эксперты выражают сомнение, что ей удастся дойти до конца обучения. Кто прав, покажет время».

Марина поднимает глаза от статьи. С момента ее публикации прошло пять лет и пять месяцев, все давным-давно отболело, но сейчас разом вернулось с резкой, обжигающей ясностью.

— Надеюсь, ты не обиделась, что я это нашел, — говорит Виктор.

Марина глубоко втягивает воздух, сглатывает и смахивает слезинки, проступившие в уголках глаз. Трясет головой, складывает «Друм Либер» и возвращает газету Виктору со словами:

— Все хорошо.

В жизни Марины было не много хорошего.

Марина давно смирилась с тем, что мать покончила с собой. Она говорила правду, когда сказала, что испытала скорее потрясение, чем горе. По-девичьи беззаботная женщина, какой мать ей смутно помнилась с детства, к моменту смерти отца уже ушла. Последние пять лет с матерью запомнились Марине как кошмарная пытка одиночеством, когда приходилось сносить то припадки ярости, то холодное равнодушие и молчание, то истерические рыдания, то раздражение и детские капризы.

Правда в том, что когда мать умерла, жизнь Марины стала намного легче: намного спокойнее, намного свободнее. У нее появились силы, надежда, и даже, смешно сказать, небольшие собственные деньги. Жизнь определенно стала легче, если бы Марину только не мучили вопросы.

Юлиана не оставила никакой записки.

Порой, когда Марина думает о матери, она гадает: почему та любила сына намного больше, чем дочь? Почему мать дождалась, пока Слободану исполнится двадцать один, пока у него появится собственный дом и хороший заработок, но Марину щадить не стала? Что за женщина покончит с собой, пока ее шестнадцатилетняя дочь в отъезде, навещает брата в драконьем заповеднике, чтобы та, вернувшись ветреным, солнечным майским утром, нашла на полу тело матери? Подожди она еще четыре месяца, Марина стала бы совершеннолетней, и им не пришлось бы проходить через мучительную и идиотскую судебную тяжбу для того, чтобы Слободана признали опекуном сестры. Всего-то надо было дождаться, когда пройдет теплая и радостная карпатская весна и наступит осень.

А потом Марина думает: почему мать так затянула с этим? Раз уж собиралась это сделать, надо было сразу — тогда в этом был бы какой-то смысл. Самоубийство в приступе тоски после известия об ужасной гибели мужа Марина еще может понять: это был и ее отец. Самоубийство в приступе ярости после известия об измене мужа тоже понять можно: Сэнду предал не только жену, но и дочь. Но зачем было ждать пять лет? Пять лет мучить детей своим гневом, равнодушием, болью и уходом в себя, и, наконец, наконец, наконец, когда все решили, что ей становится лучше, покончить с собой?

Порой солнечным воскресным утром, когда Марина летает по заповеднику, любуясь длиннорогами, она заглядывает на участок, который некогда принадлежал ее отцу, и где до сих пор стоит полуразрушенный дом, в котором она выросла. И тогда она думает: кем надо быть, чтобы покончить с собой весной? Убивать себя надо в ноябре, когда на каждый час дневного света приходится два часа ночной тьмы. Или в декабре, когда с неба падает мокрый снег, а со степных равнин беспощадно задувает кривец [1]. Или в январе, в припадке тоски оттого, что придется пережить еще один безнадежный год. Это было бы понятно. Но убить себя в мае, когда склоны Карпат покрываются зеленью и прекрасная горная весна вступает в свои права?

От воспоминаний у Марины, как обычно, начисто пропадает аппетит. Она ковыряется в тарелке, пока Виктор не говорит:

— Может, проводить тебя домой?

Но Марина отвечает: «Нет, зачем?», и они проводят в «Хвостороге» еще два часа: пьют кофе, лениво тыкают вилками в последний кусок торта и болтают о разных пустяках. Виктор говорит, что ему надоело играть в квиддич: устал от спорта и хочет заняться серьезным делом. Он говорил об этом и раньше, и Марина, как раньше, говорит, что в серьезных делах нет ничего особо интересного. В ответ Виктор улыбается ласково и смущенно, потому что гордится ее упорством, и пододвигает ей вилкой оставшийся ломтик торта. Марина улыбается ласково и смущенно, потому что благодарна ему за терпение и доброту, делит вилкой крохотный кусочек и пододвигает ему половину. Наконец, Виктор произносит:

— Давай я тебя провожу. Не хочу, чтобы ты аппарировала в одиночку.

Марина соглашается.

Он поднимается вслед за ней по ступенькам дома мадам Богасиеру в ее скромную квартирку. Ей не хочется прощаться, но предложить ему зайти не хватает духу. Поэтому она говорит:

— Спокойной ночи, Виктор, и спасибо.

Он касается ее щеки и целует ее: не ласково и осторожно, как пару раз до этого, а крепко, по-настоящему. Вроде бы должно стать легче, но становится только хуже. Марину целовали и раньше, но у нее ощущение, что это — ее первый поцелуй. Ей в жизни не было так неловко. Она пытается расслабиться, она повторяет себе: это же Виктор, который ей очень нравится. Но ей в жизни не было так неловко.

Она никогда не бывала в том кругу, где богатый и знаменитый болгарский ловец считается своим. Они даже никогда не ходила в школу, где было много таких, как Виктор.

Она не очень понимает, чего он хочет.

Она плохо понимает, чего хочет сама.

Поэтому она говорит: «Спокойной ночи, Виктор», и закрывает дверь.
Примечание:
1. Кривец или «русский ветер» — северный, северо-восточный или восточный зимний ветер в Румынии, Молдавии, Болгарии и Новороссии. В Бухаресте наблюдается в среднем в половине случаев зимних измерений ветра. Нередко достигает силы урагана и сопровождается сильными морозам

Свадьба состоится сразу после Рождества — в День подарков. Утром в сочельник Слободан и Марина аппарируют в Англию, и поступают в полное распоряжение миссис Уизли, надзирающей за готовкой и украшением дома.

Их отправляют ночевать к Лавгудам. Несмотря на сов, в избытке отосланных Чарли, сразу становится очевидно, что Джинни, Рон и Гермиона давно уже рассказали Лавгудам о надвигающемся событии. Дочь хозяина, рассеянная блондинка с неподвижными совиными глазами, пускается в многословные философские рассуждения о том, почему Чарли не захотел, чтобы в отцовском журнале появилась статья о его свадьбе.

— Я бы все равно не стала писать, — объясняет она. — Это же День подарков! Мне будет не до того: под Рождество морщерогие кизляки на две недели выходят из спячки, так что я собираюсь в Скандинавию. Я бы еще вчера туда аппарировала, если бы не папа. Он настоял, чтобы мы пошли к Уизли на рождественский обед. — Она понижает голос. — Все-таки годы сказываются, былой исследовательской страсти уже нет.

Марина проводит рождественское утро за выпечкой тыквеченек, пока Слободан помогает мистеру Уизли и Биллу накладывать на комнаты Расширяющие чары: надо вместить около сотни гостей. Затем следует обильный обед в толпе рыжих волшебников всех возрастов, форм и размеров. Русые и каштановые головы немногих Беллов смотрятся среди них как лечурки в кучке мокриц.

Когда брат с сестрой возвращаются к Лавгудам, их уже поджидает записка от Виктора. Пока Марина читает, Слободан не сводит с нее глаз. В записке всего-то сказано, что Виктор в Англии, на время остановился в Косом переулке и рассчитывает завтра ее увидеть. Но Слободан вряд ли такому поверит. Он смотрит, как она открывает коробочку, приложенную к записке. В ней оказывается Быстропереводное перо, изящно оформленное под павлинье.

— Марина, — спрашивает Слободан, — что между вами происходит?

Она замирает. Она знала, что такой разговор неизбежен. По правде говоря, ей следовало бы все рассказать брату еще месяц назад. Но в жизни Марины после первого свидания редко случается второе, а Слободан переживает, когда ей причиняют боль.

Она с силой втягивает воздух и говорит:

— Мы встречаемся.

— Он знает, что ты полукровка? — ехидно осведомляется Слободан.

Марина сомневается, что при всем старании брату удалось бы сильнее ее задеть.

— Да, — бросает она. — Знает. И про маму знает тоже.

Слободан бледнеет. Самоубийство матери — это тема, которой он избегает любой ценой:

— Ты рассказала ему о маме?

— Нет, конечно, — отвечает Марина. — Он сам раскопал. Он знает, что случилось, и тем не менее…

Она не в силах продолжать. Она была уверена, что после того вечера Виктор никогда не появится из камина в доме на страда Буфнита. Большинство мужчин так бы и поступили. Мужчины не любят такие истории. Они думают, что хотят знать правду, но на самом деле они хотят услышать, что это была болезнь, несчастный случай, что автор статьи в «Друм Либер» все выдумал… Мужчины не хотят слышать, что Марина была одиноким, несчастным, заброшенным ребенком, постоянно подвергавшимся оскорблениям, и что материнская смерть принесла ей облегчение — мучительное, стыдное, пугающее, но облегчение.

Даже Слободан не хочет этого признавать.

— Я не хочу, чтобы тебе причинили боль, — говорит он.

— Он — хороший человек, — заявляет Марина. — Лучше, чем те, кто вырос в Румынии. Прости, Слободан, но это правда.

Слободан неуклюже повторяет:

— Я не хочу, чтобы тебе причинили боль.

«Слишком поздно», — думает Марина.

В День подарков Марина надевает алую с черным бархатную мантию. Мантия новенькая, с иголочки: Нина Чоран отыскала ее в модном немецком каталоге для ведьм и заранее заказала в подарок к Рождеству. Складки мантии элегантно спадают с Марининых плеч и тяжелым грузом ложатся на сердце. Сама она в жизни не могла бы позволить себе такой наряд, и уверена, что Чораны тоже не могут: у них четверо детей в Шармбатоне, и скоро надо отправлять туда пятого. Порой тяжело понять, где кончается дружба и начинается благотворительность; тяжело брать, когда хотелось бы давать; и тяжело считаться приемной дочерью, когда привыкла отвечать за себя сама.

Свадьба все длится и длится, все очень красиво, вокруг веселые лица и британские волшебники очень к ней добры, но Марина все равно большую часть вечера жмется к своим: к Слободану, Фергалу и парочке молодых людей, которые проходили стажировку в Румынии вместе со Слободаном и Чарли, когда Марина была еще подростком. Один раз танцует с Фергалом, и еще один — с Джорджем, довольно странным братом Чарли. Тот преподнес ей патентованные мечтальные чары и теперь пытается шутить, только она ничего не понимает. Она просит его перейти на французский, которым владеет гораздо лучше английского, но выясняется, что по-французски он не говорит. На помощь приходит другой брат Чарли — Билл, но у него такой сильный акцент, что Марина все равно не разбирает ни слова.

Быстро выясняется, что Гермиона не закопала маггловскую видеокамеру мистера Уизли на заднем дворе, и во время венчания и торжественного ужина та приступает к действию. Только у мистера Уизли с ней не ладится: камера работает на батарейках, а они в магическом окружении то и дело отказывают. Мистер Уизли все время останавливает службу и торжественный обед, упрашивая Чарли и Кэти снова поклясться друг другу в верности, целоваться подольше, не торопиться есть свадебный торт, потому что он хочет сделать запись. Это последняя свадьба в поколении его детей, а старшему внуку всего три.

В конце концов, Виктор, который отлично разбирается в разных маггловских устройствах, забирает у мистера Уизли камеру, к облегчению миссис Уизли и детей. Весь оставшийся вечер, стоит Виктору приблизиться, Чарли прикрывает лицо ладонью, а Кэти смеется. Виктор быстро снимает Кэти и отходит. Он разгуливает по Норе с камерой на шее, так что в итоге на съемке со свадьбы оказывается множество кадров с Фергалом, Слободаном и Мариной.

Солнце давно село, и успели подать десерт, когда, наконец, Виктор откладывает камеру и приглашает Марину на танец. Уже поздно, и на площадке остались в основном замужние пары, кружащие с привычной слаженностью. По краям площадки стоят гости и усталыми глазами наблюдают за танцорами. Царит полумрак, и Виктор мягко направляет Марину в темный уголок рядом с дверью. Танец не похож на объятие, но все равно она чувствует его напряжение и желание, и это выбивает из колеи. Ее тянет к нему как магнитом, и она изо всех сил сопротивляется этому тяготению. В новой тяжелой и дорогой мантии она чувствует себя обнаженной и выставленной на всеобщее обозрение, словно не только Виктор, но еще сотня свадебных гостей могут ощутить ее волнение и желание.

Начинается новый танец, Виктор притягивает ее к себе, но Марина отстраняется.

— Я… я… мне что-то не хочется больше танцевать, — бормочет она, выпускает его руку и торопливо уходит.

Виктор, как она втайне надеялась и опасалась, идет следом. Надо бы объясниться, но в голове ни единой мысли.

Они выходят в сад, где снег мерцает отраженным звездным светом, и Виктор говорит:

— Марина, ты в порядке?

Она косится на дверь: только бы не появился Слободан!

— Марина, я чем-то тебя обидел?

— Нет, — отвечает Марина. — Совсем нет.

— Прости, что толком не умею танцевать.

— Ты танцуешь лучше, чем я, — признается Марина.

— Тогда в чем дело?

— Я… — она ищет подходящие слова. — Мне не нравится танцевать, когда вокруг столько людей. У меня чувство, что все на меня смотрят.

— И могут подумать, что мы — пара? — спокойно продолжает Виктор.

Так хочется сказать: «Да. Да, Виктор, в этом все и дело: люди могут подумать, что мы — пара, а мы всего лишь восемь или девять раз были на свидании». Но у него такой печальный голос…

— От танцев… у меня голова кружится, — бормочет Марина, отводя глаза. — Я… я увлекаюсь… забываю следить за ногами.

Виктор глядит на нее в полном изумлении:

— От танца со мной у тебя голова кружится? — Он обнимает ее за талию и привлекает к себе, как будто они танцуют. — Кружится? — интересуется он с надеждой в голосе.

Марина смущенно улыбается.

— Я даже не был уверен, что нравлюсь тебе, — говорит Виктор.

— Ну… ну, я немного замкнутая, — отвечает Марина.

Виктор бросает взгляд на дом:

— Здесь сегодня девушка, которая мне нравилась… в которую я несколько лет был влюблен, — он произносит это небрежно, словно несколько лет — совсем немного. Потом откашливается. — Я ей тоже очень нравился, только по-другому… по-дружески, и не хватало храбрости в этом признаться. Она… ей это просто льстило. Влюблена она была в другого человека. И я подумал, что ты тоже…

Марина приоткрывает рот от изумления. Ей подобное и в голову не приходило. Что приходило, постоянно и настойчиво, так это мысль, что у Виктора наверняка было много девушек. И не только потому, что он знаменит и учился в Дурмштранге. В его годы у богатого чистокровного колдуна отбоя нет от подходящих молодых ведьм. С его происхождением половина магической Болгарии должна с лупой изучать родовые древа, чтобы подобрать ему супругу.

— Кто она такая? — тихо спрашивает Марина.

— Это… это Гермиона.

Как она и думала. Она испытывает дикое облегчение и восторг, потому что Гермиона — не роскошная чистокровная болгарская красотка, а совершенно не подходящая магглорожденная иностранка, которая замужем, по уши влюблена в мужа, и, кроме того, на седьмом месяце беременности. На Маринин вкус, Гермиона идеально соответствует роли бывшей девушки Виктора.

— Англичанка тебе вряд ли подойдет, — со спокойной уверенностью заявляет Марина. — Думаю, тебе нужна ру… кто-нибудь с Балкан.

Виктор громко смеется. Он редко улыбается, но сейчас у него улыбка до ушей, и он выглядит совсем молодым. Он сцепляет руки у нее за спиной и тычется носом в щеку, как ласковый щенок, и Марина начинает надеяться, что, может быть, все кончится хорошо.

В декабре со степных равнин начинает задувать кривец. В Бухаресте стоят морозы, а в январе они только крепчают. Марина возвращается из министерства, не чувствуя ног. Она открывает дверь, бредет на кухню и разводит огонь под большим котлом с водой. Потом стаскивает чулки и устраивает ноги над котлом, отогревая их паром. Осторожно, сантиметр за сантиметром, она погружает ноги в котел, массирует заледеневшие икры, пока Чезар, у которого мех гуще, чем у русского медведя, обнюхивает медные края.

Раздается звонок в дверь. Небывалое дело в понедельник вечером! Марина, спотыкаясь, босиком бредет к двери, наслаждаясь тем, что снова чувствует пальцы ног. За дверью стоит Виктор в авиационном шлеме. Он дрожит от холода, руки спрятаны подмышками, с плеча свисает кожаный планшет.

— Я пытался связаться с тобой по камину, — говорит он, — но сеть не работает. Можно войти?

Она его впускает. Они склоняются над котлом, не сводя друг с друга глаз, и Марина гадает, зачем он пришел. У Виктора такой домашний вид, когда он сидит на ее кухне, погружая руки в помятый котел с бывшей фермы Васики. Марина ценит одиночество. У нее редко бывают гости, и еще реже — гости-мужчины. Слободан, тот, конечно, заходит постоянно, несколько раз был Чарли, и один раз — Фергал, но она предпочитает сама появляться в заповеднике. Марина ценит одиночество.

Она как раз обнаруживает, как рада этому гостю, и открывает рот, чтобы заметить, как приятно, когда тебя пришли навестить, когда Виктор открывает планшет и бросает на кухонный диванчик коричневую папку. На ней стоит штамп «Для служебного пользования». И штамп «Совершенно секретно». И герб Министерства магии Болгарии.

— Министерство заново расследует дело Добреги, — без улыбки сообщает Виктор. — Я не имею права показывать тебе, что в папке, поэтому просто расскажу, что знаю, и будем считать, что я тебя допросил.

Марина кивает. Вот все и рухнуло.

— Штефан Добрега тебя учил, — начинает Виктор холодным бесстрастным голосом.

Она кивает.

— Его убили.

Она снова кивает.

— Ты мне этого не говорила, — резко бросает Виктор.

Нет, не говорила.

— А должна была.

Ей очень стыдно, но приходится кое-что ему напомнить:

— В Румынии нет ведьмы, которая не потеряла бы близкого человека. Была война.

— Знаю, — отвечает Виктор. — Речь не о ведьмах, речь о тебе.

Она мрачно кивает.

— Я читал протокол допроса, — продолжает Виктор более мягким тоном. — Похоже, вы были друзьями.

Марина соглашается несчастным голосом:

— Были.

Насколько могут дружить сирота-полукровка, в сельской глуши мечтающая о настоящей жизни, и эксцентричный ученый старик. Для Штефана она стала внучкой, которой у него никогда не было.

— Поэтому я и упала с метлы.

Виктор вопросительно смотрит на нее. Марина вздыхает и собирается с духом, чтобы продолжить:

— В восемнадцать лет я поступила на стажировку в драконоводческий заповедник, и ушла, потому что упала с метлы. Слободан с Чарли тебе наверняка рассказали?

Виктор сухо усмехается:

— Они сказали только, что тебя нельзя отпускать летать одну.

— Я умею летать! — негодующе восклицает Марина. — Конечно, не так, как ты, но умею. Я же из драконьей семьи, — подчеркивает она. — У нас все умеют.

— И ты упала с метлы?

— На второй неделе стажировки. Слободан с Чарли повели стажеров первого года осматривать с воздуха венгерских хвосторог. Мы летели почти вплотную к земле, и тут мимо пронесся один из стажеров постарше и выкрикнул, что из Дуная только что выловили труп Штефана Добреги. Он понятия не имел, что кто-то из нас его знает. Просто подумал, что нам может быть интересно: прославленный колдун, родом из Трансильвании… — Марина пожимает плечами. — У меня закружилась голова, я свалилась с метлы прямо на спину хвостороги, не удержалась, оказалась на земле, и та принялась меня обнюхивать и трогать лапой… Ну, Чарли совершил фантастический рывок, выхватил меня у нее из под носа, как снитч, и доставил в лагерь. Я почти не пострадала, но никто в это верил, все решили, что я не в себе от ужаса и наверняка сломаюсь, так что я ушла.

— Мне очень жаль, — говорит Виктор. — Слободан рассказывал совсем по-другому.

— Он не понял, — спокойно объясняет Марина. — Он почти не знал Штефана. Из-за Слободана я и ушла, — добавляет она после минутной паузы. — Осознала, что, останься я работать с драконами, у него не будет ни минуты покоя.

Она думает о смерти отца, и о том, как повел себя Слободан, когда она свалилась с метлы, и думает — а Виктор поймет? Вне себя от ужаса был Слободан, а не она. Марина смотрит на Виктора, видит, что тот вспомнил, и немного успокаивается.

— Слободану не нравится, когда я рискую, — говорит она. — Ему в голову не приходит, что мне может не нравиться, когда рискует он.

Виктор молчит. Потом кладет руку поверх ее ладоней.

— Я позволю тебе рисковать, — произносит он с такой силой и страстью, словно делает предложение. — Я хотел бы посмотреть, как ты летаешь.

Она кивает. Они смотрят друг на друга, и уже готовы поцеловаться, но коричневая папка так и лежит между ними.

И никуда деваться не собирается.

Виктор вздыхает, берет папку и говорит:

— Пять с половиной лет назад румынское и наше министерство магии провели совместное расследование: тело нашли в Дунае, на пограничной линии. Пришли к выводу, что Добрега погиб в поединке, скорее всего с каким-то Упивающимся смертью. В отчете он выглядит наивным и доверчивым дурачком.

— Никакого поединка не было, — говорит Марина.

— Согласен, — отвечает Виктор. — Во-первых, Штефану Добреге хватило бы ума не связываться с Упивающимся смертью.

— Хватило бы. Умнее человека я не встречала. Ему было сто с лишним лет, и он давно научился сам выбирать, с кем сражаться. И потом, он не уважал поединки. Он разработал собственную систему защиты посредством трансфигурации. Даже если бы Упивающемуся удалось подстеречь его в укромном месте, Штефан просто превратил бы его в кролика или морскую свинку.

Виктор приподнимает брови.

— У Штефана была целая теория, — объясняет Марина. — О ней мало кто знал. Думаю, кроме меня и его домоправительницы, о деталях не слышал вообще никто. Штефан все время повторял, что, окажись я в опасности, надо просто превратить нападающего в безобидное травоядное животное. Трансфигурация в животное нарушает логику умственных процессов, замедляет боевые рефлексы и ограничивает возможности предвидения. Только обязательно в травоядное животное, потому что они не агрессивны. Само собой, нелепо превращать противника в льва или тигра…

Теперь кивает Виктор.

— И в маленькое животное, чтобы обезопаситься наверняка. И потом, нет пальцев — нечем держать палочку.

— Есть колдуны, которым палочка не нужна, — замечает Виктор.

Марина фыркает:

— На Балканах не нашлось бы ведьмы с колдуном, которые пошли бы на Штефана без палочки. Разве что он наткнулся на самого Волдеморта!

— Нет, в ту пору Волдеморт был в Англии, — отвечает Виктор. — Я проверял. Так что если у профессора Добреги была палочка…

— Она ему была не нужна, — перебивает Марина.

— Трансфигурация — тонкое искусство…

— Штефан разработал технику беспалочковой трансфигурации. Как часть своей защитной системы.

Виктор недоверчиво смотрит на нее. Марина усмехается:

— Видишь доску, о которую Чезар точит когти?

Она указывает на обитую ковровой тканью стойку, которую Чарли сотворил по маггловскому образцу. Вильгемина привозила такую из Англии в один из своих приездов — купила в магазине для домашних питомцев. Марина закусывает губу, встряхивает головой, и доска превращается в крошечное деревце. Виктор ошеломлен.

— Никогда ничего подобного не видел! — восклицает он. — Тебя Штефан Добрега научил?

Марина кивает.

— И у меня не слишком-то хорошо выходит. Я справляюсь только с небольшими объектами. Полная трансфигурация человека мне без палочки не удается.

— А почему деревце?

— Ну, я однажды читала книгу про Японию, — смущенно признается Марина. Трансфигурация под влиянием момента может открыть такие подробности, о которых ты предпочел бы умолчать. — То есть, я, наверно, никогда туда не попаду…

Виктор бормочет что-то вроде: «После света влезть». А может: «После вместе съездим». Или даже: «После свадьбы съездим». Марина решает, что ей послышалось. Виктор берет себя в руки и интересуется:

— А Штефан Добрега так умел?

— Умел как никто. Однажды превратил меня в лань. Я даже сообразить не успела, что происходит! У него были на то причины, — торопливо добавляет Марина, видя, какое у Виктора стало лицо. — Штефан считал, что такое надо проделать хотя бы однажды, потому что полезно заранее знать, как чувствует себя животное, в которое ты будешь кого-то превращать. Тогда ты сможешь судить, каким способом трансфигурации лучше воспользоваться. Сам он предпочитал кроликов. Окажись он в опасности, будь у него палочка при себе или нет, он бы не стал размышлять, а просто превратил бы нападающих в кроликов. Это совершенно точно, — решительно заявляет она. — Я его хорошо знала. У него это было на уровне инстинкта. Он столько тренировался, что поступил бы так, не задумываясь. Другое дело, что для беспалочковой трансфигурации требуется глазной контакт. Если бы на Штефана внезапно напали со спины…

— Такого не было, — со спокойной уверенностью говорит Виктор. — Я читал отчет о вскрытии. Нападали спереди.

Ох…

Марина отчет не читала. Она помнит многочисленных чиновников, помнит бесконечные допросы, полицейские рапорты, ядовитые передовицы и бесстыдные репортажи — все, что сопровождало ее девятнадцатый день рожденья, но отчет о вскрытии она не читала. Его прочел Томаш Чоран и рассказал ей то, что, по его мнению, ей следовало знать. Теперь она гадает, что он опустил из милосердия, а что — из осторожности.

— Значит, это был тот, кому он доверял, — подводит она итог.

Виктор раскрывает папку и извлекает листок, на котором перечислены родственники и друзья Штефана. Список был составлен сразу после убийства объединенной комиссией по расследованию. Он совсем короткий.

— Нет, — спокойно заявляет Марина.

— Нет?

— Я лично знаю или знала всех, кто тут перечислен. Это не они.

— Так ты считаешь… Что ты считаешь?

— Что это кто-то из министерских чиновников.

— Упивающийся смертью? — уточняет Виктор. — Из тех, кто сейчас в тюрьме, или…

Марина трясет головой.

— Нет. Смертного знака не было. Не знаю, как у вас в Болгарии, но в Румынии Упивающиеся насылали Знак просто для развлечения, даже если ничего у них не получилось. А убей они Штефана Добрегу, небо было бы в Смертных знаках отсюда до Темишоары!

Виктор смотрит на нее с ужасом и жалостью.

— Ты считаешь, это кто-то из наших, — спокойно говорит он.

Марина опускает голову. Именно так она и считает.

Они молчат.

— Раз министерство заново начало расследование… — после паузы начинает Марина.

— Это болгарское министерство начало расследование, — говорит Виктор. — Румынское и не собиралось.

Как она и думала.

— Марина, — продолжает он, — если ты в это веришь, почему ты на них работаешь? Тебе даже не платят.

Она отвечает:

— Виктор, раз мне не платят, как по твоему, почему я там работаю?

Он вздрагивает, но не произносит не слова. Слободан взорвался бы как огненная саламандра, догадайся он, почему Марина служит в министерстве, но Виктор держит обещание и не советует ей быть осторожнее.

— Ладно, — говорит он. — Тогда расскажи, что знаешь.

Они засиживаются до девяти, до десяти, до половины первого ночи, вчитываясь в каждую страницу в папке, перебирая каждую деталь воспоминаний Марины и каждую подробность жизни Штефана Добреги. Он расспрашивает ее о слугах Штефана, его родственниках, друзьях, врагах, тех, с кем он состоял в переписке, и тех, чью политику поддерживал. Чезар, зажмурив глаза и свернувшись клубком, спит, уткнувшись пушистой расплющенной мордочкой Виктору в бедро, и только глухо мурлычет, когда тот, наконец, засовывает разворошенную папку в планшет и говорит:

— Марина, если ты хочешь рассказать что-то еще…

— Нет, — отвечает Марина. — Я все рассказала.

— Не только про убийство. Про все остальное тоже.

Марина думает: про отца с матерью он уже знает. Про Андрея, Марко и Павла — тоже. Про Штефана Добрегу он все выяснил сам, а после ее рассказа сегодня вечером должен понимать, почему она упала с метлы.

— Нет, — повторяет Марина. — Больше мне нечего сказать.

Виктор тянется к ней, сдерживает себя и проводит пальцами по ее руке. Потом задумчиво смотрит на нее и говорит на хорошем румынском, в котором все равно сохраняется болгарский выговор:

— Дальше будет лучше.

Она думает: «Пообещай мне! Сделай, чтобы это стало так! Каждый раз, когда я решаю — всё, я достигла дна, маятник должен качнуться в другую сторону, он качается в сторону смерти, разрушения и боли…». Марина гадает, какова бы была ее жизнь, кем бы она стала, родись она в Болгарии в чистокровной семье. В семье Крумов.

— Мне сказали, — продолжает Виктор. — Ну, Чарли сказал, что временами тебе тоскливо, что, по его мнению, ты жалеешь, что… Ты жалеешь?

Марина размышляет. В ее жизни было кое-что хорошее. И есть кое-что хорошее. Только за него приходится платить высокую цену.

Печальная правда в том, что всему хорошему она обязана безвременной смертью родителей. Между нею и Слободаном пять лет разницы, характеры у них тоже не слишком схожи, и они никогда бы не стали так близки, расти они в счастливой семье. После самоубийства матери Марину взялись обучать люди, которым было ее жаль. Вряд ли в Европе найдется другая ведьма, которую два года натаскивал сам Штефан Добрега. Даже убийство Штефана, и то принесло пользу, избавив ее от стажировки в заповеднике. Она поступила туда просто потому, что это был путь наименьшего сопротивления. А так ей пришлось заняться работой, где в полной мере пригодились ее ум, воображение и знание языков.

Виктор — это тоже кое-что хорошее, внезапно понимает Марина.

И его цена — конец одиночества.

— Я знаю, что это невозможно, — говорит Виктор, — но насколько мы в состоянии понять другого человека, я бы хотел понять тебя.

— Ты поймешь, — отвечает Марина. — Ты уже понимаешь.

Субботнее утро две недели спустя. Синоптики обещают сильный снегопад. Марина бросает взгляд на тяжелое свинцовое небо и решает пропустить свою обычную вылазку в маггловский Бухарест. Вместо этого она аппарирует Трансильванию и успевает как раз к субботнему облету заповедника, который проводят Чарли с Кэти.

В холодном воздухе водят чарующий хоровод снежинки. Чарли, Кэти Марина и стажеры приземляются у общежития, и, хохоча и топая, врываются в общий зал как раз к горячему, только с плиты, второму завтраку. Четыре часа спустя Чарли возвращается с дневного медицинского обхода по колено в снегу. В снегу все — и джинсы, и высокие башмаки из драконьей кожи.

— Каждый час прибывает дюйма по два, по три, не меньше, — заявляет он. — Вроде Фергал собирался в Констанцу на метле. Или все-таки аппарировал?

— Аппарировал, — отвечает Кэти. — Узнал, что собирается буран, и сказал, что вернется завтра, или в понедельник прямо с утра.

Марина, устроившаяся с книгой у камина, задумчиво поднимает глаза.

— Тебе не стоит возвращаться, — произносят Слободан и Кэти едва ли не хором. В буран аппарировать сложно: порывы ветра и колебания давления сбивают направления воздушных потоков, в которые вписываются при аппарации. Летать на метле в сильный снегопад — еще более безумное легкомыслие.

— Конечно, я остаюсь, — говорит Марина, пытаясь сообразить, найдется ли в ее бывшей комнате хоть какая-нибудь пижама. Раздается громкий треск и из камина появляется слегка растрепанный Виктор.

— Виктор! — хором восклицают Чарли и Кэти.

— Марина! — восклицает Виктор. — Так и думал, что ты тут. Я был у тебя дома, и мадам Богасиеру сказала, что с утра тебя не видела. Она тебе сделала фрикадельки, но теперь они достанутся Чезару.

Слободан бросается на Марину пронизывающий взгляд, который читается яснее ясного: что это Виктор делал у нее в доме без приглашения? Он что, и раньше там бывал? И как часто? Марина делает вид, что не понимает.

— Сегодня я ночую здесь, — говорит она. — Пока не прекратится снегопад. Надо было бы ей сказать, но я не была уверена…

— Тебе тоже лучше бы остаться, Виктор, — перебивает Кэти. — Погода отвратительная, а снег такой, что каминная сеть наверняка откажет. Тем более, по выходным колдотехники не работают.

— Виктора могут ждать дома, — замечает Слободан.

— Я свяжусь с родителями по сети, пока она еще работает, и попрошу меня ждать. Если вы согласитесь меня терпеть, понятно.

— Ну конечно! — это Кэти. — Можешь занять бывшую комнату Чарли. Она выходит как раз на край загона Минни.

— Или остановиться в пристрое, — торопливо вмешивается Чарли, заметив выражение лица Слободана. — Я как раз привел в порядок гостевую комнату. Сыграем в шахматы?

После обеда Чарли приглашает Марину в пристрой на кофе. Слободана он не приглашает, и тот гневно смотрит в спину удаляющейся четверке. Потом покрепче зашнуровывает башмаки, пересекает двор и поднимается в свою тесную комнатку на четвертом этаже общежития.

В пристрое Чарли с Кэти ставят на стол маленькие чашечки обжигающего кофе, увенчанного шапкой взбитых сливок, и деликатно удаляются на свою половину. Но если молодожены полагали, что дальше последуют поцелуи и объятия, они ошиблись. Виктор достает из кармана записную книжку и говорит:

— Рад, что тебя застал. Я боялся, что ты застряла где-то из-за бурана, а у нас новые улики.

Марина, которая догадалась об этом, едва Виктор вышел из камина, кивает.

— Когда ты училась у Штефана Добреги, ты жила у него в доме?

— Нет, — отвечает Марина. — Нет, я жила в деревне, под присмотром Томаса и Нины Чоран.

— А почему с ними? — интересуется Виктор, которому эти имена почти ничего не говорят.

— Ну, — говорит Марина. — Ну, они сами предложили. Томаш был… он целитель при драконах. Нина — полукровка. Полукровка из-за границы. Немецкая полукровка. Они… они меня пожалели. Они… понимали, каково это. Они пригласили меня пожить у них, пока не сдам Т.Р.И.Т.О.Н. Удачно получилось, что они жили в той же деревне, что и Штефан. Тарнава Маре в окрестностях Сигешоары. Слободан с директором решили, что это вполне прилично. Меня ведь учили все понемногу: Слободан — трансфигурации и защите от Темных Искусств, Томас и Нина — зельеварению и чарам, директор и Вильгемина Граббли-Планк — уходу за магическими существами. В придачу я раз в неделю отправлялась в Бухарест. Там Дрина Аурелиу, такая эксцентричная старуха, преподавала мне историю магию. Она мне потом и работу в Министерстве нашла.

— А у Штефана дома ты часто бывала?

Марина пожимает плечами.

— Пять, шесть раз в неделю. По воскресеньям мы не занимались. Иногда, если я поздно возвращалась из Бухареста, еще и среду пропускали.

— А когда ты ходила к Штефану, у вас были определенные часы занятий?

Марина смеется.

— У Штефана вообще не было определенных часов. Он зачастую не мог вспомнить в обед, завтракал или нет. Я была больше подмастерьем, чем ученицей. Иногда мы укладывались за час, а иногда не хватало целого дня. Могли начать на рассвете, а могли — в полночь. Единственно, что мне не разрешалось возвращаться одной в темноте. Хотя война еще не началась, уже становилось опасно. Но когда я получила лицензию на аппарирование, я возвращалась к Томашу и Нине в любое время.

— А кто вел хозяйство Добреги?

— Изабелла, — говорит Марина. — Изабела Добрега. Она ему приходилась дальней родственницей, кажется, с отцовской стороны. Средних лет, полная, очень строгая…

— Странно, — замечает Виктор. — Я слышал совсем другое имя. Ты помнишь такую Луизу Шпиру?

Марина поджимает губы.

— Да, была такая одно время, — отвечает она после паузы. — В то лето, когда я сдавала Т.Р.И.Т.О.Н., как раз началась эпидемия исчезательного сглаза. По всей Румынии. Даже министр Урсу, и тот его подхватил. Изабелла заболела в конце июня, я как раз экзамены сдала. Мы три дня ее проискали, и Штефан отправил ее в Блоденхайм — это такой курорт для волшебников в Моравии…

Виктор кивает. Ну конечно! Конечно, он там бывал. Но Марина выросла в бедном доме.

— Ей на два месяца прописали полный покой, и еще пришлось флаконами пить восстанавливающее телесное зелье. Штефан совсем отвык смотреть за собой, поэтому у него сменилась уйма служанок. Первую звали Мадалина, или как-то в этом роде. Хозяйственные заклятья ей удавались отлично, но она была такая тупая, что просто сводила Штефана с ума. Только он начал к ней привыкать, как она ушла. Почему, до сих пор не понятно. И тогда он нанял Луизу. Теперь я вспоминаю. Он еще говорил, что сменял шило на мыло.

— Думаю, она как-то связана с убийством, — говорит Виктор.

— Луиза Шпиру? — недоверчиво переспрашивает Марина. — Да она мало чем от сквиба отличалась! Ну, то есть хозяйственные заклятья она знала, только они ей не давались. Она провела в доме всего две недели, и каждый раз, когда я навещала Штефана, мне приходилось все за ней переделывать.

— Когда ты сказала, что кроме тебя и домоправительницы никто не знал о системе защиты посредством трансфигурации, ты кого имела в виду?

— Изабеллу.

— А остальные что-то про это знали.

— С чего? Мадалина все равно ничего бы не поняла, она двух слов связать не могла. Луиза… — Марина колеблется. — Знаешь, я почти ее не помню. Она вела себя как-то неестественно. Каждый день была другая, словно так себя не любила, что никак не могла решить, какой ей лучше быть. Высокая полная женщина с усиками над верхней губой…

— Сколько ей было лет?

— Трудно сказать. Лет пятьдесят. Вид у нее был увядший, хотя вряд ли она и в молодости была красавицей. Но двигалась она как молоденькая — неуклюже, но энергично. Такая высокая, сильная женщина, и не одного заклятья не могла наложить как следует!

За окном снова метет, и Виктор провожает ее в общежитие, пока буран опять не разгулялся. Они засвечивают кончики палочек и протапливают в снегу узкую дорожку. Сугробы поднялись еще на полметра. У дверей Виктор целует ее на прощанье.

Ее спальня всегда готова на случай приезда. Она на самом верхнем этаже, напротив комнаты, которую по привычке называют «комнатой Вильгемины», хотя Вильгемина никогда здесь не ночуют. Марина взбирается по трем темным пролетам, освещенным только скупо расставленными факелами, и собирается лечь в кровать. Но у дверей стоит Слободан, кутаясь в старый синий халат, который явно нуждается в починке. Марина испытывает укол вины, осознав, что уже несколько месяцев не занималась хозяйством брата, и годами не задумывалась о том, во что Слободан одет. Слободан рано начал жить самостоятельно и отвечать за себя, но хозяйственные заклятья ему совершенно не даются.

— Марина, — говорит тот с облегчением. — Я тревожился, как ты доберешься обратно.

— Виктор меня проводил.

— Он не просто так сюда явился, верно? — спокойно интересуется Слободан. — Не только потому, что по тебе соскучился.

— Болгарское министерство снова расследует дело Добреги.

— Мерлин и Моргана, что он что, не может оставить тебя в покое! — гневно восклицает Слободан. Он очень заботится о своей младшей сестре, и совсем не знал Штефана Добрегу.

— Не может, если хочет найти убийцу, — возражает Марина. — Ему нужна дополнительная информация. Изабелла все лето болела, и кроме меня, в доме никого не было.

— Что ему от тебя надо?

Марина пожимает плечами.

— Имена временной прислуги, какими экспериментами Штефан занимался тем летом, какое у него было настроение, какие тот строил планы и с кем встречался…

— Ты что, вела записи? — в ужасе спрашивает Слободан. — Марина, ты же обещала!

— Чтобы министерские ищейки обыскали мою квартиру? — бросает Марина. Слободан знает, и всегда знал, что она винит в убийстве Штефана министерских чиновников. Поэтому он приложил все усилия, чтобы убедить ее не искать справедливости. В Румынии полукровки, а уж бедные полукровки — в особенности, стараются держаться подальше от власть предержащих. Слободану легче: его работа от Министерства не зависит.

— Слободан, — твердо заявляет Марина. — Ты отлично знаешь, что я не вела никаких записей.

Она имеет в виду, никаких записей, которые позволили бы обвинить ее в политической неблагонадежности.

— Хорошо, — говорит брат. — Марина, я за тебя переживаю.

«Я тоже переживаю», — думает Марина. Слободан на пять лет старше, но это не значит, что она за него не тревожится. Он занимается драконами, а не политикой, но это не значит, что на душе у нее спокойно. Просто она никогда не говорит о своих страхах.

Он спрашивает:

— Ты выйдешь за Виктора?

Она думает: «Когда он сделает предложение. Если сделает».

Она говорит:

— Мы совсем недавно встречаемся.

Слободан замечает:

— Виктор мне нравится.

Для Марины это новость. Чарли, Кэти и Фергал давно — и очень охотно — дали свое согласие. Антония вне себя от радости, а мадам Богасиеру наслаждается наблюдением за ухаживанием. Но Слободан не скрывал своей настороженности. Но теперь он задумчиво, спокойно замечает:

— Он — хороший парень, и сможет о тебе позаботиться.

— Но, — добавляет брат.

Так она и знала, что последует «но».

— Если ты выйдешь за Виктора, покоя тебя не видать. В нашей части света он знаменитость. Все знают, чем он занимался в войну. А теперь у него особое поручение от болгарского министерства.

— Вовсе не особое поручение, — говорит Марина. — Он служит в болгарской разведке.

Слободан мрачно глядит на нее.

— Виктор мне нравится, — повторяет он. — Он сможет о тебе позаботиться. Во всяком случае, я на это надеюсь. Но если ты выйдешь за него, покоя тебе не видать.

Конечно, он прав. Она эта и сама понимает. Ей вовсе не нужен старший брат, чтобы до этого додуматься. Но, глядя вдоль знакомого темного коридора на дверь одинокой комнаты, в которой она время от времени ночевала последние восемь лет, она думает, что покой изрядно переоценивают. Покой влечет, когда ты несчастен. Покой — это мечта, когда кто-то умирает, кого-то съедают заживо, кто-то кончает самоубийством. Или кого-то убивают.

Покой по-прежнему ее влечет, но теперь с куда меньшей силой. Да, жизнь у нее была беспокойная, и сейчас ей нет покоя, и покоя ей не видать, но если она выйдет за Виктора, у нее будет Виктор.

Они больше не ужинают по пятницам в «Загнанной Хвостороге». Слишком много надо обсудить такого, о чем нельзя говорить на людях. Поэтому сейчас Марина готовит ужин у себя дома. Впервые в жизни она готовит ужин для мужчины. Для своего мужчины. Для Виктора. Виктор является раньше времени, прихватив с собой видеокамеру мистера Уизли.

— А камеру ты зачем притащил? — интересуется Марина.

— Я с ней разобрался, — гордо сообщает Виктор. — Помнишь, на свадьбе она все время отказывала?

Он поднимает пластиковую крышечку и говорит:

— Видишь, батареек нет. Она теперь работает на заклятиях. Эннервате!

Зажигается красный глазок.

— Вингардиум Левиоса!

Камера поднимается на уровень глаз.

— Марина Рекорда!

Камера летает за Мариной по комнате и записывает, как она заворачивает фарш в капустные листья.

— Знаешь, — замечает Марина через несколько минут, — Чарли был прав. Это действительно раздражает.

— Тогда давай завтра прихватим камеру в заповедник, — коварно предлагает Виктор, — и снимем, как он ухаживает за драконами.

Он откладывает маггловскую игрушку только, когда они садятся за стол. Он разливает по бокалам эльфийское вино, которое принес с собой, и взмахом палочки зажигает свечи. Марина ставит на стол голубцы — сармале [1].

— За едой о делах говорить не полагается, — говорит она, пока он подвигает ей стул, — но ты что-то еще обнаружил?

— Скорее, не обнаружил.

— То есть?

— Луизу Шпиру.

Он поливает голубцы сметаной, поддевает их вилкой и принимается резать.

— Мадалину Моару я нашел без всякого труда. Сейчас она официантка в софийской «Одноглазой сове». И ты права, она — настоящая дебилка. Но Луиза Шпиру — женщина без прошлого. И без настоящего. В Дурмштранге она не зарегистрирована.

— Ну, она тоже не отличалась умом, — замечает Марина. — Чтобы такая женщина училась в Дурмштранге, не говоря о том, чтобы его окончить…

— Магическое перо в Дурмштранге делает записи о рождении всех волшебников в нашей части Европы. Вне зависимости от чистоты крови и способностей. Оно даже сквибов регистрирует.

Он колеблется, потом спокойно добавляет:

— В Дурмштранге есть запись о Слободане. И о тебе.

Марина сохраняет спокойствие.

— Может, и хорошо, что ты у нас не училась, — говорит Виктор. — Мы бы попали на один курс. Я бы тебе не понравился. Первые четыре года я задирал нос и думал только о квиддиче, и остальные три — дулся на весь мир и прятался от людей.

— Я бы все равно не попала в Дурмштранг, — признается Марина. — Если бы меня отдали в школу, то в Петербурге. Была у семейства Облак такая традиция.

— Родители не хотели тебя отсылать?

Марина пожимает плечами.

— Мама не хотела, чтобы мы оба уезжали, она слишком сильно от нас зависела. Да и все равно, ко времени, когда Слободану исполнилось одиннадцать, денег у нас уже не было. Родители год как развелись. Отец раза два прибывал портключом из Перу, но ни разу не привез ни кната.

Виктор пробует голубец. Он говорит:

— Очень вкусно. Действительно вкусно.

Марина совсем забыла, что в руке у нее вилка.

— Чтобы покупать еду, мы продали мамины драгоценности.

Виктор гладит ее по руке. Она опускает глаза и вспоминает, что перед ней тарелка с едой. Голубцы и вправду удались.

— Ты все равно получила прекрасное образование, — заявляет Виктор через минуту. — Не уверен, что дурмштрангские профессора знали свой предмет лучше, чем люди, которые тебя учили.

— Люди со странностями, — бормочет Марина.

Виктор озабоченно хмурится.

— То есть ты прав, — торопливо уточняет она. — Не думаю, что в любой колдовской школе нашлись бы преподаватели лучше, чем у меня. Но только это была такая причудливая кампания. Сплошь оригиналы, которых не принимают в приличном обществе.

— Штефан Добрега имел мировое имя, — возражает Виктор. — Наш директор всегда…

— Штефан действительно был всемирно известен, — признает Марина, — и Министерство не упускало случая им похвастаться, в основном потому, что таких румын очень мало. Но на родине он славился не столько исследованиями по трансфигурации, сколько эксцентричными выходками. Высокие министерские чины считали, что он немного не в себе. И вечно опасались, что он «перейдет на другую сторону». Предполагалось, что речь идет об Упивающихся, но на самом деле они боялись, что его переманит венгерское министерство магии, или чешское министерство, или немецкое. Или что он решит установить в Румынии собственную власть. Смешно, но они его дико боялись, и даже меня из-за этого стали побаиваться.

Марина замолкает, кладет вилку, отпивает глоток вина, и протягивает ледяные пальцы к пламени свечи.

— У Дрины Аурелиу — той, что преподавала мне историю магии, была примерно такая же репутация. Эксцентричная старуха, неприлично хорошо разбирающаяся в маггловской истории. Когда мне было восемнадцать, Дрина как-то взяла меня на министерский прием. Я тогда собиралась работать в заповеднике. Она это не одобряла, считала, что мне следует заняться чем-то более интеллектуальным, и хотела представить кое-каким департаментским начальникам.

Виктор кивает.

— Ничего не получилось. Стоило нам войти, все замолчали и уставились на нас. А когда разговор все-таки наладился, кто-то упомянул Цепной мост в Будапеште. И Дрина сказала: «А, его еще нацисты взорвали». Тогда Влад Урсу — министр образования! — оборачивается и спрашивает: «Что за «нацисты»?»

Марина делает паузу, чтобы до Виктора в полной мере дошло.

— Он не знал, кто такие нацисты.

— Неприятно, — говорит Виктор.

— Мне хотелось сквозь пол провалиться. Не знаю, что меня обозлило больше: то, что Влад Урсу понятия не имеет про наци, или то, что Дрина выдала, какие странные уроки маггловский истории она мне дает при подготовке к Т.Р.И.Т.О.Н. Я была еще очень молодая…

— Зато ты получила настоящие знания. В Дурмштранге историю магии зубрили только для того, чтобы сдать экзамен, и всерьез ею никто не интересовался. Я слышал о нацистах только потому, что много путешествовал, а мой двоюродный дед во время Гриндевальдовой войны работал под прикрытием как маггл.

— Я про это написала в экзаменационной работе, — признается Марина. — Хотелось насолить Урсу — и Министерству магии. Я подробнейшим образом описала, кто такие нацисты, в разборе Гриндевальдовой войны. Получила «Выше ожидаемого». Теперь ты понимаешь, какие у меня были преподаватели.

— А Чораны? — спокойно уточнил Виктор.

— Нина — полукровка. Немка-полукровка. Соседи с самого начала на нее косо смотрели, а детей им пришлось отправить в Шармбатон, потому что в Дурмштранг их бы не взяли. Это… это очень похоже на мое детство, только у Чоранов немного побольше денег, и пятеро детей-погодков, поэтому им не было так одиноко. Но Нина так и осталась отверженной, а Томашу приходится еще хуже. Все понимают, что Нина не виновата, что родилась полукровкой. Но на ком женится, каждый выбирает сам, и Томаш сам стал предателем крови.

Виктор смеется.

— Думаешь, тебя поймут, если ты выберешь полукровку?

— Родители поймут, — тихо говорит Виктор. — И друзья. Настоящие друзья, не однокурсники из Дурмштранга. На самом деле друзей из Дурмштранга у меня больше нет. Чарли мне теперь самый близкий… Но в газетах будет истерика. Ничего, переживут.

— В Румынии никто ничего не забывает, — шепчет Марина. — Томаш вовсе не собирался лечить драконов. Он — профессиональный целитель. Но в Румынии врач, женатый на полукровке, не может обзавестись практикой — кто знает, какие идеи насчет чистоты крови бродят у него в голове? Томаш и Нина подумывали о том, чтобы переехать в Германию, но там врачу очень трудно найти работу, а у Томаша не было ни особых талантов, ни связей. Потом директор пригласил его поработать в заповеднике, и так получилось, что он стал лечить животных со специализацией по драконам.

Пауза.

— А теперь Петру собирается стать драконоведом. Томашу это разобьет сердце. Он драконов терпеть не может.

— А директор — он тоже со странностями? — спрашивает Виктор. — Я пару раз слышал, как люди прохаживались на его счет, но, судя по специализированным журналам, у него отличная репутация.

— Среди драконоведов — несомненно, — соглашается Марина. — Он получил свой пост тридцать лет назад и превратил заповедник в лучший учебный заповедник в мире. Его программа разведения длиннорогов — настоящее чудо, хотя местным она не нравится. Он скрещивает разные линии, — поясняет она. — Из-за этого драконоведы, придерживающиеся традиционных взглядов, такие, как мои кузены Васики, с ним порвали и создали собственный заказник. Но профессиональная репутация у него безупречная. Что людям не нравится, это его отношение к волшебным существам — великанам, вейлам и так далее. Поговаривают, что он с ними слишком носится. Во время войны ходили слухи, что он приютил в заповеднике пару полувеликанов.

Она колеблется.

— На самом деле так оно и было. Это друзья Чарли…

— Да, я с ними знаком, — говорит Виктор.

— Как ни смешно, в Трансильвании в этот слух почти никто не поверил, но популярности директору это не прибавило. Говорили, что даже если он этого не делал, это как раз то, что он мог бы учудить. И потом… Ты, наверно, и сам заметил.

Виктор вопросительно смотрит на нее.

— Вильгемина Граббли-Планк. Она у него часто бывает.

— Да, я заметил.

— И все соседи тоже, — подтверждает Марина. — Они знаю, что она преподает в Хогвартсе, который в здешних местах пользуется сомнительной славой. Про нее говорят, что так себя вести, да еще в ее годы — просто неприлично. Ты понимаешь, о чем речь. Вся Трансильвания про них сплетничает.

— У них грязное воображение, — соглашается Виктор.

— Да нет. Это все правда, — говорит Марина. — Они не могут пожениться. Мы думали, что они поженятся, когда Хагрид вернулся в Хогвартс, а Вильгемина приехала в заповедник. Чарли и Фергал немилосердно дразнили директора, так что в конце концов он рассказал им и мне правду. Понимаешь, его первая жена... То есть его законная жена, другой у него не было. Он тогда жил в Голландии и был совсем молодым человеком… Так вот, она…

Виктор выжидающе смотрит на нее, и она видит, что тот думает: «Маггла».

— Русалка, — спокойно продолжает Марина. Виктор поперхнулся от изумления.

— Ничего не получилось, — говорит Марина, и думает, что директор в молодости был редким идеалистом, иначе ему бы в голову не пришло, что может получиться. — Она вернулась к своему народу.

— Вот как, — удивленно бормочет Виктор.

— Сорок лет назад. Он понятия не имеет, что с ней стало. Давно потерял ее следы. Но по закону они женаты, а речной народ живет столько же, сколько волшебники. Скорее всего, она еще жива. Так что руки у него связаны, и директор с Вильгеминой, вероятно всего, никогда не поженятся.

Марина переводит дыхание и дает Виктору возможность осознать то, что она рассказала. Директору еще нет семидесяти, Вильгемина чуть старше, и они проживут не один десяток лет. Пятьдесят лет — слишком долгий срок, чтобы не жениться на женщине, которую любишь, таиться по углам и постоянно выбирать между любимой и карьерой.

— Конечно, это строго между нами. Даже не все друзья знают, а в газеты такое не должно попасть ни в коем случае, не говоря уже о том, что будет, если узнают в Министерстве. В Румынии не одобряют браки между колдунами и волшебными существами. Будь он женат на вейле, еще туда-сюда. На это посмотрели бы сквозь пальцы. Мужчины, во всяком случае. Здешние колдуны от вейл без ума. Но русалка — совсем другое дело. Директор сумел продержаться так долго в основном потому, что заповедник финансируется зарубежными фондами, и Министерству не так просто его уволить. Но узнай они, что он женат на русалке, его мигом выставят из страны. Хорошо, если обойдется без погрома.

— Настолько плохо? — спрашивает Виктор, наполовину серьезно, наполовину забавляясь.

Марина вздыхает.

— В Румынии накопилось слишком много гнева. У волшебников хватает сомнительных связей. С теми же вампирами, но не только. Слишком многие в последних трех войнах выбрали не ту сторону, и даже те, кто выбрал ту, не получили особенной выгоды. Слишком много погибших, слишком много разрушенных домов, сожженных архивов, уничтоженных каминных сетей. Магический квартал в развалинах, а Министерство обанкротилось. Поэтому люди готовы наброситься на кого угодно: на предателей крови, полукровок, иностранцев, волшебных существ из числа «наделенных разумом». Рано или поздно гнев прорвется, и прорвется большой кровью.

— Я хотел бы тебя отсюда забрать, — говорит Виктор.

— Ты это серьезно? — резко бросает Марина. — Прости. Это потому… Ты тогда тоже станешь предателем крови. Моему отцу это стоило карьеры, а брак оказался неудачным. Он оставил семью, занялся опасной работой на другом конце света и погиб. Женитьба на Нине едва не погубила Томаша. Ему повезло, что его позвали лечить драконов. Он — отличный специалист, но до сих пор жалеет, что не может заниматься тем, чему учился. Ему повезло с женой и детьми, но все равно: почти полная изоляция, постоянная неуверенность в будущем, проблемы с образованием детей…

Она останавливается.

— Спасибо, — говорит она. — Большое спасибо. Я…

Не могу найти слов. Готова разрыдаться. По уши влюблена и изумлена, что в моей жизни могло случиться такое.

— Но, — продолжает она несчастным голосом, — я не уверена, что стою такой жертвы.

— Стоишь, — отвечает Виктор.

Марина трет глаза и закусывает губу.

— Я и сам нечистокровный, — говорит Виктор. — Тут мы с тобой равны.

Марина замирает. Она думала, что знает Виктора, и такого она не ожидала.

— У моего прадедушки был роман с магглой, — объясняет Виктор. — Как раз тогда, когда он женился на прабабушке. Это… ну, в семье об этом не слишком принято распространяться. У них был ребенок, и прадедушка убедил жену усыновить его и воспитать с собственными детьми. Ей это далось нелегко, но она понимала, какая его ждет жизнь, если она откажется. После Первой мировой стало полегче, но сто лет назад… Полукровка, которого маггла родила неизвестно от кого — сама понимаешь!

Марина кивает. Да, она понимает.

— Поэтому она взяла ребенка. Это был мой дедушка, так что на одну восьмую я…

— Моя кровь чище, чем твоя, — изумленно произносит Марина.

— Да. А наши дети…

Марина задерживает дыхание.

— Счет в уме мне никогда не давался, — говорит Виктор.

— Три тридцать вторых, — изумленно отвечает Марина. — Три тридцать вторых.

Примечание:
1 — Это блюдо (мясной фарш в капустных листьях) популярно во всех бывших турецких владениях и приграничных странах, включая Украину и Литву. Название происходит от турецкого "sarma" — завертка. Варианты приготовления могут различаться. Настоящие "сармале руманешти" вообще готовят три дня, тушат сначала в вине, потом в томатном соусе, но Марина явно делает более простой вариант, похожий на самые обычные голубцы.

Марина по-прежнему не желает любоваться лебедями на озере Блед, но согласилась провести выходные в Добрудже.

Летний дворец [1] Крумов стоит на плодородной придунайской равнине, у подножия гор Стара-Планина, там, где врезается в море мыс Эмине. Марина никогда в жизни не сталкивалась с подобной роскошью — не былой роскошью, а самой настоящей современной роскошью, которую можно разглядывать вблизи. Хотя для колдовского дворца дом выглядит просто и непритязательно. Так же просто и непритязательно, как Димитрий и Анастасия Крумы. Тех отличает не чистейшая кровь, обширные связи или дурмштрангские дипломы, а легкость, с которой они все это игнорируют. Богатство выражается не в подчеркнуто скромном замке, а в свободе от борьбы за существование. Марина в жизни не видела пары, которая бы чувствовала себя так уверенно.

После обеда родители удалились к себе, а Виктор сказал:

— Подожди меня.

Он возвращается, сжимая в руке сверток, и Марина подавляет разочарованный вздох: сверток слишком большой для того, о чем она подумала.

Он показывает ей красную пластиковую коробку с двумя большими белыми кнопками и серым экраном.

— Что это? — спрашивает Марина.

— «Магический экран» [2], — говорит Виктор. — Игрушка для маггловских детей. Она из Америки, поэтому понадобилось время, чтобы его раздобыть.

Марина смотрит на маггловскую придумку.

— Зачем?

— А ты поверни ручки, — предлагает Виктор. Она вращает рукоятки и на экране появляются четкие линии.

— Не проще ли использовать перо? — интересуется Марина.

— Конечно, проще, — соглашается Виктор. — Проще и элегантнее. Не понимаю, зачем магглам понадобилась эта штука. Думаю, они в душе так тоскуют по магии, что готовы использовать что угодно, лишь бы это ее напоминало. Но это больше не маггловский «Магический экран». Я его зачаровал.

Он легонько стучит по экрану палочкой и говорит:

— В Марине пять футов семь дюймов. У нее шелковистые темно-каштановые волосы, такие темные, что кажутся черными. Она заплетает косу короной вокруг головы. Слева выбиваются несколько локонов. У нее миндалевидные карие глаза, орлиный нос и изящный, чувственный рот. Она улыбается, пряча зубы. Нет, черты лица у нее тоньше… И над левым глазом — родинка…

Пока он говорит, на экране постепенно появляется на удивление точный портрет Марины.

Марина улыбается и говорит:

— Прелесть какая!

Виктор продолжает:

— Покажи, как Марина будет выглядеть с короткой стрижкой. Нет, каре. Чуть подлиннее. Да, вот так. Покажи, как Марина выглядела десять лет назад. А теперь как она будет выглядеть еще через десять лет.

«Магический экран» послушно выполняет его команды.

— Как ты сумел такого добиться?

Виктор пожимает плечами:

— Мне особо нечем заняться, даже служа в разведке. Так что я искал себе дело. На прошлой неделе был в Англии, и решил навестить Джорджа Уизли. Тот мне растолковал, как работают их патентованные мечтальные чары. Принцип тот же. Чары определяют основные составляющие мечты клиента и строят вокруг них историю, непрерывно внося мелкие изменения, пока тот не останется доволен.

— Ну, — признает Марина, — игрушка получилась очаровательная.

Виктор говорит:

— Это не игрушка.

Он постукивает палочкой по «Магическому экрану» и убирает портрет Марины.

— А теперь, — спокойно произносит он, — опиши мне Луизу Шпиру.

Марина резко втягивает воздух.

— Ты все еще считаешь…

— Давай попробуем, — перебивает ее Виктор.

Марина описывает Луизу Шпиру. Это очень сложно, описать женщину, которую она плохо знала, не особенно одобряла и на которую большей частью не обращала внимания, да еще шесть лет спустя. Она изумлена, насколько точное изображение проступает на экране.

Виктор внимательно рассматривает его и замечает:

— Похожа на переодетого мужчину.

— Точно, — признает Марина. Как это она в свое время не заметила? Ну да, ей было всего восемнадцать, она была совсем зеленая.

— Сотри румяна, — командует Виктор «Магическому экрану». — Убери серьги. Сделай прическу ежиком. Нет, подлиннее. Прибавь бородку».

Марину охватывает странное чувство узнавания.

— Не надо бородку, — говорит она. — Просто щетину. И бакенбарды. Волосы в каштановый цвет. И маленькие усики.

И внезапно на них смотрит самодовольное, надменное лицо министра образования Влада Урсу.

— Он ненавидел Штефана, — после паузы тихо произносит Марина. — Полагаю, просто завидовал. На самом деле это смешно: Урсу сделал блестящую карьеру и буквально купается в золоте. Кое-кто считает, что он станет следующим министром магии. А Штефан был эксцентричный ученый старик. Никогда не интересовался министерскими делами, хотя порой давал советы. Какая смешная, бессмысленная, детская…

— Как это возможно? — спрашивает Виктор. — Луиза Шпиру вела дом профессора Добреги целый месяц. Люди бы заметили, если бы министр образования исчез на такой долгий срок. Или он совмещал обе роли?

Марина качает головой.

— Тогда же как раз начал распространяться исчезательный сглаз. Помнишь? Влад Урсу тоже попал под него. Во всяком случае, так заявила его семья. Его не было в министерстве как минимум месяца полтора.

— И он отправился к профессору Добреге…

— А Штефан был так потрясен, когда сообразил, что происходит, что не успел вовремя среагировать и превратить нападающего в кролика.

Марина задумывается.

— Штефан отличался старомодными манерами, и представления о женщинах у него были старомодные. Он опасался Упивающихся, но всегда думал, что это будут мужчины. Он, должно быть, глазам своим не поверил, когда на него напала собственная служанка. Если бы Штефан не был таким затворником! Если бы он хоть немного лучше знал жизнь…

— Интересно, удастся ли мне всё это доказать?

— Вряд ли, — уныло бормочет Марина.

— Я могу показать картинку главе нашей разведки, — замечает Виктор, — и мы можем встретиться с министром Урсу. Ошибиться, кто это, невозможно. Ему придется многое объяснить.

— Ну да, — мрачно говорит Марина. — Только он все равно вывернется.

— Во всяком случае, — с надеждой продолжает Виктор — можно попытаться отправить его в отставку.

Когда они расходятся по своим комнатам, уже очень поздно, но Марине не спится.

Тайна, которая мучила ее пять с лишним лет, наконец, разгадана, но мысли продолжают бурлить в голове, пока куски головоломки один за другим со щелчком становятся на место. Впервые она думает о будущем с непривычным, пугающим чувством свободы. В половине пятого она понимает, что ей не заснуть, берет с тумбочки палочку и неохотно шепчет «Алахомора!». Потом накидывает халат и тапочки и выскальзывает на веранду.

Виктор молча сидит в расшатанном шезлонге и смотрит, как над небом встают алые крылья зари.

Он оборачивается, и она говорит:

— Мне тоже не спится.

Он кивает. Она подходит к балюстраде, опирается на нее, и вглядывается в сумрак, в котором уже можно различить очертания гор, деревьев и зданий. Через минуту Виктор к ней присоединяется. Он очень тихо спрашивает:

— Переедешь сюда?

Марина на минуту задумывается.

— Вместе с Чезаром?

— Вместе с Чезаром.

— Мне придется бросить работу. Во всяком случае, румынскую.

— Ты бы ее все равно бросила, разве не так?

— Так.

— Тогда займись чем-нибудь стоящим, — предлагает Виктор. — Учебник напиши по беспалочковой магии. Или воспоминания о Штефане Добреге. Придумай, как заставить румын присоединиться к международному запрету на дуэли.

— А можно организовать агентство маггловских новостей для магов, — замечает Марина.

— Тоже неплохо, — говорит Виктор. — Видит Мерлин, оно нам сейчас не помешает.

Они вглядываются в темному.

— Слободан скажет, что это неприлично.

— Со Слободаном я поговорю, — обещает Виктор. — Тебе с бриллиантами или гоблинской работы?

Марина упивается этим мгновением.

— Или я поторопился? — спрашивает он, поскольку она молчит.

— Ничуть не поторопился, — шепчет Марина.

Он прижимает ее к себе с силой, которая всегда ее пугала, будь то Виктор или другой мужчина. Но этим утром, в доме Виктора, ей это начинает нравится, и она подчиняется. Марина не без любопытства ждет, что он станет делать дальше.

Он спрашивает:

— Марина, все в порядке?

Она кивает, и он обнимает ее еще крепче, и она прижимается к нему теснее.

Он шепчет:

— Марина, я тебя люблю.

Ее всегда раздражало, когда ей говорили такое. Мать любила повторять эти слова в припадках сентиментальности, которые у нее случались в промежутках между приступами ярости и ледяного молчания. Но Виктор заслужил право их сказать, и она не собирается отстраняться.

Она шепчет:

— Я тоже тебя люблю.

Шепчет так тихо, что едва слышит собственный голос. Но Виктор слышит, и они стоят обнявшись, пока над весенней Добруджей встает солнце.

Примечания:
1. Для пущей экзотики автор употребила слово “dacha”.
2. «Магический экран» или «Etch-a-Sketch» — популярная детская игрушка, изобретенная в начале шестидесятых годов. Экран покрыт изнутри слоем алюминиевого порошка, по которому можно проводить черточки, вращая ручки (одна отвечает за движение по горизонтали, другая — по вертикали). Чтобы получившийся рисунок исчез, достаточно хорошенько встряхнуть прибор. Несмотря на примитивность приспособления, умельцы рисовали с его помощью настоящие картины. Разумеется, черно-белые.