В окна охотничьего домика глядели горы, чьи склоны поросли сосновым лесом. Но неприятно горчил с карамелью ореховой кофе. На верхушки деревьев ветер невидимым сыпал пеплом. Пеплом сказки из детства маняще-чудесной.

Перед реальностью Грейнджер была бессильна. Где Золушка вдруг опостылела принцу. И ей остается забиться в угол нахохленной птицей. Все предсказуемо, но… чёрт, почему же так тошно? И больно. От слез почти слиплись ресницы.

Какая жалкая… Как можно было поверить Малфою? Слова о любви за чистую счесть монету? Наивная дура, послушала б Гарри с Роном… что насквозь лживо напевное это «невеста»…

Сама не своя была — пленила его откровенность, и цепкий ум, и прохладные нежные руки. Шептал по ночам, что он — ею дракон покоренный. На деле развлекся с ней просто от скуки.

Их видели вместе. С Асторией шел он под руку. Сначала кафе или бар, а конец — всем известный. Съежилась девушка в старом зеленом кресле. Это нечестно, нечестно, нечестно, нечестно!...

И ожидаемо. Драко ведь очень азартен. Должно быть, на спор заявил, что полюбит его Гермиона. Как был восхитителен, змей! Мудрено не поддаться чарам. Только всю нежность, видать, унесла безвозвратно вьюга.

Потянуло дракона к призывным чужим объятьям. Как оказалось, легко для других распахнуть настежь сердце. А Гермиона всерьез под венец выбирала платье. Мечтала стать частью семьи, в которой едва ли уместна.

В охотничий домик — сюда — они безрассудно вдвоем убежали, стремясь от хлопот шумных предсвадебных скрыться. И теперь здесь, в комок от обид сжавшись, на все лады гриффиндорка в мыслях кляла слизеринца.

Скрипнула дверь. Жених подошел со спины, укутал дрожащие плечи ее в кашемировый плед.

— Ты же замерзнешь, глупышка. В горах каждый холоден вечер…

В ответ — отстраненное:

— Тебе не плевать, Малфой?

— Нет, — маг произнес потрясенно. — Скажи мне, откуда этот сердитый тон? Отчего ты, родная, и чем недовольна? Я что-то сделал не так? Иль сказал не о том?

— Не надо, Малфой, не трудись. Я больше тебе не поверю. Честность свою напускную на будущее прибереги. Кто знает, наверное, скоро встретишь ты вновь грязнокровку, которой запудришь мозги.

— О, Мерлин великий! Я думал, мы все обсудили. Я извинился раз сто, ты забыла?

— Сто двадцать…

— Ну вот! Прошлое — в прошлом, но ты… у тебя появились сомненья? Не понимаю…

— Вестимо, ты идиот. А возможно, тебе просто нравится надо мной издеваться, когда растопил до конца неприступности лед. В объятьях Астории до сухости в горле смеяться. Ее поцелуи чем пахнут, ответь? Вином?

— Чем пахнут ее поцелуи — не знал и не знаю. Да надо ли знать, когда наслажденье — твои? Лаванда и мята, соль морская и нотка муската…. и я обо всем забываю в этот же, милая, миг.

Вдох — будто исповедь. Взгляд — молящий до дрожи в коленях.

— С Асторией виделись мы три года, наверно, назад. Она округлилась, ждала на свет первенца — сына. Нет, кажется, дочь. Совсем не хочу вспоминать. Твое право — искать в пересудах и сплетнях зерно мнимой правды, коль истина не мила.

Драко умолк. В тишине изнывали оба.

— Ты меня любишь? — не выдержал, первым спросил.

— И не надейся, ничуть, — соврала она гордо. Хотелось воскликнуть: «Люблю, так люблю, что нет сил!»

По воле богов или неким неведомым чувством жених ощутил затаенный тот крик. И заявил, засмеявшись:

— Придется. Нельзя от дракона избавиться, однажды его приручив.