— С днем рождения, хозяин Драко, — домовик поспешно кланяется в пол. — Завтрак подан в столовой, — и исчезает с характерным хлопком, пока Драко снова не запустил в него чем-нибудь тяжелым. Это уже почти входит в привычку, так же, как умывание.
Он так и не смог привыкнуть. Сэр, мастер, но не хозяин. Домовики знают наверняка, когда меняется глава рода: это часть их магии. Воспоминания отдаются тупой болью в сердце.
Драко толком не помнит, что чувствовал. Помнит только мысль: «Мама». Так он узнал, что отец умер. Дико и неправильно.
Мама не выдержала этого удара. Теперь она в больнице, а Драко пытается заработать хоть какие-то деньги. С ним мало кто считается. Лишь презрительно кривятся и прозрачно намекают: «Тебе здесь не место». У Драко опускаются руки. Сбережений почти не осталось, а счета приходят с завидной регулярностью. За содержание мэнора, за лечение матери в Мунго, за одежду и продукты, в конце концов. Скоро им не на что будет жить, а Драко не в состоянии найти выход. У него нет хватки отца и обходительности матери. У него ничего нет, кроме стремительно растущих долгов, и он понятия не имеет, что с этим делать. Крутится, вертится, не сдается, но он слишком слаб. Драко хочет забиться в угол и не выходить из спальни, но вместо этого встает, одевается, завтракает и аппарирует. Проходит стандартную процедуру досмотра у дежурного целителя и привычной дорогой идет к палате матери. Его уже тошнит от этих стен, запаха, людей, идущих навстречу. Он приходит сюда каждый день, видит тех же целителей, тех же пациентов. В закрытом отделении Мунго по-другому не бывает. Тяжелые случаи, расшатанные нервы, покалеченные жизни — на всех одна история.
Драко ни с кем не здоровается, просто идет к двери в конце коридора. Уже не больно — горько. Обыденно.
Мама пережила войну, спасла сына, но потеряла мужа. Не смогла пережить пожизненное заключение Люциуса в Азкабан. Сломалась.
Отец. После объявления приговора Драко перестал его так называть даже в мыслях.
— Не нужно от него открещиваться, сынок. Он сделал неправильный выбор и поплатился за это. Не наказывай его еще больше, — говорит мама и смахивает катящуюся по щеке слезу.
Драко отворачивается. Он не в силах видеть ее такой — это невыносимо, — но и простить Люциуса не может. Не защитил, не уберег, бросил на произвол судьбы.
Драко чувствует в сердце пустоту. Детское обожание разбилось о реальность еще во время войны, когда Люциус пресмыкался перед Волдемортом, целовал подол его мантии под безумный смех тетки. Жалкий, никчемный.
— Он пытался нас защитить, как мог, — уговаривает мама.
— Но не смог, — жестко обрывает ее Драко.
— Не смог, — эхом отзывается она и плачет.
У нее постоянно красные — воспаленные от слез — глаза. Она почти не ест, не спит. Драко не знает, как ей помочь. Мунго в тот момент кажется лучшим выходом, хоть он и не уверен, что правильным.
Драко подходит к палате, вдыхает поглубже и заходит.
Мама обнимает себя за плечи и смотрит в окно. Даже не оборачивается на звук открывшейся двери. Она упорно не пускает его в свой мир.
— Здравствуй, мама, — тихо говорит он и почти крадется к ней. За окном светит солнце и цветут ее любимые розы.
— Совсем сад запустила, надо бы взяться.
Он кивает, хоть она и не видит. Драко всегда соглашается с ней. Целители говорят, что у мамы необратимые изменения в психике. Ее уже не выпишут, но Драко упрямо продолжает надеяться. Это же мама, она всегда была сильной — за себя, за него, за Люциуса.
— Драко, ты какой-то бледный, осунувшийся. Что-то случилось? — подходит и гладит его по щеке. Как в детстве. Он помимо воли на пару секунд прикрывает глаза и прижимается к ее руке. Снова чувствует себя маленьким. Представляет, будто пришел к ней перед сном. За сказкой и приключениями, чтобы узнать, чем закончится история принцессы и рыцаря. Отчаянно пытается поверить, что это не просто иллюзия. До искр из глаз.
— Ничего такого, не волнуйся. Скоро тебя выпишут, и все снова станет хорошо, — вымученно улыбается Драко и отступает. Он не имеет права позволить себе раскиснуть.
Мама смотрит будто сквозь него. Взгляд теряет осмысленность. Она заворачивается в шаль и садится на кровать.
— Уже июнь, у моего сына день рождения в июне.
Реальность бьет с размаху в солнечное сплетение: мама снова его не узнает. Говорит о дне его рождения, но не с ним. С кем-то посторонним, чужим, а может, и самой собой. Иногда она не замечает, что он рядом. Да и разговаривает не всегда, чаще молчит или роняет отрывочные — бессмысленные для других, но понятные ей — фразы. Этого он тоже не простит Люциусу. Все, что сейчас происходит, его вина. Абсолютно все. Драко старательно себя в этом убеждает, но в глубине души знает, что это трусость. Его очередной побег от реальности. Винить кого-то проще, чем признать свои ошибки. А что еще взять с Драко Малфоя? Он трус и неудачник. Это его сущность.
Даже допускать такую вероятность омерзительно, а уж смириться… его к этому не готовили. Драко воспитывали как наследника уважаемой фамилии, у которого есть деньги, связи, уважение. В реальности он перебивается чем придется и постоянно ищет заработок. Любой. Стыдно, но он согласен даже на секретаря какого-нибудь мелкого чиновника, но не берут. А если возьмут, будут шпынять и издеваться, втаптывать в грязь.
— Вы знаете моего сына? — прерывает его мысли мама. Она гладит одеяло и нежно улыбается, будто вновь зовет маленького Драко, чтобы поцеловать на ночь.
— Да, — в горле пересыхает, голос хрипит, и он кашляет.
— У него все хорошо? Почему Драко ко мне не заходит? Вы его друг? — вопросы сыплются, как из рога изобилия. Мама любит его, горячо любит, но узнает только в моменты просветления, которые случаются все реже и реже.
— Наверное, я пойду.
Она вздыхает и кивает. Плечи опускаются, глаза наполняются слезами.
— Ко мне так редко приходят посетители.
«Часто, мама, просто ты этого не помнишь», — думает Драко. Слишком тяжело видеть ее такой. Лучше немощной и требующей каждую секунду свободного времени уделять ей, чем цветущей, но не понимающей, с кем говорит.
— Поздравьте его с днем рождения от меня. Если увидите, — печально вздыхает на прощание. — Или хотя бы сову отправьте. Мне не разрешают выходить отсюда.
Слезы выедают глаза изнутри, Драко почти выбегает из палаты и прислоняется к двери. Ноги дрожат, в горле ком. Слишком больно. Он закрывает глаза и считает до десяти. Не отпускает. Как и всегда.
Сжимает кулаки и еле находит в себе силы отлепиться от двери. Как в тумане идет по коридору. Не смотрит по сторонам, чтобы не отвлекаться, не думать, забыть, где он и зачем приходил.
Выходит на крыльцо больницы и аппарирует в мэнор. Удивленно оглядывает себя — думал, расщепит. Втайне надеялся на это. Потому что это не жизнь — жалкое существование. Потому что день рождения — это радость и близкие. Потому что раньше мама всегда устраивала прием в его честь. Было много гостей, еды. Зал блистал гирляндами и цветами. Мама улыбалась и была рядом…
Драко прогоняет домовиков прочь и запирается в кабинете. К черту праздник! Он кричит, громит мебель, костерит Министерство на все лады и пьет до потери сознания. Захлебывается огневиски и жалостью к себе, исходит желчью. Вслед за матерью ломается он сам, хотя и не был стойким. Никчемный жалкий трус…

Просыпается Драко резко. Кожей чувствует, как кто-то за ним наблюдает. Почти подпрыгивает на кресле, распахивает глаза и… ничего. Со всех сторон обступает темнота, заворачивает в кокон и не дает выдохнуть. Горло сжимает спазм, сознание затопляет паника. Непреодолимое желание бежать, но некуда: повсюду тьма. От себя не скрыться. Драко уверен: еще немного, и демоны нападут. Его внутренние демоны. Их он боится куда больше, чем незваных гостей. Тех можно выгнать взашей, не интересуясь, зачем пришли. Хорошего не скажут, а дерьма в его жизни и так хватает с лихвой.
— Малфой? — голос возвращает в реальность. Настолько тихий, что в первый момент кажется — померещилось. Но незнакомка прокашливается: — Драко? — и голос звучит увереннее.
Если сделать вид, что оглох, она уйдет? Следом приходит запоздалая мысль, что домовики не впустили бы кого-то без его ведома. Значит, причина веская. И она может быть только одна…
— Что-то с мамой? — хрипло — то ли от волнения, то ли от долгого молчания — спрашивает он.
— Да, — снова еле слышно выдыхает незнакомка.
Драко нетерпеливо шепчет:
— Люмос! — и неяркий свет бьет по глазам.
Он слишком долго просидел в темной душной комнате. Один. Теперь их двое. С удивлением узнает в незнакомке Грейнджер. Какого лысого Мерлина она потеряла в мэноре и как связана с мамой?
Наверное, этот немой вопрос написан на его лице слишком явно. Грейнджер теребит край мантии лимонного цвета. Целительской мантии. Значит, пошла в колдомедики. Предсказуемо, с ее-то тягой спасать всех и вся.
— Так зачем пришла? Видишь, мне некогда, — он тянется к полупустой бутылке огневиски и наливает полный стакан.
Плевать на правила приличия. Она до сих пор здесь только потому, что мама… Мама… К горлу подкатывает тошнота.
— Твоей маме стало хуже, — она не поднимает глаз. Бутылка с глухим стуком ударяется об пол.
— Что с ней?
Грейнджер судорожно вздыхает.
— Она умерла, — произносит едва различимо.
Драко слышит, как крошится в руке бокал. Чувствует, как в ладонь впиваются осколки. Но ему все равно.
Мама умерла. Умерла. Умерла… В мозгу раз за разом крутится одно слово. Иглой впивается в мозг. Высасывает эмоции. Остается пустота. Черная и беспросветная. Не остается ничего, ради чего стоит жить. Как сквозь вату доносятся звуки погрома и сдавленный писк. Грейнджер еще здесь.
— Ну что, рада? Для этого напросилась прийти сюда? Растоптать меня? Посмотреть, как я схожу с ума? Довольна? — он хватает ее за отвороты мантии и трясет что есть силы. Ни испуганный взгляд, ни крики не трогают.
— Послушай…
Ничего не важно. Уже ничего. Он хочет уснуть и не проснуться. Послать все к мерлиновой бабушке и уйти туда, где все хорошо. Где мама здорова и счастлива, выращивает цветы и улыбается Драко, иначе все не имеет смысла. Плевать на мэнор, плевать на богатство и высоколобые традиции. В жизни нет смысла, если не с кем разделить счастье и негодование. А у него нет. Никого нет. Только верещащая в его руках Грейнджер.
Это она! Она во всем виновата! Не уследила, не уберегла, да еще пришла позлорадствовать! Все они такие, чертовы победители. Лицемеры и лжецы! Только рады, что Малфои сгинут. Наслаждаются этим. Убийцы! Такие же, как и Пожиратели.
Драко сжимает руки сильнее, чувствует, как Грейнджер судорожно хватает ртом воздух, цепляется за его руки. Так ей и надо! Видит, как у Грейнджер закатываются глаза. Слышит хрипы, вырывающиеся из горла. Ощущает, как впивается ногтями в кожу. Что, Грейнджер, где твои хваленые мозги? Помогут они тебе? Зря дружков не взяла. Безрассудно приходить одной в дом к Пожирателю, даже если он опустился на самое дно. Глупая, глупая Грейнджер, и уже не поумнеешь. Поплатишься за все, что сделала. За каждое наказание, за каждое унижение.
— Ненавижу! — последнее, что он шипит перед тем, как Грейнджер обмякает в его руках.
Драко Малфой никогда никого не убивал.
Грейнджер стала первой.
И единственной.
В его двадцать пятый день рождения.