***


У Гермионы Грейнджер была очень необычная бабушка.

Бабушка Эдвин утром носила длинные бархатные платья, сверкала нитками жемчуга на шее и сережками в ушах и пила розовое шампанское, устало откинув голову на тахту.

Миссис Эдвин Грейнджер выкуривала две сигареты в обед, распускала длинные вьющиеся кудри, стаскивала с худых ладоней черные кружевные перчатки и садилась играть сонеты Бетховена на фортепиано.

Бабуля Эдди вечером запиралась в своей комнате, опускалась на колени и брала в руки старые тусклые четки, перебирая длинными музыкальными пальцами черные бусинки на тонком шнурочке.

Бабушка Гермионы предсказывала смерть.

Однажды утром, выпивая третий бокал шампанского, она осмотрела своего второго сына (дядюшку Гермионы, веселого Кристофера) с ног до головы брезгливым взглядом, а потом лениво бросила, прежде ослепив всех ослепительно-яркой усмешкой:

- Подохнешь в канаве, как уличная дворняга.

И допила до дна.

Дядюшку Кристофера через месяц нашли в старых канализациях с перерезанным горлом.
Бабушка Эдди улыбнулась, а потом затянулась тонкой сигареткой в черном мундштуке.

Сама бабушка Эдди умерла, когда Гермионе едва исполнилась семь. Родители были на работе, а она решала задачки по алгебре, когда бабушка позвала её к себе вечером. В её комнате было темно и пахло полынью.

Бабушка вообще была очень красивой женщиной – строгая, черноволосая и очень-очень похожая на Гермиону; только глаза у неё были черными, как две мерцающих бусинки со старых четок.

Бабушка Эдди держала Гермиону за руку и смотрела на неё угасающими глазами-бусинами, улыбаясь тонко-тонко, невесомо и ласково, глядя на нее с такой нежностью.
Гермиона очень-очень любила бабушку Эдди.

А еще Гермиона знала, что бабушка умрет в своей кровати очередным вечером.

- Не плачь, моя хорошая, - тихо ворковала бабуля Эдди, цепко поглаживая Гермиону по заплаканным щекам, - не плачь. Ты ещё побудь здесь, ладно? Ты должна здесь остаться. Он тебя ждет, ты знаешь?.. ты только маме не говори – не стоит ей волноваться…

Гермиона рано научилась лгать: папе, маме, другой бабушке, другому дедушке, товарищам, кузенам и кузинам. Всем и сразу – одно и тоже, чтобы не попасться на лжи.

- Гермиона, детка, бабушка Эдвин теперь на небесах, с твоим дедушкой, думаю, она очень счастлива там…

Гермиона согласно кивала рыдающей взахлеб матери, а сама, не отрываясь, смотрела за её спину – там, на тахте, откинув голову с белыми длинными кудрями и зажав в зубах сигарету, лежала бабушка Эдвин, покачивающая ногой в черном чулке. На похоронах бабушки все дарили лилии – душистые, пахнущие одуряюще сладко, их складывали прямо в гроб, и они вились, как лианы, заползали везде-везде, пахли так ярко и ослепительно, что очень хотелось чихнуть.

В тот же вечер, сразу после похорон, Гермиона тихой мышкой прошмыгнула в комнату бабушки и стащила четки с положенного места. Она опустилась на колени, склонила голову и крутанула бусинки в руках.

Бабушка Эдди ласково улыбнулась и накинула на болезненно-бледное лицо плотную черную вуаль.

***



Малышка Гермиона по утрам заплетала волосы в рыбий хвост, выпивала кружечку горячего шоколада и ловко застегивала туфельки на небольшом каблучке.

Мисс Гермиона Грейнджер в обед стаскивала с тонких ножек белые гольфы, меняла воду сладко пахнущим лилиям и садилась играть сонеты Бетховена.

Малышка Гермиона вечерами закрывала дверь в свою комнату, тушила свет, опускалась на колени и брала в руки старые бабушкины четки.

Гермиона предсказывала смерть.

***



Она улыбалась всем и сразу – старшекласснику Билли с соседней улицы, старушке Марго из магазинчика, доброму булочнику Фредди… и кого волновало, что Билли накачался наркотиками, Марго умерла от сахарного диабета, а Фредди сломал шею, когда упал с лестницы?..

А потом Гермиона поступила в Хогвартс. Гермионе казалось, что она задыхается среди лилий, которые прорастали сквозь её ребра, тянулись-тянулись, туда, поближе к бабушке, поближе к темноте и земле, туда – на колени.

- Улыбайся, Гермиона, не говори, - учила её бабушка Эдди, разглаживая дрожащими руками складки на черном бархатном платье. С их последней встречи она ощутимо постарела, и на бледном изможденном лице только ослепительно мерцали черные глаза-бусинки.

***



На первом курсе Гермиона улыбнулась профессору Квиррелу самой яркой из своих улыбок и невесомо усмехнулась Гарри Поттеру, когда он протянул ей руку для рукопожатия.

Гермиона дружила со всеми и разом – ходила под руку с Лавандой Браун, щебетала с Парвати Патил, расчесывала волосы Фэй Данбар, приглаживала волосы Симуса Финнигана, читала маггловские книжки Дину Томасу, давала списывать Рону Уизли, поливала цветы Невилла Лонгботтома и улыбалась Гарри Поттеру.

- Улыбайся, моя хорошая! – тихо шептала бабушка Эдди, целуя её в лоб прохладными тонкими губами. И Гермиона улыбалась, а сама за взмахом черных ресниц прятала накопившуюся недетскую горечь полыни из чужой комнаты.

А на втором курсе Гермиона познакомилась с Томом – ну или Том с ней. Он сам нашел её – она сидела в гостиной и перебирала волосы Джинни Уизли, которые сладковато пахли лилиями. Гермиона заплетала ей косы, иногда переговариваясь с Фэй Данбар, когда Том сам пришел к ней – из дневника. Дневник вообще был странный – он пах полынью, а полынью пахли только мертвые, живые несли с собой лилии. А дневник – полынь, но он был живой – Гермиона опускала узкую ладошку, обводила белыми пальцами Том Марволо Риддл и с улыбкой считала удары чернильного сердца за обложкой.

- Разве я уже умер?

Гермиона подняла взгляд, изучила бледное лицо с гладкими черными кудрями, посмотрела на значок старосты, заглянула в насмешливые темно-синие глаза… и улыбнулась ласково-ласково, как никому до этого. Бабушка Эдди пригубила хрустальный бокал с шампанским.

- Умрешь или пойдешь со мной?

Ночью она вытащила из вещей Джинни Уизли тонкую черную тетрадку. Бабушка Эдди игриво приложила руку в черной кружевной перчатке к тонким губам.

Том Марволо Риддл не хотел умирать, он не хотел, чтобы его читали, он хотел, чтобы его заучивали наизусть, как притчу, как строки из старенькой библии; хотел, чтобы они опускались на колени и выкладывали у его ног дорожки горчащей полыни; чтобы воспевали его и его кровожадную жестокость, написанную чернилами белесых шрамов на обнаженной коже.

Том хотел величия, а бабушка Эдди говорила: «этот – твой, но не протягивай рук, чтобы обнять и согреть – он как молитва на четках, моя хорошая, опускайся на колени». Гермиона стаскивала с худых ног теплые белые чулки и становилась перед ним на колени, сжимая в дрожащих руках черные бусинки.

Гермиона Джейн Грейнджер предсказывала смерть, а у Тома Марволо Риддла впереди была целая вечность вырванного кровью и болью бессмертия. Он бы вошел в пляшущее пламя, обреченный уйти туда, за грань, но его чувства были сильнее любого вируса, недуга или болезни. И он оставался.

***



На третьем курсе Гермиона лениво улыбнулась профессору Люпину на первом же занятии, а потом потеряла к нему всякий интерес, раскладывая профессору Трелони точные предсказания по картам.

- Вы так талантливы, моя милая девочка! Так талантливы!

Гермиона прятала улыбку за взмахом ресниц и перекладывала карты с места на место «ты умрешь во брюхе змеи» говорил её взгляд, но профессор Трелони не умела понимать по глазам.

***



На четвертом курсе Гермиона рассмеялась в лицо Седрику Диггори, улыбнулась Барти Краучу-старшему и лукаво посмотрела на того, кто скрывался под личиной Аластора Грюма.
«Вас ждет прощальный поцелуй» - говорила Гермиона безмолвно, равнодушно следя за тем, как тот-кто-Аластор-но-не-совсем-Грюм раз за разом накладывает пыточное на большого черного паука.

Том надменно смотрел на неё долгими вечерами, когда Гермиона привычно опускалась на колени и начинала вращать четки в пальцах. С каждым годом он подходил все ближе и ближе, не опасаясь ни её, ни её дара. «Предскажи мне смерть» - безмолвно приказывал он, и Гермиона покорно раскладывала карты. Долгие и великие страдания выращивают из приютских мальчишек тиранов и деспотов.

***



На пятом курсе Гермиона гладила по уродливым головам фестралов и внимательно рассматривала Луну Лавгуд, которая вплетала ей в волосы сладкие лилии и монотонно рассказывала о мозгошмыгах и морщерогих кизляках, кивала с молчаливым согласием, а после этого приветствовала профессора Амбридж брезгливой усмешкой.

А потом Гермиона пошла в отдел тайн. Она не вмешивалась в битву, наблюдая за происходящим со стороны – бабушка Эдди этого не хотела, да и Том был против.

- Передай своему хозяину – умрет или пойдет со мной? – пропела Гермиона в лицо ошарашенному Антонину Долохову, а потом с радостным смехом растворилась вместе с празднующими победу орденцами. Разве это не интересно - как долго лететь вниз?

Это ведь так весело – приходить, чтобы улыбнуться и предсказать смерть. Это весело – особенно когда Том стоит за её спиной, перебирая в пальцах душистые золотисто-каштановые кудри.

***



На шестом курсе Гермиона нежно улыбнулась Драко Малфою и погладила его по мокрым белым волосам, когда он рыдал злыми пьяными слезами в женском туалете, обнимая себя за плечи.

Бабушка Эдди брезгливо отвернулась, а Том лениво накрутил прядь её волос на палец.
А потом она пошла в ту ночь вместе с Гарри Поттером – и улыбнулась Дамблдору плутоватой веселой усмешкой. Перед падением старый пройдоха ласково улыбнулся ей одним лишь взглядом. «Правильный выбор, моя девочка» - смеялись его глаза, и Гермиона смеялась в ответ. Беззвучно. Безмолвно. Одними глазами, тихой молитвой – выпрашивая спасение от себя и от Тома. Она хотела обнять весь мир своим отчаяньем.

На седьмом курсе Гермиона улыбалась всем и сразу – профессору Кэрроу на уроках, второму профессору Кэрроу в коридоре, каким-то младшекурсникам из Хаффлпафа…

Гермиона улыбалась-улыбалась-улыбалась, и от постоянной улыбки болели скулы, а глаза давно высохли от невыплаканных слез.

Гермиона улыбалась, когда опускала на распущенные золотисто-каштановые локоны изящную диадему, улыбалась, задавая один лишь вопрос:

- Умрешь или пойдешь со мной?

Гермиона смеялась, когда защелкивала на гладкой белой шее тускло светящийся серебряный медальон, размером с куриное яйцо и богатыми вставками изумрудов.

- Умрешь или пойдешь со мной?

Том с каждым днем улыбался все довольнее и довольнее, и Гермиона чувствовала, как её выворачивает наизнанку от дикого всепоглощающего страха – она становилась на колени, а он становился все сильнее и сильнее.

А потом была Битва за Хогвартс, и улыбок на всех не хватало.

- Гарри Поттер мертв!

Гермиона улыбнулась, а в сердце словно насквозь прошила ледяная иголка. Когда Гарри Поттер уходил умирать, он сунул в руки Гермионы маленький черный камешек, а она спрятала горькую полынную горечь за взмахом черных ресниц.

- Ты не вернешься, Гарри.

- Я знаю.

Том ушел за два дня до Битвы – жадно прижал её к стене, поглаживая по длинным волосам, скупо поцеловал в щеку и бросил насмешливо:

- Я заберу тебя потом.

Гермиона Джейн Грейнджер спрятала улыбку. Она слушала его долгих шесть лет, исполняя каждый приказ со спокойной уверенностью, но сегодня бабушка Эдди закрыла посеревшее лицо трясущимися руками и бросила шевелением холодных посиневших губ: «беги, моя хорошая, сейчас – беги».

***



В Германии Гермиону звали Герда – она жила в уютном небольшом домике где-то в Берлине, носила белый полушубок и длинные бархатные платья; пила розовое шампанское; улыбалась едва ли не каждому встречному и вращала в белых узких пальцах старые четки, долгими медовыми вечерами опускаясь на колени и выключая тусклые светильники во всех комнатах.

Том Марволо Риддл выводила Гермиона Герда, прижимая к груди воркующего белого голубя.

Том Марволо Риддл смеялась Гермиона Герда, изгибая край бледно-лиловых губ, касаясь ими черного блестящего камешка.

Том Марволо Риддл кричала Гермиона Герда, просыпаясь ночью от затягивающих кровожадных кошмаров, разбивая тонкие пальцы в кровь и выплевывая куски полыни за завтраком-обедом-ужином.

«Потерпи ещё чуть-чуть» - рыдала в ответ бабушка Эдди, захлебываясь в лилиях, прорастающих сквозь кружевные перчатки.

Гермиона чувствовала, как время зыбко утекало сквозь пальцы, тысячи маленьких жал впивались в её руки, десятки острых лезвий вспарывали болезненно-бледную кожу, сотни чужих окровавленных рук смыкали гниющие пальцы на её шее, сдавливая хрустящие отчаянно позвонки. Как же она жила, если в ней уже не было ничего живого?

***



Когда Волдеморт пришел за ней, Герда Гермиона слишком устала отбиваться от себя самой, от своего дара, от своего предназначения. Слишком сильно устала.

Волдеморт ласково улыбнулся. Он был безбожно, невероятно уродлив, словно монстр из самых страшных кошмаров. И это уродство не было внешним, отнюдь. Гермиона выблевывала полынь вместе с кровяными сгустками и растирала гладкое горло слабыми пальцами.

- Бог забыт и забыто имя его, - прохрипела она ему в лицо, под напором его давящей магии сползая на пол.

- И на земле более нет ничего святого.

Она, пожалуй, была красива даже сейчас – какой-то умиротворенной спокойной красотой, которые бывают красивы лишь те люди, которые готовы умереть в любой момент, подставив собственную глотку под чужой удар.

- Нагадала себе смерть, девочка?

- Я не умру сегодня.

На болезненно-бледном лице ослепительно сверкнули яростные черные глаза. Она уже не была человеком.

***



Леди Гермиона – пронзительно-прекрасная, словно свежий перелом. Ухоженное бледное лицо с мерцающими черными глазами; блестящая копна вьющихся золотисто-каштановых волос; холеные узкие ладони в тонких черных перчатках; длинные бархатные платья в пол, и – тяжесть мерцающих украшений.

Леди Гермиона с утра выпивает три бокала шампанского, сверкает нитками жемчуга в ушах и на шее; откидывает голову на тахту и крутит на пальце перстень с черным камешком.

Миссис Гермиона Риддл в обед стаскивает с ладоней черные перчатки, выкуривает две сигареты и садится за фортепиано играть сонеты Бетховена.

Леди Гермиона вечером уходит в комнаты Волдеморта, опускается на колени, склоняет покорно голову и прижимает к невесомо-лиловым губам бледную мужскую руку, позвякивая черными бусинками и поворачивая камень в перстне – раз-два-три.

Бабушка Эдди – цветущая горько-полынно, прикрывает глаза, пряча за взмахом ресниц сладость пряно пахнущих лилий, вплетенных в локоны её внучки.

***



У ног Волдеморта выкладывают полынные дорожки, его не читают – заучивают наизусть; но у его губ почему-то вкус душистых лилий, прорастающих сквозь ребра, тянущих туда, вниз – на колени.

- Ты никогда не умрешь, - шепчет Гермиона, положив голову ему на колени и обнимая узкой рукой в кружевной перчатке. Касается бледно-лиловыми губами холодной щеки – и от неё пахнет полынью и лилиями одновременно.

- Никогда-никогда! – смеется Гермиона, целуя жесткие губы чуть робко, почти что с восторгом. Волдеморт властно запускает руку в длинные золотисто-каштановые локоны, притягивая её еще ближе, пожиратели смерти смущенно отводят взгляд – иногда и он имеет право отвлечься на свою женщину.

- Ты – есть смерть!
Волдеморт все же победил смерть, если та, кто её предсказывает, стоит перед ним на коленях.

***



Волдеморт знает, что бежать ей больше некуда, и торжествует-торжествует-торжествует, а Гермиона едва ли не впервые чувствует себя настоящей.