Прошло всего несколько дней после нового года, и погода Шотландии баловала волшебной снежной сказкой обитателей старинного замка, сокрытого от глаз обычных людей. Мороз кусал щеки, а земля, словно усыпанная россыпью бриллиантов, слепила глаза, отражая лучи клонившегося к горизонту солнца.
Глубокие рыхлые сугробы окружали расчищенную площадку вокруг небольшой деревянной хижины и вставали стеной вдоль тропы к Хогвартсу.
Звонкий девичий смех и неловкие причитания звучали в хрустальном воздухе. Там, где осенью буйно разрастался огород, в снегу утопал прекрасный сизый зверь, который нетерпеливо гарцевал, щелкал клювом и рыл белое покрывало мощными чешуйчатыми лапами, окатывая стоявшую неподалеку девушку лавиной белой хлопьев.
— Ну, буде! Буде! — велел полувеликан, похлопывая по крупу гиппогрифа. — Извини, Гермиона, метель такая была, и устал он эта… в хижине-то сидеть… Вот и хочет чуть размяться.
— Все хорошо, Хагрид! Клю... то есть Махаон просто очень рад, что у него появилась компания, — ответила Гермиона, но все же сделала шаг назад, пытаясь стряхнуть снег с волос, пока он не растаял и не превратил их в мокрые сосульки.
— Скоро, кажись, Гарри с Роном возвращаться должны… А мне и Клювика кормить надо… — Хагрид приподнял корзину, из-под крышки которой виднелись пушистые коричневые хвосты каких-то мелких грызунов. Предвосхищая не самое приятное зрелище в жизни, Гермиона лишь кивнула и тоже посмотрела на тропу, ведущую вверх по склону лужайки.
— Мы к тебе еще обязательно зайдем! — пообещала она на прощание и зашагала в замок.
Погруженная в собственные мысли, с легкой блуждающей улыбкой на лице, Грейнджер, даже не успев дойти до подножия мраморной лестницы, вынырнула из грез, встретив волшебника, которого точно не должно было быть в Хогвартсе.
— Профессор Люпин! — вырвалось у нее удивленное восклицание.
Выглядел он не просто плохо, выглядел Римус ужасно. С еще большей проседью в русых волосах, бледный, худой, он кутался в свою тонкую поношенную мантию от сквозняка, влетевшего в вестибюль вместе со студенткой. Немедля отвлекшись от своего собеседника, обернулся в ее сторону, и на его изможденном лице расцвела теплая улыбка.
— Гермиона, как я рад видеть тебя.
Стремительно подавшись в его сторону на несколько шагов, Гермиона, передумав обнимать Люпина, резко остановилась. Между ней, Хагридом и мальчишками не было этой неловкости, и она на секунду забыла, что Римус все же стоял обособленно от их компании: едва ли он правильно воспринял бы объятья.
— Вы надолго вернулись, профес… — вежливо начала Гермиона, но оборвала речь на полуслове, когда увидела стоявшего рядом с Люпином человека. Его черные брови были насмешливо приподняты.
— Как занимательно, Люпин, — прошелестел Снейп, переводя равнодушный взгляд на бывшего коллегу. — Но боюсь тебя огорчить, как бы ни грезил ты вернуть себе профессорский пост, думаю, тебе это больше не светит. Проинформируй своих обожателей на этот счет.
— Спасибо за совет, Северус, — спокойно ответил Люпин и сообщил его удаляющейся спине: — Я зайду к вам после ужина.
А потом, заметив написанную на лице Гермионы неловкость, прошептал:
— Не обращай внимания, я ничего другого от него и не ожидал. Но все же он прав, тебе давно стоит позабыть третий курс и взять пример с Гарри. Называй меня по имени, — предложил Люпин, когда они неторопливо шли по пустому замку. — И приходите все вместе сегодня в восемь к кабинету Защиты от темных искусств, я расскажу о своем визите.
Гермиона кивнула, втайне восторгаясь тем, что Люпин — едва ли не единственный человек, который всегда разговаривал с их компанией на равных. И то, что в его голосе никогда не звучали покровительственные нотки, располагало к нему еще больше.
Оставив ее на площадке третьего этажа, Римус повернул в коридор, ведущий к учительской и классным комнатам, а староста заспешила к гриффиндорской башне, надеясь перехватить друзей по дороге и сообщить им новый пароль, придуманный страдающей от похмелья Полной дамой.

Ближе к восьми вечера, не вдаваясь в подробности, Поттер сообщил, что Рон, пожалуй, не пойдет с ними к Люпину. Гермиона, фыркнув, надменно поинтересовалась, уверен ли Гарри в том, что в принципе был услышан другом. Вопрос остался без ответа.
— Безответственный, необязательный рыжий оболтус! — бушевала она всю дорогу. — Какая-то пустышка ему дороже собственных друзей!
Поттер только подозрительно косился на нее и молчал. Конечно, ему не нравилось, что между друзьями, будто черная кошка пробежала, но после недавней отповеди он больше не стремился призвать Гермиону к миру. Лишь однажды за всю дорогу он попытался перевести тему, заметив, что Люпин ему ничего не рассказывал на каникулах о предстоящем визите, но Грейнджер, не пожелав вдаваться в жаркую дискуссию, как минуту назад, на это лишь пожала плечами:
— Скорее всего, он в тот момент еще не знал. Мне ли тебе говорить, что Дамблдор предпочитает не делиться всей информацией сразу.
На том и окончили этот бестолковый разговор, уже почти достигнув конечной цели своего маршрута.
— Ты уверена, что Римус сказал прийти к кабинету? — с сомнением протянул Гарри, толкнув от себя дубовую створку с грубыми коваными пластинами по краям, когда они миновали четыре разномастных двери в коридоре и остановились. — Закрыто.
Грейнджер возвела очи горе.
— Ты всерьез думаешь, что профессор Люпин ночует в нашем кабинете защиты?
Гарри с довольно бестолковым видом пожал плечами. Едва ли он вообще об этом задумывался.
— Мы же договаривались перейти на имена, — заметил голос из конца коридора.
Студенты, разом обернувшись, наткнулись взглядом на приветливо улыбающегося волшебника. Заплатанная коричневая мантия, мягко качаясь за его спиной при ходьбе, заставляла их мысленно вернуться на три года назад и почувствовать себя трепещущими от предвкушения третьекурсниками.
— Да, конечно, про… то есть Римус, — стушевалась Гермиона и добавила, когда Люпин поравнялся с ними и поздоровался с Гарри за руку: — Вы, наверное, от профессора Снейпа?
— Все верно, — ответил он и жестом попросил следовать за собой.
Они прошли не больше семи ярдов от кабинета защиты, и остановились почти в тупике коридора перед обычной дубовой дверью, ничуть не отличимой от тех, которые преграждали путь в неиспользуемые классные комнаты.
— Так все-таки я был прав? — выпалил Поттер, заходя внутрь небольшой гостиной. — Дамблдор приказал вам следить за Снейпом? Он ему не доверяет?
Римус негромко рассмеялся.
— Нет-нет, Гарри, все гораздо проще. Чаю?
— Да, пожалуйста, — ответила за двоих Гермиона, потому что Поттер едва не подпрыгивал на стуле от возбуждения и навряд ли слышал предложение Люпина. Когда речь заходила о воображаемых кознях Малфоя или Снейпа, Гарри становился одержимым. Даже еще более одержимым, чем от информации о том, как на этот раз Волдеморт планирует его убить.
Люпин коснулся палочкой пузатого металлического чайника и ответил лишь тогда, когда поставил перед своими гостями две кружки ароматного напитка.
— Профессор Снейп будет варить для меня аконитово зелье. Я должен быть безопасен для окружающих, чтобы уладить здесь все вопросы Ордена.
Гарри выглядел страшно разочарованным, а Гермиона тут же засыпала Римуса вопросами:
— Это как-то связано с тем, чем вы занимались предыдущие полгода? Но теперь в Хогсмиде, да?
— Мерлин великий, откуда тебе известно про Хогсмид? — изумился Люпин.
Гермиона пожала плечами, будто он спрашивал, где она прочитала заклинание для чистки столового серебра.
— Предположила. Я слышала, как об этом говорили братья Криви со своим осведомителем из Пуффендуя Кевином Уитби. Его мать живет в Хогсмиде и, судя по всему, большая сплетница. Тогда я не придала этому значения, но после рассказа Гарри о вас и Сивом сложила два и два. Из того, что я успела понять, эти трое мечтают сделать колдографию трансформирующегося оборотня и прославиться.
— С этих станется, — пробурчал Гарри, отхлебывая горячий чай.
Тревога на лице Люпина сменила собой удивление, и несколько минут он напряженно о чем-то раздумывал.
— Спасибо, что предупредила, — наконец что-то решив, ответил он. — По сути все верно. В Хогсмиде появилось два оборотня. Совсем молодые, неопытные. И поскольку в колонии Сивого я не смог достичь успеха, Дамблдор решил, что мы должны попробовать привлечь этих двоих на свою сторону. Пообещать защиту, аконитово зелье, в конце концов. Сделать что угодно, лишь бы не позволить армии Волдеморта множиться.
— Это же хорошо, что они неопытные? — подал голос Гарри. — Значит, уговорить их будет легче.
Люпин невесело улыбнулся.
— Ну, не скажи. Смятение и подавленность никогда не способствовали переговорам. Поэтому мне придется исподволь втираться к ним в доверие. Но для начала их нужно найти в человеческом обличии.
— Как-то очень похоже на обман, — тихо обронила Гермиона.
— Мне самому не нравится такой подход, — кивнул Люпин. — Но обнадеживает лишь то, что мне не придется разыгрывать дружбу. Достаточно не восприниматься чужаком.
— Значит, в полнолуние Запретный лес снова опасен? — через некоторое время спросила Грейнджер и поежилась. Ей за глаза хватило одной встречи с оборотнем.
— В полнолуние теперь опасно везде, кроме замка. Есть информация, что они иногда оборачиваются в пещерах Сириуса, — сказал Люпин и неловко оборвал свою речь. Воспоминания о друге было единственным, что лишало его самообладания на время.
Все трое помрачнели. Полгода — слишком малый срок, чтобы затянулись кровоточащие раны от смерти Бродяги. И даже Гермиона, которая никогда не была особенно близка с Блэком, ощущала повисшее в воздухе уныние. Она попыталась выдернуть мужчин из своих мыслей:
— Такое… поэтичное название. Может когда-нибудь это место так и запомнят.
Никто не ответил, и Гермиона стушевалась. Действительно, едва ли место назовут именем преступника, скрывавшегося в нем от властей, будь оно хоть трижды поэтично. Словесная изящность никогда не была ее сильной стороной.
Так и не сумев избавиться от гнетущего чувства потери, Гарри и Гермиона почти в полном молчании допили чай, извинились и отправились в гостиную Гриффиндора. На следующий день начинались занятия.


Римус возвращался из кабинета директора, погруженный в невеселые мысли. Прошел месяц с момента, как он приехал в замок, но результатов в своих поисках так и не достиг. Люпин каждый день затемно покидал Хогвартс, часами слонялся по Хогсмиду или прислушивался к разговорам в «Кабаньей голове» и «Трех метлах», но без толку.
Второе полнолуние подряд он проводил, запертый в своих комнатах. Лежал у очага и вслушивался в ночную тишину, надеясь различить волчий вой и боясь этого одновременно, а в его желтых звериных глазах отражалось танцующее пламя. И два дня после этого пытался в каждом встречном найти отражение своей болезненности и усталости.
Но чем больше дней проходило, тем сильнее ему казалось, что к проблеме нужно подходить с волчьей стороны, а не с человеческой. Вот только как страшно было снова ступать четырьмя лапами по узким извилистым улочкам спящего Хогсмида.
Римус проходил мимо пустующих классов, когда его слуха достигли тихие всхлипы. Поколебавшись секунду, все же заглянул в приоткрытую дверь, намереваясь сразу исчезнуть, если увидит чье-то знакомое лицо. Люпин не прятался специально, но, не желая создавать Дамблдору проблемы с попечительским советом, старался не попадаться лишний раз на глаза студентам, которые учились у него два с половиной года назад.
На пыльной парте в потоке мутного света, лившегося через незашторенное высокое окно, словно маленькая нахохлившаяся птичка, сидела Гермиона Грейнджер и прятала ладони в длинных рукавах полосатого свитера.
— Гермиона? — Студентка вздрогнула, шмыгнула носом и попыталась неловко повернуться лицом ко входу. — Что ты здесь делаешь?
— Извините, профессор, я просто… — залепетала она, но снова всхлипнула и прижала неизвестно откуда взявшуюся книгу к груди.
— Холодно здесь. Пойдем, я напою тебя чаем, — ласково обратился к ней Люпин, не став напоминать о том, что он больше не профессор. Грейнджер и без того была явно чем-то расстроена.
Несколько минут — и Римус произнес пароль: «Гомо», а дверные створки отворились сами по себе, пропуская их вовнутрь. Услышав это, Гермиона мгновенно встрепенулась, отвлеклась от своих грустных мыслей и заглянула ему в глаза. В ее взгляде светилось бесхитростное любопытство.
— Чтобы помнить о человеке или не забывать о волке? Вас вдохновил Урсус?
Он ответил ей печальной улыбкой.
— И рад бы забыть, да не могу. Не предполагал, что ты интересуешься художественной литературой.
Люпин достал две чистые, но щербатые кружки, залил кипятком чайные пакетики и поставил ту, что выглядела более целой, перед Гермионой. Из ящика на стол перекочевала плитка шоколада.
Она вдохнула аромат чая и тоже улыбнулась. Ее лицо совершенно не выдавало, что пять минут назад она плакала: краснота с глаз почти сошла, только блестели они больше обычного.
— С мятой, — прошептала она.
— Помогает справиться с эмоциями. — Щеки Гермионы слегка покраснели на это заявление. — И не стесняйся брать шоколад. Станет лучше.
— Спасибо, — искренне прозвучало в ответ.
Некоторое время Люпин молчал, наблюдая, как его гостья остужала горячий чай и, казалось, пыталась предсказать судьбу по потрескавшейся эмали кружки. Ему не хотелось давить на нее и вытягивать причины, по которым она предпочла компании друзей страдания в одиночестве. Двадцать лет назад он и сам был юным: гормональные всплески, максимализм, вечно-разбитое сердце. А если вспомнить девчонок на старших курсах, так они и вовсе частенько устраивали истерики без причины.
Отвлечь Гермиону Римус решил нейтральной темой:
— Слышал, у вас уже начались курсы трансгрессии? И как первое занятие?
Уловка сработала, и Грейнджер, позабыв о невеселых раздумьях, принялась в красках рассказывать свои ощущения от попыток трансгрессировать, и ужас от того, что кто-то на первом же занятии умудрился расщепиться.
— Самое главное, не торопись выполнить это задание на первых порах, — советовал Римус. — Ты должна почувствовать внутри себя готовность переместиться в пространстве, и только после этого можно пробовать. В наши школьные годы Джеймс всегда так торопился отделаться от этих занятий и сбежать на поле для квиддича, что весь первый месяц оставлял позади себя какие-нибудь части тела.
Их негромкий смех заполнил всю его бедно обставленную комнату, а Римус поймал себя на мысли, что так уютно ему последний раз было только в Норе. Тепло, спокойно и радостно от того, что рядом с тобой люди, которым ты можешь доверять; от того, что хоть кто-то избавляет от поглощающего одиночества.
Краем глаза он заметил книгу, которую Гермиона принесла с собой, и, едва повернув голову, прочитал вслух название толстого тома:
— «Защитные заклинания для вашего жилища». Это заклинания тебя так расстроили? — не успев прикусить язык, спросил он и увидел, как Грейнджер помрачнела на глазах. — Ты можешь не отвечать, если это слишком личное, — тут же добавил он, пытаясь хоть как-то спасти положение.
— Да нет же, — отмахнулась Гермиона. — Нет здесь ничего личного. Я просто в себе разобраться не могу.
— Если ты когда-нибудь захочешь поговорить, я буду всегда к твоим услугам, — произнес Люпин и ободряюще сжал ее руку, лежавшую на столе, за что сразу получил благодарный взгляд.
— Мы с Роном поссорились, — неожиданно призналась Гермиона. — И мне кажется, что все его действия стали сводиться к тому, чтобы побольнее ужалить меня. А меня это злит. И вечное щебетание Лаванды неимоверно раздражает. Вот я и попыталась найти место, где смогла бы спокойно позаниматься. А когда не смогла наложить дезиллюминационное заклинание, сразу вспомнила слова Рона о том, что я скорее удавлюсь, чем позволю себе признаться, что мне что-то не дано. Понимаю, звучит глупо, и возможно вы посчитаете мои проблемы детскими, — смущение Гермионы взяло верх над потребностью выговориться. — Но в тот момент мне просто стало очень не по себе.
И уткнулась взглядом в свою кружку, не видя, как Римус закачал головой.
— Каждый имеет право на плохое настроение, и нет в этом ничего постыдного. Иначе как сбрасывать излишнее напряжение?
— А как вы справляетесь? — тут же поинтересовалась она с максимально сосредоточенным видом. Люпин был уверен, что если бы рядом лежали перо и пергамент, Грейнджер уже начала бы конспектировать.
— Не уверен, что тебе подойдут мои способы, — мысленно представив угол секретера, в котором стояла бутылка огневиски (вовсе не такого качественного, какой можно было бы найти у Дамблдора или Сириуса), ответил Римус.
Губы Гермионы сложились в ровную букву «О», а лицо тот час залила краска стыда.
О, Мерлин!
Теперь настал черед смутиться Люпина:
— Нет, не этот способ, — слегка нервно поправил он, пытаясь тут же придумать безобидную альтернативу сексу и пьянству. — Достаточно всего лишь выпускать пар раз месяц, выламывая деревья в лесу или круша собственный подвал.
Грейнджер виновато потупилась.
— Извините, — едва смог разобрать он ее тихий лепет.
Костеря себя последними словами, Римус попытался сгладить резкость.
— Тебе не за что извиняться. Лучше расскажи, какое заклинание тебе не удается. Я, конечно, не мастер защитных заклинаний, но тоже кое-что умею.
Бросив на него быстрый взгляд (вполне вероятно, чтобы убедиться, что Люпин больше не сердится), Гермиона развернула к себе книгу и уверенными движениями раскрыла нужный параграф. Римус заворожено следил, как ее перепачканный чернилами пальчик водил по строкам, пока она зачитывала описание чар:
— Сальвио гексиа — это разновидность защитных заклинаний, действующих не только на сам объект, но и на строго определенную местность, скрывающее все существующие и вновь возникающие предметы. Для наложения дезиллюминационных чар волшебник должен мысленно представить видимую область (обычно это круг), очертить ее границы волшебной палочкой, а после воспроизвести вербальную формулу и необходимые движения, векторы которых показаны на изображении 3.
— И на каком этапе у тебя возникли затруднения?
Она вздохнула.
— Не могу сказать точно. Потому что, похоже, чары у меня не работают совсем.
— Покажи, что ты делаешь, — попросил Люпин и отошел в другой конец небольшой комнаты, к камину.
Гермиона встала рядом со стулом, очертила вокруг себя небольшую окружность и четко произнесла «Сальвио гексиа», которое сопроводила сложными пассами волшебной палочки.
Сама девушка, часть блеклого красного половика и стул, которые попали в зону действия заклинания, исчезли, будто их никогда и не было.
Через секунду из зоны невидимости появилась расстроенная Гермиона и встала рядом с Люпином.
— Вот видите? — спросила она, чуть не плача. — И формула простая, и всего пять векторов движения палочкой, а у меня ничего не выходит!
Это было совершенно непедагогично, да и не этично, в общем-то, но глядя на ее причитания, Люпин от всей души рассмеялся. До чего же трогательно и забавно она выглядела в этот момент!
В ее глазах отразилось непонимание, но еще раньше, чем оно переросло бы в обиду, Римус заставил себя успокоиться и произнес:
— Гермиона, ты поразительна! Ты называешь высшие защитные чары, для сотворения которых требуется вся концентрация и внимание волшебника, и движения, повторяя которые можно легко вывернуть себе запястье, простыми, но совершенно упускаешь из вида элементарные вещи.
«Тебе голова жить спокойно не дает», — подумалось Люпину словами, которыми частенько одаривал его Сохатый.
— Ты видишь зачарованную область, потому что сама наложила заклинания. Я же сейчас даже не предполагаю, где находится часть моей мебели.
Удивительно было наблюдать, как вместо грусти в ее взгляде расцветало торжество.
— Так у меня получилось?
— Я подозреваю, что у тебя и в первый раз получилось, только ты этого не поняла. Возможно, чары будут недостаточно длительны, пока ты не натренируешься, но то, что они тебе покорились — это факт.
Гермиона прижала руки к пылающим щеками и позволила улыбке расползтись по лицу.
— Спасибо, про… — она запнулась на мгновение, а потом твердо продолжила: — Римус. Спасибо.
И у Люпина во второй раз возникло ощущение, будто она сперва подалась вперед на какую-то долю дюйма, а потом остановила себя. Не желая давать ей понять, что заметил ее неосознанный порыв, Римус вернулся к своему стынущему чаю. Грейнджер сняла дезиллюминационные чары, а только после этого присоединилась к нему за столом.
— А зачем тебе понадобились эти защитные заклинания?
Гермиона как-то странно дернулась, а потом подняла на него совершенно невинные глаза.
— Я хочу быть во всеоружии перед лицом войны.
На секунду Римус подумал, что у него тоже были такие же глаза, когда он, будучи старостой, говорил Дамблдору, что ему не о чем рассказать.
«Преимущество быть пай-мальчиком в том, что никто не ожидает от тебя обмана», — глубокомысленно изрек однажды Бродяга, после очередной прогулки в полнолуние за пределами Визжащей хижины.
Не желая высказывать свои опасения, Люпин просто произнес:
— Это похвально. Но если ты хочешь скрыть дом своих родителей, приготовься к тому, что это будет совсем не просто. Чем больше радиус действия заклинания, тем больше магических сил на это потребуется. И, кстати, если тебе понадобится моя помощь, я всегда к твоим услугам.
Гермиона задумалась.
— Есть кое-что, — наконец выдала она. — Римус, вы сможете позаниматься со мной окклюменцией? Я изучила теорию, но мне нужна практика.
Люпин чуть нахмурился.
— Да, можно было не сомневаться, что ничего, кроме магии высшей категории тебя не заинтересует. Неопытный легиллимент может больше вреда нанести, чем пользы. Тебе лучше обраться с этой просьбой к профессору Снейпу — в окклюменции ему нет равных.
Грейнджер ответила так, будто это не играло особой роли, но то, как сосредоточенно она рассматривала кусочек шоколада в руках, подсказывало, что непринужденный тон давался ей не просто:
— Это вряд ли. После вашего приезда я просила его позволить помогать с аконитовым зельем, но он меня вышвырнул вон из кабинета, как котенка. Я, конечно, попробую попросить его позаниматься со мной, но вряд ли после истории с Гарри в прошлом году он станет помогать гриффиндорцам без приказа директора.
Но уже в следующее мгновение Гермиона порывисто схватила его за руку и возбужденно воскликнула:
— Римус, научите меня передавать сообщения с патронусом!
Люпин негромко рассмеялся ее энтузиазму. Даже в свои четырнадцать лет она была поразительно умной ведьмой с недетским мышлением. Так чего же еще можно было ожидать в ее… сколько? Шестнадцать? Семнадцать?
Он сам не был настолько серьезен и въедлив, даже когда заканчивал Хогвартс, а уж об остальных Мародерах и говорить было нечего.
И разве имел он право расстраивать ее вторым отказом за пять минут только потому, что ему, видите ли, не нравился образ своего защитника? Это нечестно по отношению к девушке.
— Конечно, я научу тебя, — Римус ободряюще улыбнулся ей. — Это не так сложно, как может показаться. Думаю, мы начнем занятия на следующей неделе. — И глянув на высокие напольные часы, добавил: — Пожалуй, тебе стоит поторопиться вернуться в башню Гриффиндора, пока отпущенный тебе, как старосте, час после отбоя не закончился. Согрелась?
Гермиона кивнула, залпом допила остатки давно остывшего чая и перед тем, как выскользнуть в тускло освещенный коридор, прошептав «Спасибо!», на несколько упоительно долгих секунд благодарно обняла его.
Стоя в дверях своей комнаты и слушая, как удаляются ее шаги, Римус с тревогой прислушивался к своим ощущениям, теплой волной разлившимся по груди от ее прикосновения. Это было невероятно приятно, и настолько же правильно, насколько естественными воспринимались дружеские объятья Лили. И это было почти что странно.

Сонливо тянулось время, словно какой-то волшебник-недоучка заставил планету двигаться вдвое медленнее. Холодный, сырой февраль пробирал до костей и навевал уныние, колючий ветер нырял за ворот мантии и гнал незадачливых путников с дороги.
Десятки лиц ежедневно мелькали перед глазами Римуса, однотипные разговоры набили оскомину, а среди жителей Хогсмида уже никто не воспринимал его, как чужака. Но никто из этих незнакомых людей не задерживался ни в сердце, ни в мыслях Люпина, потому что каждый вечер, как с работы домой, он спешил в замок, чтобы увидеть Гермиону.
Общаться с ней было удивительно легко: она могла поддержать разговор как о магловской художественной литературе, так и о гоблиновских войнах или декретах Министерства магии. Она рассказывала Римусу о своих планах по восстановлению свободы эльфов, не замечая их явной утопичности, отмене ограничений передвижения для кентавров или регистрации для оборотней. Временами пылкая революционерка в ней уступала место свирепой воительнице, все силы бросавшей на изучение боевой и защитной магии. Ее интересовали маглоотталкивающие чары и ослепляющие проклятия, сложнейшие сигнальные и элементарные жалящие заклинания. А уж зачем ей понадобилось знать о маскировке, и вовсе, оставалось загадкой.
Каждый раз за помощью Грейнджер обращалась к нему. И сказать, что Римусу льстило подобное внимание — не сказать ничего.
Но было кое-что еще, о чем Люпин старался не думать лишний раз, а если уж натыкался на этот вывод, то гнал его от себя подальше. Не к нему Гермиона приходила, не от жажды общения часами сидела в его комнате, обложившись учебниками и строча домашнюю работу. Она просто пряталась.
— Не могу находиться в гостиной, — обронила она в один из вечеров в ответ на его осторожный вопрос.
Казалось, Римус вплотную подошел к разгадке ее поведения, резонно предположив, что дело в безответной любви, но снова оказался не прав.
— Это из-за Рона? — тактично поинтересовался он, внимательно следя за лицом Гермионы, ожидая увидеть следы гнева или ревности.
— Мне просто противно смотреть на то, как они пытаются съесть друг друга, — безразлично произнесла Грейнджер, а потом добавила сухо и академично, будто перечитывала конспект: — Мои сверстники переоценивают значение эмпирического познания.
— Но ведь не всему можно научиться по книгам, — заметил Люпин.
Она фыркнула.
— Конечно всему.
Люпин улыбнулся, мысленно перебирая примеры.
— Ну, хорошо. Кажется, на третьем курсе у тебя не сложились отношения с прорицаниями? Но теорию, естественно, ты знала назубок?
Гермиона свернула пергамент с колонками цифр в трубочку и положила в сумку.
— Потому что это предмет, не достойный внимания. Даже сама профессор МакГонагалл признала это.
— Может и так, — кротко отозвался Римус. — Но мне кажется, что ты упустила из вида главный секрет успеха в видении будущего.
Наконец, она по-настоящему заинтересовалась темой разговора, предчувствуя возможность жаркого спора. Подняла пытливый взгляд, заправила вьющуюся каштановую прядь за ухо.
— И что же?
— Вдохновение, — ответил он. — Ты когда-нибудь видела людей, унесенных вдохновением?
Гермиона сникла.
— Если вы о профессоре Трелони и кулинарном хересе, то я не желаю с таким вдохновением иметь ничего общего.
— Нет-нет, что ты, — улыбнулся Люпин. — Просто обрати внимание, как преображается человек, когда занят любимым делом. Молли, когда колдует на кухне над вкуснейшим яблочным пирогом, или профессор Снейп, когда добавляет жабьи кишки в котел.
— Или когда говорит о темных искусствах, — почти мечтательно поддакнула Грейнджер, трогательно подперев рукой подбородок.
Римус удивленно приподнял брови и кивнул. С чего бы Снейп заслужил ее пристальное внимание?
— Да, все верно.
— Но как это связано с поцелуями? — вернулась из своих мыслей Гермиона и сразу посерьезнела.
— Есть вещи, которые надо почувствовать, а не прочитать на странице пыльного фолианта. Это то, чему меня научили Джеймс и Сириус в свое время.
Гермиона замолчала, очевидно, подбирая достойный ответ на такое немыслимое оскорбление. Она не желала признавать поражение: дыхание ее стало глубоким, крылья носа затрепетали от сдерживаемого гнева. Через минуту она все же успокоилась, выдохнула и отрывисто произнесла:
— Хорошо, пусть так. Но для чего повторять один и тот же урок десяток раз? Качество усвоения материала не зависит от количества времени, затраченного на повторение.
Сам того не желая, Римус тихо рассмеялся над категоричностью ее суждений.
— Гермиона, ты когда-нибудь встречалась с мальчиком? — спросил он вдруг.
— Встречалась, — последовал ответ. — И нет в этом такого неземного удовольствия, чтобы забрасывать все дела и нарушать на каждом шагу нормы приличия.
Люпин чувствовал себя неловко, разговаривая с ней о таких естественных вещах. Могла ли староста и умница Гермиона быть ханжой? Едва ли. Но как же так случилось, что война развила в ней умения быть ответственной и собранной, начисто вычеркнув способность получать удовольствие от жизни?
Второго шанса не будет, второй молодости тоже. Вот только как убедить ее не прыгать через две ступеньки, а наслаждаться каждым этапом своего взросления?
Римус глотнул чая и встал из-за стола, сам не зная для чего. Спрятал руки в карманы брюк, вперил невидящий взгляд в камин, только чтобы не встречаться с ней глазами.
— Может тебе стоит попробовать еще раз? Неужели никто из сверстников не оказывает тебе знаки внимания?
Лицо Грейнджер потемнело, будто грозовые тучи заслонили ее внутреннее солнце.
— Меня не привлекают сверстники. Мало того, что они зациклены на себе, так еще и их интересы не простираются дальше квиддича или сытного ужина. А отношения, ведущие к интеллектуальному и эмоциональному застою — ущербны.
— В книжке прочитала? — на полном серьезе спросил Люпин и, не удержавшись, бросил на нее короткий взгляд.
— Да.
Он улыбнулся.
Поразительная, просто удивительная девушка. И порой даже немного смешная в своей макгонагалловской строгости.
— Отвечая на твой вопрос, можно проводить время вместе не для того, чтобы набраться мифического опыта или отточить мастерство, а просто потому, что это приятно, — мягко произнес Люпин.
А в следующую секунду произошло что-то невероятное.
Гермиона, вскочив со стула, шагнула вплотную к Римусу, запрокинула голову и прижалась к его приоткрытым губам. На лице — ни тени сомнения, веки не трепещут, стыдливый румянец не окрасил молодые щечки. Чуть напрягла губы, а в следующую секунду расслабила, разомкнула, чтобы дать возможность горячему язычку прикоснуться к его онемевшему рту, провела им по его нижней губе, очевидно ожидая, что Римус, как в книге, ответит на ее движения.
А Римус не чувствовал ни рук, ни ног, не видя ничего, кроме пушистых ресниц, бросающих тень на ее молочно-белую кожу с россыпью бледных веснушек, не ощущая ничего, кроме огненного смерча в собственной груди, да обжигающих прикосновений ее мягких полнокровных губ.
Поцелуй все длился и длился, и, когда Гермиона, прервав его, отступила на шаг, перед глазами Люпина все еще плясали красные круги и яркие вспышки света.
— Вот видите? — разочарованно спросила она. — Ни-че-го. Ни учащения сердечного ритма, как в «Анатомии отношений», ни бабочек в животе, как в романах миссис Уизли. И уж точно никакого вдохновения, — добавила она и только после этого обратила внимание, как лихорадочно блистали глаза Люпина и как судорожно он оттягивал воротник рубашки, будто ему не хватало воздуха.
А Римус не знал, плакать ему в этой ситуации или смеяться. И вроде бы хорошо, что Гермиона, пытающаяся отстоять свою правоту, после проведения своего странного исследования забраковала его в качестве источника наслаждения, но до чего же болезненным ударом по самооценке это оказалось! Люпин в принципе не помнил за собой тяги к тщеславию, но видя, как молодая привлекательная девушка говорит, что она рядом с ним ничего не чувствует, испытал жгучее желание доказать, что есть еще порох в пороховницах. Но он знал, что никогда не позволит себе подвергнуть ее такой опасности.
— Точно, — хрипло ответил он и отвернулся, опасаясь, что горящее лицо его выдаст. — Никакого вдохновения.
Люпин едва слышал ее лепет о какой-то «подмене понятий», «неверных приоритетах» и «бесполезном времяпрепровождении», но за шумом крови в ушах мгновенно потерял смысловую нить ее монолога.
Как только Гермиона осознала, что отвечать ей никто не собирается, она тут же снова подскочила к нему и положила руку на плечо.
— Римус, вам плохо?
Восхвалив всевозможных богов за то, что до полнолуния было еще две недели, а потому его мозг не затуманивали инстинкты волка, Люпин прочистил горло и, не рискнув поворачиваться, ответил:
— Все хорошо, Гермиона. Просто, поздно уже, боюсь, как бы тебя в гостиной не потеряли.
Так и не убедив себя не смотреть на девушку, Римус бросил быстрый взгляд через плечо и успел заметить, что Грейнджер рассматривает напольные часы: всего лишь семь. Мысленно умоляя ее не вступать в пререкания, и дать ему хоть пять минут тишины на то, чтобы осознать свое состояние, Люпин поймал ее недоуменный взгляд.
Гермиона вспыхнула, очевидно, поняв, что перешла границу, схватила сумку и, пролепетав пожелания доброй ночи, скрылась за дверью. А Римус спрятал лицо в ладонях, испытывая невыразимое желание завыть на луну.

Слишком поздно в голову Люпина пришла мысль о том, что ему следовало пожурить Грейнджер за нарушение дистанции, но на следующий день напоминать ей о происшествии Римус не рискнул. Как ни в чем не бывало, вечером в его комнату пришла гриффиндорка, но вместо того, чтобы разложить учебники и погрузиться в дебри нумерологии, достала библиотечную книгу, которую ей рекомендовал Люпин раньше. И конечно, с того вечера Гермиона стала меньше времени проводить в обществе своего бывшего профессора, но все еще намного больше, чем требовалось для изучения патронуса.
Римус объяснял ей, что магия — внутри, он рассказывал, что защитника нужно чувствовать, как самого себя, чтобы отдать ему приказ выслушать и передать сообщение, а сам все время думал, что пытается научить ее тому, чего сам не умеет. Как принять часть себя, если она напоминает тебе о твоем проклятии? Сам он ни разу не посылал сообщение с патронусом с момента принятия в Орден, отдавая предпочтение совам.
Близилось очередное полнолуние и два ненайденных оборотня все больше тревожили Римуса. Дамблдор, не желая подвергать жителей Хогсмида опасности, дал ему последний шанс вычислить цели в человеческом обличии. А уже в конце марта ему предстояло выйти на охоту волком.
И чем больше Люпин об этом думал, тем больше нервничал. Помощь пришла в лице старосты Гриффиндора. Словно догадавшись шестым чувством о том, что Римусу нужно отвлечься от своих мыслей и страхов, с важным видом Гермиона однажды принесла в его комнату картонную коробку. Загадочно погремев, она извлекла из ее недр небольшой синий значок с надписью Г.А.В.Н.Э. и тожественно вручила его Люпину.
— Вот этот свиток — устав нашей гражданской ассоциации, — тараторила она, показывая слегка помятый по краям пергамент. — В нем перечислены цели нашей деятельности и способы ведения пропагандистской компании.
Люпин с нежностью смотрел на светящееся азартом лицо Гермионы. Она вела борьбу против устоев всего магического сообщества, против традиций, веками впитывавшихся с молоком матери, как у эльфов, так и у волшебников. И он знал, что если у кого и хватит сил сломать закоренелые оковы рабства, так это у нее.
Грейнджер достала из коробки магловскую тетрадку, выглядевшую гораздо более новой, увеличила ее до реальных размеров и гордо изрекла:
— А это — черновик нашего первого манифеста «О Прекращении Возмутительного и Жестокого Обращения с Дружественными Магическими Созданиями и Борьбе за Изменение их Правового Статуса». Я начала работу над ним уже давно, но с тех пор некоторые положения переосмыслила. Думаю, начинать надо со смягчения режима рабства, а не с полной его отмены и изменения традиций самих эльфов, потому что они воспринимают свободу, как позор. А еще мне нужна ваша помощь в разработке положений о прекращении притеснения оборотней.
— Конечно, я помогу тебе, — тепло ответил Римус, рассматривая строчки, выведенные ее аккуратным округлым почерком. — Думаю, на следующей неделе?
— А почему так поздно? — аккуратные брови удивленно приподнялись, а сама Гермиона даже перестала строчить на пергаменте протокол заседания. — Я хотела оставить черновик у вас для ознакомления и уже завтра заняться обсуждением самых сложных вопросов.
Римус лишь улыбнулся ее напору и прямолинейности. Захваченная идей и жаждой деятельности, она искренне считала, что нет ничего важнее немедленного начала работы, и в упор не замечала его болезненного состояния. И он был рад тому, что она не носилась с ним, как с писаной торбой, но все же чувствовал себя слишком изможденным для таких исследований.
— Ты помнишь, какое сегодня число?
Она не отрывалась от свитка с протоколом.
— Двадцать седьмое.
— Именно об этом я и говорю, — Люпин коснулся ее руки с пером и заставил остановиться. — Лапами совершенно неудобно перелистывать страницы, — посетовал Римус и заметил, как уголки губ Гермионы слегка приподнялись, давая понять, что шутку она услышала, но посчитала ее несмешной.
— Тогда у меня есть идея, — заявила Грейнджер и раньше, чем Люпин успел выяснить какая, подхватила сумку и выскочила из комнаты.
Категорически не понимая, что происходит, Римус вышел вслед за ней в коридор и направился в сторону кабинета Снейпа за аконитовым зельем. До восхода луны у него оставалось не больше часа.

Это было больно. Римус стоял на коленях в собственной спальне и пытался не обращать внимания на судорогу, тянувшую ноги и руки. Дрожь прокатывалась по его телу, но благодаря зелью она была всего лишь неприятной. Вместо жара по коже разливалось легкое тепло, а боль в голове не пульсировала, а монотонно ныла, будто травмированное колено перед дождем.
Несколько секунд — и все прошло. Оборотень поднялся на лапы и потянулся, уронив на пол стопку предусмотрительно снятой одежды.
Спрыгнув с кровати на пол, Люпин направился из крохотной спальни в такую же небольшую гостиную и застыл на пороге. Конечно, на будущее он учтет, что пароль от своих комнат надо бы менять перед полнолунием, но сейчас что прикажете делать с гриффиндорской старостой, рассевшейся в кресле у камина? Одно то, что он сохранил человеческое сознание, не подавляло волчью агрессию.
Из пасти оборотня раздалось раскатистое рычание, и Грейнджер отвлеклась от изучения записей в тетрадке.
— Добрый вечер, Римус, — вежливо поздоровалась она, будто трижды на дню встречалась с оборотнями, и кивнула в сторону толстого махрового ковра у камина. — Я решила, что немного комфорта не повредит и трансфигурировала половик. Располагайтесь, пожалуйста.
Волк не сдвинулся с места, напряженно всматриваясь в ее глаза. Как она посмела так рисковать? А если бы в этот раз Снейп ошибся и в комнате ее ждал бы злобный взрослый оборотень? Как бы после этого он смотрел в глаза ее друзьям? Дамблдору? Как бы он смотрел в свои? Навязчивая самонадеянная девчонка!
И плевать он хотел на ее эльфов! На оборотней, кентавров и гоблинов ему было наплевать еще больше. Единственное, чего он хотел — вонзить клыки в ее горячее сочное бедро.
Люпин прижал голову к полу, прикрыл длинную морду лапами и жалобно, протяжно заскулил. Инстинкты рвались наружу, кровожадная волчья натура диктовала свои условия, но сознание оставалось прежним. И как же тяжело было убеждать себя, что злость, которую он ощущал, не имела ничего общего с его настоящими человеческими чувствами. Как тяжело было повторять себе, что у него достаточно сил, чтобы не подчиняться зверю.
— Я знаю, что вы злитесь, Римус, — послышался сверху голос Гермионы. — Но я не могла бросить вас. Мне стыдно в этом признаться, но я случайно подслушала разговор мадам Помфри и директора в больничном крыле, когда вела туда второкурсника, который подрался в коридоре. Мадам Помфри сказала, что вы очень подавлены и тревожны, и если вас не отвлечь чем-нибудь от навязчивых мыслей, то вы впадете в депрессию. А Дамблдор ответил, что не может отпустить вас сейчас. Ваше задание слишком важно.
Люпин поднял голову и снова посмотрел на Грейнджер, но уже чуть менее агрессивно. Вид у той был донельзя виноватый. Римус постепенно привыкал к ее запаху, к теплу, исходящему от ее тела, и пытался убедить себя, что девочка не заслуживала той злости, которую он испытывал.
Поппи была единственным человеком, кто мог выслушать Римуса и помочь, еще со времен школы. Но если бы он знал, что все так обернется, то держал бы язык за зубами.
— Просто я хочу, чтобы вы знали, что я не из дурацкого любопытства пришла к вам. Я немного посижу и почитаю вам манифест, а потом отправлюсь в башню, — Гермиона замолчала, рассматривая его. Было видно, что она боролась с желанием сказать что-то еще. После продолжительной паузы, она, запинаясь и краснея, все же добавила: — Но… но, если совсем честно, мне бы хотелось погладить вас.
Если бы мог, Люпин бы удивленно приподнял брови. Глядя на ее зардевшиеся щеки, он думал, что находится в каком-то странном, нереальном сне — кто в здравом уме захочет коснуться оборотня? Но, не прими он в этот вечер аконитовое зелье, Гермиона бы даже не подумала приближаться к нему. Когда Грейнджер поднялась с кресла, видимо приняв его пассивность за приглашение, оборотень замотал головой и снова зарычал, но на этот раз просто предупреждающе.
— Хорошо-хорошо! — покладисто воскликнула Гермиона и испуганно села обратно на свое место. — Только идите поближе к огню, пожалуйста.
Решив, что он ничего не докажет, если отморозит зад на каменном полу комнаты, Люпин растянулся на мягкой овчине у камина и прикрыл янтарные глаза. Его злость таяла с каждой секундой, пока он убеждал себя, что девушка от чистого сердца хотела ему помочь. Да, крайне неразумная, дурацкая затея, и Римус обязательно — обязательно! — отчитает Гермиону на следующий день, но сейчас по мышцам разливалась уже привычная слабость от зелья, а обостренный слух улавливал ее глубокое дыхание, навязывая обманчивое спокойствие.
Через пару секунд Грейнджер завозилась в своем кресле, утраиваясь удобнее, и начала читать преамбулу к своему манифесту о том, что природой всем и каждому даны равные свободы и обязательства, а угнетение одним видом другого, не только неэтично, но и противоестественно.
Не особенно вслушиваясь в слова, Римус наслаждался монотонным гулом ее тихого голоса и сам не заметил, как вскоре задремал.
Проснулся он резко и несколько мгновений пытался понять, кто он и где находится, откуда исходит тонкий сладкий запах и что за шум окружает его. Гермиона как раз перешла к части о самосознании и рабской психологии, свободе принятия решений и несении ответственности. Она спустилась с кресла на пол и оперлась об него спиной, а левую руку запустила в густую короткую шерсть на загривке волка.
Находясь в пограничном состоянии между сном и явью, Люпин еще несколько раз выныривал из дремы и погружался обратно, краем уха слыша о запрещении телесных наказаний и, почему-то, о принудительной сегрегации.
В последний раз он проснулся от того, что рядом с ним что-то активно ворочалось. Что-то мягкое, теплое и восхитительно пахнущее. Римус вытянул руку, сгреб в охапку свою строптивую подушку и только тогда расслышал полузадушенные ругательства женским мелодичным голосом.
Странно, он никогда раньше не слышал, чтобы она произносила такие слова.
Остатки сна мигом слетели, он расцепил объятья, сел и с ужасом встретился взглядом с Гермионой Грейнджер, которая тщетно пыталась пригладить волосы и сердито поминала Мерлина и заклинания для глажки одежды, которых она не знала.
— Похоже, я случайно уснула, — сообщила она, выудив откуда-то волшебную палочку и взмахнув ею. — Акцио, одеяло.
Из спальни прилетел теплый плед и мягко опустился на колени обнаженного Римуса. Худая бледная грудь, исполосованная шрамами, ярким пятном выделялась в утреннем полумраке комнаты. Судя по румянцу, залившему щеки Гермионы, рассмотреть она успела не только это. Если бы Люпин не находился в таком шоке от всего происходящего, он бы, пожалуй, смутился. Но его занимали две вещи: и первым было то, что он впервые за много лет смог уснуть в своем волчьем обличии, а вторым то, что спал он так крепко и с таким блаженством, что обратная трансформация не принесла ему обычные неудобства, даже с учетом зелья Снейпа.
— Где эти несчастные гольфы?! — прошипела Грейнджер, пряча глаза и обыскивая кресло, а Римуса вдруг прошиб озноб.
— Гермиона! — Она повернулась. — Ты была раздета? Мы что-то… Я что-то… сделал?
— Нет, — отмахнулась девушка и вернулась к поискам. — Все дело в этой дурацкой резинке! — заявила она так, будто это что-то объясняло. Потом все же пояснила: — Гольфы надавили мне, я их сняла и наложила согревающие чары на нас обоих, потому что домовики не пришли бы ночью поддержать огонь в камине, и вы бы замерзли.
Люпин выдохнул и постарался не думать о неловкой ситуации, в которой оказался. Одеяло покалывало ставшую невероятно чувствительной кожу, на груди еще ощущался след от ее головы, а ковер рядом хранил тепло ее тела. И не было его вины в том, что его тело совершенно естественно реагировало на близость Гермионы, но Римуса все равно терзали угрызения совести. И ни то, что девушка уже достигла совершеннолетия, ни то, что еще полмесяца назад она сама его поцеловала, пусть даже безо всякого романтического подтекста, не меняло гадкого чувства, будто он неожиданно превратился в падкого на девочек извращенца.
— Призови, — посоветовал Люпин и завернулся в одеяло, как в кокон. Уютнее не стало.
Гермиона в нелепом жесте хлопнула себя по лбу.
— Точно!
Через секунду в ее руки впрыгнули два красно-золотых чулка. Римус был почти уверен, что она усядется перед ним и безо всякого стеснения станет натягивать свои странно-длинные гольфы, потому что за мужчину, Грейнджер его, похоже, не принимала — так, тренировочный манекен! — но она его удивила. Гермиона стыдливо обошла кресло и стала одеваться за ним. Не особенно вдаваясь в размышления, Люпин перевел взгляд на часы и подумал, что ему стоило бы поторопиться отправиться в Хогсмид, потому что это был последний шанс вычислить свои неуловимые цели.
— Ты успеешь на занятия? — участливо поинтересовался Римус.
— Первая Защита, — вслух рассуждала она. — Вернуться за сумкой в башню я не успею, но если возьму у вас пару пергаментов и перо, никто не обратит внимания на то, что я пришла последней.
— Конечно, — натянуто улыбнулся Люпин, думая о том, что скажет ему Дамблдор, если узнает, что ученица ночевала у своего бывшего профессора в комнатах.
Гадая, как он на старости лет умудрился попасть в ту же ловушку собственного малодушия, как и в школьные годы, он понял, что пришло время поговорить с Гермионой.
Хвала Мерлину, что в эту ночь не случилось ничего непоправимого, но рисковать так дальше Римус был не намерен. Она — юная волшебница, он — ее бывший профессор и опасный оборотень по совместительству. И если Люпин мог убеждать себя раньше, что в том, сколько времени Гермиона проводит в его обществе, нет ничего необычного или ненормального, чтобы не терять ее дружеского расположения, то после того, как они проснулись в объятьях друг друга, все изменилось. Гермиона не должна была бежать от проблем и прятаться от юношей в его комнатах. Ей необходимо общение со сверстниками, даже если самой кажется иначе.
— Зайди ко мне после ужина. Нужно поговорить.
Грейнджер, отрывисто кивнула, схватила со стола пару пергаментов и в несколько шагов оказалась у двери.
— Тогда до вечера, Римус!
И захлопнула дверь. А Люпин лежал на полу, вдыхал полной грудью сладкий цветочный запах, витавший в воздухе, и пытался понять, как он позволил себе докатиться до такой жизни.