Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Ахматова А.

Этого человека я впервые увидела, когда мне было пять лет. Помню, как, сбежав из детской, на цыпочках прокралась к отцовскому кабинету, как наблюдала в приоткрытую дверь за высоким мужчиной с забранными в хвост светлыми волосами, расположившемся спиной ко мне. Я знала, что отец не любит, когда его отрывают от работы, но некое чувство противоречия всегда толкало меня на необдуманные поступки. Какое дело было мне, любимице отца, до негласных правил нашего дома? Даже в раннем детстве я точно знала одно — ради меня отец готов пойти на все.

Помню, как ворвалась в отцовский кабинет, как устроилась у него на руках, с любопытством рассматривая сидящего передо мной человека. Я помню благоговение, охватившее меня, когда встретилась взглядом с холодными, выразительными серыми глазами.

— Ваша дочь? — вежливо спросил он, поднимаясь и натягивая перчатки.

Небрежная грация сквозила в каждом движении, завораживая, восхищая, подавляя...

— Да, младшая, — отозвался отец, поправляя заколку на моих волосах.

Гость отца задумчиво рассматривал меня, словно я была неодушевленным предметом, и на какую-то долю секунду меня это задело, заставило вылезти из уютных отцовских объятий, гордо расправить плечи и с достоинством произнести:

— Нарцисса Блэк, — с вызовом произнесла я, уставившись на него.

Видимо, моя дерзость пришлась ему по душе: в глазах появилась смешинка, и губы изогнулись в легкой улыбке. Он наклонился ко мне и легко потрепал по волосам:

— Очень приятно, мисс Блэк, — просто ответил он и, уже обращаясь к отцу, добавил: — Сигнус, ваша дочь очаровательна.

— Благодарю, Абрахас, — отец встал из-за стола, желая проводить гостя.

А я так и осталась стоять посередине кабинета, узнав, что сероглазый король, покоривший мое детское сердечко, носит звучное имя «Абрахас».

За обедом, когда отец, смеясь, рассказывал присутствующим о моем неожиданном появлении во время переговоров с Малфоем, мне в очередной раз влетело от матери. Она никогда не понимала моего неуемного любопытства и всегда злилась, когда что-то шло в разрез с общепринятыми правилами, а тут случилось такое вопиющее нарушение. Лишив сладкого на неделю и запретив выходить из комнаты, она рассчитывала, что это заставит меня одуматься и больше так не делать. Наверное, хорошо, что мама никогда не интересовалась мной так, как старшими сестрами, ведь знай она меня лучше, сразу бы поняла, — выпади мне еще один шанс вновь повстречать Абрахаса Малфоя, и я, не задумываясь, воспользовалась бы им.

Вот так совершенно буднично в мою жизнь вошел он.



Наша следующая встреча состоялась через шесть лет, когда пришло время совершать покупки к школе.

Мне не верилось, что все по-настоящему до тех пор, пока в моих руках не оказалась волшебная палочка. Лишь взмахнув ею и осыпав всех блестящими нетающими снежинками, я поняла, что детство подошло к концу, и совсем скоро для меня начнется новая, насыщенная событиями жизнь в Хогвартсе. Пусть я и была подготовлена рассказами старших сестер, но все равно в глубине души прочно поселилось волнение — а как же это будет лично для меня.

Абрахас Малфой, подошедший к нам, уже не казался мне таким недосягаемо-высоким, как тогда, но аура незримой силы по-прежнему окружала его плотным коконом. За прошедшие годы его образ стерся в моей памяти, потускнел, стал казаться волшебной сказкой, вычитанной где-то. Но стоило взглянуть в пронзительные серые глаза и я вновь, как в далеком детстве, потерялась в них.

— Мое почтение, миссис Блэк, — он склонился над рукой матери, и я невольно затаила дыхание, представляя себя на ее месте. Каково это, почувствовать прикосновение его губ к своим пальцам? Каково это, оказаться хоть на мгновение ближе к нему?..

— Мисс Блэк, — холодная улыбка, адресованная мне, — вы стали еще более очаровательной, чем в детстве, — и пусть он больше ничего не добавил, отвернувшись к отцу, радостное ликование нахлынуло на меня с ошеломительной скоростью.

Он нашел меня очаровательной! Нет, «более» очаровательной!.. Значит, он запомнил меня, помнил обо мне... Сердце колотилось как сумасшедшее. Переполнявшее счастье заставляло чуть прикусывать нижнюю губу, чтобы не рассмеяться во весь голос. Наверное, именно это и отрезвило. Заставило взять себя в руки и серьезно задуматься.

«Раз он король, то я должна быть достойной моего короля!»

Окинув нас всех на прощание взглядом, мистер Малфой отправился по своим делам. А я все так же продолжала смотреть ему вслед, моля всем сердцем, чтобы он обернулся, и, в то же время, боясь этого больше всего на свете.

Мадам Малкин, собирая меня в школу, наверное, удивлялась, что у юной леди — как она ко мне обращалась — столь прекрасно развито чувство стиля. Она с удовольствием помогала выбирать мантии, советовала или же просто согласно кивала, когда я вносила очередное предложение. Я же выбирала себе одежду так, чтобы не казаться глупой и наивной малолеткой. Я хотела, чтобы во мне все увидели взрослую.

Отец улыбался, оплачивая покупки, но, когда мы вышли за порог гостеприимного ателье, произнес:

— Нарцисса, да твой гардероб нам вышел почти по цене материнских мантий. Решили совсем разорить меня? — ласковая рука противоречила смыслу сказанного. И я только крепко прижалась к отцу, счастливо улыбаясь и сожалея, что не могу объяснить ему одну простую истину — настоящие королевы не могут позволить себе выглядеть плохо.

— Я так тебя люблю, папочка, — прошептала я вместо всего этого и, увидев счастливую улыбку обычно занятого своими делами отца, почувствовала, как в сердце упрочнился фундамент моей уверенности в своих силах.



Первые три года в Хогвартсе для меня пролетели незаметно. Столько нового, неизведанного открывалось передо мной... только протяни руку, и оно станет твоим. Для меня Хогвартс не был той волшебной сказкой, которая очаровывала магглорожденных, для меня он стал просто местом, где я могла узнать что-то новое: необязательно полезное, но точно интересное. С одной стороны, я сожалела, что магия для меня не открывалась постепенно, что все это я уже видела в исполнении других, с другой же, давало мне лишний толчок, чтобы усерднее заниматься и скорее достичь результатов. Я старалась, чтобы отец мной гордился...

Чтобы он тоже мог бы мной гордиться.

Люциуса Малфоя я заметила еще во время распределения. На его светлых волосах играли блики свечей, создавая вокруг головы сверкающий венец. Мне не было видно с места, где я стояла, его лица, но так хотелось надеяться, что оно будет таким же выразительным, как и у его отца.

— Нарцисса Блэк! — громко назвала МакГонагалл мое имя. И я, расправив плечи и гордо вздернув подбородок, пошла вперед. Старинный артефакт на моей голове задумался, словно сомневаясь, но потом громко огласил свой вердикт: — Слизерин!

В момент, когда я сняла Шляпу, чтобы передать профессору МакГонагалл, мне показалось, что в голове скользнула прохладная чужеродная мысль: «Короли не умеют любить».

«Вздор», — подумала я и поспешила избавиться от своевольного артефакта, не слишком аккуратно сунув Шляпу в руки декана Гриффиндора. Меня ждала моя новая семья на следующие семь лет.

Я шла к столу, чувствуя, как замирает сердце, шла и считала тогда шаги до него. «Пять, четыре, три, два, один...» Открыла рот, чтобы спросить, да так и не задала вопроса: повернувшийся ко мне в профиль Малфой-младший совсем не был похож на своего отца. У них вообще не было ничего общего, кроме цвета волос, а глаза... мое самое большое разочарование — они были обычными. В них не было неповторимого сияния глаз Абрахаса, его воли и силы. Они были просто другими, глаза незнакомого, малоинтересного человека. Все длилось меньше секунды, но и этого времени хватило, чтобы я ловко сменила приоритеты и направилась к своим одногруппникам.



Годы меняли каждого из нас, перекраивали на свое усмотрение и заставляли взрослеть. Кто-то становился внушительнее, а кто-то наоборот — делался тусклым и незаметным, словно растворяясь в толпе. Кто-то становился добрее, а кто-то примыкал к другому лагерю, исповедовавшему грубую силу. Время касалось своим крылом нас всех: кого-то больше, кого-то меньше, но прежним не остался никто.

Малфой вытянулся, возмужал, утратил мальчишескую непосредственность, приправленную воспитанием, и стал по-настоящему интересным молодым человеком. Светлые волосы посветлели еще больше, а в глазах отразилась спокойная уверенность в своих силах. Иногда, когда пламя камина неярко освещало общую гостиную, я наблюдала за ним, читающим книгу при свете огня. Пламя бросало на его лицо странные тени, скрадывающие черты и фигуру, делая чуть бесплотным и неосязаемым. В такие моменты я затаивала дыхание и смотрела на него, не в силах отвести глаз, ведь передо мной оживала моя мечта — Абрахас Малфой. Я до боли стискивала пальцы на крепком переплете книги, боясь выдать себя хоть одним неверным движением, крепко сжимала губы, чтобы они, непослушные моей воли, не прошептали любимое имя. Корила себя за несдержанность, за то, что за все прошедшие годы так и не стала достойной его. Но, в то же время, была безумно счастлива, что он приходил ко мне, пусть и вот так, в облике родного сына, но находился рядом, и я чувствовала, как обманувшееся слепой надеждой сердце начинало свой бешеный ритм.



Рождество на своем шестом курсе я захотела впервые провести в школе. Зачем я это тогда сделала? Не знаю, не могу ответить даже сейчас, спустя столько лет. Наверное, мне хотелось посмотреть, как отмечают этот праздник вне Блэк-холла.

Родители были удивлены, если не сказать больше. Мать гневно высказалась в полученном мною письме и обо мне, и о моей глупой затее; папа же был настроен гораздо более дружелюбно и просто посоветовал получить удовольствие от праздника, не забыв рассказать ему наиболее запомнившиеся моменты. Когда я читала строки, написанные его рукой, мои губы не переставали улыбаться — как же я рада, что у меня такой понимающий отец.

Это Рождество было особенным еще и потому, что оно стало бы первым в череде праздников, которые мы проводили без Меды. Сердце вновь больно сжалось. С момента побега Андромеды пошло уже почти полгода, а я до сих пор не могла поверить, что моей разумной и рассудительной сестры больше нет рядом. Возможно, это и было главной причиной, почему я не хотела ехать домой на Рождество. Сидеть за праздничным столом и смотреть на пустое место Меды... невыносимо! И пусть голос рассудка твердил, что у меня не может быть сестры-предательницы, я все равно не могла заставить себя сжечь единственно письмо Андромеды Тонкс... моей сестры.

Дни до Рождества пролетели разноцветной чередой. Покупки в Хогсмиде подарков для родных и знакомых, счастливый смех школьников и их раскрасневшиеся щеки, морозный ветер, распушивший волосы... Все это казалось настолько удивительным, заставляло смотреть на мир широко раскрытыми глазами, радостно улыбаться, словно эти дни были лучшими за все мои шестнадцать лет.

Но такой живой я могла себе позволить быть только там, где никто не мог меня увидеть. Стоило переступить порог Хогвартса, как на лицо возвращалось привычное выражение холодной невозмутимости и отрешенности. Я была Нарциссой Блэк и не могла позволить себе выглядеть легкомысленной.

Холод подземелий Слизерина вымораживал из души остатки тепла. Наверное, поэтому нас считали замерзшими ледышками, неспособными на прямое проявление своих чувств. В чем-то это была наша защитная реакция, наша маска, которую мы носили с достоинством...

Со всего факультета в тот год осталось всего пять человек, включая и меня. Рассредоточившись по гостиной, каждый из них занимался своими делами. В углу, в самом дальнем кресле, расположился тихий и незаметный первокурсник-полукровка — Северус Снейп. Он был, наверное, самым несчастным и одиноким человеком из всех, кого я видела в своей жизни. Иногда, от нечего делать, я наблюдала за ним и всегда подмечала, как загораются светом его глаза, стоило ему увидеть маленькую грязнокровку с Гриффиндора. Я никогда не была одержима идеями чистокровности, как моя старшая сестра Беллатрикс, но привитое с детства легкое чувство брезгливости не давало рассмотреть в Лили Эванс то, что видел Снейп.

Краем глаза я отметила блеск светлых волос в кресле у камина. Люциус Малфой по непонятным для меня причинам тоже остался в этом году в Хогвартсе, а ведь обычно предпочитал проводить его во Франции, за редким исключением, когда двери Малфой-мэнора отворялись перед высшим светом магической аристократии Англии, и отец настаивал на его присутствии. «Слухами земля полнится», — это выражение известно всем, а слухи о балах в особняке Малфоев обрастали фантастическими подробностями, от которых сладко замирало сердце... Я с благоговением ожидала следующего Рождества, когда смогу впервые присутствовать на балу под роскошными сводами Малфой-мэнора. Первый бал, где я смогу свободно увидеть моего сероглазого короля, где смогу с ним заговорить...

Тогда я не смела мечтать о большем, но душа просила совсем иного. Она хотела быть рядом с ним всегда и везде. Абрахас... он стал моей навязчивой идеей, стимулом, толкающим вперед, заставляющим меняться и быстрее взрослеть. Он cтал моей самой сладкой мечтой...

Предпраздничный день я провела за упаковкой подарков. То, за чем раньше следили наши домовики, теперь приходилось контролировать самой. К ужину я оказалась выжата как лимон. Кто бы мог подумать, что многочисленная родня — это отнюдь не так прекрасно, как многим казалось.

В преддверии праздника Большой зал был украшен сугробами волшебного снега. Снег падал с зачарованного потолка, оседая на волосах серебряной вуалью, скапливался на отполированных сотнями ладоней факультетских столах, звонко поскрипывал под неспешными шагами школьников. Было красиво, но не той помпезной красотой, которую так любила тетя Вальбурга, а красотой домашней, уютной... теплой. Запрокинув голову, я сидела на скамье и едва заметно улыбалась, когда теплые снежинки щекотали щеки и с тихим шорохом падали на пол. Наверное, то, что я тогда ощущала, было по-своему счастьем. Тихим, незаметным и потому совсем эфемерным. Мне не хотелось открывать глаза и сталкиваться взглядами с кем-то из присутствовавших в зале, хотелось остаться с этим неожиданным чудом, поселившимся внутри. Я настолько отрешилась от происходящего, что в чувство меня привел холодный голос Малфоя:

— Блэк, тебе почта, — и правда, передо мной сидела нахохлившаяся пепельная сова.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять — письмо из дома. Отвязав свиток, я отпустила несчастную птицу греться в совятню, а сама сломала сургучную печать. Пергамент с тихим шорохом раскрылся, и тонким почерком матери был положен конец моей самовольной выходке. В восемь за мной должна была приехать карета.

Тогда я только вздохнула, понимая, что всему свое время, а мое время быть счастливой еще просто не настало. Я посмотрела на гомонящих школьников, бесстрастно отмечая блеск их глаз от предвкушения праздника. Перевела взгляд на свой стол — Малфой, нахмурившись, тоже читал полученное письмо. Видимо, не только мне пришли неожиданные вести. Отодвинула полную тарелку и направилась к профессору Слагхорну, далеко не сразу услышав неспешные шаги у себя за спиной.

— Профессор, родители вызывают нас домой, — не дав мне раскрыть рта, произнес Малфой. — В восемь за нами прибудет карета.

Я не подала виду, что сказанное Малфоем для меня в новинку, и согласна кивнула, подтверждая его слова. Слагхорн отложил вилку и, покрутив в пальцах краешек своих пышных усов, медленно произнес:

— Очень жаль, что вы не встретите Рождество в Хогвартсе. Обстоятельства, да-да, они вечно вмешиваются в наши планы, — покивал головой, и закончил: — Я желаю вам удачно отдохнуть и жду вас после каникул.

Мы кивнули и направились к выходу из зала. Я — собирать вещи, Малфой — ну, наверное, тоже, или что он там еще мог делать.

Дорога из Хогвартса мне не запомнилась совершенно. Малфой, прислонившись к окну, дремал, я же закуталась в мантию и просто наблюдала за мелькающим пейзажем. Украдкой я бросала на Люциуса взгляды, пытаясь сравнивать с Абрахасом, но вскоре бросила это бесполезное занятие. Да, они похожи, но в то же время были совершенно разными.

— Долго ты еще будешь меня изучать? — я вздрогнула, услышав скучающий голос. И пусть ситуация была совершенно иной, она тем не менее напомнила мне о давнем происшествии в отцовском кабинете, когда я вот точно так рассматривала его отца.

— Откуда ты знал, что мы должны отправиться вместе? — задала я первый пришедший в голову вопрос, надеясь, что мой голос звучит так же отстраненно, как и у него.

— Отец написал, — зевнул Малфой.

Всего два слова «отец написал» всколыхнули в моей душе бурю. Что бы это могло значить? Мне хотелось более подробно выяснить все, но карета уже завернула на подъездную аллею и затормозила у крыльца Блэк-холла.

— Скоро увидимся, — неопределенно произнес он, откидываясь на спинку сидения.

— Прощай, — отозвалась я, удивленная его словами, и карета тронулась дальше в путь.



Стоило мне тогда переступить порог родного дома, как я сразу же поняла — произошло что-то очень важное. Наш главный домовик Вилси в парадной ливрее приветствовал меня прямо на пороге.

— Мисс Нарцисса, — поклонился он, — вам следует немедленно пройти в кабинет хозяина Сигнуса.

Подавив рвущееся беспокойство, я неторопливо направилась по знакомому с детства коридору к кабинету отца. На мгновение я замешкалась у резных дверей, распахнутых услужливым домовиком, но, сделав глубокий вдох и подавив эмоции, ступила в помещение.

В камине ярко горел огонь, отчего мои руки, замерзшие в дороге, сразу же согрелись. Из кресла, стоящего вплотную к камину, поднялась рослая фигура отца.

— Добрый вечер, Нарцисса, — приблизившись, он поцеловал меня в лоб.

— Добрый вечер, отец. Ты хотел меня видеть?

— На самом деле, вас хотел видеть я, мисс Блэк, — из второго кресла, на которое я поначалу даже не обратила внимания, поднялся он. Мое сердце замерло, а потом с оглушительным грохотом заколотилось в груди.

— Мисс Блэк... Нарцисса, — вкрадчиво проговорил Абрахас, приближаясь и целуя мои пальцы. — Я ведь могу вас так называть? — пленительные серые глаза заглянули мне прямо в душу.

Мог ли он? Да я была готова душу продать, чтобы слышать из его уст мое имя! «Нарцисса...» Я кивнула, ведь голос совершенно мне не повиновался.

— Сигнус, позволите?

Я перевела недоуменный взгляд на отца, но тот ободряюще улыбнулся и взял мои вмиг похолодевшие пальцы в свои широкие и теплые ладони.

— Нарцисса, — начал Малфой, — я был бы очень рад, если бы вы вошли в нашу семью.

Его слова прозвучали в оглушительной тишине, не было слышно даже треска прогорающих поленьев в камине. Или это я утратила способность слышать? Лихорадочные мысли кружились в голове. «Войти в семью? Это значит... — я не смела верить своему счастью, — значит, он хочет...» — счастье затапливало сознание, раскрашивая все невероятными цветами. Сердце рвалось к нему, замершему передо мной, я хотела обнять его и никогда не отпускать.

— Согласны ли вы, — говорил он, а я была готова кричать от переполняющего счастья: мои мечты сбывались! Великий Мерлин, спасибо тебе за все! — выйти замуж за моего сына?..

«Сына...»

Что-то замерло в моей груди, звонко надломившись. Тихий скрежет разбегающихся трещин вспарывал сознание, выворачивая его наизнанку и коверкая безжалостными руками. Губы раздвинула заученная за столько лет вежливая улыбка, а душа уже начинала покрываться морозной корочкой пока еще тонкого льда.

— Для меня большая честь стать частью вашей семьи, — прозвучал в комнате мой лишенный эмоций голос.

— Я очень рад, Нарцисса, — улыбнулся он в ответ. — Вы полностью оправдали мои ожидания. Я не смог бы найти партии более достойной моего сына, чем вы.

Я продолжала улыбаться, а внутри молила отца не отпускать моей руки, ведь лишившись его поддержки, просто бы упала прямо здесь, у его ног. Мой сероглазый король говорил еще что-то несомненно важное, но пропускаемое мною мимо ушей. Его глаза цепко изучали меня, но все время натыкались на маску равнодушия, освоенную мною самой первой. Пальцы, невидимые в складках мантии, судорожно сминали край черного платья, а затаившаяся истерика выпускала первые коготки, пробуя стену моего псевдо-спокойствия на прочность.

— Я жду вас с семьей на завтрашнем балу, — говорил Малфой, и мне вдруг стало смешно: я так мечтала туда попасть, а вот теперь, когда это должно было случиться на самом деле, не чувствовала совершенно ничего. — На балу объявим о вашей помолвке, Нарцисса.

— Это будет просто замечательно, — произнесла я то, что от меня ожидали.

Абрахас удовлетворенно кивнул и поднял с кресла, в котором сидел до моего прихода, свою мантию. Он мягко потрепал меня по щеке:

— Вы будете самой красивой невестой в мире, Нарцисса. Ваша красота уже ослепительна, — я невольно задержала дыхание, смотря ему в глаза, — а со временем вам и вовсе не будет равных. Вы будете пленять мужчин одним лишь взглядом. Никто не сможет устоять перед вами.

«Но ведь вы устояли...» — скользнула грустная мысль.

— Вы вырастили замечательную дочь, Сигнус. Я рад, что именно она будет моей невесткой. Жду вас завтра на балу, — он поклонился и исчез в зеленых сполохах камина, оставив после себя горьковатый аромат туалетной воды и властное «Малфой-мэнор».

Пламя в камине погасло, и я рухнула на пол.

— Цисси? — в голосе отца было слышно беспокойство, но все его последующие слова проскальзывали мимо сознания, совершенно не затрагивая. Теплые руки подхватили, усаживая в кресло, но все это было словно не со мной.

Я сидела и бездумно смотрела на мерцающее пламя камина, где скрылся он. Разум застыл в каком-то странном оцепенении. Я не могла себе позволить окончательно признать тщетность всех моих надежд, словно если я просто забуду об этом разговоре, время повернется вспять и все вновь станет на свои места... Но минуты шли дальше, голос отца встревоженно разносился по комнате, а чувство потери пронизывало ледяными иглами отчаяния.

— Не хочу... не хочу... не хочу... — твердили беззвучно мои губы. — Отец, я не хочу!!!

По щекам покатились так долго сдерживаемые слезы, а я, повинуясь сиюминутному порыву, бросилась к ногам отца. Я изо всех сил цеплялась за его мантию и бормотала, как молитву, всего два слова «не хочу», они повторялись вновь и вновь, то утихая, то перерастая в душившие меня рыдания. Я не видела, когда дверь отцовского кабинета распахнулась, и на пороге появилась мать, и только тогда обжигающая, унизительно-хлесткая пощечина оборвала истерику.

— Ты должна!

И снова всего два слова сказали мне все. Два слова, ослушаться которых я не имела права. Два слова, поставивших крест на мечтах. Два слова... ненавистных слова. «Ты должна!»

— Мама, — шептала я воспаленными губами, всматриваясь в холодные зеленые глаза матери в поисках мизерного шанса на свое спасение. — Мамочка... я... — слезы замерзали внутри, не желая больше приносить облегчение.

— Нарцисса, ты забыла, кто ты, — жестко отрезал самый родной для меня человек, — ты не имеешь права хотеть или не хотеть. Ты — Блэк, а Блэки никогда не позволяют другим видеть свою слабость.

Голос матери впивался в мою душу, раня и выжигая чувства. Она говорила еще много чего, о чести Рода, о собственном достоинстве, о том, что мы все смиряемся перед судьбой. И когда я подняла несчастные глаза на отца, то не увидела там сочувствия, словно и не было стольких лет взаимопонимания, словно человек, стоявший тогда передо мной, был мне совершенно чужим и незнакомым.

— Дурочка, — чуть иронично проговорила мать, — это же надо, отказываться от наследника Малфоев. Я никогда не понимала тебе, Нарцисса, никогда.

— Тебе просто не было до меня дела, — ровно ответила я, с трудом поднимаясь на ноги. — Тебе просто было на меня наплевать. Как было наплевать на Андромеду...

Звонкий хлопок разнесся по комнате, но я даже не пошевелилась, хотя на щеке огненным цветком расцвела очередная пощечина. Отрешенный разум отметил, что еще одного такого удара мне без последствий для внешности не перенести.

— Никогда, — шипела мать, тыча мне пальцем в грудь, — никогда — слышишь? — никогда не упоминай при мне ее имя! — глаза пылали безумием. — Я не хочу слышать о том, что у меня была дочь.

Я усмехнулась краешком опухших губ и процедила в ответ:

— Но ведь она была, мама.

— Замолчи! — сорвалась на крик безобразная в своей ярости Друэлла Блэк. — Вон! Вон отсюда...

Отец, до этого молчавший, решил вмешаться в набирающий обороты скандал.

— Цисси, иди в свою комнату и постарайся что-нибудь сделать с лицом, — он рукой коснулся моих губ, и я ощутила тупую, чуть тянущую боль.

— Как скажешь... как скажешь, папа.

Путь до двери казался бесконечным, я шла, но двери не становились ближе, и я даже не сразу осознала, что это просто слезы застилали мне глаза.

Той ночью, в тишине роскошной спальни, Нарцисса Блэк прощалась с детством.



Я сидела у разожженного камина и молча жгла рисунки, где сероглазый король держал за руку маленькую девочку. Чем свежее были наброски, тем более тщательнее прорисовывала я детали. Калейдоскоп из серых глаз и светлых волос создавал передо мной фантасмагорическую картину. Последним упал недавно нарисованный рисунок, законченный мною до начала этих каникул.

Пергамент сворачивался и темнел, и рассыпался в пепел: невесомый серый прах, от которого завтра не останется даже воспоминаний, ведь усердные домовики все уберут, пока я буду спать. Повинуясь странному иррациональному чувству, я выхватила обгоревший пергамент из объятий жаркого пламени, бессильно уронив обожженные руки. Тупо смотрела, как на тонких пальцах появляются безобразные волдыри и совершенно не чувствовала боли, а на коленях, пачкая пеплом черное платье, лежал полуистлевший пергамент, на котором только чудом можно было различить пронзительные серые глаза и гриву светлых, почти белых волос.

— Эссли? — негромко позвала я, и мгновение спустя передо мной появилась эльфийка. Ее личико сморщилось, когда взгляд упал на мои неподвижно лежащие руки. — Сделай с этим что-нибудь.

Жалобный взгляд на меня, и она исчезла с тихим хлопком. Тогда я впала в какое-то странное состояние между сном и явью: помнила, как мягкие ручки Эссли втирали мне в кожу прохладную мазь, помню, как она же уложила меня в кровать, прикоснувшись каким-то отваром к распухшим губам, а потом следующее, что я помню, — солнце, заливающее светом спальню.

На землю пришло Рождество. Праздник, который в этом году я планировала провести вдали от дома. Видимо, не судьба...



Требовательный стук в дверь лишил тогда иллюзии уединения. Дверь распахнулась, впуская мать.

— Проснулась? Вот и отлично, — сразу же заговорила она, едва войдя в комнату. Следом за ней в комнаты вплыл и предмет, укрытый тканью. Проследив за моим взглядом, она небрежно взмахнула рукой: — Твой наряд доставили вчера поздно ночью, так что будь достойна потраченных на него усилий.

Ловкое движение палочки — и с него слетело невесомое покрывало. Глаза мои невольно распахнулись, а рот приоткрылся. Подобное чудо мне было даже сложно представить, но... сердце не дрогнуло и не зашлось в безумном ритме счастья. Оно все так же продолжало ровно и безучастно биться, хотя еще два дня назад я от одной только мысли, что предстану перед ним в подобном наряде, с радостным визгом носилась бы по комнате. Как же быстро все может измениться. Вот так, в одночасье...

— Ты не рада? — губы матери сжались в тонкую линию. — Очень жаль, но тебе придется его надеть, Нарцисса.

Невольно усмехнулась. Ах, как это, наверное, грозно звучит — «ты должна»... Конечно же, должна.

— Мне нравится.

Два слова, и мать, удостоверившись, что я все поняла, покинула мою комнату. Ни «доброго утра», ни «с Рождеством, дорогая», ничего... А перед камином уже высились сложенные горкой подарки, и что-то сжималось в груди при мысли, что в одном из них я могу найти подарок от моего короля... для будущей невестки.

Но слез больше не было, они ушли вслед за мечтами и темной ночью, чтобы никогда больше не появляться в моей жизни. Если мечта обратилась седым пеплом, то и слезы лить тоже больше не о чем, верно?

Так я думала тогда, протягивая руку к строгой коробке, упакованной в серо-синюю бумагу. Думала, пока открывала ее... И слезы капали на ожерелье поверх небольшой записки, написанной изящным почерком, заставляя аккуратные буквы расплываться и терять свою четкость.

«Дорогая Нарцисса, поздравляю Вас с наступившим Рождеством. Надеюсь, Вы наденете этот скромный дар на сегодняшний вечер. Искренне Ваш, А.М.»

Дрожащие пальцы не смогли с первого раза вытянуть записку из коробки, не смогли и удержать. И она, раненной птицей, упала около меня на пол.

— Не будет больше слез, слышишь меня? — исступленно шептала я, прижимая дрожащие пальцы к губам. — Ты не будешь больше плакать! Ты — Нарцисса Блэк, слезы тебе не к лицу.

Я шептала и шептала и, слушая свой голос, успокаивалась, оцепенение, ставшее спасением, вновь накатывало на меня, превращая в бездушную куклу.

Заглянувшая на минуту Белла только скользнула взглядом по моим покрасневшим глазам, но ничего не сказала. Просто присела рядом на кровать и крепко обняла, притягивая к себе. Ее сердце ровно билось, и, слушая его, я чувствовала, как мое тоже успокаивалось, теряло свой бешенный ритм и просто затихало, словно укрываясь непроницаемым коконом.

— У счастливой дебютантки не может быть покрасневших глаз, Цисси, — тихо шепнула она на ухо. — Ты должна сегодня быть самой счастливой. Ради него.

Теплые пальцы развернули меня, и старшая сестра уверенными взмахами волшебной палочки принялась наводить красоту. И когда подвела меня к зеркалу, в холодной красавице, отражающейся в темном зазеркалье, я узнала себя прежнюю, ту, что всегда возникала, стоило на горизонте появиться ему.



Бал открывали такие же юные и прекрасные наследницы чистокровных семейств. Одетые в белые шелка и сияющие обворожительными улыбками, они весело кружились под звуки вальса, восхищенно ахали, когда по мановению изящной руки мистера Малфоя в бальный зал влетели сотни маленьких золотокрылых фей, принявшихся кружиться под высокими сводами; изумленно вздыхали, когда учтивый кавалер приглашал кого-нибудь из них на танец, и непременно мечтали о том, что наступит время, и в этом великолепнейшем мэноре появится новая хозяйка, которой непременно будет кто-нибудь из них.

Я же молча стояла около приоткрытых дверей, ведущих не террасу, и мечтала о том, чтобы никогда в жизни не появляться в этом зале. Не сейчас и не при таких обстоятельствах. Горькая улыбка скользила по губам, когда я отпивала очередной глоток шампанского, надеясь, что в голове появится приятная легкость, и я смогу отрешиться от происходящего, но... разум был по-прежнему чист, а желанное опьянение никак не хотело наступать.

— Мне кажется, что моей невесте не стоит пить столько, — негромкий голос прямо над ухом заставил вздрогнуть и чуть пролить шампанское на кружево перчатки.

— А я так не думаю, — не оборачиваясь, отозвалась я, делая внушительный глоток. Но то ли пузырьки попали в нос, то ли этот глоток и правда был лишним, в голове вдруг что-то смешалось и кружащиеся в танце люди завертелись перед глазами.

Из вмиг похолодевших пальцев Люциус аккуратно вытянул бокал, чтобы тут же передать подскочившему домовику. Теплая рука решительно обняла меня за талию и увлекла на открытую террасу.

— Я не хочу... — слабо запротестовала я, пытаясь вырваться из его рук, но не тут-то было. Пальцы Люциуса, до этого легко лежащие на моей талии, вдруг сжались с неимоверной силой, причиняя боль и лишая возможности двигаться.

— Дорогая моя Нарцисса, — нежно проговорил он, улыбаясь проходящей мимо нас паре, спешившей укрыться в тепле дома, — на публике ты никогда не позволишь себе ослушаться меня. Слышишь? Я не позволю тебе опозорить меня, — выделил он интонацией.

Я непонимающе смотрела на него и не могла узнать. Куда делся тот Люциус, которого я знала на протяжении последних шести лет, с кем делила одну гостиную и факультет? Сейчас его глаза горели яростным серым огнем, подавляя любое желание ослушаться и показать свой характер. Да и не было у меня, как выяснилось, никакого права на свое мнение.

Совсем скоро я стану просто игрушкой, красивой игрушкой красивого мужчины, которой будут гордиться, восхищаться и исполнять любое желание, но... только на публике. Дома же... дома же все будет иначе...

Именно это я прочитала тогда в глазах Люциуса, стоя на продуваемой всеми ветрами террасе Малфой-мэнора, моего будущего дома.

— Ты вся дрожишь, — теплые руки поднесли мои озябшие ладони к губам, и облачко горячего воздуха согрело побледневшую на морозе кожу. Стоявший передо мною Малфой-младший открывался сейчас совсем с другой стороны. Уверенные движения, когда он скидывал мантию, нежные руки, когда запахивал ее, хранящую тепло чужого тела, на мне... и почти невесомый поцелуй, слегка обжегший губы.

Все это тоже был он, Люциус Абрахас Малфой, мой будущий муж.



Церемонию обручения я запомнила очень плохо. И пусть довольная Белла порывалась отдать мне свои воспоминания этого «восхитительного момента», я не желала ничего вспоминать, ведь тогда то, что было мне гораздо дороже помпезности происходящего, оказалось бы зыбким и нереальным, стерлось бы и исчезло, словно ничего никогда и не существовало. Я так не хотела.

Не хотела забывать одобрительного взгляда Абрахаса, когда отец вкладывал мои замерзшие руки в теплую ладонь Люциуса. Ни его улыбки, когда он, наклонившись, поздравлял меня с верным выбором. Ни его взгляда и привидевшегося мне собственнического огонька. Особенно я не хотела забывать его глаз: волнующих, насмешливых, без которых мне становилось так трудно дышать.

А потом был танец, и Малфой уверенно вел меня по огромному бальному залу. В вышине сверкали огоньками люстры, дробясь радужными бликами в украшениях гостей. Я же смотрела куда угодно, но только не на своего будущего мужа, поэтому, когда его рука чуть сильнее сжала мои пальцы, вырывая из отрешенности, перевела на него отсутствующий взгляд.

— Ты меня совсем не слушаешь, Нарцисса, — холодно проговорил он, улыбаясь проплывающей мимо чете Булстроудов.

— Ты что-то сказал важное? — неосторожно отозвалась я, отчего хватка у меня на руке стала еще сильнее, причиняя боль.

— Не стоит меня недооценивать, дорогая, — промурлыкал он, наклоняясь ко мне, словно собирался шепнуть какую-нибудь милую глупость.

Вбитые правила приличия требовали ответного шага, и я мило улыбнулась, смотря прямо в его глаза.

Тонкая корка льда, которая впервые появилась вчера, с огромной скоростью отвоевывала себе место в душе. Взрывной темперамент Блэков замирал, скрадываясь и прячась. Наверное, даже случись сейчас что-то, что заставило бы меня раньше взбеситься, я бы просто пожала плечами и пошла дальше своей дорогой.

— Так как, Нарцисса? — вопросительно спросил он. — Ты тоже считаешь, что нам лучше быть друзьями?

Я кивнула, отводя глаза. Могла ли я сказать, что не желаю не то, что быть ему другом, я совсем не хочу его знать? Наверное, это совсем не то признание, которое можно было бы сделать тому, кто через полтора года станет твоим мужем.

Мучительный вальс закончился, Люциус отвел меня к родителям и ушел, сославшись на дела. Я тихо хмыкнула, конечно же, у него дела, а мне стой здесь и принимай поздравления, не забывая удерживать приветливую улыбку, и молиться, чтобы слишком уж зоркие не смогли разглядеть в моих глазах стынущее отчаяние.

— Веди себя прилично, — прошипела мама, улыбаясь очередной своей «подруге». — Ах, Люсиль, какой чудный гарнитур, — щебетала она, сияя улыбкой.

И так один за одним, они все подходили и подходили, пока ноги не отказались меня держать и не подогнулись. Твердая рука, придержавшая за локоть, принадлежала ему.

— Нарцисса, — раздался чарующий голос у самого уха, — вы, наверное, устали. Пойдемте, я провожу до гостиной, где вы сможете отдохнуть.

Я не могла выдавить и слова, просто стояла рядом, наслаждалась теплом его руки, бережно обнимающей меня за плечи.

— Друэлла, Сигнус, я провожу Нарциссу отдохнуть, развлекайтесь, — вежливые интонации, а за ними скрыто легкое, почти неуловимое презрение. Интересно, а родители смогли понять всю недосказанность этой фразы?

— Я бы хотел извиниться за поведение сына, — продолжил он, как ни в чем не бывало, легко лавируя среди приглашенных. — Он еще мальчишка и иногда не совсем верно понимает, как себя надо вести с дамами.

— Ничего страшного, — пробормотала я, с тоской оглядываясь на кружащиеся в танце пары. Интересно, каково это, — танцевать в его объятиях? Абрахас перехватил мой взгляд, устремленный на середину зала, и с усмешкой спросил:

— Вам нравится танцевать, Нарцисса?

— Очень, — не задумываясь, отозвалась я, взирая на него и теряясь в его улыбке. Безумное сердце пустилось вскачь, когда теплые руки сомкнулись на ладони, и дыхание опалило незащищенную перчаткой кожу руки.

— Разрешите пригласить вас на танец, мисс Блэк, — церемонно поклонился он. — Надеюсь, танец со мной доставит вам больше удовольствия, чем с моим сыном.

Танец с ним был ожившей сказкой, тем, о чем я мечтала с самого детства. Его рука на моей талии, теплое дыхание у виска и легкие, грациозные движения. Казалось, я даже не касалась ногами паркета, совершенно невероятное чувство, словно рядом с тобой не человек из плоти и крови, а нереальное, идеальное создание. Я мечтательно прикрыла глаза: пусть бы этот миг не заканчивался никогда. Но вот отзвучали последние аккорды, и танец завершился.

— Это было прекрасно, Нарцисса, благодарю, — он прикоснулся губами к тыльной стороне ладони, и положил мою руку себе на сгиб локтя. — Теперь вам уж точно потребуется отдых.

— Д-да, наверное, — пробормотала я, стараясь унять дрожь в пальцах.

— Бал уже скоро закончится и гости разъедутся. Если хотите, вы можете с родителями остаться на ночь в Малфой-мэноре.

Провести ночь под одной крышей с ним? Да я душу раньше была готова продать за одну только возможность просто оказаться рядом с ним. Наверное, моя душа стоит очень дорого, раз в этот вечер мои желания решили исполниться.

Но где-то глубоко внутри меня, еще не скрытая толщей льда, рыдала другая Нарцисса, та, что верила только в хорошее и в сказки со счастливым концом. Она молила не оставаться на ночь, не ранить себя еще больше и бежать, бежать как можно дальше отсюда, от этого места и человека.

— Благодарю, мистер Малфой, но я вынуждена отказаться от вашего предложения.

Серые глаза взглянули на меня с интересом.

— Возможно, вы правы, — согласился он. — Совсем скоро у вас появится законный повод находиться здесь постоянно. Я рад, очень рад, что все так удачно складывается.

Удивление скользнуло при этой фразе, но тут же улеглось под накатившей усталостью — сказывалась почти бессонная ночь, полная слез, и мучительные поздравления гостей. А ведь это была еще далеко не свадьба. От этой мысли я внутренне содрогнулась, представив себе предстоящий кошмар.

— Вам не холодно? — тут же заботливо спросил Абрахас, усаживая меня в кресло поближе к разожженному камину. — Может, приказать домовикам подкинуть дров?

— Нет, благодарю.

— Позвольте поухаживать за вами, Нарцисса.

В его руках непонятно откуда материализовался теплый плед, в который я и была заботливо укутана. Поймав мой удивленный взгляд, Малфой усмехнулся:

— Я хочу здоровых внуков.

Сказал, как отрезал. Я стремительно покраснела, а потом румянец схлынул, оставив звенящую пустоту в голове.

Внуки... Вот так, Нарцисса, ему просто нужно продолжение рода.



Оставшееся время пролетело незаметно. Прошло лето, наступила осень, пролетела снежная зима, засыпавшая Англию рекордным количеством снега, и воцарилась весна. А с ней пришли экзамены, выпускной, и миг, когда я в последний раз смотрела на величественный замок.

«Прощай, Хогвартс», — подумала в последний раз, окидывая взглядом стремящиеся в небесную синь башни, старинные стены, помнящие прикосновение рук Основателей, и виднеющуюся вдалеке кромку Запретного леса.

Больше мне никогда не переступить его порог наивной Нарциссой Блэк, любящей розы и солнце, способной ночи напролет просидеть над понравившейся книгой. Больше уже никогда не будет меня сегодняшней...

— Нарцисса, рад тебя видеть, — холодный голос, в котором не разобрать и намека на теплоту. Люциус. Одно лишь имя навевает тоску.

— Я тоже рада, — ровно отозвалась я, протянув руку для поцелуя. — Как у тебя дела?

Вокруг носились вчерашние школьники, готовые нырнуть с головой во взрослую жизнь, полную чудес и открытий, оттого, наверное, я еще острее почувствовала всю неправильность, нелепость сложившейся ситуации... не об этом я мечтала ночами, вглядываясь в нарисованные моей же рукою серые глаза, не об этом мечтала.

Моей мечтой был он.

Отшумела свадьба, разъехались гости. Некоторые уезжали с разбитым сердцем, как Фесса Яксли, так и не оставившая надежды выйти замуж за Люциуса. Во время обряда я не раз ловила ее ненавидящий взгляд. Наверное, очень нелегко было смириться и признать, что Люциус Малфой для нее навсегда потерян. Ха, если бы тогда кто-нибудь предложил мне поменяться с ней местами — я бы не раздумывая отдала той счастливице платье, над которым мать потрясенно ахала не менее часа, и это она бы стояла под увитой розами аркой и приносила нерушимую клятву перед лицом Магии, это ее бы целовали теплые губы мужа. Но нет, теряя сознание от удушающего запаха роз, рядом с Малфоем стояла я, и это мне потом пришлось выслушивать бесконечные поздравления и восхваления, принимать подарки и играть роль счастливой жены. И я справилась. Об этом свидетельствовал счастливый взгляд матери, гордый — отца, и одобрительный — его.

Когда вечером я бессильно лежала на кровати, дожидаясь мужа, мне казалось, что белая полоса моей жизни плавно подошла к концу. Впереди ждало путешествие, теплое море и восхитительный Париж, в котором мне довелось побывать лишь однажды, во время поездки к нашим дальним родственникам. Но даже в тот единственный раз, что была в этом волшебном городе, я влюбилась в узкие улочки и восхитительный аромат свежей выпечки по утрам, в возможность ранних утренних прогулок с кузиной Касси, в необъятное летнее небо и в розы, увивающие старинные стены поместья Монкур. Я влюбилась в то чувство свободы, которое будил во мне их аромат. Насколько были не похожи наши семьи — холодные Блэки и теплые, солнечные, полные жизнерадостности представители семейства де Монкур. Рядом с ними мне хотелось дышать и жить, они не давили на меня, не напоминали постоянно о долге, о чести Рода, о моих обязанностях. Просто интересовались моим мнением, мной, тем, что я люблю. Старались наполнить каждый день радостью, чтобы, уехав в негостеприимную Англию, я в душе унесла тепло Франции.

Горькая слеза скользнула из-под зажмуренных век, прочертила дорожку и затерялась в волосах. Пальцы сжались на шелковом покрывале, сминая ткань, а сердце разрывалось от боли. Именно сегодня, этой ночью моя мечта окончательно умрет, исчезнет навсегда. «Чем тогда ты будешь жить, Нарцисса... Малфой?» — фамилия далась с трудом, непривычное имя не хотело укладываться в привычную схему, терзало мысли, рвало спокойствие в клочья.

— Не могу, — сорвалось с моих губ, и я в панике вскочила с кровати. Пальцы с силой сдавили виски, запутались в волосах, и я со злостью дернула удерживающую прическу диадему, освобожденные пряди водопадом упали на обнаженные плечи.

В какой-то момент стало все равно: придет или не придет Люциус, накатила апатия, а ледяная корка, укрывающая эмоции, стала еще на пару сантиметров толще. И когда дверь тихо отворилась — я даже не вздрогнула. Обернулась, смерив мужа взглядом, и с бесшабашной уверенностью, что хуже уже точно быть не может, шагнула ему навстречу.



Утром, проснувшись в одиночестве, я нашла аккуратную записку: «Собери вещи. Порт-ключ будет активирован к половине пятого». Саркастичная улыбка искривила губы: «От чего ты бежишь, Люциус? Неужели станешь все время общаться со мной при помощи бездушных клочков бумаги?»

Короткий приказ — и угодливая эльфийка, кланяясь, принялась носиться по комнате, укладывая вещи в чемодан. Платья, мантии в цвет, шляпки и накидки — все это аккуратно складывалось сухонькими руками Эссли. Я же сидела на широком подоконнике и бездумно смотрела в окно, на расстилающийся до самого горизонта сад.

— Все сложено, хозяйка, — с поклоном сообщила Эссли, вырывая меня из мыслей.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарила, не отводя глаз от пейзажа. — Люциус в поместье?

— Нет, хозяин отбыл рано утром.

Я чуть наклонила голову, опираясь затылком на холодный камень стен.

— Он что-то просил мне передать?

— Сказал, чтобы все было готово к его возвращению.

Я кивнула своим мыслям и встала, провела рукой по раскиданным подушкам, устилающим подоконник, и тихо спросила:

— А Абрахас Малфой здесь?

Эссли только отрицательно качнула головой.

— Можешь быть свободной.

Она с хлопком исчезла, а я отправилась бродить по обширным помещениям моего дома.

Всем известно, что поместье Малфоев огромно, но лишь миновав череду безликих, со вкусом обставленных гостиных, я поняла, чего не хватало этому дому, — тепла. Здесь было в избытке позолоты и лепнины, громоздких, вычурных кресел и аскетически обставленных кабинетов. Я касалась пальцами гладкого дерева, холодных мраморных стен и шла дальше, стараясь найти тот уголок, который смогу назвать своим.

Пробили часы в далекой гостиной, и звон боя прокатился по поместью, отмеряя прожитый час. Распахнув высокие двери, я вышла в просторный сад. Выстриженные фигурные кусты, ровные газоны и посыпанные гравием дорожки. Слушая тихий шорох гравия под ногами, я не заметила, как добралась до уединенной беседки, окруженной кустами цветущих роз. На душе стало спокойнее, мятущиеся мысли улеглись, и на губах появилась первая за долгое время улыбка: кажется, я все же смогла найти в этом доме свое место. Запрокинув голову и вглядываясь в небесную синь, я думала о том, что, возможно, еще буду счастливой.

А потом вернулся Люциус, хмурый и встревоженный, полный неясного, смутного беспокойства. Ровный голос, и как итог — наше путешествие по Европе закончилось, так и не начавшись. Лорд не собирался брать в расчет личную жизнь своих последователей, акцентируя, что долг — превыше всего.

Легкая грусть, капелька разочарования, что я не окунусь в тепло солнечной Ривьеры, и огромное облегчение от того, что мне не придется находиться постоянно рядом с Люциусом. Оставшись же в Англии, в Малфой-мэноре, я могла с легкостью затеряться в огромном поместье и пересекаться с ним только на ужинах.



А дальше для меня потянулись одинаковые, похожие один на другой вечера, которые я проводила в одиночестве. Люциус все дни был подле своего Лорда. Иногда он отсутствовал в поместье целыми неделями. От Беллы было мало толку — она и сама пропадала непонятно где. Хотя кому я вру? Конечно же, я знала, что она тоже рядом с ним, подле Лорда Волдеморта, готовая исполнить любой его приказ. Иногда я даже немного завидовала сестре — может быть, и мне тоже стоит найти того, кому я буду служить, лишь бы не чувствовать этого сосущего чувства одиночества внутри?

В один из вечеров, который никоим образом не отличался от предыдущего, или того, что был на прошлой неделе, двери моей гостиной распахнулись, и на пороге появился Люциус.

— Добрый вечер, — я удивленно уставилась на мужа, ожидая его последующих слов. Где-то внутри даже всколыхнулось любопытство.

— Мы приглашены на вечер к Паркинсонам, будь готова через полчаса, — отрывисто бросил он.

О, ну, конечно же, с чего бы ему просто навестить свою жену? Нет, только вот так, как сейчас, зайти, бросить отрывистое распоряжение и, развернувшись, покинуть комнату. Мне стало смешно.

Распахнув двери в гардеробную, я некоторое время изучала развешанные платья. Какое надеть: голубое, идущее к моим глазам, или же серое, от которого моя кожа становилась похожа на фарфор? Встретившись взглядом со своим отражением, я невольно поморщилась: «Да кто вообще обратит внимание на то, как я выгляжу? Разве будет интересен Люциусу фасон и цвет? Лишь бы выглядела достойно его фамилии, статуса...»

Спустя двадцать минут я неторопливо спускалась по широкой лестнице. Люциус, прислонившись к стене, лениво потягивал виски или что там было налито в его бокале. Холодные глаза одобрительно сверкнули, когда я остановилась подле него.

— Ты уложилась в отведенное время, — резюмировал он, щелчком пальцев вызывая домовика и отдавая ему бокал. — Мы можем отправляться через несколько минут.

Я кивнула, чего, собственно, от меня и ожидалось. Действительно, глупо было надеяться, что блистательный Люциус Малфой опустится до того, чтобы просто сделать своей жене комплимент. Это для других он был галантным джентльменом, оставаясь наедине со мной же — вмиг терял свой лоск, превращаясь в замкнутого, совершенно чужого человека. И даже деля с ним постель, я никогда не могла точно угадать, о чем он думает.



Праздник у Паркинсонов был в самом разгаре, когда, кружась в очередном танце, я не выдержала и, легонько сжав пальцы на плече Люциуса, задала давно мучающий вопрос:

— Зачем ты на мне женился? Я же тебе совершенно неинтересна, — начала я, оглядываясь вокруг. — Та же Фесса интересует тебя гораздо больше. Наверное, даже шлюхи Лютного могут похвастаться твоим вниманием, но только не я.

Слушая меня, Люциус все больше и больше мрачнел, пока его лицо и вовсе не превратилось в застывшую маску. И тогда он досадливо, не разжимая губ, вымолвил:

— Я попросил бы не устраивать сцен на публике, Нарцисса.

Я рассмеялась, и мой смех разнесся по залу, заставляя присутствующих оборачиваться.

— Что ты, дорогой, даже в мыслях не было.

Рука мужа с силой сжалась на талии, причиняя боль, и я, не удержавшись, охнула. На глазах выступили невольные слезы, смазывая окружающую обстановку. «Вот так, Нарцисса, вот та черта, которую тебе запрещено переходить», — мелькнула удушающая мысль.

— Прости, — тут же прошептал Люциус, пытаясь загладить свою резкость, и мягко сжал мои дрожащие пальцы.

В его глазах было видно досаду из-за того, что не смог сдержаться и позволил показать на людях непозволительные эмоции. Я кивнула, растягивая губы в заученной за долгие годы ослепительной улыбке. Для всех в нашей семье все прекрасно, а мы с Люциусом — счастливая пара. Для них мы идеальны, и никто не мог даже усомниться в мнимости нашего счастья. Как же, Малфои могут быть только счастливыми, из-за чего им быть несчастными? Несчастья — для других, для нас же даже солнце должно светить ярче. Так думали они, теряясь в собственной слепоте.

Вечер закончился, и гости разъехались по домам. Срабатывали один за одним порт-ключи, унося своих владельцев по мэнорам, и вскоре мы с Люциусом стояли перед воротами поместья. Больше всего на свете мне хотелось оказаться где угодно, но только не здесь. Огромное поместье стало клеткой для меня.

Неспешные шаги, разговор ни о чем, и я наконец-то решилась спросить о том, что меня интересовало больше всего.

— Лорд Малфой скоро вернется?

Люциус, погруженный в свои мысли, долгое время не отвечал, и мне стало казаться, что ответа я уже не дождусь, но вот он дернул головой, отбрасывая волосы с лица, и ровно произнес:

— Отец собирается чуть задержаться во Франции и уладить дела. Этим вопросом должен был заняться я во время поездки, но обстоятельства сыграли не на нашей стороне. С чего вдруг такой интерес, Нарцисса? — холодные глаза с прищуром уставились на меня, принуждая к ответу.

— Мне просто интересно.

— Здесь нет ничего интересного, — пожал плечами Люциус, вновь погружаюсь в свои мысли. — Да, забыл сообщить: следующие две недели меня не будет, найди себе какое-нибудь занятие, чтобы не скучать.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, что стоило бы твоего внимания.

Вот, в этом был весь он — готовый сразу же закрыться, если я переходила определенные, установленные им границы. Как мне и казалось, в его понимании идеальная жена должна была интересоваться максимум модой, а минимум — тем, что подадут сегодня на ужин. Я же так не могла, мой мозг требовал информации, которую я не могла почерпнуть из книг. Он требовал обычного, человеческого общения. Так я начала наносить визиты своим школьным подругам, чтобы уже через несколько недель взвыть от их тоскливых разговоров и глупых суждений.



Отсутствие Люциуса с обещанных нескольких недель растянулось на несколько месяцев. Я окончательно осела в поместье, решив, что просто сойду с ума, если еще хоть раз случайно пересекусь с Яксли. Ежедневные прогулки, тоскливые вечера и сотни прочитанных книг. Стоило признать, что библиотека Малфоев впечатляла своим разнообразием. Тут можно было найти и утерянные экземпляры «Чародейского искусства XVII века», и первое издание «Истории Хогвартса», и путевые заметки Ксенуса Билбриджа. На некоторое время она стала самой часто посещаемой комнатой в поместье. Но со временем мне надоели книги, надоели прогулки.

Тогда моим спасением стала музыка. Сначала нерешительно, неуверенно касаясь пальцами клавиш, я пыталась вспомнить все то, чему меня так усердно учили в детстве. Пальцы, отвыкшие за годы от ежедневных тренировок, с трудом вспоминали заученные движения. А потом я заиграла. Музыка лилась по поместью, колыхала подвески на люстрах, отражалась ревом басов в гулких зеркалах или же хрустальным колокольчиком сопрано взвихривала окружающее меня пространство. Одинокие вечера скрашивала бутылка хорошего вина, и бывало я поднимала бокал за тех Малфоев, которые смогли собрать такие замечательные образцы винодельческого искусства.

Люциус иногда бывал в поместье, редко оставался на ночь, а если и оставался, то уже следующее утро я снова встречала в постели одна. Ненужная жена вечно занятого мужа. Какая ирония, я, Нарцисса Малфой, первая красавица, у которой не было отбоя от поклонников, оказалась не способна удержать рядом с собой единственного мужчину.

Иногда по моим щекам катились горькие слезы разочарования, но, сделав очередной глоток, я с новыми силами опускала пальцы на клавиши — и вот уже прекрасная музыка лилась по комнате, унося в те дали, где не было одиночества, не было пренебрежения со стороны Люциуса, где был тот, кому я была нужна. Он, мой король.

Все чаще я вспоминала о нем, пряталась в своих детских воспоминаниях, по крохам перебирала моменты, когда встречалась с ним взглядом. И с упоением вспоминала вечер помолвки, и наш с ним танец. Он и я. Как мы кружились, как звучала музыка только для нас двоих. Смешно: даже спустя столько лет после помолвки я помнила свои мысли в тот момент — вот бы вместо Люциуса был он. Счастливее меня, в этом случае, не было бы никого в целом мире. Только бы это был он. Он держал бы меня за руку, когда приносились клятвы, он снимал бы платье, целуя обнаженные плечи, в его руках я бы стала женщиной... Но нет, слезы вытирались с трудом, подушка становилась мокрой насквозь.

В один из вечеров — сложно сказать, в какой именно — я снова сидела за роялем, наигрывала мелодии, родом из детства, и пила. Как странно, но вино больше не помогало, не приносило желанного облегчения, а наоборот — усиливало грусть, вселяя уныние. Соната оборвалась на высокой ноте, пальцы соскользнули с клавиатуры и бессильно упали на колени. С трудом подняв руки, я захлопнула крышку, уронив голову на прохладную поверхность. В свете свечей переливалось рубиновыми бликами вино в бокале. Искры отражались и в лаковой поверхности инструмента, и играли бликами на кольце, украшавшем безымянный палец. Подняв голову, я забрала бокал, отпила внушительный глоток и долила доверху, опустошив бутылку, стоявшую рядом.

— Вот так, — пробормотала я, пытаясь встать. Непослушные ноги не хотели подчиняться, норовили подогнуться. Опираясь ладонью на высокие спинки кресел, я добралась до выхода из гостиной, расплескав половину содержимого бокала. Обернувшись, смерила рассеянным взглядом багровые капли, испортившие белоснежный ковер некрасивыми пятнами, и решительно допила, отбросив его в сторону.

Коридор перед глазами расплывался, уносился куда-то вдаль. Разноцветные искры кружились, расцвечивая мрачные стены сюрреалистическими пятнами. Меня шатало из стороны в сторону, но унизиться и позвать на помощь домовиков — нет, ни за что! Мне и так хватило их жалостливых глаз, их вынужденной угодливости, когда, не смея ослушаться, они приносили требуемое. Пусть, лишь бы не пытались оспорить отдаваемые хозяйкой приказы, как это делала Эссли. Лишь она одна попыталась образумить меня, за что и поплатилась.

Ступеньки разбегались из-под ног, я цеплялась за перила и упрямо поднималась вверх. Медленно, останавливаясь на каждом шагу, я упрямо передвигала неподъемные ноги, чтобы сделать еще один шаг и еще, приближаясь к спальне. В какой-то момент нога, не найдя опоры, соскользнула, непослушные пальцы сорвались, ухватив лишь воздух, и я спиной почувствовала пустоту, ожидающую меня, готовую принять в свои объятия. Разум на секунду прояснился, охватив всю нелепость ситуации, а я уже принялась заваливаться назад. Тихий вскрик, ужас от осознания надвигающейся на меня боли... и теплые руки подхватили меня, удержали, не дали упасть.

— Вы с ума сошли, Нарцисса? — прерывистый голос, и на меня взглянули обеспокоенные серые глаза моего короля. — Вы что, решили убиться таким оригинальным образом?

— Вы вернулись... — только и смогла я ответить, прижимаясь лицом к твердому плечу, вдыхая давно забытый аромат туалетной воды. — Вы вернулись, Абрахас.

— Что с вами? — он решительно встряхнул меня, чуть отстраняясь, но пальцы против моей воли сильнее вцепились в его камзол, не давая ни малейшего шанса отстраниться.

— Я так вас ждала, — бормотала я, не в силах унять тех слов, что так долго копились в моей душе.

Все, что было, дальше я запомнила урывками. Помню, как потянулась к его губам, как с жадностью целовала, как лихорадочно обнимала его. Как в темноте спальни он снимал домашнее платье, скользя теплыми пальцами по плечам, как его губы оставляли свои метки на моем теле. Как, нависнув надо мной, он с нежностью сцеловывал слезы счастья, без перерыва бегущие по моим щекам. И как в бреду: «Цисса, моя Цисса».



На утро у меня страшно болела голова, и было такое чувство, словно я забыла о чем-то очень-очень важном. В теле царила приятная усталость, а в душе поселился непонятный для меня покой. С того дня я перестала топить одиночество в вине. И лишь спустя пару месяцев, за очередным завтраком, который, вопреки сложившейся традиции, посетил и Люциус, я поняла причину того непонятного чувства приподнятости, что поселилось у меня внутри.

— Ты поправилась, Нарцисса? — невинный вопрос, сорвавшийся с губ Люциуса, заставил меня отложить вилку.

— Я... — голос дрогнул, я все еще не до конца поверила в мелькнувшую догадку, но что, если это правда?

Однако Малфой не стал дальше развивать эту тему и просто вызвал домовика, потребовав принести утренний выпуск «Ежедневного пророка».

Выскользнув из столовой, я поспешила в комнату, где достала из заветной шкатулки давно уже припасенное зелье. Дрожащие руки не в силах были открыть плотно подогнанную пробку, но все же справились с этой задачей, и вскоре на бледно-серую гладь зелья упали первые капли моей крови. Я уставилась на флакон, дожидаясь, пока зелье поменяет свой цвет, ведь если это случится — значит, моя догадка верна, и у меня будет ребенок.

Серое зелье покрылось рябью, замерцало и приобрело пронзительно синий цвет. Из моей груди вырвался выдох, полный облегчения. У меня будет сын!

Время до родов пробежало незаметно. Воспоминания о ночи, которой, возможно, и не было, плавно стирались. Люциус, вопреки ожиданиям, узнав о беременности, перестал надолго отлучаться из мэнора. И, можно даже сказать, у нас с ним впервые со свадьбы стали налаживаться нормальные отношения. Чем ближе приближалось время родов, тем внимательнее становился Люциус. Он окружил меня заботой, на которую я даже не смела надеяться. Что-то очень близкое к тому, о чем я мечтала с самого детства, появилось между нами. Нет, это была далеко не любовь, я бы сказала, что мы наконец-то смогли обрести понимание. Больше не было бессмысленного молчания, не было недовольства, так часто мелькавшего на лице Люциуса в первые месяцы брака. Была затаенная нежность, когда он думал, что я не вижу его взглядов. Была всепоглощающая любовь к сыну, и любая прихоть маленького Драко исполнялась в кратчайшие сроки. Были разговоры, переваливающие за полночь и приносящие нам обоим удовлетворение. А еще были ночи, полные страсти, и я смогла убедиться на собственном опыте, что значит быть с кем-то душой и телом.

Наверное, в какой-то момент после рождения Драко моя любовь к Абрахасу плавно перекинулась на его внука, ведь стоило сыну открыть глаза — и мое сердце замирало от переполнявшего счастья. Такие же серые, пронзительные глаза заглядывали мне в душу, и, казалось, видели ее всю до самого дна.

Когда же я заводила разговор о том, что было бы неплохо свозить Драко к дедушке, Люциус обычно отшучивался, что тот страшно занят своими обожаемыми финансами и как раз сейчас воплощает в жизнь очередной масштабный проект. Иногда мне казалось, что свекр отдал непосредственный приказ — ни в коем случае не допустить моего появления во Франции. Но по здравому размышлению я понимала — это откровенный бред, ведь не мог же родной дедушка не захотеть увидеть внука.

О той ночи, которую я смутно помнила, мне так и не удалось ничего узнать. Домовики молчали, и как я ни пыталась, но так и не смогла заставить их говорить, словно чей-то приказ, гораздо весомее моего, накрепко связал им языки.

Годы шли, неуправляемой чередой неслись вперед. Прошло лето, наступило Рождество, весна и день рождения Драко. И так нескончаемая череда из дней, недель, месяцев. Все это слилось для меня в один миг, в котором всегда и везде на первом месте был мой Драко. Я не могла нарадоваться на сына, не могла не зайти к нему ночью, чтобы еще раз проверить: укрыт ли он, тепло ли ему. Люциус ворчал, что если я так и дальше буду трястись над ним, то вместо нормального парня у нас вырастет сопливый маменькин сынок. Но что я могла поделать? Это было выше меня. Я просто не могла заставить себя лишний раз не улыбнуться ему, не поцеловать, не пригладить шелковистые волосы.



А потом в наш дом пришла беда. Драко уже был второкурсником Хогвартса, когда из Франции прибыли новости — Абрахас Малфой находится на пороге смерти, и колдомедицина уже ничем не может ему помочь.

Я помню, как больно сжалось сердце, когда побледневший Люциус с трудом сел в кресло, вмиг постарев на несколько лет. Помню, как сильные пальцы судорожно смяли клочок пергамента, а потом он поднял на меня больные глаза и тихо произнес:

— Отец умирает.

Снова два слова, которые должны были перевернуть мою жизнь. Я тогда вцепилась пальцами в подлокотники, чтобы унять готовое сорваться с губ рыдание — не сейчас, не время проявлять чувства.

— Надежды нет? — знал бы кто, чего мне стоил спокойный, ровный голос, когда все внутри замирало в ожидании очередной беды.

— Драконья оспа. Запущенная стадия. Колдомедик говорит, что нам стоит увидеться с ним, пока... — голос Люциуса прервался, да и не зачем было заканчивать это предложение.

— Я соберу вещи, — я поднялась, мягко коснулась плеча мужа и, не удержавшись, крепко обняла его, надеясь сделать горе чуточку слабее.



Во Франции мы были спустя час. Особняк встретил нас оглушительным молчанием и опущенными шторами. Седой колдомедик уже ждал нас, чтобы проводить до комнаты больного. Уже на самом пороге он остановился и наложил на нас сложные чары.

— Это предосторожность, — пояснил он, заметив мой недоуменный взгляд. — Пусть болезнь уже и прошла активную стадию, все равно есть вероятность заразиться.

Люциус, ничего не видя перед собой, шагнул в комнату. Я решила дать ему возможность побыть с Абрахасом наедине, все же это мог быть последний раз, когда он видит отца живым. Неверие боролось во мне с отчаянием. Я просто не была способна поверить, что такого сильного волшебника могла подкосить детская болезнь, от которой магический мир изобрел лекарство еще несколько столетий назад. Как? А главное — почему Абрахас обратился за помощью так поздно?

— Отец желает тебя видеть, Цисса, — вырвал из мыслей усталый голос мужа.

И эта его «Цисса»... Она что-то всколыхнула в памяти, отдала эхом в ушах и замолкла, стоило мне переступить порог комнаты.

На широкой кровати в окружении пуховых подушек лежал Абрахас Малфой. Мне еще никогда не приходилось видеть его настолько слабым и беспомощным. Казалось, сейчас в нем не осталось ничего от того человека, что когда-то, глубоко-глубоко в детстве, покорил мое сердце. Впавшие щеки, заострившийся нос, светлые волосы, перекинутые набок, и бледные, почти синие губы. Цвет его кожи мог поспорить белизной с кипенно-белыми простынями. Темные круги, залегшие под глазами, и прерывистое дыхание, с хрипом вырывающееся из сжатого болезнью горла.

На глаза навернулись слезы, и я лихорадочно смахнула их, нерешительно делая шаг навстречу.

— Мистер Малфой? — голос не громче комариного писка, и я, откашлявшись, попробовала еще раз. — Мистер Малфой?

Усталые серые глаза с трудом приоткрылись, и тогда я окончательно поверила, что передо мной действительно лежит он. Та же непроницаемая глубина, то же выражение властности, несмотря ни на что, и легкая доля ирония — вот что было в его глазах. Глаза — единственное, что осталось от того Абрахаса Малфоя, которого я когда-то знала. От моего короля.

— Пришла, — протянул он, набирая воздуха в легкие. — Я сомневался, забыл уже, какая ты... — голос прерывался, теряя свою властность.

— Я бы пришла в любом случае, — против воли вымолвила, присаживаясь рядом в кресло.

— О да, — тонкие губы дрогнули в улыбке. — Ты бы пришла, маленькая мисс Блэк.

Я в недоумении смотрела на него, а Абрахас улыбался чему-то, прикрыв глаза.

— Ты, наверное, даже не догадывалась, насколько пристально я следил за твоей жизнью. Все ждал, когда ты наконец-то подрастешь... — кашель оборвал его слова.

— Зачем?

— Мне хотелось, чтобы такой прекрасный цветок рос в саду Малфоев. И я был готов приложить все усилия, чтобы так все и случилось.

Малфой снова закашлялся и долгое время лежал, закрыв глаза. Склонив голову набок, я наблюдала за ним — вот он пошевелился, приоткрыл глаза.

— Ты счастлива с моим сыном?

Внезапный вопрос выбил почву из-под ног, и я впервые задумалась об этом. Спроси он меня сразу после свадьбы, или же в первые месяцы, мой ответ был бы «нет». А сейчас?

— У меня есть Драко, — чуть помедлив, отозвалась я, пристально смотря перед собой. — Я счастлива сейчас.

— Мне жаль, что все вышло именно так, — тихо заговорил он, и худая рука скользнула по покрывалу, прикоснувшись холодными пальцами к моему запястью. — Люциус любит тебя, только вряд ли сможет когда-нибудь проявить свои чувства так, как того ты ждешь.

Я озадаченно нахмурилась, но руку не отняла, даже наоборот — сжала его ладонь, стараясь согреть.

— Я хотел, чтобы ты всегда улыбалась, как улыбалась в наши короткие встречи, как улыбалась тогда мне.

К щекам прилила кровь, заставив лицо запылать. Значит, мне ничего не привиделось, это было и на самом деле?..

— Когда ты улыбаешься, — говорил он тихо, словно обращался к самому себе, — все вокруг освещается, как от солнечного света. Я очень хотел, чтобы ты была таким же источником тепла в жизни Люциуса.

— Я не... — начала было, но тут же умолкла, повиновавшись жесту руки.

— Попробуй полюбить его, Цисса, — и мое сердце дрогнуло от того, как было это сказано, — он мой сын, частица меня. Любить Люциуса — легко, если ты будешь об этом помнить.

Слезы покатились по щекам, падая на колени и задевая наши руки. Абрахас некоторое время просто молчал, наблюдая за мной, а потом совсем тихо заговорил:

— Не думай, что я никогда не интересовался тобой, Цисса. Для меня ты всегда была больше, чем просто жена моего сына. И если бы все сложилось иначе, я... — он вновь умолк. — Но ничего не сложилось иначе, и все было так, как и должно было быть. Просто пойми, для родителя счастье ребенка — гораздо важнее собственного счастья, даже если твое дитя еще и само этого не понимает. Так было и у меня. Я выбрал счастье сына, а мог бы быть счастливым сам. Неправильный я Малфой, верно? — хриплый смех разнесся по комнате, оборвавшись удушающим кашлем.

— А вы, — голос дрожал, а я комкала в руках подол платья, стараясь сдержать слезы, — вы никогда не жалели?

— Каждый день.

Прямой взгляд серых глаз, казалось, прошил меня насквозь, разрушил все те барьеры, что я выстраивала с детства, желая быть его достойной. Сколько было утеряно, сколько слез выплакано. Теперь же все завершалось само, как и должно было быть.

— Иди, Цисса, — махнул он рукой в сторону двери.

Я поднялась, тщательно расправила складки на манжетах и направилась к двери. Уже переступая порог комнаты, я услышала тихое, на грани:

— Прости меня...

— Нечего прощать.

А ведь и правда нечего — для меня Абрахас Малфой навсегда останется героем из сказок, сказочным прекрасным королем, который непременно должен был сделать меня счастливой. Он и сделал, как мог.



Рождество мы уже встречали без него. Теплое помещение гостиной не спасало от той неуловимой боли, что присутствовала в последние месяцы моей жизни. Казалось, со смертью Абрахаса что-то изменилось в моем доселе нерушимом мире, сдвинулось, закрутилось и понеслось. И я не успевала остановить это «что-то», оно было сильнее меня... Лишь много позже я поняла, что именно не давало мне покоя, — мой сын, Драко.

Как часто я ловила себя в последнее время на том, что сидела и рассматривала старые альбомы со снимками, вглядывалась в глаза сына — и видела совсем иные серые глаза. Его глаза. Как, бывало, заходила в спальню Драко и в расслабленном лице сына замечала другие, не менее дорогие моему сердцу черты.


____________________________________
*Да простит меня дух Анны Ахматовой за издевательство над ее стихами.