Октябрь
Октябрь — это время сгоревших костров, холодного ветра и бесконечных простуд. В октябре не бывает ни тёплого солнца, ни морозного воздуха — только сырость, серость и убожество облетевших деревьев. Бесконечная пустота, замершее ничто.
Я выхожу из дому, пряча вечно мёрзнущие руки в карманы пальто. До Министерства одна аппарация и всего семь шагов, но и это кажется мне вечностью в таком непроглядном тумане. Впрочем, плохая видимость мне только на руку — не хочу, чтобы меня кто-либо узнал.
Министерство как всегда помпезное и блестящее — что уж говорить. Даже воздух — и тот тяжёл от витающих в нём предрассудков. Опускаю голову в пол, стараясь не смотреть по сторонам, протискиваюсь мимо людей в лифт, надеясь, что в нём не будет никого, с кем я не хотел бы сейчас видеться (читай — никого вообще). Но в лифте уже стоит какая-то девушка, я вижу лишь её спину и кудрявый затылок. Она до боли знакомо ведёт плечом, словно отмахиваясь от какой-то назойливой мысли, и поворачивается ко мне.
— Малфой, — то ли удивлённо, то ли испуганно говорит она после секундной заминки.
— Грейнджер, — я киваю.
Два этажа мы едем молча, лифт, как назло, еле тащится, и меня начинает тяготить эта напряжённая атмосфера.
— К-как жизнь? — видимо, Грейнджер тоже не нравится повисшая между нами тишина.
— Нормально, — отвечаю я и поворачиваюсь к ней спиной, давая понять, что не намерен вести светских бесед.
Когда я выхожу на своём этаже, Грейнджер как-то неловко мнётся и почти скороговоркой выпаливает мне в спину:
— Передай спасибо Нарциссе за книгу. Она очень мне пригодилась.
Двери лифта закрываются прежде, чем я успеваю развернуться и спросить, о чём она.
Ноябрь
Дома хорошо ровно настолько, насколько может быть хорошо в месте, больше тебе не принадлежащем. Нам с мамой дали полгода на то, чтобы найти новое жилье и съехать из Мэнора, — и это последний месяц, когда мы ещё можем здесь находиться.
Так поступили со всеми семьями Пожирателей. Они предложили нам социальную квартиру в маггловском Лондоне, но мама категорически от неё отказалась, и мне пришлось ездить по оставшейся части магического, чтобы найти хоть что-то, отдалённо напоминающее дом.
У нас осталось наследство с блэковской стороны, но это смехотворная сумма на фоне того, чем мы владели раньше.
— На жизнь нам хватит, Драко, — говорит она, беря меня за руку на пороге новой квартиры. — Деньги не принесли нам счастья.
— Мы сами его просрали, мама, — отвечаю я и, заметив, как она морщится, добавляю: — Извини.
Я знаю, что это не её вина, — она жила так, как учили в родительском доме. Так же, как раньше жил я: традиции, уставы, правила. Беспрекословное подчинение мужчине, полноправное владение женщиной. Иерархия отношений в семье.
Меня тошнит от всего этого.
— Будешь чай? — слышу я мамин голос.
Захожу в помещение, которое принято называть кухней, но мой язык отказывается произносить что-то кроме «чулан». Вся эта крошечная квартира в три комнаты и два санузла напоминает мне нашу кладовую в Мэноре, и я каждый раз внутренне сжимаюсь при мысли, что, возможно, никогда не смогу отсюда выбраться.
— Да, спасибо, — чай мама делает замечательный. Признаться, чай — это единственное, что она умеет делать.
Декабрь
Я снова встречаю Грейнджер в лифте, но на этот раз мы даже перебрасываемся парой коротких фраз. Она говорит, что работает в Отделе регулирования магических популяций и контроля над ними, и ещё что-то о Поттере с Уизли. Я вкратце сообщаю о переезде, и оказывается — мы почти соседи.
— Двадцать седьмой? — удивлённо спрашивает она.
— Ну да, — я неуверенно соглашаюсь, не зная, чего ожидать в следующий момент.
— Мой двадцать первый, это через дорогу от той булочной на углу, знаешь?
Непонимающе смотрю на неё в упор, сбитый с толку. Какая булочная?
— Там ещё божественные ванильные кексы с курагой, — мечтательно продолжает она, словно не замечая моего взгляда. — Тебе нужно зайти туда. Ну очень вкусно!..
Я пожимаю плечами и выхожу на своём этаже. Может быть, стоит заглянуть, эта хвалёная выпечка наверняка лучше той подошвы, что готовит мама. Я очень люблю её, но не понимаю, как ей удаётся испортить даже банальную яичницу с беконом. О чём-то более сложном я вообще молчу, готовка — не то, в чём сильна Нарцисса Малфой.
Я возвращаюсь домой поздно и не успеваю к ужину, что вполне ожидаемо. Мама никогда не садится есть без меня, поэтому я нахожу её в гостиной с книгой в руках.
— Мисс Грейнджер прислала мне её сегодня, — говорит мама, отрываясь от чтения и направляясь на кухню. — И написала, что вы днём виделись и мило побеседовали.
Я молча раздеваюсь, мою руки и сажусь к столу. Не знаю, что мне нужно на это отвечать, — Грейнджер одна из немногих, кто не воротит нос при виде меня.
— Да так, обычный разговор, — с сомнением смотрю на содержимое своей тарелки. Выглядит на удивление аппетитно. — Это что?
— Жаркое, — она смущённо улыбается. — Попробуй, как тебе?
Я с удовольствием уплетаю две порции, гадая, откуда в нашей квартире появилось божественно вкусное блюдо, попутно нахваливая кулинарный талант Нарциссы. Мама о чём-то говорит, рассказывая то ли о светских новостях, то ли о сплетнях из теперь уже далёкого нам мира, но мне всё равно. Сейчас — вот в эту конкретную секунду — она выглядит счастливой, и это единственное, что меня волнует.
— Я пригласила мисс Грейнджер к нам на обед в это воскресенье, — будничным тоном говорит мама, и чашка с чаем едва не выпадает из моих рук. — Оказывается, мы рядом живём. Ты знал?
— Да ну? — прочищаю горло и внутренне подбираюсь. — Удивительное совпадение.
Мама хитро улыбается и продолжает свой рассказ.
Я бросаю быстрый взгляд на тумбочку с книгой. На форзаце красными буквами написано «Кулинарные шедевры за пять минут».
Кажется, поход в булочную неизбежен.
Январь
В январе мы с Грейнджер видимся чаще, чем обычно, — мама то и дело приглашает её на кофе или обед, но обязательно в то время, когда я дома. Не знаю, что она задумала, но меня не очень-то радует эта тенденция.
Вдобавок ко всему на днях я встретил Поттера, и тот почти дружелюбно мне улыбнулся, предложив навестить Тэдди. Я почти сразу понял, откуда дует ветер и в чьей кудрявой голове возникла такая идея, поэтому лишь сдержанно поблагодарил и пообещал, что в ближайшее время мы с мамой обязательно навестим племянника. Когда я рассказал об этом маме, она расплакалась, и я весь вечер утешал её.
Но сейчас, стоя на пороге дома своей сестры (Андромеда любезно согласилась с нами встретиться у себя, потому что Тедди ещё очень маленький), она выглядит почти спокойной, только чересчур сильно сжимает мою ладонь.
Дверь нам открывает Грейнджер со своим неизменно участливым взглядом и вполне искренней полуулыбкой.
— О, миссис Малфой, Драко, проходите, — говорит она, впуская нас в небольшую светлую гостиную, заваленную подарками и игрушками. — Андромеда на кухне, я её позову.
Она исчезает так же внезапно, как появилась, оставив нас с мамой стоять посреди этого беспорядка.
— Драко, Нарцисса, — в комнату заходит Поттер, держа на руках очень вертлявого ребёнка. Я хочу спросить, когда он успел обзавестись наследником, но прикусываю язык, увидев, как малыш резко меняет цвет волос. — Не обращайте внимания, здесь всегда такой бардак. Тедди не любит долго играть с чем-то одним.
Поттер делает пару взмахов палочкой, убирая разбросанные игрушки, и в тот же миг на пороге гостиной появляется хозяйка дома.
Я инстинктивно дёргаюсь, потому что передо мной стоит сумасшедшая — и уже месяцев восемь как мёртвая — Белла. Понимаю, что её здесь быть не может (мёртвые, как известно, не оживают за исключением ненавистного змеелицего ублюдка), но поразительное сходство с Беллатрикс меня в одну секунду пригвождает к полу. Я успеваю подумать о том, каково здесь находиться Грейнджер, учитывая историю с пытками, но мелодичный голос Андромеды возвращает меня на землю.
— Цисси, Драко, — говорит Андромеда, и лучезарная улыбка преображает её до неузнаваемости. Нет, они всё ещё похожи, почти одно лицо, но увидев однажды улыбку Меды, больше никогда не вспомнишь о бешеном взгляде Беллатрикс. — Я так рада вас видеть.
Она подходит и по очереди обнимает нас. Так, как обнимают близких после долгой разлуки.
— Меда, — мама обнимает сестру чуть скованно, словно боясь, что та её в любой момент оттолкнёт, — Спасибо.
Когда я смотрю на Грейнджер, прячущую счастливую улыбку в вороте свитера, я думаю о том, что благодарность этой кудрявой зазнайке я никогда не рискну высказать вслух.
Февраль
Мы допоздна засиживаемся над документами — на улице быстро темнеет, а часы в гостиной показывают половину одиннадцатого.
Грейнджер встаёт, разминая шею, собирает оставшиеся пергаменты с пола, раскладывая их по папкам. Я иду на кухню, чтобы сделать чай. Коль уж мне всё равно её провожать, то полчаса ничего не решают.
— Спасибо, — Грейнджер садится за кухонный стол и берёт чашку обеими руками. Я киваю, и она добавляет: — За помощь с документами тоже, я одна бы точно в срок не управилась.
— Угу, — прячу смущение в своей чашке и отвожу взгляд. Знала бы она, за сколько разных вещей я должен благодарить её, но... Но Грейнджер и не задумывается об этом.
Она живёт так, как ей подсказывает сердце, и временами я отчаянно завидую ей. Обычно Грейнджер появляется у нас раз в неделю — иногда чаще, — и дом преображается с её приходом. Цвета становятся ярче, еда — вкуснее, солнце за окном, такое редкое в зимние дни, и то ярче светит, — подобную ванильную ерунду замечает мама и тут же сообщает мне о своём открытии. Если я и старался игнорировать это в первые месяцы нашего странного соседства, то сейчас...
Сейчас я откровенно наслаждаюсь происходящим, и мне становится всё труднее это скрывать.
Грейнджер поручили систематизировать архивные документы в её отделе, а учитывая, что никто и никогда не вёл документацию так, как следует, мы сейчас имеем сплошную головную боль. Завал на работе, конечно, не очень хорошо, но он даёт мне возможность чаще её видеть. И я малодушно побаиваюсь того момента, когда вся эта «документальная» эпопея с архивом закончится, и у Грейнджер больше не останется поводов, кроме как по приглашению моей мамы, появляться здесь и засиживаться допоздна.
— Спасибо ещё раз, Драко, — говорит она, открывая дверь и поворачиваясь ко мне лицом.
Я, как всегда, провожаю её до двери, выкрашенной в красный цвет. Пару недель назад я уже шутил над тем, что она всё никак не может расстаться с цветами Гриффиндора, но Грейнджер сказала, что эта дверь уже была красной ещё на момент её приезда, и моя глупая подколка утонула в неловкой тишине. Такой же, как этот момент.
— Не за что, — отвечаю я, ловя её тёплый взгляд, и, вдохнув побольше воздуха в лёгкие, выпаливаю: — Может, выпьем как-нибудь кофе?
Грейнджер молча смотрит на меня несколько секунд, а потом, слегка улыбнувшись, целует мою небритую щёку и кивает.
— С удовольствием.
Март
Кто сказал, что весна начинается в марте?
Нет, возможно, где-то в тёплых странах она и начинается по календарю, но вот здесь, в Лондоне, такое ощущение, будто снова пришёл октябрь. Пустой, одинокий, сырой и невыносимо серый октябрь.
Грейнджер улетела к родителям в Австралию, надеясь то ли вернуть им память, то ли просто понаблюдать за тем, как они живут, и Поттер отправился с ней. А мне запрещено пересекать границу.
Я сжимаю кулаки в бессильной злости и откидываюсь на спинку кресла. Мама подходит сзади и кладёт руки мне на плечи.
— Тебе письмо, — она указывает на сову за окном. — Ты не хочешь посмотреть?
Я отрицательно мотаю головой.
— Может, оно от Гермионы? — с надеждой спрашивает она, открывая окно. — Тебе совсем неинтересно?
— Читать о том, как они с Гарри прекрасно проводят время, живя в одном номере отеля, потому что всё оказалось занято какими-то туристами с континента, приехавшими посмотреть на брачный период кенгуру? Нет уж, спасибо.
Мама лишь снисходительно улыбается, отвязывая письмо от совиной лапы.
— Они прожили гораздо дольше в одной палатке, среди леса, где опасность подстерегала на каждом шагу. Абсолютно одни, до смерти напуганные, брошенные на произвол судьбы, — едва слышно говорит она, стоя в дверях моей комнаты. — Если этого не случилось тогда, что изменится теперь?
Я упрямо хмурюсь, складывая руки на груди. В такие моменты мама называет меня большим ребёнком и припоминает, что Тэдди делает точно так же. Она говорит, что в нас точно течёт одна кровь.
— Ты урождённый Блэк, — её смех колокольчиком вторит удаляющимся по коридору шагам.
Я протягиваю руку к конверту.
Апрель
Апрель приносит дурные вести.
Мой условный срок сокращают, но о работе в Министерстве или в Гринготтсе мне придётся забыть. Грейнджер утешает меня, говоря, что они с Поттером могли бы повлиять на это решение, но я отклоняю её абсурдное предложение, и мы снова ссоримся. Мне нужно самому решить эту проблему. Я и так должен им по гроб жизни, неужели она не понимает?
Словно в насмешку, я получаю письмо от мистера Горбина, сына того самого Горбина, с которым имел дело на шестом курсе. В голове калейдоскопом проносятся события всего учебного года: от проклятого ожерелья и исчезательного шкафа до леденящего кровь воспоминания о добрых глазах директора, говорящего мне: «Ты не убийца, Драко».
Я ощущаю себя одним из тех выпотрошенных, истекающих кровью магглов, которых так часто Волдеморт демонстрировал нам на собраниях. От одного воспоминания о его шипении вместо речи меня выворачивает наизнанку прямо на пол в гостиной. Пришедшая вечером помириться Грейнджер застаёт меня ревущим, как младенец, в собственной постели.
Май
Я не рискую соваться на приём по случаю годовщины Победы. Мне кажется, нам не стоит появляться там вместе в такой день.
— Я навсегда останусь Пожирателем, — приобнимаю её за талию и целую в макушку.
Грейнджер расстроенно кивает, утыкаясь носом мне в грудь.
— Я, наверное, вернусь ближе к ночи, — уже на пороге говорит она, застёгивая последнюю пуговицу мантии. — Ужин на плите. Может, сходишь к маме?
Пожимаю плечами и подаю ей перчатки.
— Не сиди допоздна.
Я закрываю красную дверь её квартиры и окидываю гостиную скучающим взглядом. Мы не съезжались официально — большинство моих вещей всё ещё остаются там, у матери. Но как-то само собой вышло, что после работы Грейнджер возвращается домой, где я её уже жду.
Иногда мы берём еду и заглядываем к моей маме на пару часов. Иногда заказываем еду прямо туда, и она уже знает, что сегодня мы будем ужинать вместе. Время от времени мама сама заходит, особенно когда Тедди проводит выходные у неё. В такие моменты мне кажется, что мы всегда так жили, — вчетвером.
Иногда мне снятся странные сны. Порой они доходят до абсурда: в них мы с Грейнджер женаты, а Тэдди — наш сын. У него карие глаза и светлые волосы, улыбка обязательно грейнджеровская, а смех — как у Нарциссы.
После таких снов мне всегда тоскливо, и Грейнджер, будто чувствуя это, обязательно предлагает что-то, чтобы развеяться: будь то парк аттракционов или просто интересная книга вслух. Мы с ней любим читать друг другу по очереди.
Жаль только, что ей не нравится обожаемый мною Бодлер.
Июнь
Только ленивый не обсуждает новость года: «Грейнджер и Малфой тайно встречаются!» И только безногий и немой ещё не подошёл к нам и не спросил, так ли это.
Самым оригинальным (прячущимся за мусорными баками у нашего дома или симулирующим припадок на нашем пороге) я придумываю изощрённую ложь вроде «Она поит меня амортеницей!» или «Никто не сможет отследить вариацию Империуса, не правда ли?».
Однажды я дошутился до того, что меня вызвали в Министерство на поверку палочки раньше назначенного срока. Грейнджер долго на меня кричала.
Но что я могу поделать, если даже для меня эта новость оказалась несколько... обезоруживающей?
Мы как раз читаем «Историю Хогвартса» — потому что я проиграл Грейнджер спор, и книгу выбирала она, — когда в спальне материализуется олень.
— Гермиона, мы завтра собираемся в «Норе», у нас с Джин есть кое-какие новости, ждём тебя, — вещает Патронус голосом Поттера. — Малфоя мы тоже будем рады видеть, если что.
Древний фолиант обманчиво равнодушно откладывается в сторону, а между нами разгорается нешуточная перебранка. Я наотрез отказываюсь идти на встречу в дом Уизли, мотивируя это тем, что мне, как единственному Пожирателю, там будет не место. Грейнджер же пытается доказать мне обратное — там будет не только бывший Орден, но когда заканчиваются пальцы на обеих руках, не желает признавать своё поражение, начав упрекать меня в упрямстве.
Когда ей всё же удаётся затащить меня на эти посиделки, и мы все без удивления выслушиваем новость о том, что Поттер сделал предложение Уизли, я начинаю медленно пробираться сквозь толпу в спасительную тишину и пустоту коридора. Чья-то тёплая ладонь задерживает меня почти на выходе из гостиной.
— Драко, — это Молли Уизли. Женщина с добрым сердцем и железной силой духа. — Меда сказала, что у тебя сегодня день рождения.
Я удивляюсь и смотрю на календарь в углу. И правда, пятое июня.
— Я как-то совсем забыл.
— Посмотришь дома, — она улыбается, протягивая небольшой свёрток. — Это традиция.
И растворяется в толпе.
Дома, сделав вид, что зачитался какой-то книгой по зельеварению, я дожидаюсь, пока Гермиона уснёт, и достаю подарок.
Мягкий зелёный свитер с буквой «Д» оказывается в духе тех, что я видел в школе на каждом из Золотого Трио. А вот подозрительно красный конверт, лежащий на нём, не подписан.
— Драко Малфой, несносный скрытный таракан! — я понимаю, что ошибался, пытаясь сделать что-то втайне от Грейнджер. Вопиллер очень громко кричит её звонким голосом, а я, застыв на месте, забываю наложить Заглушающее. — Ты что, в самом деле надеялся скрыть свой день рождения от меня?! Да как ты...
В следующую секунду в комнату входит Грейнджер и в свойственной ей нравоучительной манере отчитывает меня самолично. Сперва она, конечно, испепеляет вопиллер, но легче от этого не становится.
Я не хотел говорить о своём дне рождения именно потому, что он никогда не был праздником. Скорей, он больше напоминал обряд посвящения или очередное испытание моих способностей.
Но внезапно Грейнджер как-то меняется в лице и, быстро пересекая комнату, садится мне на колени.
— С днём рождения, Драко, — говорит она, протягивая мне брелок с новёхоньким ключом от теперь уже нашей квартиры.
Ещё одно искреннее «Спасибо» так и не слетает с моих губ.
Июль
Спустя какое-то время Грейнжер удаётся уговорить меня встретиться с этим мистером Горбином. Она напоминает о том, что любопытство — полезное качество. Мало ли что — может, он хочет предложить мне выгодную сделку.
— В любом случае, Драко, ты ничего не выяснишь, пока не встретишься с ним, — знает, чертовка, моё слабое место.
И вот я здесь.
Этот магазин никогда не располагал к себе, не вызывал желания вернуться. Скорее, мне всегда хотелось выбежать отсюда и умчаться из Лютного без оглядки.
Но переулок зачистили почти сразу после войны, и теперь это самый обычный торговый ряд, только с арендой подешевле.
— Мистер Малфой, рад встрече.
Сын хозяина магазина — высокий и худой волшебник неопределённого возраста, с мышиным цветом волос и большими грустными глазами. Сразу видно, что ему самому неуютно здесь находиться, но он старательно держит лицо.
— Мистер Горбин, зачем вы мне написали? В письме не было ни слова о сути визита.
— Это предложение о покупке. Точнее, продаже. Точнее...
Он мнётся, не зная, как описать ситуацию.
— Вы хотите, чтобы я купил этот магазин? — кажется, я начинаю понимать, в чём дело. Грейнджер предвидела такой поворот событий, и мы даже обсудили плюсы и минусы подобного вложения.
— Именно, мистер Малфой, — Горбин согласно кивает и уже более уверенно продолжает: — Лютный теперь чист, здесь можно начать что-нибудь новое, понимаете. Мы с женой уезжаем из Англии, и магазин нам просто ни к чему, вот я и подумал...
— Просто никто больше не захотел его купить. Я верно понимаю?
Я бы тоже не хотел. Видит Мерлин, не хотел бы, не задумай я одно дело, обречённое на успех.
Горбин как-то разом сникает, мне даже становится немного жаль его.
— Мистер Малфой, это место только начинает развиваться, вот увидите — через пару лет здесь будет не хуже, чем в Косом переулке, — как-то неубедительно продолжает он, но мне не нужны его слова. Я уже всё решил.
— Где подписывать? — только и спрашиваю я, доставая перо.
Я назову эту лавку «Тайный зельевар». В конце концов, кто-то же в этой стране должен варить приличные зелья?
Август
Жаркий и знойный август не оставил ни единого шанса — я таки сгорел.
Вышел на три минуты из-под зонта — только подать ей очки — и вскоре покраснел как рак. А через два дня кожа начала неприятно шелушиться и облезать, а я стал похож на змею в период линьки.
Когда-то мне нравились змеи.
Когда-то я хотел быть одним из них.
Я разворачиваюсь лицом к слепящему августовскому солнцу и прикрываю ладонью глаза: море стелется вдоль линии горизонта, проглатывая синеву неба, сливаясь с ней в единое целое, перебегая из волны в облако — и обратно. Воздух солёный и влажный, густой, словно патока, горячий, словно жар от костра, и я с наслаждением вдыхаю, заполняя лёгкие до отказа.
Вокруг снуют отдыхающие, мечутся от лежака к лежаку торговцы (ещё бы, у них сезон), кричат наглые чайки, требуя от разморённых туристов лакомств и снеди, — окружающий меня мир превращается в разноцветный калейдоскоп звуков, запахов и ощущений.
Ищу глазами её тёмную кудрявую макушку, но натыкаюсь только на чужие спины и яркие зонтики от солнца, — хмурюсь, и кожа на носу неприятно стягивается. Где-то был крем от загара, вот только куда она его положила?
Поиски крема не приводят к успеху, потому я решаю снова выйти из тени без защиты, — хуже не будет, думается мне, пока яркое полуденное солнце нагревает мою белобрысую макушку.
— Сейчас самое вредное солнце, — говорит Грейнджер, только вышедшая из воды, и обнимает меня со спины. — Почему ты не под зонтом?
— Искал тебя, — сдерживаю ругательство и стараюсь отодвинуться. Что поделать, мне не нравятся резкие перепады температур. — Ты снова плавала на остров?
— Да, — она согласно кивает и, разомкнув объятия, ерошит мои волосы на затылке. — Ты бы сплавал, там красиво.
— Мне и здесь хорошо.
И я почти не вру.
Солнечная Испания нравится мне больше дождливой Англии.
А валяться на пляже гораздо приятнее, чем сидеть в переполненном зале суда.
Да и еда в отеле куда лучше той, что выдавали в камере когда-то очень-очень давно. Словно в другой жизни.
— Ты не намазался кремом! — возмущается Грейнджер и убегает в сторону наших лежаков. — Я же просила тебя... Почему ты никогда меня не слушаешь?!
Её возмущение тонет в шумном многоголосье толпы, и, провожая её взглядом, я думаю, что это лучшее время в моей жизни.
— Нельзя быть таким безответственным, — ворчит она, становясь на цыпочки, аккуратно нанося белый крем на мой лоб и щёки. — Потом же будет болеть, и ты снова начнёшь жаловаться, как тебе не нравится «это чёртово солнце».
Она смешно морщится в попытке передразнить, но я перехватываю её руку и, притянув к себе, нежно целую запястье.
Определённо — самое лучшее.
Сентябрь
Дождь льёт с самого утра.
Она говорит, что жениться в дождь — к счастью.
Мне всё равно, но лучше бы светило солнце. Никогда раньше не задумывался, что мне нравится больше: солнечная или пасмурная погода, но после Испании...
— Мы опаздываем, не спи на ходу!
Я возразил бы, что не сплю, но мне так лень шевелиться, а она меня и не слушает, — бегает между ванной и спальней, на ходу подтягивая спадающие чулки, укрощая непослушные волосы. Есть в ней что-то притягательное: этот курносый нос, россыпь веснушек, прямой взгляд и упрямый лоб. Что-то очень близкое, располагающее к себе, завораживающее. То, как она выгибается по утрам, потягиваясь в кровати, как мурчит, зевая в кулачок, смешно щурится, открывая глаза.
Как варит божественный кофе и делает лучшие в мире гренки с лососем и огурцом, как целует меня утром, сонного, недовольного, ненавидящего весь мир, потому что... ну не утренний я человек, не люблю рано вставать. Но она делает этот процесс более сносным, за что я ей благодарен.
Хотя, конечно же, никогда ей об этом не говорю.
— Давай же, — подгоняет она меня, пока я выбираю галстук. — Можешь не надевать.
— Свадьба — не прогулка в парке, подождут.
— Ты невыносим, — раздражённо шепчет она, но в уголках её губ прячется снисходительная улыбка. Она знает, как важны для меня традиции, и мирится с ними.
Это ещё одна вещь, за которую я не говорю ей спасибо.
— Шевелись, церемония назначена на девять утра, мы уже опаздываем!
— Как будто без нас не начнут.
— Ты же прекрасно знаешь, что нет! — говорит она и нетерпеливо притоптывает ногой. Её кожа всё ещё хранит лёгкий оттенок загара, и это небесно-голубое шёлковое платье волнами спадает с её хрупких плеч, обнимает за талию, ласкается к ногам, и я думаю о том, что никогда не видел никого красивее, чем она в этот момент.
— Почему ты смотришь на меня так? — чуть смущённо спрашивает она и сжимает букетик невесты в тонких пальцах. Мы уже на месте, все, кажется, только нас и ждут. — Пойдём.
Мы проходим по дорожке между гостями и становимся у алтаря. Она чуть сжимает мою ладонь и улыбается. Я хочу сказать кое-что, но не рискую нарушить такой красивый момент.
Звучит свадебный марш — гости торжественно замирают.
Стою рядом и смотрю на неё — прекрасную, словно сошедшую с картин маринистов, вытканную из морской пены, — и не верю своим глазам. Неужели она — моя? Неужели мне, мелочному человеку, жалкому таракану, трусу, каких поискать, там, на небе, заранее простили все долги? Чем я её заслужил?..
Церемония проходит как в тумане, я всё делаю на автомате, полностью погружённый в свои мысли, и возвращаюсь на землю, когда Артур говорит что-то о поцелуе молодожёнов, и толпа разражается аплодисментами и свистом.
— Джин самая красивая невеста, правда? — спрашивает она, чуть хмельная, прижимаясь теснее в танце. — Гарри так повезло.
— Угу, — киваю я, одной рукой придерживая её за талию, другой поглаживая по волосам. — Но ты красивее.
— Да брось, я всего лишь подружка невесты, это совсем другое.
— Как скажешь, — не хочу её переубеждать, потому что для меня она всегда самая-самая.
И бархатная коробочка с фамильным перстнем в левом кармане моих брюк — прямое тому доказательство.