Розы…

Мама всегда любила розы, очень. Трепетно ухаживала за своим розарием позади замка. Маленький Драко частенько сбегал туда, чтобы спрятаться от отца с его уроками верховой езды. Мало кто поверил бы, но в детстве младший Малфой до дрожи в благородных коленях боялся лошадей. Потом прошло, конечно, но вот — было. Люциус не сердился: всякий раз, обнаружив пропажу наследника перед уроком, лишь устало вздыхал, возводил к потолку глаза и посылал домашнего эльфа в старый розарий.

«Мой маленький лорд», — так отец называл его, только отец — никто больше.
Суровый и сдержанный с сыном на людях, Люциус Малфой нежно любил Драко и старался сберечь и продлить для него детство, предчувствуя: их счастливые годы, увы, сочтены. Мирная жизнь с ее розами, уроками танцев и верховой езды, фамильным серебром и портретами предков на древних стенах — уже не более чем иллюзия.

С появлением в их реальности Темного Лорда, а на предплечье Люциуса — затейливой татуировки боггарт старшего Малфоя обрел образ его единственного сына: распластанного на полу; светлые волосы окровавлены; задравшийся рукав обнажает уродливый рисунок. И — удивление в остановившихся в глазах. И — жгучее чувство вины, рвущее сердце, выжигающее нутро… Не уберечь, не изменить. Не вернуть. Знала бы Молли Уизли во времена возрождения Ордена Феникса — была бы потрясена. А может, и нет. В конце концов, родительская любовь в грош не ставит ни чистоту крови, ни общественный статус, ни даже мотивы и поступки любимого чада. И какая, к Мерлину, разница: Малфой ты, Уизли или Поттер, главный твой страх и главная боль — родное дитя, и перед лицом смерти Люциус и Нарцисса Малфои ничем не отличились бы от Лили и Джеймса Поттеров в свое время, да…

В мамином розарии глаза разбегались: нежно-розовые, почти белые Diadem, ярко-желтые ароматные Friesia, белоснежные высокие Iceberg, и, конечно, любимицы Нарциссы — эквадорские Forever Young. Она обожала этот сорт: высокие, с гладким стеблем и шелковыми красными лепестками — будто созданные для признаний в любви. Просто праздник для чувства прекрасного — а у Драко, как и у матери, оно было развито до болезненности.

Розы…

Сколько Драко себя помнил, розы всегда стояли в старинных вазах в гостиной: метровые, на толстых шипастых стеблях, наполняя воздух нежным ароматом, радуя взгляд.

Розы…

После штурма поместья от сада вообще мало что осталось, но розарий… По нему будто проехались магловским ас-фаль-то-ук-ла-доч-ным катком, а после — выжгли Адским огнем. Драко потерянно бродил по Малфой-мэнору, то и дело натыкаясь на обугленные останки мраморных статуй; спотыкался на разбитых дорожках; обходил стороной руины сожженной конюшни. Не мог заставить себя войти: в ушах стояло звонкое ржание отцовской любимицы — белоснежной Артемиды, перед глазами — его собственный жеребец редкой изабелловой масти, норовистый Зефир.

Он вскоре полюбил верховую езду и перестал бояться лошадей. Великолепные животные чем-то напоминали Драко его самого: гордые и независимые, пугливые и осторожные. Но в розарий Нарциссы продолжал ходить часто. Этот маленький Эдем всегда дарил ему желанный покой, возвращал душевное равновесие, врачевал разбитое сердце. Тогда еще глупый белобрысый подросток, он думал, что разбитое сердце — это Пэнси, решившая внезапно, что не Драко герой ее романа. Это — трансфигурация его в хорька на глазах у толпы студентов Хогвартса. Это — неожиданно резкая реакция матери на решение принять Лордову Метку в шестнадцать: он воспринял это как недоверие и страшно обиделся — глупый, самовлюбленный юнец!.. Что бы он понимал тогда в разбитых сердцах.

На конюшни Драко махнул рукой. Восстанавливать разоренное поместье все равно было не на что: сразу после победы Мальчика-Который-Еще-Раз-Выжил над Тем-Кто-Окончательно-Сдох счета семейств Пожирателей были арестованы, а фамильные состояния конфискованы в пользу семей жертв Войны — как магических, так и магловских. Наверное, Драко должен был испытывать благодарность за милостиво оставленное им с матерью родовое поместье — привет от Поттера, — но у него не получалось. А он и не старался.
Что значила эта подачка, если отец гнил в Азкабане, а мать чахла от тоски, угасая день ото дня? Если в придачу к деньгам Малфоев лишили права на магию, оставив жалкие крохи вроде Люмоса? Если запретили даже работать, вынудив жить на нищенское ежемесячное пособие от Министерства? Да его не хватало даже на зелья для Нарциссы, жалкое пропитание и самую необходимую одежду! Это — жизнь? Выживание…
А во имя чего?

Несмотря на послевоенные удары судьбы Драко, словно кошка, приземлялся на четыре лапы, встряхивался и шел жить. Каждое утро. Еще день, еще ночь. Пока есть для кого.
У него была Нарцисса — умирающая, невзирая на самые редкие зелья, что Драко удавалось раздобыть: они лишь продлевали жизнь ее хрупкого, невесомого почти уже тела, но душа… Душа ее осталась в Азкабане. С мужем. Вместе и навсегда — это было о них, да.
И у него был Люциус — и цель: освободить отца, любой ценой, используя свой изворотливый ум, лазейки, которые — он уверен — есть даже при нынешнем режиме. Надо только найти. Тогда, возможно, он успеет спасти маму.
Думать об иных вариантах Драко себе запретил — боялся сойти с ума.

Так и жил.

Днями заботился о Нарциссе с помощью верного старого Тоби; мотался в Министерство отмечаться — в первый послевоенный год еженедельно; в Гринготтс за пособием — ежемесячно.
Периодически в Малфой-мэнор заглядывал Винс: посидеть у камина в ободранной гостиной, набраться огневиски из тайных запасов Тоби — подвалы поместья были вычищены аврорами в припадке мародерства. Чтобы забыться — хоть на время.

Паркинсоны эмигрировали во Францию — им было разрешено, как «удержавшим нейтралитет». Мерлин, разрешено!.. Еще одна подстава щедрого на «милости» Министерства: выгнать из родной Британии без права на возвращение и опять-таки с арестом счетов. Отец Пэнси, разумеется, успел перевести часть капиталов за границу, но… Это были крохи, и это было — изгнание.

Грега убили при штурме поместья Гойлов. Вместе с отцом, и не в спину при попытке к бегству, а в грудь — поймал летящую в мать Аваду…

В одиночестве Драко не пил. Даже сейчас. Брезгливость какая-то была, с юности. Да и Антипохмельное стало непозволительной роскошью. К черту, он справится и без костылей. Он Малфой, а значит — без боя не сдастся. Так он убеждал себя ночами, когда метался в постели на грани безумия. К утру удавалось забыться — неглубоким тревожным сном. Тогда ему снились мамины розы…

А потом наступал новый день. Еще один.
И еще.

Тот день — день роз в Малфой-мэноре — выдался солнечным и ветреным. В такие дни хочется верить в лучшее и по-щенячьи бездумно радоваться: солнцу, теплу, свежему ветру, от которого невольно ждешь перемен.
Драко вывел Нарциссу подышать воздухом, надеясь, что это придаст ей хоть немного бодрости. Вместе со старым Тоби Драко всегда ставил ее любимое кресло на одном и том же зеленом пятачке, где упрямая молодая трава плевать хотела на пепелище и кое-как прикрывала выжженную землю. Подальше от убитого розария.

Драко сидел прямо на земле у ног матери и жевал травинку, лениво щурясь на слепящее солнце в пронзительно голубом небе. Если закрыть глаза и чуть-чуть постараться, можно снова почувствовать себя беззаботным пацаном, будто и не было Войны, ставки Лорда в Малфой-мэноре, Азкабана… И всей этой поганой послевоенной псевдожизни.
Хлопок раздался неожиданно: Драко вздрогнул и открыл глаза.

— Мистер Малфой, к вам гостья, — лопоухий эльф таращил блеклые глаза.

Драко слегка удивился: гостья? Разве какая-нибудь министерская крыса с какой-нибудь свежеизобретенной плановой проверкой? Хотя нет, эти вломились бы без церемоний: антиаппарационный барьер вокруг поместья слетел и канул в Лету еще после штурма…

«Ну что ж, примем это как сюрприз: чем Мерлин не шутит, вдруг — для разнообразия — приятный?» — Драко, ухмыльнувшись, легко вскочил на ноги. Задержался около Нарциссы: та по-прежнему смотрела вдаль, улыбаясь чему-то, видимому ей одной. Погладив мать по бледной щеке, Малфой вздохнул, развернулся и зашагал за приплясывающим в мрачном нетерпении эльфом.


Нет, к явлению у ворот Малфой-мэнора он решительно не был готов. Потребовалось все фамильное самообладание, чтобы не выругаться, как последний магл: перед ним, краснея и бледнея, стояла Гермиона Грейнджер. Вот так — собственной персоной. В руках Грейнджер держала цветы. Розы… Столь любимые обоими оставшимися на свободе Малфоями Forever Young. Нежно-алые лепестки подрагивали и трепетали на ласковом ветру. Большая охапка, стебли достают почти до земли. «Самые длинные розы в мире, — пронеслось в голове Малфоя, — и без упаковки: все, как и следует, лучшие из цветов совершенны сами по себе, любая мишура их опошляет и простит…»
Проглотив потрясенный возглас, Драко нацепил на лицо выражение холодной вежливости и выдавил светское:

— Мисс Грейнджер? Чем обязан?

Гермиона коротко вздохнула, собралась с духом и выговорила:

— Здравствуй… Драко. Я с частным визитом. Разрешишь войти?

— О да, конечно. Прошу, — Малфой галантно отступил в сторону, изящным жестом приглашая гостью. Он уже справился с первым потрясением, только сердце все еще стучало где-то в горле.
Гермиона прошла несколько шагов по разбитой дорожке и остановилась, обводя взглядом видимую часть поместья. В глазах читалось потрясение. Драко бросило в жар.

— Слегка неубрано, извини. Нам нечасто приходится принимать гостей в это странное время, — он пытался язвить, чтобы скрыть бушевавшее внутри бешенство. Как смеет она приходить сюда с цветами — розами! — и смотреть на руины мэнора с таким лицом?! Какого черта ей надо — убедиться, что бывший враг раздавлен? Это что, новая гриффиндорская фишка — плясать на костях? Может, они всех таким дозором обходят?.. Да и по его виду многое ясно. Драко знал, что она видела — то же, что и он в тусклом зеркале по утрам: серая кожа, заострившиеся скулы, под глазами залегли фиолетовые тени — бессонные ночи даром не проходят.

Кипя от ярости, Малфой решился наконец взглянуть на Гермиону и едва не отшатнулся: в карих глазах стояли слезы.

— Пойдем в дом, — хмуро буркнул он, отвел глаза и прошел мимо нее к парадному входу.


— Только не вздумай жалеть меня, Грейнджер, — глухо проговорил Драко, не отрывая ладоней от лица. — Не вздумай. Это моя жизнь, какая бы ни была, и мой выбор, в конце концов.
Он сидел на широком подоконнике, уперев ноги в стену, а острые локти — в колени. Солнечный свет лился в окно и разбивался об узкую спину, так что тощая фигура напоминала вырезанную из бумаги куколку.

— Но Драко! Вам не оставили выбора, — чуть не плакала Гермиона. — Ты не обязан отвечать за своего отца!..

— Обязан! — вскинулся Малфой, оскалившись. — У меня ничего в жизни не осталось: только мать и отец! И покуда я еще не сдох, буду делать все — слышишь? — все для их спасения! Беги, донеси в аврорат… Не смею задерживать.

Он легко спрыгнул с подоконника и вопросительно уставился на Гермиону. — Ты все еще здесь, Грейнджер? Мне показалось — разговор окончен. — Теперь он тянул слова точь-в-точь как в Хогвартсе, и его независимая поза напомнила Гермионе школьного Малфоя, Малфоя-хорька; таким она его хорошо знала, и эта обманчивая привычность странным образом успокоила.

— Драко, не злись, пожалуйста. Присядь, мы еще не договорили, — примиряюще попросила она.

— О, благодарю вас, мисс Грейнджер, за столь любезное приглашение в моем собственном доме, — Драко отвесил издевательский поклон и сменил тон. — Мерлина ради, Грейнджер, я устал и должен взглянуть, как там мама. Что еще ты можешь сказать такого, что бы меня задержало?.. — Малфой будто снял маску: худые плечи опустились, лицо осунулось еще больше, а в глазах действительно читались усталость и раздражение.

«Что я тут делаю, — пронеслось в голове Гермионы, — со своим сочувствием и предложениями?.. Это же Малфой: фамильная гордость, гиппогриф ее дери. К черту, я все равно уже здесь — один Мерлин знает, каких усилий мне это стоило! Пусть думает обо мне что хочет — он и так это делает, ничего не изменится…»
Малфой насмешливо наблюдал за ее лицом, пока она кусала губы, не зная, как продолжить странный разговор.

— Ну давай, Грейнджер, исполняй свой гриффиндорский долг: протяни руку помощи сирым и убогим — ты же за этим пришла, — Драко предостерегающе ухмыльнулся.

— Нет, не за этим! — неожиданно для себя выпалила Гермиона. — Я принесла цветы твоей маме, Малфой, и не уйду, пока ее не увижу. Так-то, — добавила она по-детски и замолчала, закусив губу. Брови Малфоя поползли вверх.

— Цветы — Нарциссе?.. А по какому поводу, позволь узнать? — если Драко и был изумлен, скрывал он это искусно.

— Знаешь, все вокруг решили, что, оставив вас на свободе и не бездомными, достаточно отблагодарили… — Гермиона поморщилась и продолжила: — Я не спорю, это, наверное, правильно, но… Я ведь помню, что сделала твоя мама для Гарри, и выдай она его тогда Волдеморту — не мы, а вы решали бы: кому жить, а кого и… в расход. — Видно было, что слова даются ей тяжело, на лбу бисерно поблескивала испарина. Свой роскошный букет она продолжала бережно держать чуть заметно дрожащими руками.

В душе Драко Малфоя что-то дрогнуло и надломилось с тихим звоном, будто кусочек ледяной скульптуры. Все время, пока Гермиона говорила, он не сводил с нее внимательных глаз.

— В общем, никто не знает, что я здесь… Никто бы не понял, наверное… — она снова запнулась, а потом решительно закончила: — Я хочу поблагодарить Нарциссу за Гарри. За всех нас, за конец Войны.

И уставилась на Драко исподлобья, всем видом выражая готовность стоять до конца. Даже если ему в голову взбредет выставлять ее за ворота пинками.

Малфой в задумчивости смотрел на выпрямившуюся фигурку в кресле у камина, где, помнится, любил сидеть с трубкой после обеда Люциус, потягивая старый коньяк и глядя в огонь. В такие часы они с сыном подолгу разговаривали обо всем на свете, и Драко задавал отцу тысячи вопросов, а Люциус терпеливо находил на них тысячи ответов. Мерлин, как давно это было… Тысячи лет назад.
Однако сейчас в потертом кресле сидел отнюдь не Люциус, а кудрявая проблема, которая требовала немедленных действий. Отбросив с глаз длинную челку, Малфой заставил себя очнуться от горьких воспоминаний и принять решение. Он не отдавал себе отчета, что у Гермионы защемило сердце от этого жеста: настолько мальчишеским и трогательно знакомым он вышел. Драко вздохнул и негромко произнес:

— Хочешь, значит, видеть Нарциссу. Ну что ж, идем.

И взмахом руки пригласил следовать за ним к выходу.

Нарцисса сидела на прежнем месте в той же позе и издали казалась почти видением. Светлые волосы свободно струились по плечам: в прическу она их больше не убирала, и Драко любил сам по утрам и вечерам расчесывать шелковые пряди.
Идущих к ней по разбитой дорожке Драко и Гермиону она не удостоила и взгляда: они просто были за границами ее нынешнего призрачного мира. Она удивилась бы, если б могла.

— Мама, к тебе гостья. Позволь представить: Гермиона Грейнджер, — сухо проговорил Драко, светским жестом предлагая той подойти ближе.

— Мы же знакомы… — Гермиона замолчала, не договорив. Вид исхудавшей, бледной, витающей на грани безумия Нарциссы ее поразил: владеть собой так же мастерски, как Малфой, она не умела никогда.

Драко подобрался, переводя настороженный взгляд с матери на Гермиону, словно опасаясь, что та неосторожным движением или словом причинит Нарциссе вред. Наконец Гермиона собралась с духом, шагнула к креслу и несмело протянула Нарциссе розы.

— Не знаю, слышите ли вы меня, миссис Малфой… Я пришла сюда поблагодарить вас за то, что не выдали Гарри Волдеморту там, в Запретном лесу. И вот… — Гермиона на секунду запнулась и закончила, краснея: — Эти цветы — для вас. Я выбирала... Мне казалось, они вам понравятся.
И бережно уложила роскошный букет на колени отрешенной Нарциссы.
За время этой маленькой искренней речи, Нарцисса и бровью не повела. Драко давно привык к такому положению дел и все же надеялся хоть на какую-нибудь реакцию: очень уж необычная сложилась ситуация. Однако не сбылось. Видимо, время чудес закончилось, да и было ли оно? Драко знал, что да, но верилось уже с трудом.
Полумрак гостиной — солнце уже ушло из раскрытых окон, словно потеряв к ним интерес, — делили двое бывших: бывших однокурсников, бывших врагов… бывших детей.
Драко — снова у окна — в глубокой задумчивости сжимал засунутые в карманы брюк кулаки.
Гермиона — без роз — съежилась в кресле, не зная, чем теперь занять руки. Она не выдержала первой.

— Я могу помочь с зельями. Я ведь теперь стажер в Мунго, имею к ним свободный доступ — я могу помочь, — от волнения Гермиона повторялась, голос слегка дрожал. Драко внимательно смотрел на нее, не говоря ни слова.

— Драко… не молчи! — она всхлипнула, не справляясь с нервной дрожью, уронила лицо в ладони и тихо разрыдалась.

Что-то внутри у Драко лопнуло, стеклянно звякнув, будто склянка с забродившим зельем, которое немедленно бросилось ему в голову.
Бесшумно сорвавшись с места, он присел около плачущей: в голове вспыхнуло жгучее воспоминание — Гермиона Грейнджер рыдает в зале Малфой-мэнора, вырываясь из цепких рук Беллатрисы. Вспыхнуло и погасло, оставив по себе привкус вины.
Драко осторожно отнял от лица Гермионы мокрые ладони и легонько сжал их.

— Не плачь, — мягко прошептал он, заглядывая ей в лицо: полные слез темные глаза, дрожащие губы. — Не плачь, — повторил настойчивее. — Все хорошо. Я бы выпил кофе, а ты? Что скажешь?

Гермиона кивнула, успокаиваясь, осторожно освободила руки и вытерла мокрые щеки.
Малфой щелкнул пальцами: перед ним тут же материализовался старый эльф.

— Принеси нам кофе, Тоби, — и добавил нетерпеливо: — И поскорее!

Драко вдруг до дрожи захотелось глотнуть обжигающего черного напитка, горького, как его жизнь.

— Тебя не оскорбит, надеюсь, если нас обслужит мой эльф? — ухмыльнувшись, спросил он Гермиону. — Как видишь, удерживать мне его сейчас особенно нечем, вроде бы он здесь по собственному желанию…— Драко лукаво покосился на активистку Г.А.В.Н.Э.

Та не выдержала и прыснула, мокрые дорожки на ее щеках успели высохнуть.

— Малфой, Малфой, — покачала она головой. — Ты неисправим, но, кажется, прав…— и с наслаждением потянула носом: Тоби оказался проворен, и в гостиной повеяло теплым горьким ароматом.

— Мерлин, как же вкусно!.. — Гермиона прикрыла глаза, оторвавшись от полупрозрачной фарфоровой чашечки. Замысловатый кружевной узор, зеленый с золотом: Драко очень любил этот старый сервиз — свадебный подарок Нарциссе от старшей сестры. Теперь он дорожил им особенно: память о Белле, о счастливых днях в Малфой-мэноре, о семейных завтраках в залитой солнцем столовой… Их так мало осталось после войны, этих памятных вещиц, согревающих вымороженную душу.
А сейчас невесомый фарфор держали тонкие пальцы девушки, которую долгие семь лет он презрительно звал грязнокровкой.
Девушки, которая в ответ с ненавистью дразнила его Хорьком.
Девушки, которую пытали в его родном доме и едва не убили ее лучших друзей.
Девушки, которая принесла в этот разоренный теперь дом цветы.
Розы…

— …Драко? Где ты сейчас? — звонкий голос выдернул его из раздумий, куда он провалился так глубоко, что несколько мгновений с недоумением смотрел, как Гермиона щелкает пальцами перед его лицом, смешно морща в улыбке веснушчатый нос. Кофе оживлял ее на глазах, тогда как самому Малфою он не слишком помогал: слишком много было его выпито в последние дни, и до и после еды, а частенько и вместо.
Тряхнув волосами, Драко с силой провел ладонями по лицу, словно пытаясь стереть смятение: как давно женский голос не окликал его по имени! Мать не произнесла ни слова с тех пор, как пришло известие о заключении Люциуса. Драко до сей поры и не понимал, как ему этого не хватало, пока его имя не прозвучало из уст Гермионы Грейнджер: так непривычно слышать от нее вместо брезгливого «Малфой» почти ласковое «Драко»… На душе чуть потеплело. Какой, оказывается, важный пустяк: женский голос, зовущий по имени…
Мерлин знает, сколько часов просидели они в гостиной — за окнами давно стемнело. Нарцисса мирно спала у себя, уложенная заботливым Тоби. В старом камине уютно потрескивал огонь, бросая отсветы на лица, делая их совсем юными.
Они разговаривали. Наверное, впервые в жизни не препирались, не поливали друг друга грязью, не выхватывали палочки, а — разговаривали…
О том, как Люциус впервые посадил упирающегося Драко на пони — бедное животное долго потом наотрез отказывалось выходить из денника… хотя опаленную неумелой Бомбардой гриву эльфы быстро привели в порядок.
О неудачном эксперименте второкурсницы Гермионы с Многосущным зельем — мадам Помфри причитала над ней всю неделю, пока не сошла шерсть с лица, и не отвалился пушистый кошачий хвост…
Вспоминая детство, оба хохотали, как безумные — до колик в животе, до слез, — выпуская наружу горькое напряжение последних лет.

— Еще кофе? — наконец отсмеявшись, предложил Драко.

— Пожалуй, — охотно согласилась Гермиона. — Очень уж он у тебя хорош — не поделишься рецептом?

— Мама любит такой. Корица и кардамон. Немного кайенского перца. И под конец — мускатный орех. Говорит — фирменный рецепт Блэков. Забавно, да? Черный кофе от Блэк(1), — Драко говорил тихо, мечтательно, неотрывно глядя на огонь. Опущенные ресницы бросали тень на впалые щеки, и глаза казались почти черными. Гермиона завороженно вглядывалась в его лицо: это был совсем незнакомый ей Драко Малфой. Такого Распределяющая Шляпа могла, пожалуй, распределить на… Райвенкло. На своем факультете Гермиона его и таким не видела: слишком недоверчив, осторожен… Утончен. Да, это слово, призналась она себе, чуть ли не впервые подумав о Гриффиндоре неоднозначно.
В пятне света перед камином с тихим хлопком возник Тоби и вновь водрузил на столик между креслами серебряный поднос с кофейником и двумя чашками.

— Интересно: мы любим одинаковый кофе — черный без сахара, — задумчиво проговорила Гермиона. — Признаться, я так тосковала по нему в Хогвартсе. Тыквенный сок, конечно, дело хорошее, но… Кофе есть кофе.

Драко усмехнулся.

— Не знаю, как вы, а мы с пятого курса огневиски в подземелья протаскивали, не то что кофе.

Гермиона неодобрительно покосилась на Малфоя.

— Слизеринцы! Вечно вам закон не писан.

— Кто бы говорил, — прищурился Малфой. — Застукай студентов на таком деле Филч или того хуже

— Макгонагалл, при прочих равных условиях гриффам и это сошло бы с рук. Мушкетеры короля, — не удержавшись, поддразнил он ее.
«Ох, ну надо же, какая двуличность: Малфой — и магловское чтиво?..» — мимолетно подивилась Гермиона и против воли начала закипать.

— Тебе что, до сих пор чужие лавры покоя не дают, гвардеец кардинала?

— О да, мисс Всезнайка, ваши и ваших верных соратников, особенно преподобного Поттера, уж это не в бровь, а в глаз! — Малфой и не замечал, что принял оборонительную позу, скрестив руки на груди.

— А нам всегда было чем гордиться, Малфой, знаешь ли! Не забыл, чем обязан Гарри?! — Гермиона сорвалась на крик, глаза сверкали праведным гневом. Лишь в следующее мгновение она осознала бестактность своих слов и захлопнула рот, задохнувшись от ужаса.
Глаза Драко полыхнули черным огнем и тут же погасли, плечи опустились. Он словно вмиг постарел.

— Нет, Грейнджер, помню. Но спасибо, что любезно освежила мою память. Я и впрямь забылся: сидеть здесь до темноты с тобой, — последнее слово он выплюнул, как ругательство, — и вспоминать былые времена — да я, должно быть, рехнулся…

Каждое слово Малфоя отзывалось в груди Гермионы болью. Она чувствовала себя очень скверно: кем бы ни был Драко Малфой — он больше не враг, и Война — хвала Мерлину — уже год как закончилась. Он впустил ее в дом, позволив увидеть его плачевное состояние, держался корректно, вытирал ее слезы, поил отменным кофе…
А что же она?
Мастерски нанесла контрольный удар по его гордости — немногому, что у него осталось? Оскорбление в ответ на правду? Браво, Гермиона Грейнджер! Достойно. Двадцать баллов… Слизерину. Так метко ужалить в самое больное место — они с Малфоем словно поменялись местами. Гермиона почувствовала, что заболевает от этой уютной, несмотря на военные раны, комнаты. Ей хотелось домой — сию же минуту: с головой под одеяло, и там мучительно сгореть от стыда.

— Порох на каминной полке.

Тихий голос Малфоя заставил Гермиону отшатнуться — столько желчи в нем было. Она молча поднялась с кресла, шагнула к камину и, помедлив, запустила руку в старинную узорчатую чашу.

— Спасибо, — голос дрогнул, и она через силу сосредоточилась. Не хватало еще угодить сейчас куда-нибудь в Лютный переулок, как однажды Гарри — невнятно назвав цель назначения. Хотя вряд ли нашлось бы в мире менее желанное для Гермионы место, чем то, которое она стремилась сейчас покинуть.

— Передай Поттеру мою горячую благодарность — особенно за отца. — Гермиона так и не поняла, чего больше было в его словах — горечи или сарказма, — но они хлестнули по лицу, будто пощечина.

— Прости, Драко… — прошептала она, не глядя на него. — Площадь Гриммо!

И, бросив горсть Летучего пороха в огонь, шагнула в зеленое пламя.
(1) Черный кофе от Блэк — Black Coffee by Black (англ.)

Как только отгремела финальная битва за Хогвартс, ознаменовавшая конец Войны, перед Гермионой Грейнджер во всей красе встал вопрос: где жить?
В родной дом путь ей был заказан. Родители, вернись они из Австралии, вряд ли устроили бы вечеринку в честь незнакомой девицы, обнаруженной в своем доме. Скорее уж, вызвали бы полицию.
«Нора»?.. Нет, там она поселиться не могла. Не могла и все тут. Она устала врать себе, пора было признать: Рон Уизли — герой Войны, но не ее романа.

После того случая, когда он бросил их с Гарри в лесу, а сам смылся в неизвестном направлении, Гермиона так и не смогла избавиться от послевкусия предательства в душе. Да, он вернулся. Да, она его простила и да — они об этом говорили. Не раз. Но забыть оказалось сложнее, чем простить, а если честно — невозможно.

Рон Уизли продолжал быть для нее близким другом, почти братом; а теперь еще и боевым товарищем, но… Война и разрубила хрупкую ниточку, которая связала их на шестом курсе. Война смыла бархатный налет наивности и в клочья растерзала готовность к самообману. С Гермионой, по крайней мере, так и произошло. Жизнь оказалась слишком хрупкой и штучной ценностью, чтобы разменивать ее на что-то «вроде бы подходящее». Гермиона всегда была максималисткой, но к тому же еще и женщиной. И, как любая женщина, — ищущей любви. Ей действительно сначала казалось, что к Рону у нее — любовь… И не случись Войны — и поступков, на ней совершенных, — она вполне могла стать Уизли, нарожать рыжеволосых детишек, а в разгаре счастливой семейной жизни вдруг взвыть раненой волчицей. Потому что без любви она бы не смогла. Невзирая ни на какие радости мирной жизни. Она знала себя: ни за что на свете не позволила бы себе бросить мужа и детей, уйдя на поиски собственного счастья. Ушла бы максимум в работу, с головой, как в омут. Раз омута любви изведать не удалось. Поэтому в глубине души она мрачно радовалась такому повороту событий. Рон, конечно, ее радости не разделял.

Скрепя сердце, он — на словах — принял ее решение «остаться друзьями до лучших времен», но Гермиона подозревала: затаил обиду. Она постаралась выбросить это из головы — пока; ей хватало собственных проблем. В частности, она не знала, как смотреть в глаза Молли. Миссис Уизли, узнав о размолвке «детей» — а все они давно были для нее детьми, особенно после потери Фреда, — ударилась в слезы и до сих пор переживала на этот счет. Переживания Молли Уизли — дело небезопасное, поэтому за минувший год Гермиона навещала «Нору» всего несколько раз: на Рождество и на дни рождения Джинни и Рона.
Тем не менее, жить где-то было надо, и Гарри, в отличие от Гермионы, проблемы в том не видел.

— Ну, сама посуди: на что мне одному такой огромный дом? Да я полжизни провел в чулане под лестницей! — убеждал он подругу.

— Так ты и не будешь один, — тихо, но горячо возражала Гермиона.

— Брось, Джинни тоже не очень-то привыкла занимать собой полдома, не путай «Нору» с Малфой-мэнором, — Гарри шутил, но в глазах не было улыбки. Зато было беспокойство: он действительно желал помочь лучшей подруге, не понимая, что ей мешает просто согласиться и избежать надоевших споров.

— Бр-р… О Малфоях не надо, — Гермиона скривилась и передернула плечами.

Ее дожала Джинни. Узнав о колебаниях подруги, она одной решительной тирадой сломила ее сопротивление.

— Как ты можешь бросить меня одну?! Да мама с ума сойдет, когда узнает, что мы с Гарри собираемся жить вместе, ты же знаешь: ей война — не война, а до свадьбы ни-ни!..

И это была правда. Молли Уизли оставалась дамой старой закалки и считала нужным строго держаться приличий во все времена.
Гарри, в свою очередь, убеждения будущей тещи уважал, но смысла откладывать жизнь на потом не видел. С детства вынужденный бороться — сначала с миром, потом за мир, — Гарри просто устал. Воевать, искать, находить и терять, быть героем — устал. И хотел просто любви и покоя — хотя бы на время. Многолетняя борьба сделала его жестче и увереннее: чего он хочет, он знал теперь твердо. Гарри и Джинни были дети войны — рано и стремительно повзрослевшие, — и они торопились жить, брать от жизни столько, сколько успеют; и бессмысленное ожидание в их планы не входило.
Однако ж — Молли. Ее не изменишь, да и не нужно. Гарри готовился к неизбежному конфликту, но решение пришло само: Гермиона.
Разумеется, никто никого не использовал. Просто они одновременно оказались в сложной ситуации, а ведь на то и друзья, чтобы выручать друг друга. Чем, собственно, они семь лет уже и занимались.
Джинни была права: несмотря на потерю Гермионой статуса Моллиной невестки, та оставалась собой — честной, как шипастая роза. Всегда мила и открыта, но если что-то пойдет вразрез с ее принципами — пустит в ход острые шипы…

Вот так и поселились они втроем в древнем доме Блэков с его агрессивно-надменными портретами, пыльными комнатами и старым Кикимером.
Счастливые влюбленные и одинокий гарант соблюдения приличий…

Нельзя сказать, что Гермионе плохо жилось на площади Гриммо. Напротив: было удобно добираться на работу в Мунго, приятно возвращаться в дом, где ее ждали. Вот только…
Конечно, Гарри тактично не забывал ежевечерне накладывать Заглушающие чары на дверь их с Джинни спальни. Но не в его силах было спрятать счастливый блеск в глазах. Или — как томно рассеянна бывала по утрам Джинни. Как смущенно краснел он сам, отводя сияющие глаза. У этих двоих на лбу крупно читалось: «Мы счастливы! Мы любим и любимы!»…
Не то чтобы Гермиона завидовала, нет — она любила обоих друзей и искренне за них радовалась. Но ей было грустно... было одиноко. У нее была любимая работа, любимые друзья, да… Не было любимого, того самого — единственного.



…Мышцы болели. Он не мог припомнить, когда вообще так смеялся — разве что в детстве? С началом учебы в Хогвартсе Малфой научился «держать лицо», и на лице этом все чаще играла иезуитская ухмылка.
Хогвартс…
Какого черта они вообще начали болтать на эту тему? Похоже, он совсем одичал за последний год: мило провел вечерок с Гермионой Грейнджер и даже расслабился, приоткрылся… Мерлин, да что на него нашло? Зачем он вообще ее впустил? А говорят: слизеринцы — змеи… Да нет, не в чертовом факультете дело, конечно… А в чем тогда?
В розах, вот в чем.
Что-то было в этой девчонке, когда стояла у ворот ни жива ни мертва, — Малфой невольно усмехнулся воспоминанию. И эти розы у нее в руках: как только ухитрилась выбрать, как угадала? Зря бросила прорицания. Но эффектно это сделала, надо сказать… Никто не подозревал, что глаза у Трелони могут стать еще больше!..
Драко поежился от сквозняка и опомнился, ухмылка на тонких губах растаяла. Можно стоять здесь хоть всю ночь дурак дураком — сделанного не воротишь. А если Драко чему и научился к своим восемнадцати годам, так это не жалеть о содеянном. Что толку? Лишний груз. Это для гриффов: терзаться и рефлексировать. Он будет жить настоящим.
Проведя ладонью по лицу, будто стряхивая морок, Малфой резко выдохнул и поднялся к Нарциссе.

Осторожно отворив тяжелую дверь, Драко бесшумно вошел в спальню и бросил взгляд на роскошную, покрытую полупрозрачным пологом кровать. Нежно-голубой шелк. Других цветов для спальни Нарцисса не признавала — ее милая маленькая слабость. Спальня под цвет глаз.
Драко слабо улыбнулся. Приступ нежности охватывал его всякий раз, когда он видел мать спящей. Во сне она казалась беззащитной маленькой девочкой — особенно сейчас, исхудав до прозрачности. У Драко сердце заходилось: так хотелось сгрести ее в охапку, прижать к груди, встряхнуть — и услышать хоть слово, поймать неуловимый взгляд!.. Переведя дух, он сделал несколько шагов к кровати и замер.
На груди Нарциссы, укрытой бледно-голубым шелком, в призрачных бликах свечей что-то алело. Сердце Малфоя прыгнуло куда-то к горлу и пропустило удар. Метнувшись к кровати, он резко отдернул полог — и, всхлипнув, опустился на пол. Ноги вдруг отказались ему служить.
На тихонько вздымающейся маминой груди лежала роза.
Forever Young.

Бледными — в голубизну — пальцами Нарцисса слабо держалась за длинный гладкий стебель.

Forever Young… И казалась такой юной: на губах играла нежная улыбка, мягкое сияние свечей волшебным образом скрадывало глубокие тени под глазами.

Драко опустил голову на руки и беззвучно заплакал.

Гермиона вертела в руках кусочек плотного пергамента с красивым гербом и силилась спросонья определить, видит она его наяву или все еще спит.
Вообще выходило — наяву. Ни свет ни заря ее разбудил бесцеремонный стук в окно. Большой черный филин — совершенно незнакомый — настырно долбил внушительным клювом стекло и улетать не собирался.

«Ну, нахал! В такую-то рань…», — сквозь сон, но уже сердито подумала Гермиона и тут же встревожилась: что-то на работе?.. День выходной, а писем от незнакомцев она обычно не получала — ни по выходным, ни по будням.
Гермиона тряхнула головой, прогоняя остатки сна, и вскочила с кровати. Открыв окно и впустив филина, она не сдержала смешок: добившись внимания, незнакомая птица моментально превратилась в образчик вежливости — аккуратно впорхнула, присела на спинку стула и послушно протянула лапу с письмом. Очевидно, это не была рядовая почтовая сова из отделения — но чей-то верный письмоносец, и явно — дорогой.
Заинтригованная до крайности, Гермиона развернула пергамент.


«Твои розы сотворили чудо.
Если хочешь — приезжай.

Д.М.»


Вот так. Две строки. Ни приветствий, ни прощаний.
И ответа отправитель не ждал: едва освободившись от ноши, филин довольно ухнул, шумно расправил широкие крылья и снялся с места, через минуту превратившись в черную точку над городскими крышами.
Проводив его восхищенным взглядом, Гермиона вернулась к клочку гербовой бумаги. Вернулась — чтобы застыть в замешательстве, не зная: сердиться ей или визжать от радости. Хотелось почему-то визжать.
«Нет, без кофе тут не обойтись», — решила она наконец и позвала Кикимера. Ее озарила внезапная догадка, которую не терпелось проверить.


Как ни надеялась Гермиона вернуться домой незамеченной, вышло, разумеется, в точности наоборот: из камина она выскочила прямо на Гарри и Джинни, уютно устроившихся в креслах. На мгновение эта мирная картина резанула Гермиону по сердцу: перед глазами все еще стояла совсем другая гостиная, другие кресла и другие двое…

— Ох, Мерлин, Гермиона!.. — взвизгнула Джинни, подпрыгнув от неожиданности. — Ты чего так поздно? Мы волновались! Там совы не водятся, где тебя носило?..

Бедная уставшая Гермионина голова окончательно пошла кругом от взволнованной трескотни подруги.

— Джинни… Мерлина ради — не кричи так!.. — ее жалобный голос заставил Джинни растерянно примолкнуть. — Я… у меня было несколько дел… ездила в Британскую библиотеку… Так засиделась, что темноты и не заметила, — сбивчивые объяснения и измотанный вид Гермионы мгновенно вызвали у Джинни приступ раскаяния.

— Ох, дорогая, прости меня — просто мы тут издергались: где тебя драклы носят… Садись! Сейчас принесу тебе твой обожаемый кофе — мигом в себя придешь! — повеселевшая Джинни вихрем развернулась к двери.

— Не надо кофе!!! — вопль Гермионы испугал даже ее саму. Она затравленно оглянулась на Гарри — тот еще не проронил ни слова с момента ее появления — и уже тише повторила: — Кофе — не надо… пожалуйста, милая, не беспокойся — я в порядке. Пожалуй, пойду лягу, суматошный выдался денек… Спокойной ночи, — Гермиона выдавила из себя улыбку и поспешила убраться в свою комнату.

Обалдевший Гарри вопросительно посмотрел на Джинни.

— Не обращай внимания, — та махнула рукой, снисходительно улыбнувшись. — Сейчас отнесу ей чаю с ромашкой, она уснет, и завтра все как рукой снимет. Женские неприятности, — вздохнула она и чмокнула Гарри в нос. Он не сдержал улыбки и потянулся было обнять энергичный рыжий ураган, но Джинни ловко увернулась.

— Потом, солнышко, по-том! Сначала окажу неотложную помощь нашей пчелке, — и, напевая себе под нос, умчалась на кухню.
До Гарри донеслись звяканье, шуршание и — немного погодя — легкие шаги вверх по лестнице. Уютные домашние звуки — это ли не маленькое счастье, подумал Гарри, и легкое чувство тревоги, царапнувшее его при виде безумных Гермиониных глаз, затихло и свернулось где-то на донышке души, задремав. Он поговорит с ней завтра, решил Гарри и, успокоенный, отправился в спальню: дожидаться обещанного Джинни «потом».


Гермиона думала, что провалится в сон, едва коснувшись подушки. Джинни давно убежала, чмокнув ее в горячий лоб, но она так и лежала в тишине без сна, пялясь в ночное небо за окном. Даже после вкусного чая, которым заботливо напоила ее Джинни, во рту стояла пряная горечь кофе «от Блэк». Когда часовая стрелка приблизилась к трем, Гермиону наконец сморил беспокойный сон. В нем она летела на фестрале, крепко держась за Гарри, который повернул костистую голову — и оказался Роном; а когда она вскрикнула от неожиданности, фестрал голосом Драко Малфоя процедил совершенно снейповское: «Десять баллов с Гриффиндора, мисс Грейнджер!..»
Словом, малфоевский филин поспел как раз вовремя, чтобы не дать Гермионе разбиться о землю, упав с говорящего фестрала.

Неожиданное письмо вызвало у Гермионы сложные чувства. С одной стороны, с души упал камень: ее извинение, надо думать, принято. С другой — она злилась на Малфоя за лаконичность его послания. Но еще больше она злилась на себя: за желание по-детски запрыгать на одной ножке.
Раздался хлопок, и в комнате появился Кикимер с небольшим серебряным подносом. Аккуратно пристроил его на столе и, поклонившись, исчез. На подносе стояли ярко-синий кофейник, белый пузатый молочник и чашка в красный горох. Куда там до изысканного сервиза Малфоев, усмехнулась про себя Гермиона и с удовольствием принялась за кофе. Ее догадка подтвердилась: Кикимер в совершенстве владел фирменным рецептом Блэков, и теперь Гермиона наслаждалась лучшим кофе, какой ей доводилось пробовать в жизни. Странно, почему он никогда не готовил для нее такой? Ей даже показалось, что в удивленных глазах старого эльфа промелькнуло уважение, когда она попросила у него «черный кофе от Блэк»… забавно. Спохватившись, она тут же запретила ему говорить кому-либо о ее новой прихоти. Она по-прежнему опасалась, что о ее тайном визите в Малфой-мэнор станет известно друзьям: ей будет трудно это объяснить…


Обычно по воскресеньям Гарри и Джинни гостили в Норе — так было и сегодня. Гермиона проводила шумную парочку, расцеловавшись с Джинни и передавая многочисленные приветы всем Уизли, и c улыбкой закрыла дверь. В доме сразу стало тихо. Гермиона задержалась на миг у дверей гостиной, задумчиво глядя на камин, приняла решение и, пританцовывая, побежала по лестнице наверх. Прикрыв за собой дверь, она сбросила халатик и торопливо натянула черные джинсы и простую белую майку. Метнулась к зеркалу, ловко собрала кудрявые волосы в небрежный пучок, придирчиво вгляделась в собственное отражение и замерла с расческой в руке. Она что — нервничает?.. Нет, это как раз понятно, но она волнуется насчет того, как выглядит. Какой ее увидит Малфой. Зачарованно таращась в зеркало, Гермиона сделала открытие: ей это небезразлично. И она знает, что эти джинсы сидят на ней как влитые, а майка подчеркивает грудь; такая прическа придает ей женственности — все эти приятные факты ее… радовали? Да. Гермиона покраснела. Хотя какого, собственно, черта — она молода и красива, и ее желание достойно выглядеть естественно. Она ищет любви, в конце концов, не в рубище же ей наряжаться!
«А ты, дорогая, собралась искать любви в Малфой-мэноре?» — ехидно прозвучал в голове вкрадчивый голос. Гермиона поперхнулась воздухом и окончательно запуталась.
«Иди к черту!» — мысленно огрызнулась она и, подхватив сумку, решительно покинула комнату.


С пустыми руками в гости не ходят, размышляла она, спускаясь по лестнице. Но не являться же ей второй день подряд с розами — пусть даже чудотворными? При этой мысли у Гермионы засосало под ложечкой, и она машинально коснулась кармана, где лежала утренняя записка. Что он имел в виду под чудом? Что там с Нарциссой?
«Вот и узнаю, я ведь за тем и еду», — успокоила она себя и внезапно вспомнила.

Портреты осуждающе забубнили, когда Гермиона вихрем пронеслась обратно к себе, но ей было не до них. Ворвавшись в комнату, она бросилась к платяному шкафу, распахнула дверцы и начала вышвыривать на пол вещи. Потом хлопнула себя по лбу и вытащила из сумки палочку.

— Акцио, портрет! — из шкафа прямо в руки вылетел небольшой темный сверток. Развернув плотную ткань, Гермиона бережно извлекла наружу портрет в потемневшей от времени серебряной рамке. С него на Гермиону мрачно взирал профессор Снейп.


Она и сама не знала, откуда он взялся, кому принадлежал. Прошлым летом, когда они — студенты и преподаватели — приводили в порядок полуразрушенную школу, Гермиона наткнулась на него среди руин. Она даже не знала, кто его обитатель — ее пленила картинка: вековое дерево на берегу Большого озера в солнечный день. Не раздумывая, Гермиона спрятала портрет и до сих пор хранила его на бельевой полке — подальше от посторонних глаз. Даже когда с изумлением узнала, чье это обиталище.

— Мисс Грейнджер? Какой сюрприз. Чему обязан выходом в свет? — подняв бровь, процедил профессор до боли знакомым голосом. — Признаться, мне порядком наскучило созерцание вашего… м-м-м… нижнего белья, — и запахнул мантию, продолжая оглядывать комнату.

— Не беспокойтесь, профессор, — с нежностью прошептала Гермиона, погладив пальцем старую рамку. — Я нашла для вас более достойное место.


Через десять минут Гермиона бодро свернула в ближайший переулок и аппарировала в Уилтшир.

Ох, черт!.. И ведь в Лондоне не было ни тучки, ни намека на такой-то ливень! Гермиона едва не захлебнулась потоками воды — будто аппарировала прямо в Ниагару. Отплевываясь и протирая глаза, она затрезвонила в старинный латунный звонок у ворот Малфой-мэнора. Спустя минуту, которая тянулась для нее вечность, ворота загремели, открываясь. Чьи-то руки укрыли ее от ливня плотной тканью, крепко обхватили за плечи и стремительно повлекли вперед.
Вбежав под спасительную крышу, Гермиона сообразила: хозяин изволил лично встретить ее у ворот, и он же укрыл ее от сокрушительных струй дождя — собственным пиджаком. Теперь Драко выглядел не лучше нее: волосы облепили лицо, насквозь промокшая рубашка… Подумав о своей белой майке, Гермиона немедленно залилась краской — до корней волос — и поспешно обхватила плечи руками. Драко ухмыльнулся:

— Сексуально выглядишь, Грейнджер, — и встряхнул головой, точно мокрый пес, — только брызги полетели.

— Привет, — выдавила Гермиона. — Чем язвить, лучше будь любезен, покажи, где можно привести себя в порядок?

— Обижаешь, — протянул Малфой, — это я еще могу. — Он вытащил палочку и изящно ею взмахнул: — Сэшрес(1)!

Одежда на Гермионе моментально высохла и слегка села, обтянув тело; зато волосы встопорщились во все стороны.

— Спасибо, но мне все равно нужно зеркало, — процедила она сквозь зубы.

— Желание гостьи — закон, — Драко слегка поклонился и щелкнул пальцами. — Тоби, проводи мисс Грейнджер в ванную.

Лопоухий эльф замахал ручкой, приглашая следовать за ним, и Гермиону не пришлось уговаривать.

Когда она — умытая и причесанная — появилась в гостиной, на столике между кресел ее уже ждала чашка восхитительно пахнущего кофе. Камин пылал, маня ласковым теплом. Гермиона поспешила опуститься в кресло, вытянула ноги и с наслаждением отпила из чашки. Драко, успев высушить и свою одежду, с легкой улыбкой наблюдал, как она откинулась в кресле и прикрыла от удовольствия глаза.

— Было очень мило с твоей стороны пожертвовать своим пиджаком, — улыбаясь в ответ, произнесла Гермиона.

— Это долг каждого рыцаря: спасти прекрасную даму, — манерно вздохнул Малфой и запустил пальцы в волосы.

— А про волосы ты забыл? — удивилась «прекрасная дама», заметив, что они по-прежнему влажные. — Ты сейчас похож на себя самого на первом курсе, — хихикнула она.

И впрямь: с этими зачесанными, чтобы не сказать зализанными назад волосами он напоминал худенького белобрысого мальчишку семилетней давности, протянувшего руку Гарри Поттеру — чтобы быть отвергнутым. Вот только глаза — взрослые, жесткие, обметанные густыми тенями. И впалые щеки давно утратили детскую пухлость. Гермиона посерьезнела.

— Драко… Как мама? — Малфой выпрямился в кресле и повернулся к ней. — Что ты имел в виду в своем письме?

— Грейнджер, вчера она взяла в руки твою розу. Сама взяла, понимаешь? И улыбалась во сне… — Драко неуловимо преобразился, заговорив о матери: глаза мягко засветились, в голосе звучала нежность. По коже Гермионы пробежали мурашки. — А сегодня утром… Утром она позвала меня по имени. — Он помолчал, стараясь справиться с эмоциями. Необычное зрелище заворожило Гермиону. — Грейнджер, она не произнесла ни слова — слышишь? — ни единого слова с тех пор, как отец… как отца… — Драко судорожно вздохнул и закрыл глаза ладонью.

Гермиона боялась пошевелиться. Малфой, сидящий перед ней, был настолько живой, дышащий, настоящий… Она просто не знала, как вести себя с ним — таким. Повинуясь внезапному порыву, она протянула руку и накрыла ладонью пальцы, вцепившиеся в подлокотник. Драко вздрогнул и, взяв себя в руки, поднял глаза и внимательно посмотрел на Гермиону.

— Это благодаря тебе. Тебе — и твоим розам. Я не сказал: это мамины любимые. Forever Young. Она разводила их раньше.

Гермиона слегка смутилась: она не разбиралась в сортах роз. Просто выбрала те, что больше всего пришлись по душе. Она подыскивала слова для сколько-нибудь осмысленного ответа, когда Малфой взял ее руку и поцеловал. Гермиону бросило в жар.

— Ну что ты… — пробормотала она беспомощно и замолчала.

Драко осторожно выпустил ее безвольную руку и предложил:

— Хочешь взглянуть на нее? Она выглядит сегодня получше — увидишь сама.

Он поднялся с кресла, и Гермиона поспешила за ним, на ходу приглаживая волосы и оправляя одежду.

Нарцисса и впрямь немного изменилась.
Гермиона, робея, переступила порог голубой спальни и бесшумно подошла к креслу. Нарцисса неподвижно сидела лицом к окну, а в руках — теперь Гермионе было видно — держала красную розу, едва заметно поглаживая пальцами лепестки. Глаза, решила Гермиона, самое главное — в глазах. В них мерцало узнавание: словно она вернулась на землю. Вчера Нарцисса Малфой выглядела лишь пустой оболочкой собственной души.

— Миссис Малфой… доброе утро, — вежливо поздоровалась Гермиона, стараясь справиться с волнением. Драко невидимой поддержкой стоял за спиной: она физически ощущала его, и это придавало уверенности. Нарцисса неожиданно повернула к ней лицо, светлые глаза слабо вспыхнули.

— Гермиона… Грейнджер. Подруга Гарри Поттера… — она говорила медленно, нащупывая слова, словно слепец — дорогу. — Здравствуй, девочка. Ты… принесла розы.
Было похоже, будто Нарцисса Малфой возвращается из дальних скитаний, с трудом вспоминая родной язык. Голос ее звучал, как надтреснутый хрустальный колокольчик.
У Гермионы был такой — в детстве. Ее матери как-то случилось побывать в турпоездке по России. Там, в городке с интересным непроизносимым названием жили мастера, умеющие без палочек и заклинаний творить настоящие чудеса — из стекла. Мама привезла оттуда небольшой колокольчик, в который девочка просто влюбилась и почти не выпускала из рук, очарованная нежным звоном, что он издавал, стоил лишь чуть-чуть встряхнуть. И, конечно, уронила; и в боку колокольчика появилась небольшая, но заметная трещинка. И он больше никогда не звучал так прозрачно, как раньше: в чистом звоне появилась неуловимая печальная хрипотца.
Вот и Нарцисса сейчас звучала именно так — разбитым хрусталем.
Она прикрыла глаза и откинулась в кресле, показывая усталым видом, что аудиенция на сегодня завершена.
Драко тронул Гермиону за локоть, но прежде чем уйти, она наклонилась к Нарциссе и легонько пожала прохладную ладонь.

По лестнице Драко и Гермиона спускались молча. На последней ступеньке она оступилась и едва не упала, но Драко тут же подхватил ее за талию и легко поставил на ноги. Гермиона залилась румянцем. «Мерлин мой, да сколько можно! — безмолвно завопила она. — Я за весь первый курс столько не краснела, сколько за два дня с Малфоем!..» Вслух же пробормотала очередное «спасибо», и они благополучно вернулись в гостиную.

— Это здорово, что твоя мама приходит в себя. — Гермиона не лукавила: она действительно была рада за них обоих. О Люциусе она старалась не думать.

— О да, я до сих пор поверить в это боюсь!.. — Драко выглядел слегка взбудораженным. Его глаза тоже изменились: в них замаячила надежда. — Не думаешь, что это можно отпраздновать? — он поглядел на нее, склонив голову набок. Длинная челка упала ему на глаза, и Драко нетерпеливо отбросил ее назад. И снова от этого жеста у Гермионы заныло сердце.

— Как — отпраздновать?

— Ну, например, вместо кофе выпить вина? Эльфийское игристое. А? — в глазах Малфоя плясали искорки: не иначе как от огня в камине. — Соглашайся. В этом доме чертовски давно ничего не праздновали, — в его голосе послышалась горечь, и Гермиона вскинула на него тревожный взгляд, но Драко снова улыбался.
«Да почему бы нет? — ею вдруг овладела какая-то детская бесшабашность. — Хочу! Хочу выпить хорошего вина в интересной компании за радостное событие… к тому же я вроде как его причина».

— Уговорил, — Гермиона притворно вздохнула и, не выдержав, рассмеялась. — Давай, угощай.

Драко довольно ухмыльнулся и кликнул Тоби. Через пять минут эльф уже выставлял на низкий столик бутылку, бокалы и большую хрустальную пепельницу.

— А кто будет курить? — с любопытством разглядывая резную вещицу, спросила Гермиона.

— Курить буду я, — добрым, доверительным тоном колдомедика из Мунго пояснил Малфой. — Если, конечно, ты не против.

— О! Нет, не против, все в порядке. Просто я не подумала, что ты куришь, — она смутилась. — Ни разу не видела тебя курящим.

— Ну, ты меня вообще давно не видела. Никаким, — Драко взял с каминной полки длинную коробочку и снова устроился в кресле, протянув ноги к огню. — Смотри, Грейнджер: вот эти коричневые трубочки, — он вытащил из коробочки сигариллу и продемонстрировал Гермионе, — вставляют в рот… — зажав сигариллу губами, он прикурил и невозмутимо продолжил: — …поджигают и втягивают дым. А потом выпускают обратно. Вот так, — Малфой выдохнул в сторону сизую струйку душистого дыма и взглянул наконец на Гермиону.

Та готова была уже разразиться гневной тирадой, но, поймав его взгляд, расхохоталась.

— Малфой, мантикора тебя раздери, перестань разговаривать со мной, как с идиоткой!

Драко довольно ухмылялся.

— Что за выражения, мисс Грейнджер? Фи, — притворно поморщившись, Драко разлил вино.

— За тебя, — он отсалютовал ей бокалом и пригубил вино, не отрывая от нее глаз.

Гермиона опустила глаза и отпила из бокала. Драко помолчал и продолжил уже без смеха, тщательно подбирая слова.

— Ты должна знать: я очень тебе обязан. Не знаю, что и как будет дальше, но она — заговорила. Она улыбается. Она по-прежнему любит розы. Ты вернула Нарциссу к жизни, Грейнджер, я этого не забуду.

Гермиона слушала его, пристально изучая вино в своем бокале, и пыталась собраться с мыслями. Как непредсказуема все-таки жизнь: всего за пару дней ей довелось перевернуть жизнь давнего врага. А теперь они вместе пьют вино за это событие. В его доме. Мерлин, и что с этим делать дальше?..

— Грейнджер? — негромкий голос вернул ее к реальности.

— Да? — отозвалась она, снова отпивая вина. Оно было терпким и очень ароматным, в голове слегка шумело, внутри разливалось приятное тепло.

— Хочешь, прогуляемся? Я показал бы тебе сад, но от него мало что осталось, — Малфой скривился. — Зато дождь закончился. А после дождя чудо как легко дышится.

Он со вкусом потянулся, выгнувшись всем телом, и легко вскочил на ноги.

— С удовольствием. — Гермиона последовала его примеру, но вдруг замерла: — Драко!

Он вопросительно обернулся к ней.

— Я совсем забыла: у меня ведь есть для тебя подарок.

Малфой изумился:

— Подарок? Мне?!

— Да, да — тебе! — Гермиона заволновалась, перетряхивая сумку. — Вот! Нашла, — она бережно вытащила наружу сверток и протянула Драко. Тот недоверчиво взял его в руки и, осторожно развернув, замер.

Гермиона выжидающе буравила его глазами. Малфой молча взглянул на нее и снова уставился на портрет.

— Откуда это у тебя?

— Из Хогвартса. Нашла, когда разбирали руины. Даже не знаю, чей он был… — Гермиона в волнении терзала прядку волос, накручивая ее на палец. — А сейчас подумала: наверное, здесь ему самое место.

Драко, не поднимая головы, погладил рамку — точь-в-точь, как она сама утром — и что-то прошептал.
Гермиона тихонько вздохнула. Она все сделала правильно. Внезапно накатила усталость. День опять оказался перенасыщен эмоциями, а она успела отвыкнуть от такого ритма.

— Драко…. Мне, наверное, пора домой, — неуверенно напомнила она о себе.

Малфой оторвался наконец от портрета и отсутствующе посмотрел на нее.
«Этим двоим, должно быть, найдется, что обсудить, — мелькнула у Гермионы мысль, — а мне и в самом деле пора».

— Я пойду, — повторила она. — Спасибо за вино.

— Не за что… Гермиона. И тебе — спасибо.

Она не ослышалась: он назвал ее по имени. И в самом деле — пора домой, пока мир окончательно не сошел с ума.

— Ты держи меня в курсе состояния миссис Малфой, хорошо? — попросила она. — И не забудь, что я говорила о зельях.

— Да, я тебе напишу, как только будет о чем, — Драко отвечал машинально, думая о чем-то своем, но тем не менее предложил: — Я провожу.

Словно прочел ее мысли Легилименсом и знал, что Гермионе не хочется отбывать через камин. Вспомнив вчерашний вечер, она поежилась: дважды ей так легко не отделаться.

До ворот они дошли молча.

— Ну… пока, — нерешительно произнесла Гермиона.

— Спасибо за приятно проведенное время, — Драко учтиво поклонился и подмигнул. Она невольно улыбнулась в ответ. — С меня подарок, не забудь, — он сдул с лица непослушную легкую прядь. — Не могу же я позволить тебе два дня подряд безнаказанно украшать мою жизнь.

Гермиона зарделась — в который уже раз! — и хмыкнула.

— Как скажешь. Ну, я пойду, — она вышла за ворота и зашагала по дорожке вдоль ограды, не оглядываясь, но ощущая спиной внимательный взгляд.

А воздух после дождя и впрямь был сладок и упоителен.


(1) Secheresse (фр.) — высушивающие чары для просушки мокрой одежды по Harry Potter FRPG

Будние дни полетели безликой чередой. Гермиона не признавалась себе, что ждет филина с запиской от Малфоя — каждый день. За прошедший уик-энд ее жизнь так переплелась с судьбами обитателей Малфой-мэнора, что теперь — без новостей — она ощущала тянущую пустоту и грустила.
Нарцисса тем временем быстро приходила в себя: появились аппетит, и блеск в глазах, и наконец желание выйти на улицу.
В пятницу утром, после завтрака, осторожно — с помощью Драко — она одолела лестницу.

— Мерлин, — вздохнула Нарцисса, ступив на молодую траву. Словно ребенок, делающий первые шаги, она жадно оглядывалась по сторонам, опираясь на руку сына. Тот не сводил с матери глаз: боялся, что она лишится чувств или замкнется, уйдя обратно в свой неведомый мир, из которого с таким трудом вернулась.

— Драко, как хорошо… — прошептала Нарцисса со слезами на глазах. — Меня словно… из Азкабана выпустили.

Сердце Драко ухнуло вниз.

— Мама… — осторожно начал он, покрепче взяв ее под локоть, но она прервала его:

— Драко, милый, не пугайся: я в своем уме, — она ласково взглянула на встревоженного сына, — и покидать его более не намерена.

В голосе Нарциссы прорезалась знакомая Драко твердость: тонкий и прочный как сталь стерженек. Драко боялся, что этот стержень сломался-таки с окончанием войны, но сейчас он снова его чувствовал. А все потому, что явилась Гермиона Грейнджер и за какие-то два дня перевернула его мир с ног на голову, а точнее, наоборот: вернула кое-что из утраченного. Кое-что важное — смысл жить.

Северус Снейп с Гермиониного портрета общаться с Драко не желал, лишь мрачно мерил его взглядами в ответ на попытки заговорить. Драко это злило. Ему не хватало друга и наставника, советчика и критика… не хватало отца. Получив от Гермионы старый портрет Снейпа, он ухватился за эту соломинку в отчаянной надежде, что вот теперь — пусть в виде портрета — Северус Снейп вернулся. Драко надеялся получить если не совет и поддержку, то хотя бы собеседника. А в том и другом он отчаянно нуждался.
Но профессор Снейп отчего-то игнорировал своего бывшего подопечного, и Драко бесился, ругался, поворачивал портрет лицом к стене — а хотелось разбить, разломать и стереть в порошок. Но рассудок — пока — побеждал чувства. Поэтому после очередной бесплодной попытки разговорить бывшего учителя Драко аккуратно клал его портрет лицом на каминную полку, покидал поместье и — бежал. Бежал в луга, в изобилии окружающие Малфой-мэнор, не разбирая дороги; бежал, пока хватало сил. А когда ноги подкашивались и легкие грозили разорваться — падал прямо в траву и кричал. Выкрикивал проклятия в адрес отца, Снейпа, Поттера; поносил Темного Лорда, авроров и Министерство, не делая никаких различий. Потому что там, в лугах, валяясь в траве, которая почти смыкалась над головой, оставляя глазам лишь кусок неба, он ненавидел их — всех. И Гермиону Грейнджер он ненавидел особенно. За то, что видела его слабость, но не использовала шанса добить — он бы использовал. Хотя бы из соображений будущей безопасности. Еще Драко ненавидел ее за то, что подарила ему надежду: что мир таки не стал монохромным, где черные — чужие, их абсолютное большинство; белые — свои, и их надо спасти любой ценой. Он весь послевоенный год наращивал броню, стараясь превратить свою бледную кожу в драконью шкуру, чтобы просто выжить и не сломаться. Он никого ни о чем не просил и никому не жаловался. Просто честно принял условия, навязанные ему победителями — признавая за ними это право. И вот является Грейнджер — вся такая кудрявая, румяная и в цветах — и за пару дней в пух и прах разносит тщательно выстроенную стену между ним и послевоенным миром. Походя творит чудо, возвращая к жизни мать; будоражит его душу, заставляя чувствовать себя школьником. Самим фактом своего существования утверждая, что мир по-прежнему — цветной.
А Драко совсем не был уверен, что не разучился жить в цветном мире.
Накричавшись до хрипоты, он скулил и всхлипывал, оплакивая свою вселенную, канувшую в Лету, свою нынешнюю жизнь и свое невозможное будущее. Потому что именно сейчас как никогда остро чувствовал, что его настоящее будущим может и не стать.

В пятницу вечером Гермиона вернулась с работы совершенно разбитой. День выдался нудным и тяжелым: без эксцессов, хвала Мерлину, обошлось, но рутина вымотала до донышка. Даже любимые зелья не увлекали, а лишь вызывали желание кого-нибудь отравить. Едва переступив порог, она услышала в гостиной голоса и скривилась, разобрав среди гомона голос Рона.
«Мерлин, ну почему именно сегодня?..» — мысленно простонала Гермиона и, призвав на помощь остатки хладнокровия, с натужно-приветливой улыбкой вошла к друзьям.

— Всем привет!

— Ох, ну наконец-то! — воскликнула Джинни вскакивая с колен Гарри, чмокнула Гермиону и сунула ей в руки бутылку сливочного пива. — Наша пчелка наконец вернулась и может отдохнуть!

Глаза Джинни лучились весельем, Гарри довольно улыбался, приветствуя Гермиону взмахом руки. Рон из кресла буравил ее тяжелым взглядом.

— О да, отдохнуть — это самое то, — устало согласилась Гермиона и опустилась на диван рядом с Гарри. Тот приобнял ее за плечи и чмокнул в щеку.

— Давай открою, — он забрал у нее бутылку и с легким хлопком открыл ее зажигалкой. У Гарри по окончании Войны появилась забавная склонность к магловским привычкам. Он прикуривал и вскрывал пивные бутылки зажигалкой, брился при помощи обычного станка и пены для бритья, читал магловскую прессу… Ну, последняя слабость и Дамблдору была присуща, да только Гарри интересовали вовсе не схемы для вязания, а, например, результаты футбольных матчей. Джинни недоумевала: за каким драклом нужен какой-то футбол, если есть квиддич? Пока ее умиляли причуды Гарри, но Гермиона сильно подозревала, что со временем они начнут раздражать и, возможно, даже послужат причиной скандалов, но задумываться над этим сейчас ей не хотелось.

— Мы что-то празднуем? — благодарно улыбнувшись Гарри, она взяла у него пиво и сделала глоток.

Джинни внезапно смутилась и покраснела.

— О да, празднуем! — Гарри встал с дивана, одернул футболку и торжественным голосом объявил, обращаясь к Рону и Гермионе: — Друзья! Не умею долго и красиво говорить, поэтому… В общем, Джинни! — невпопад продолжил он, поправил очки, взъерошил на затылке волосы и, покончив наконец с этими ритуальными действиями, решительно опустился на одно колено.

В комнате воцарилась тишина, все затаили дыхание.

— Любимая, — голос Гарри дрогнул, а Джинни вперила в него широко раскрытые глаза. — Ты будешь моей женой? — и протянул ей раскрытую бархатную коробочку, в которой тускло поблескивало серебряное кольцо.

Дом огласился пронзительным визгом: — Да! Да-а-а-а!!!

И новоиспеченная невеста бросилась на шею оглушенному Гарри, повалив его на пол. Гермиона с Роном громко аплодировали и хором скандировали: «Горько!», заставив влюбленную парочку обменяться коротким, но сочным поцелуем, а Гарри, к всеобщему восторгу, исхитрился вытащить палочку и с возгласом: «Орхидеус!» уронить на голову хохочущей Джинни нарядный букет.

— Эрегуло! Эгринуло! Эроуло! — с каждым взмахом из Гермиониной палочки вылетали снопы красных, зеленых и желтых искр.

Рон незаметно направил палочку на цветы в руках Джинни и прошептал: «Энго́ргио!» В следующее мгновение все покатились со смеху, глядя, как Джинни почти утонула в своем распухшем букете.

Друзья засиделись дотемна, распивая сливочное пиво, тренируясь в заклинаниях и гоняя Кикимера за сладостями.
Гермиона пребывала в каком-то болезненном кураже: глаза лихорадочно блестели, шутки сыпались одна за другой, голос звенел. Жених и невеста были так счастливы друг другом и обществом самых близких друзей, что не замечали ни нездорового возбуждения одной, ни количества пустых бутылок возле другого. Впрочем, Гермиона почти не отставала от Рона, словно приняла перед вечеринкой антидот. Только Рон, в отличие от бывшей девушки, с каждой выпитой бутылкой становился все мрачнее и не сводил с нее изучающих глаз.

— Ронни, ты останешься ночевать? — звонко спросила раскрасневшаяся Джинни, увернувшись от очередного поцелуя.

— Конечно, дружище, оставайся, — Гарри, совершенно разомлевший, курил, полулежа на диване, и не выпускал Джинни из объятий, прижимая к себе свободной рукой. — Ворз… возражения н-не принимаются! — тон его был твердым, чего нельзя сказать о языке.

— Не вопрос, — отозвался Рон, — покажете только — где упасть.

Джинни захихикала, пробормотав что-то о коврике в коридоре, и взвизгнула, прячась за плечом Гарри от летящей в нее подушки. Гермиона наблюдала за ними с улыбкой. Как же она их любит — сумасшедших, верных, надежных… Они — ее семья. Джинни на днях безапелляционно заявила, что Гермиона будет крестной их первенца, чем тронула ту до слез. И тут же бросилась утешать, не сообразив, что эти слезы — от радости… Гермиона очень их любила. И только Рон — Рон ее тревожил. Особенно сегодня. Она и сама не понимала, чем конкретно, но ее зацепили и его подозрительные взгляды, и то, как легко он согласился остаться на ночь. Невнятное беспокойство ознобом пробежало по коже, но она постаралась отбросить неприятные предчувствия. Не хотелось ничем портить такой славный день. Вот только с пивом она, пожалуй, переусердствовала. Похоже, у нее входит в привычку закладывать за воротник по выходным, усмехнулась она про себя: в воскресенье — вино у Малфоя, а сегодня вообще пятница… Малфой! Гермиону словно прошило током. Она ведь даже не поднималась к себе — вошла домой, будто с корабля на бал. А вдруг?..

— Ребята, я — спать: с ног валюсь! — объявила она во всеуслышание. — Я вас люблю! — Расцеловав счастливых влюбленных, утомленных друг другом и сливочным пивом, помахала на прощание Рону и отправилась прочь, заставляя себя дойти шагом хотя бы до дверей гостиной. По лестнице она взлетела быстрее лани.

Увидев на подоконнике крайне недовольного черного филина, Гермиона не сдержала облегченного возгласа и лишь волевым усилием не дала себе сползти по косяку: ноги внезапно стали ватными, будто птица атаковала ее невербальным Прахья Эмендо. Бросившись к окну, она распахнула его, стараясь не шуметь. Филин впорхнул в комнату, не преминув пройтись крылом по лицу Гермионы: о, это была настоящая птица своего хозяина — она умела выказать недовольство. Гермиона тихонько засмеялась, отвязывая пергамент. Филин терпеливо сносил неловкие движения ее дрожащих в нетерпении пальцев. Наконец записка оказалась в ее руках. В ту же секунду черный филин сорвался с места — на этот раз очень аккуратно — и растворился в темноте. Восхищенная умением норовистой птицы замечательно выражать свое мнение — притом копируя повадки хозяина, — Гермиона развернула пергамент.

«Привет.
Прости, что не писал: не хотел опережать события. Сегодня мама вышла на улицу — сама. Мы даже немного прогулялись и поговорили, и знаешь, теперь я уверен: она вернулась.
Если хочешь — приезжай.

P.S.: я забыл сказать: тебе идет белая майка.

Д.М.»

Гермиона издала непонятный звук и прижала руку к губам. На глаза навернулись слезы, а из груди рвался смех. Он невозможен! Она опять покраснела, а ведь его даже нет рядом. Она разгладила скомканный пергамент и перечитала, водя пальцем по строчкам. Тонкий летящий почерк, неуловимый аромат — горький и свежий. Его запах. Она уловила его, когда они бежали от дождя, накрытые пиджаком Драко. И когда он стоял за ее спиной в спальне Нарциссы. И когда подхватил ее на лестнице, придержав за талию. Уловила — и запомнила. Поднеся пергамент к лицу, Гермиона медленно вдохнула: да, точно. Тонкий аромат пробивался сквозь знакомый, чуть пыльный бумажный запах. Она прикрыла глаза, и вдруг громкий стук открывшейся двери ударил по нервам. Гермиона резко развернулась и оказалась лицом к лицу с Роном Уизли.

— У тебя кто-то есть. — Это был не вопрос — утверждение.

— Рон!..

— У тебя кто-то есть, — повторил Рон уверенно, во вкрадчивом голосе зазвучала угроза. Он стоял, чуть покачиваясь и засунув сжатые кулаки глубоко в карманы джинсов.

— Рон Уизли, немедленно выйди и закрой дверь: ты пьян! — Гермиона изо всех сил старалась не показать, что напугана. Вид Рона не предвещал ничего хорошего.

— Я уйду, но сначала давай проясним этот вопрос… Кто у тебя завелся? — последнее слово неприятно царапнуло Гермиону.

— Заводятся блохи, Рон, а вообще — тебя совершенно не касается моя личная жизнь! — отчеканила она, вскинув подбородок, и испепеляя бывшего парня горящими от ярости глазами. Рон нимало не смутился.

— А что у тебя в руке? — он шагнул к ней и попытался поймать за руку, но Гермиона проворно спрятала ее за спину. От Рона разило спиртным, и она с ужасом разглядела безумие в налитых кровью глазах.

— О-о-о, да ты, похоже, пивом сегодня не ограничился, — она с отвращением отстранилась, но Рон обхватил ее за талию, прижав к себе, и свободной рукой попытался отнять письмо. Гермиона с тоской подумала о палочке, оставшейся на дне сумки.
«Да какого черта!.. — отчаянно сопротивляясь, она, тем не менее, ухитрилась сосредоточиться: — Ступефай!!!»
Обездвиженного Рона швырнуло к двери. Гермиона мысленно отправила десять баллов в Слизерин и, тяжело дыша, дрожащей рукой убрала волосы с лица. Метнувшись к сумке, вытащила палочку и направила ее на неподвижного Рона.

— Фините Инкантатем!
Рон, застонав, схватился за голову: падая, он основательно приложился о косяк. Гермиона молила Мерлина, чтобы на шум не прибежали друзья. С палочкой она почувствовала себя намного увереннее. Ее лишь угнетала необходимость использовать ее против друга.
Рон медленно поднялся, держась за стену, и ошарашенно уставился на Гермиону ошалевшими глазами. Та, пользуясь его замешательством, быстро взмахнула палочкой и наложила Отрезвляющее заклятие — вслух. На невербальные сил не осталось.
Рон согнулся пополам, и его вырвало прямо под ноги.
Отдышавшись, он дрожащей рукой отвел с лица влажные от пота рыжие волосы. Гермиона некстати вспомнила летучую платиновую челку Малфоя. Чуть слышно вздохнув, она направила палочку на пол и брезгливо — совсем чуть-чуть — поморщившись, убрала заклинанием грязь.

— Отличница… — одновременно с восхищением и обидой выдавил Рон. Гермиона поджала губы, пряча улыбку. Напряжение потихоньку отпускало.

— Рон, извини… Ты напугал меня.

— Это ты меня прости. Чертово пиво, — Рон скривился. — Ты это… Не говори Джинни, ладно? Она мне мозг вынесет. А за тебя вообще порвет, — его передернуло, и Гермиона не сдержала нервный смешок.

— Ладно. Но если ты еще раз себе позволишь…

— Я понял! — прервал ее Рон, поднимая руки в знак примирения, и тут взгляд его упал на скомканный пергамент, который Гермиона по-прежнему сжимала в руке. Насупившись, Рон угрюмо спросил:

— И все-таки: кто этот твой… таинственный друг?

— А… это… неважно. Рон, тебя это никоим образом не касается, — устало ответила Гермиона.

— Быстро ты мне замену подыскала, — Рон смотрел на бывшую девушку с горечью. «Серые глаза, — отстраненно подумала Гермиона, — снова: серые глаза, и тоже дороги мне… Тоже?!»

— Да нет, ну что ты. Какое там «быстро», уж больше года прошло. Вполне пристойный срок, не находишь? — она надеялась, что слова ее не прозвучали цинично.
Рон как-то сгорбился и поник.

— Ладно. Хочешь скрывать — скрывай. Только это ненадолго, — предупредил он и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
«Что значит — ненадолго? — Гермиона настороженно раздумывала над этим словом, не меняя позы — словно продолжала обороняться. — Ох… завтра что-нибудь придумаю. Все — завтра…»
Однако ложиться она не спешила. Открыв ящик стола, Гермиона вытащила чистый пергамент, взяла перо и секунду подумала.

«Я рада, что Нарциссе лучше!
Буду завтра около полудня — не против?

P.S.: Гермиона.»

Ей нестерпимо захотелось подписаться именем: возможно, он наконец его запомнит и перестанет звать ее исключительно по фамилии? Почему-то ей это было важно и даже необходимо. Может, потому, что сама она как-то незаметно привыкла, что он — Драко. Не Малфой, не хорек, не молодой — бывший — Пожиратель, а Драко. Красивое имя — даже написано на гербе Хогвартса: эта занятная мелочь занозой сидела в ее голове с первого курса. Похоже, на всю школу такое имя носил он один, впрочем, как и она — свое.
Крепкий черный кофе, редкие имена и одиночество — вот их точки соприкосновения. Что ж, не так и мало.
Вздохнув, Гермиона свернула пергамент, вышла из комнаты и на цыпочках прокралась в конец коридора: там — временно — в бывшей спальне Регулуса у них была совятня. Маленькая рыжая — под стать хозяйке — сипуха Джинни и сменившая Хедвиг пестрая неясыть Гарри — вот и все ее жильцы. Сегодня ночью компанию разбавил бессменный Ронов сычик, и ей в голову пришла неожиданная мысль.
Спустя минуту Сычик со скоростью кометы унесся в Уилтшир. Гермиона осмысливала свою выходку, стоя у открытого окна: ночной воздух нес желанную прохладу пылающему лицу. Послать с совой Рона письмо Малфою — поступок, достойный Слизерина. В груди родился истерический смешок, и она прижала руку к губам. С кем поведешься, от того и наберешься, ей-богу. Чего стоит ее мастерский невербальный Ступефай в лоб лучшему другу и бывшему парню. Почему не Импедимента?.. Не Мелофорс(1), в конце концов, вот его Рон точно заслужил? Спасибо, хоть Непростительным не шарахнула. Хороша гриффиндорка. Гермиона устыдилась, но в глубине души признала, что не поступила бы иначе, будь у нее даже Маховик Времени — ну разве что заперла дверь. Рон и так вломился бы, но не увидел письма… Гермиона начала как-то по-новому смотреть на вещи.


Малфой лежал на кровати, листая «Путь зельевара: от Пожирателя до героя», — на удивление оперативно сляпанную вездесущей Скитер книжонку с биографией Северуса Снейпа, — и зачитывал портрету особенно изощренно перевранные и тошнотворные места. Его немало развлекало наблюдать за выражением лица профессора — разумеется, когда тот не поворачивался спиной. Драко нравилось мстить Снейпу за его нежелание общаться.
Внезапно раздался шорох крыльев: в комнату влетел лохматый комок и принялся с верещанием кружить над Малфоем. Тот вскочил на кровати, не без труда поймал птицу и, отплевываясь от перьев, отцепил от лапки пергамент.

— Что за чучело, прах тебя побери, — проворчал Драко, разворачивая записку. Пробежав ее глазами, он усмехнулся, подняв бровь.

— Гермиона, значит, — пробормотал он с неожиданным для него самого теплом в голосе и замолчал, уставившись на полоумную сову. Сычик не собирался улетать: продолжая рассыпать по комнате пушистые перья, он носился из угла в угол, придушенно вереща от счастья. В это место его никогда еще не посылали, и он явно чрезмерно собой гордился. Ко всему, очевидно, ожидал от Малфоя ответного послания. Драко расхохотался:
— Ну хорошо, подожди, чокнутый птенец, — и вытащил из ящика старинного бюро кусок пергамента. Быстро начертав несколько слов, он подманил Сычика и привязал записку к крошечной лапке. Птица довольно ухнула и сорвалась в темноту. Драко, ухмыляясь, проводил ее взглядом.

— Мистер Малфой, — негромкий скрипучий голос заставил его вздрогнуть от неожиданности. Драко резко обернулся.

— О-о, профессор?.. — злорадно протянул он, не думая скрывать удивление. — Ушам не верю: вы вспомнили мое имя? Я сражен: такая честь!

— Не тратьте попусту время, мистер Малфой, вам меня не задеть — даже вашими идиотскими вечерними чтениями, — от знакомых изысканно-саркастичных интонаций у Драко заныло сердце.

— Профессор Снейп, почему? — Малфой бросил разыгрывать холодность и запустил тонкие пальцы в волосы, взъерошив их. — Почему вы отказываетесь со мной разговаривать? Вы мне нужны, черт вас дери, неужели не понимаете?..
Он не замечал ни слез, бегущих по щекам, ни того, что сорвался в крик. Снейп скорбно поджал губы и молча ждал.
Выкрикнув последнее: «Почему?!..» Драко закрыл лицо руками и затих — лишь плечи вздрагивали, словно сведенные судорогой.

— Видите ли, мистер Малфой, — мягко, как к тяжелобольному, обратился к нему профессор, — мне…нечем вам помочь. Все, что я мог — и даже более — я уже дал вам в свое время. Мою скуку вы вполне развеиваете чтением этой омерзительной книжонки: она местами даже забавна. Вы считаете себя одиноким, мистер Малфой — о, я мог бы рассказать вам о настоящем одиночестве. Но не стану — увы.

— И что же вас заставило заговорить сейчас? — Малфой нажал на последнее слово, поднимая на Снейпа сухие горящие глаза. Профессор скривил тонкие губы в подобии усмешки.

— Это письмо, что вам принесла сумасшедшая птица Уизли…

— Уизли?!

— Вы невнимательны к мелочам, мистер Малфой — я всегда вам об этом говорил. Это сыч Рона Уизли, чтоб вы знали, такой же нелепый, как его хозяин. М-да, — Снейп с преувеличенным вниманием изучал свои длинные пальцы: пятна от зелий въелись в них навсегда.
Драко безмолвно переваривал факты, пытаясь понять, что они означают, — и не понимал.

— Хм, так вот, — продолжил зельевар. — Эта девушка, мисс Грейнджер… что у вас с ней, Драко?
Малфой нахохлился, как воробей перед дракой. Похоже, «эта девушка» никого равнодушным не оставляет: вон даже Снейп разговорился. Мерлиновы яйца, что за бред вокруг него?.. Драко тоскливо поморщился и вздохнул.

— Она вернула к жизни Нарциссу, профессор. Один Мерлин знает, как это вышло, но так и есть. — Драко помолчал и добавил с усмешкой: — И ваш портрет она мне привезла. В лучших традициях Гриффиндора.

— Это прекрасно, Драко, прекрасно. Я искренне рад за Нарциссу. Меня беспокоите вы. — Снейп пристально разглядывал Малфоя. — Вы не поняли вопроса: что у вас к этой девушке? Только не говорите мне о благодарности, я и так знаю: вы ей обязаны и бла-бла-бла.
Малфой изумленно взирал на бывшего декана, не зная — злиться ему или смеяться. Определенно смерть пошла на пользу профессору Снейпу — по крайней мере в общении он стал свободнее… Когда вообще пожелал это общение начать.

— Профессор, простите, но я вас не понимаю.

— Все вы отлично понимаете, мистер Малфой, — не трудитесь казаться глупее, чем вы есть, — Снейп в раздражении отбросил упавшую на лоб черную прядь. — Я вас спрашиваю о том, что вы чувствуете к мисс Грейнджер — помимо благодарности. — И сухо добавил, отчищая несуществующее пятнышко на рукаве мантии: — Куда только девалось ваше фамильное самообладание? Все написано у вас на лбу — не будьте Поттером, в самом деле, — с этими словами Снейп возвел глаза к небу.

— А от кого мне здесь фамильным самообладанием прикрываться? — огрызнулся Малфой, сел на подоконник и закурил, пуская дым в ночное небо. Пачку сигарет он взял с подоконника. Сигариллы из старых запасов — это для гостиной и Грейнджер, как и фамильное самообладание. Для спальни и Снейпа сойдет и обычное магловское курево.
Бывший декан, однако, имел, что сказать, хотя Драко уже был тому не рад. Почему все, чего так истово желаешь, либо у тебя уже было, либо приходит не вовремя?

— Мистер Малфой, — вновь заскрипел Снейп, облокотившись на рамку, — вы мне некоторым образом небезразличны: как бывший студент и как сын своей матери. Мне не хотелось бы лицезреть… м-м-м… крушение ваших надежд.

— Каких, к гоблинам, надежд? — Драко со злостью швырнул сигарету в окно и, спрыгнув с подоконника, по-кошачьи скользнул к портрету. — Каких надежд? На что вы, тролль вас забери, намекаете?
Снейп невозмутимо откашлялся.

— Вы, Драко, дитя войны — что да, то да. С изломанной психикой и без ясных перспектив. Но вы молоды, а на улице — май, и в дом ваш зачастила молодая красивая — будем откровенны — девушка, свободная от определенных обязательств.
Драко мрачно смотрел на профессора, а тот — на него. Интересно: сохранил ли Снейп, став портретом, способности легилимента? Впечатление было, что все при нем. Или — скорее всего — Малфой действительно позволяет чувствам светиться на лице, как это вечно бывало с Поттером. Мерлин, докатился… Драко со свистом втянул воздух сквозь зубы. Его мучительно раздражало собственное состояние, скользящее от черной хандры к беспричинной радости и обратно. Последние дни выбили его из колеи: Грейнджер, Нарцисса, Снейп — он чувствовал, как теряет контроль над собственной жизнью, а это всегда бесило.

— Извините, профессор. Меня утомила наша беседа. Продолжим в другой раз. Если снизойдете, — не удержался Малфой от колкости перед тем, как аккуратно повернуть портрет к стене. Бывший декан смотрел на него с… состраданием? Драко поздравил себя с полным падением, ощутил омерзение к самому себе и задул свечу.

Сычик влетел в комнату как маленький смерч, но его ждали. Гермиона ловко схватила совенка — он так и оставался для всех птенцом, хоть и вырос — осторожно отцепила от лапки пергамент и судорожно выдохнула: она боялась, что Сычик вернется без ответа.
Совенок ласково прихватил ее за палец, ухнул и упорхнул в соседнее окно.
«Спасибо, малыш», — прошептала Гермиона и медленно развернула письмо. Оно оказалось совсем коротким.

«Жду тебя, Гермиона.

Д.М.»


(1) Мелофорс — тыквоголовое заклятие. Превращает голову объекта в тыкву.

Утро субботы выдалось нежным. Нежно розовел краешек неба на горизонте в ожидании рассвета.
Нежно поблескивала роса, рассыпанная по траве, словно ночью прошел дождь из алмазной крошки.
Нежным был сам воздух — нежным и сладким, им хотелось надышаться впрок.
Драко всегда был ранней пташкой, а сегодня его вынесло из постели и вовсе ни свет ни заря. Но его так пленила хрупкая тишина этого утра, что он не мог оставаться в постели и, стараясь производить как можно меньше шума, вышел на улицу. Ноги сразу стали мокрыми от росы, но это было даже приятно. Драко закрыл глаза и медленно, глубоко вдохнул это утро — до боли в легких. Утро пахло розами.

— Мам... У нас сегодня будет гостья.

Драко с матерью сидели в плетеных креслах на той полянке, где «гуляла» Нарцисса в дни своей болезни, и пили кофе после завтрака.
Нарцисса вопросительно посмотрела на сына.

— Гермиона Грейнджер, — бесстрастно пояснил Драко.

Брови Нарциссы поднялись еще выше. Она вгляделась в лицо сына. Она знала это лицо до последней черточки: высокий лоб, длинный, идеально прямой нос, тонкие, красиво очерченные губы. И — серые глаза в обрамлении пушистых темных ресниц. Она умела читать в них, как в раскрытой книге, еще с того дня, как эти глаза впервые взглянули на нее осмысленно. С тех пор минуло много лет — ее мальчик вырос, а умение осталось. И то, что она видела сейчас, ее беспокоило.

— Гости — это прекрасно, — с легкой улыбкой произнесла Нарцисса. Драко недоверчиво взглянул на мать. — Да-да, милый: прекрасно, гостья — значит, гостья. Тем более — такая.

В глазах Драко появилось любопытство. В разговорах они пока обходили тему роли Гермионы Грейнджер в пробуждении Нарциссы, и он не знал, что именно мама помнит и как к этому относится.
Нарцисса удивила его.

— Знаешь, Драко... Все это время, пока меня не было, — она так называла свою болезнь, — вокруг меня словно приглушили свет и звуки. Мне кажется, это как палата для буйных в Мунго, — Нарцисса горько усмехнулась. — И впрямь: похоже... А потом вдруг дверь распахнулась, и — свет. Красный, сияющий. Я сразу не поняла, что это, а потом на меня обрушился аромат.

Нарцисса поднесла к губам тонкую руку и прикусила костяшку пальца. Драко замер, не сводя с матери встревоженных глаз. Спустя минуту она продолжила:

— Розы... Они сработали, как портключ, и вот я — здесь, — она посмотрела на сына с какой-то беззащитной улыбкой, от которой у того захолонуло сердце. — Эта девочка умеет колдовать без палочки, Драко. Имей в виду, — улыбка стала лукавой. Драко вдруг необъяснимо захотелось плакать. Вместо этого он взял Нарциссу за руку, безвольно лежащую на столике, и поцеловал прохладные пальцы. И в который раз подивился, как она умудряется ясно видеть то, в чем он себе-то боится признаться.


Гермиону разбудил звон посуды и заливистый смех Джинни: внизу, похоже, уже завтракали. Она открыла глаза и сощурилась от яркого света. Ночью она оставила окно распахнутым, и теперь солнце весело хозяйничало в комнате. Гермиона со слабым стоном зарылась в подушку, искренне желая провалиться обратно в сон: она была законченной совой, и все шесть школьных лет изо дня в день совершала по утрам маленький подвиг. Седьмой — военный — год, полный лишений и смертельно опасный, на эту ее особенность ничуть не повлиял. Дотошная и упорная, здесь Гермиона потерпела полное поражение и бросила бесполезную борьбу с собственным организмом. Она лишь пыталась высыпаться по выходным. Однако с ее шумными соседями это было сложновато. Поэтому по утрам — по крайней мере до первой чашки кофе — она была, мягко говоря, не в себе.

— Кикимер... Принеси мне кофе, — попросила Гермиона, поспешно уточнив: — Кофе Блэк, пожалуйста, — и села в кровати, морщась от рези в глазах: утро было солнечным совсем по-летнему.

После чашки кофе она почувствовала себя вполне сносно и довольно улыбнулась мысли о предстоящем визите в Малфой-мэнор. Будь она кошкой — пожалуй, заурчала бы. Вслед за мыслью пришло волнение, и остатки сонливости как ветром сдуло. Гермиона подбежала к окну и с восторгом вдохнула теплый воздух. Хотелось полететь — не на метле, с метлами у нее как-то не ладилось, а вот — как птица, легко и бездумно.
Из грез ее выдернул стук в дверь.
Гермиона набросила халат и, все еще улыбаясь, отозвалась:

— Входите!

Дверь открылась, и на пороге появилась Джинни.

— Проснулась, соня? — увидев взъерошенную подругу с мечтательным выражением на лице, она невольно улыбнулась и притворила за собой дверь.

— Проснулась, — кивнула Гермиона и, зевнув, потянулась всем телом. Косточки приятно хрустнули. — Вы уже позавтракали? Я слышала...

— Шумели, да? Ну прости, — Джинни плюхнулась на смятую постель и мечтательно закатила глаза. — Я — невеста! Гермиона, представь? Мерлин, это так чудно! — она порозовела и хихикнула. Гермиона с улыбкой любовалась подругой, и на сердце у нее было хорошо: словно кто обернул его теплым и мягким.

— Смешная ты, — она присела рядом и погладила Джинни по рыжим волосам. — Чудно... Вот стань я невестой — было бы чудно, а про вас с Гарри давно все ясно было.

— Гермиона! — Джинни поймала ее руку и, сжав в ладонях, встревоженно заглянула в глаза. — Ко мне сегодня Рон подходил... Вы вчера немножко повздорили, да?

«Немножко повздорили, — подумала Гермиона, невольно пряча в широком рукаве халата свободную руку: на запястье остались синяки от пальцев Рона. — Немножко», — повторила она про себя, вспомнив его безумные глаза, Ступефай и просьбу не говорить Джинни. В висках застучало.

— Да... слегка, — она постаралась успокаивающе улыбнуться, но получилось так себе. — А зачем он тебе об этом рассказал? — Гермиона аккуратно высвободила руку и отошла к окну. Джинни осторожно спросила:

— Гермиона... У тебя кто-то появился?

Гермиона хмыкнула про себя. Спасибо хоть не «завелся». Определенно Рон в семействе Уизли по деликатности занимал последнее место. Она собиралась с мыслями, прикидывая, как бы поаккуратнее вывернуться с ответом. Понятно, что теперь от вопросов не уйти: Джинни слишком ее любит, чтобы не убедиться в благонадежности выбора подруги. Значит надо ее успокоить — хотя бы на время. Потом она что-нибудь придумает. Еще неизвестно, что там вообще — в этом «потом». Однако шестое чувство отчего-то подсунуло Гермионе картинку: поезд, сошедший с рельс и летящий к пропасти — неотвратимо. Она досадливо тряхнула головой и повернулась к Джинни.

— Ничего серьезного. Просто... общение. — Легко, небрежно — то что надо. И даже не соврала.

Джинни внимательно вгляделась в лицо подруги.

— Гермиона... Он что — магл?

Не успев даже до конца осмыслить это предположение, Гермиона ухватилась за соломинку, неожиданно подброшенную подругой:

— Д-да. — Ух! Вот и соврала. Сердце сделало кульбит, и дыхание на секунду сбилось. Магл! Слышал бы Малфой... Ей пришлось закашляться, чтобы скрыть истерический смех, подступивший так не к месту. Она зажала рот рукой, и Джинни поняла ее так, как нужно, то есть неправильно.

— Солнышко, успокойся! Ничего в этом страшного нет... Тем более ты говоришь: ничего серьезного, — по-женски логично бросилась она утешать Гермиону. Та не знала, плакать ей или смеяться. Справившись наконец с душившим ее смехом, утерла выступившие слезы и мягко высвободилась из объятий подруги.

— Джинни... ты не волнуйся: все нормально. Магл или не магл — мы просто... общаемся. — Гермиона вздохнула и добавила: — Милая, не обижайся, но я, кажется, уже немножко опаздываю...

— О! — Джинни спохватилась. — Конечно, собирайся... Знаешь, я очень, очень-очень хочу быть твоей подружкой на свадьбе! — выпалила она и покраснела: — Я не слишком тороплю события?

И они хором засмеялись, хотя Гермиону кольнуло чувство вины.

— Ну конечно будешь, только я все-таки первая, — она чмокнула Джинни в щеку и погладила по волосам. Огонь, а не девчонка. И вторая Молли притом: подружкой на свадьбе, надо же — а это Гермиона даже не на свидание идет!..


Выпроводив Джинни и взглянув на часы, Гермиона ахнула: и впрямь опаздывает! Торопливо приведя себя в порядок, она в несколько взмахов палочки прибрала комнату и выскочила за дверь.
Возле кухни она наткнулась на Рона и сделала непроницаемое лицо. Тот метнул на нее виновато-вызывающий взгляд, пробурчал «доброе утро» и ретировался в гостиную.
«С тобой вечером разберусь, если хватит храбрости меня дождаться», — сердито подумала Гермиона и выскочила на улицу. Гарри ей не встретился.

Приземлившись на ставшем уже привычным пригорке, Гермиона с облегчением улыбнулась: сегодня в Уилтшире, как и в Лондоне, вовсю сияло солнце. «Не придется Малфою опять портить свою одежду, — ухмыльнулась она, — даже немного жаль. Оказывается, когда тебя спасают от дождя, это довольно приятно... Хотя и мокро». Размышляя таким образом, она подошла к знакомым воротам и внезапно оробела. Как-то отнесется к ее визиту Нарцисса? А ей, Гермионе, как с ней себя вести? Она напомнила себе, что героиня магической войны могла быть и поувереннее: помогло. Решительно встряхнув волосами, она поднесла руку к звонку и затаила дыхание.
Когда ворота с лязгом открылись, и за ними оказался Малфой, Гермиона выдохнула. Не то чтобы она надеялась, что он снова встретит ее сам... Ну ладно, надеялась. И вот он — стоит у ворот и довольно щурится от солнца.

— Привет!

— Здравствуй, Гермиона, — Драко нажал на последнее слово и отвесил шутливый полупоклон. Гермиона закатила глаза, довольно хмыкнув. — Прекрасно выглядишь. Пойдем? — Малфой приглашающе взмахнул рукой, и они пошли к дому. Однако у крыльца Драко легонько потянул ее за локоть: — В такую погоду сидеть в доме — кощунство. — Он слегка улыбнулся, и добавил просто: — Там мама ждет. Мы пьем — не поверишь — кофе, — улыбка стала шире, и Гермиона, не удержавшись, улыбнулась в ответ, хотя коленки предательски задрожали. Она кивнула и последовала за Драко.

Спустя час они втроем сидели вокруг столика в тени раскидистого дуба — мирно, почти по-семейному, разговаривая о погоде, о кофе, о работе колдомедика... Гермиона старалась не слишком таращиться на Нарциссу: уж очень та отличалась от себя самой недельной давности. Белокурые волосы уложены в прическу, на прозрачных щеках играет легкий румянец, глаза блестят... и пристально изучают гостью.

— Драко, милый, — ласково обратилась она к сыну, — оставь нас одних. Ненадолго, — и склонила голову к плечу.

Гермиону словно пронзило током: настолько этот невинный жест напомнил ей привычку Беллатрисы Лестрейндж. Волоски на коже встали дыбом, и она невольно вжалась в спинку кресла. Малфой вопросительно взглянул на мать — та нетерпеливо кивнула. Он поднялся и, проходя за креслом Гермионы, легко коснулся ладонью ее плеча. Мимолетный жест придал ей бодрости и не укрылся от внимания Нарциссы.
Когда Драко скрылся за углом дома, Нарцисса с минуту молча смотрела вдаль, потом неожиданно заговорила:

— Тебе, должно быть, нелегко находиться здесь, детка? С этим местом у тебя связаны не самые лучшие воспоминания... — Гермиона вздрогнула, но в мелодичном голосе Нарциссы звучало неподдельное сочувствие. Зато голубые глаза внимательно изучали ее лицо, и прочесть в них можно было не больше, чем неделю назад.

— Да, но... Я считаю, прошлое нужно оставить прошлому. Ничего не изменить, так что нужно просто жить дальше, — Гермиона следила за тем, чтобы голос не дрожал, а спина оставалась прямой.

— Прошлое — прошлому, — повторила Нарцисса, чуть растягивая слова и словно вдумываясь в них. Гермиона зарделась. — Да, это мудро, пожалуй. Беда в том только, — неожиданно продолжила Нарцисса, — что прошлое имеет дурную привычку выскакивать, как чертик из табакерки, прямо под ноги. Будто совсем не зная, что мы его проводили и оставили. — Она сокрушенно покачала головой. — Встречей, новостью в прессе... неожиданным словом или жестом. Прошлое коварно, Гермиона. Учитывай это, поворачиваясь к нему спиной.

Нарцисса опять склонила голову к плечу и улыбнулась, не сводя с Гермионы глаз.

— Мы похожи с ней, да? Даже странно: на вид такие разные... а кровь одна. — Голос ее неуловимо изменился, будто в летний полдень ни с того ни с сего подул северный ветер. — Мы сестры с Беллатрисой, и Драко она приходилась родной теткой. А правая рука Темного Лорда, гниющий сейчас в Азкабане, — Нарцисса наклонилась над столиком, голос упал почти до шепота, однако каждое слово отдавалось в голове Гермионы гулким звоном, — мой муж... и отец Драко.

Она откинулась на спинку кресла и вздохнула. Гермиона застыла, боясь пошевелиться, как тушканчик перед коброй.
Нарцисса взяла со столика несколько роз: Гермиона привезла их для нее. Все те же — ее любимые. Нарцисса поднесла их к лицу и, прикрыв глаза, с наслаждением вдохнула аромат.

— Ты необыкновенная девочка, Гермиона, — произнесла Нарцисса негромко, глядя на нее поверх цветов, — и ты заслуживаешь чего-то большего, чем бывший Пожиратель... пораженный в правах и лишенный состояния к тому же.

— Мы... мы просто общаемся, — только и смогла выдавить Гермиона, до хруста стискивая пальцы. Кровь стучала в ушах, а в голове билась единственная мысль: никаких слез, только никаких слез...

— Ты взрослая девушка, героиня магической войны, — одному Мерлину ведомо, как Нарциссе удавалось вложить в правильные в общем-то слова столько неправильного значения, — и имеешь полное право решать: с кем общаться, а с кем — нет. Спасибо тебе еще раз: за эти цветы и за твою любезность, — Нарцисса слабо улыбнулась, и глаза ее просветлели: будто туча открыла солнце. — И забывая прошлое, детка, помни о его коварстве. Да, и еще, — она наморщила лоб, словно вспомнив о чем-то, — там в лесу… Ты ведь понимаешь: спасая Гарри, я прежде всего спасала своего сына. А что все вышло, как вышло — ну это только к лучшему.

Из-за угла донеслись шаги, и появился Драко. Две пары глаз будто поймали его на прицел: карие — полные отчаяния и голубые — светящиеся нежностью. Он подошел к столику, переводя взгляд с матери на Гермиону и обратно.

— Надеюсь, я вовремя?

— Да, милый, мы обо всем побеседовали с Гермионой, — Нарцисса мило улыбнулась, потрепав сына по руке, — правда, детка?

— Д-да, — Гермиона сумела даже выдавить некоторое подобие улыбки. Малфой приподнял бровь, обежав глазами ее лицо, и повернулся к Нарциссе:

— Мама, ты устала?

— Да, милый, немного. Обедать не хочу, поднимусь к себе, пожалуй, — отдохну.

— Я тебя провожу...

— Не стоит! — Нарцисса мягким, но решительным жестом отмела попытки помочь. — Я не инвалид, Драко, все уже в порядке, — она слегка нажала на слово «уже», кивнула Гермионе и солнечно улыбнулась: — Спасибо еще раз, детка. Желаю тебе счастья, — и удалилась, шурша платьем.

Драко внимательно посмотрел на безмолвную Гермиону.

— И что здесь было?..

— Твоя мама уже сказала: мы обо всем побеседовали, — глядя на него ясными глазами, ответила та.

— Хм... — Малфой с сомнением поднял бровь, но уточнять не стал. — Как насчет прогуляться за ворота?

— С удовольствием, — на полтона выше обычного согласилась Гермиона. После разговора с Нарциссой огромный дом и впрямь будто давил на нее — не хотел ее здесь.


Они не спеша шли по цветущему лугу рука об руку, но каждый думал о своем. Драко смотрел под ноги, засунув большие пальцы за ремень джинсов: эти луга он еще ребенком объездил с отцом на лошадях. А теперь, когда завел обыкновение изливать здесь свои истерики, их красота его не трогала. Гермиона, наоборот, вертела головой по сторонам, лихорадочно блестя глазами. Срывала цветы, растирала в ладонях и пускала по ветру пахучую пыльцу. Внезапно она остановилась.

— Как красиво, Драко! Только посмотри... — в ее голосе было столько восхищения, что Малфой поневоле проследил взглядом за ее рукой. На границе луга с лесом стоял олень. Вернее, олениха: на точеной голове не было рогов. Животное замерло изваянием и настороженно приглядывалось к ним.

— Почему она не боится? — Гермиона почти перешла на шепот. Драко хмыкнул, но ответил — так же вполголоса:

— А чего им бояться? В этих местах охотиться запрещено, а маглы сюда не забредают. — И тут же поправился: — Не забредали, по крайней мере — когда поместье было ненаносимым, — в голосе проскользнула знакомая уже горечь. Гермиона виновато покосилась на него, но Малфой выглядел невозмутимо.

— Похожа на Патронуса, верно?

Гермиона напряглась, но тут же сообразила, что Драко говорил не о Гарри.

— Да, правда... У профессора Снейпа был почти такой, — пробормотала она, вспоминая, как Гарри нашел меч Годрика Гриффиндора, следуя за призрачной ланью. В ту ночь вернулся Рон. А потом они втроем попались егерям, которые приволокли их сюда, в Малфой-мэнор. Она сморгнула навернувшиеся слезы и отвернулась, глядя на неподвижную олениху.

— Да, такой и был. — Драко еле слышно вздохнул. — Хочешь, подойдем к ней?

— А она не убежит?.. — Гермиона вскинула на него глазищи, загоревшиеся, как у ребенка, которого пообещали прокатить на самом крутом аттракционе в парке.

— Попробуем, — пожал плечами Драко, подмигнув ей. Гермиона непроизвольно улыбнулась в ответ, а он взял ее за руку и потянул за собой.

Олениха подпустила их довольно близко, прежде чем бесшумно прыгнула в кусты и исчезла, будто ее и не было. Гермиона успела даже посчитать белые пятнышки на коричневом боку, чем рассмешила Малфоя. Он в свою очередь поймал себя на дурацкой мысли, что глаза оленихи — влажные, темные, в обрамлении густых ресниц — похожи на глаза его спутницы, о чем и поведал ей после восторженного отчета о пятнышках.

— Малфой! — воскликнула Гермиона, изображая возмущение, и шлепнула его по руке. — Я похожа на олениху?

— Да не ты, а ваши с ней глаза — похожи! Скажешь, нет? — он поднял руки, шутливо защищаясь.

— Ах ты...

Он развернулся и бросился бежать, она пустилась вдогонку, выкрикивая угрозы. Их хохот звенел над цветущим лугом, распугивая удивленных птиц, пока Малфой не зацепился ногой за кочку и рухнул в высокую траву. Гермиона, не успев затормозить, свалилась прямо на него, оседлала и, пользуясь преимуществом, заколотила по спине поверженную жертву. Оба давились от смеха, не в силах выговорить ни слова. Наконец Драко сумел перевернуться на спину и ухватил ее за руки, не давая упасть. Гермиона отчаянно вырывалась, но куда там: преимущество было утрачено, оставалось сдаться на милость победителя. Малфой рывком притянул ее к себе, и она притихла: его лицо было совсем близко — можно разглядеть черные крапинки на серой радужке зрачков. Сердце ее заколотилось с новой силой. Она попыталась отнять руки, но он вдруг сам их выпустил и обнял ее за талию. Гермиона опомниться не успела, как властная рука легла ей на затылок, а ее губы накрыли чужие — горячие и пахнущие корицей, солнцем и ветром.

Ярко-голубое — ни облачка — небо было высоко, очень высоко. Вымахавшая в половину человеческого роста трава скрывала от глаз лес и горизонт, было лишь небо, и кусочек нагретой земли, и оглушительный стрекот цикад в этой высокой траве. Гермиона смотрела и смотрела в небо, и ей казалось: она падает в него — падает вверх. Необыкновенное ощущение. Голова полнилась легким пурпурным туманом, и в его вязкой истоме плавала кругами одна единственная мысль: «Оказывается, вот как это бывает...». Каждая косточка в ее усталом теле, каждая мышца — она и не знала, что их так много! — каждая клеточка и каждый нерв мучительно сладко ныли. Будто пели: совершенно новую для Гермионы песнь — она была о свободе и наслаждении.

Медленно повернув голову, она залюбовалась лежащим Драко: рука закинута за голову, ресницы опущены, красиво вырезанные губы слегка припухли. На другой руке уютно покоилась ее растрепанная голова. Гермиона легонько подула ему в щеку: Малфой улыбнулся, не открывая глаз, так порочно, что у нее захватило дух.
Сегодня на уилтширских лугах она точно встретила демона. Что он делал с ней, и как — потрясло ее воображение и все без исключения органы чувств. Она осязала, слышала, видела, обоняла и пробовала его на вкус — и он был восхитителен, ее белокурый демон. Она вздохнула в изнеможении: пережитые часы, пролетевшие как мгновения, были настолько остро наполнены жизнью, что она казалась себе выпитой до дна — легкой-легкой, как бабочка.

— Гре-ейнджер, — протянул Драко, будто вальяжный породистый кот у миски жирных сливок — так он звучал. Хотя выглядел полной противоположностью: тощий, одичавший уличный кошак с голодными глазами. И светились эти глаза совершенно по-кошачьи. «Нет, Малфой, ты не змея, — подумала Гермиона, повернувшись на бок и подпирая голову рукой, так чтобы его видеть, — ты из кошачьих, и повадки у тебя осторожного зверя. Но я в тебя заглянула — одним глазком, дальше страшно. Какие бури в тебе бушуют, каких демонов ты сдерживаешь — лучше не знать... Но я хочу, хотя и не смогу их приручить, хочу отдаваться на твою милость, хочу бесконечно смотреть на твое костлявое тело, гладить твою бледную кожу и видеть на ней розовые отметины своих зубов. Хочу видеть твою светловолосую голову у своих ног, и сама — кошкой сворачиваться у твоих, и урчать довольно, и шипеть, выпуская когти: если надумаешь прогнать или забудешь накормить. Хочу тебя, Малфой...»
Драко, будто услышав ее мысли, сверкнул глазами:

— Ты просто кошка, Грейнджер, — протянув руку, он провел по ее щеке кончиками длинных пальцев, — дикая, дикая кошка. Только глаза оленьи — но это обман, морок для простаков, да...

Он странно улыбался, продолжая касаться пальцами ее лица, потом мягко ухватил за подбородок и наклонился, почти касаясь ее губ своими. Гермиона закрыла глаза и потянулась навстречу, сознавая, что еще минута — и она лишится чувств, но Малфой жарко выдохнул ей в шею:

— Ты не забыла — с меня подарок?

Гермиона усилием воли стряхнула оцепенение и распахнула глаза:

— Подарок?.. Мне?

Малфой тихо засмеялся, уткнувшись носом ей в висок, и по коже поползли мурашки.

— Ты меня повторяешь в точности. Я портрету так же удивлялся.

Гермиона встрепенулась.

— А он разговаривает с тобой? Со мной ни разу и слова не вымолвил... — у нее сделалось такое потерянное лицо, что Малфой, не выдержав, фыркнул.

— Неудивительно, — и заметив, как гневно зашевелились ее брови, поспешил добавить: — Он и со мной не слишком разговорчив. Знаешь, мне кажется, ему неплохо... там. — Малфой задумчиво смотрел на Гермиону, и она молча потянулась к его губам.

На этот раз было нежно и неторопливо: касания, взгляды, мешающееся дыхание... Один на двоих короткий стон. Ощущение странного единения.
«Мы с тобой одной крови — ты и я».
Вопреки вековым традициям.


Они и не заметили, как стало смеркаться. День этот был странным: с одной стороны казалось, что он тянется уже несколько дней… и в то же время так неожиданно закончился. Зной почти отступил, на его место пришла вечерняя прохлада.

— А ведь сегодня последняя майская суббота, — заметила Гермиона, неохотно одеваясь. — В следующие выходные уже будет лето.

Малфой наморщил лоб, что-то подсчитывая в уме, и уставился на Гермиону.

— Что? — Она с любопытством уставилась в ответ. — Что ты так смотришь?

— Лето, да... В следующую субботу — мой день рождения.

Гермиона осталась сидеть с открытым ртом.

— Тебе исполнится двадцать?

— Девятнадцать, Грейнджер, — Драко усмехнулся. — Пять баллов с Гриффиндора за простейший арифмантический просчет.

Правда — как это она забыла, что была старшей на курсе?.. Гермиона переваривала сказанное.

— Так ты, выходит, младше меня, — хихикнула она и показала ему язык.

— О да, мисс Грейнджер, я просто зеленый сопляк в тени вашей многомудрой светлости, — Малфой скорчил комичную рожу, и Гермиона прыснула.

Он перестал дурачиться и вытащил из кармана коробочку темно-зеленого бархата. Гермиона с интересом смотрела на него снизу вверх, продолжая сидеть на земле. Драко тоже опустился на землю и уселся по-турецки, скрестив ноги.

— Вот, возьми — это тебе, — он протянул коробочку.

— А что там? — Гермиона осторожно держала ее на ладони, разглядывая так и эдак.

— Открой. — Малфой вытащил сигареты и неторопливо закурил.

Она послушно щелкнула крохотным замочком и замерла, изучая вещицу внутри. На черном бархате тускло поблескивал резной кулон с тончайшей цепочкой: миниатюрный серебряный фиал. Гермиона зачарованно любовалась старинной — явно гоблинской — работой. Неожиданно она нахмурилась и вскинула глаза на Малфоя, собираясь задать вопрос, но тот ее опередил.

— Не бойся, это темномагический артефакт, но он совершенно безопасен и притом способен оказать неоценимую помощь.

Гермиона потрясенно переводила взгляд с Малфоя на кулон и обратно.

— Драко, но... он же наверняка очень дорогой...

— Поистине бесценный, я бы сказал, — прервал ее Малфой. — И что? Кто сказал, что подарок должен быть никчемной безделушкой?

— Но, Драко, я не могу его принять, — залепетала Гермиона, не в силах оторвать глаз от изящной вещицы.

— Чушь, — отрезал Малфой. — Я тебе очень обязан и говорил, что не забуду. Это просто подарок — в знак благодарности. — Тон его не предполагал возражений, и Гермиона сдалась.

— А... а как он работает? — перешла она к практическим вопросам.

— Вот это другое дело, — усмехнулся Драко, глубоко затянулся, выпустил дым и вновь посерьезнел. — Он может тебе никогда и не понадобиться, Гермиона. Но он спасет, если покажется, что пришли дементоры... а их не будет. — Его глаза странно потемнели, совсем как небо перед грозой.

— Я не поняла...

— Ты поймешь. — Загасив сигарету, Малфой поднялся на ноги, протянул ей руку и подал сумку, когда она встала. — Холодает, простудишься, если решила заночевать на лугу, — его глаза вновь светились, как у кошки, грозовая туча прошла стороной. Гермиона поняла, что сейчас она аппарирует домой и останется одна — без него. В замешательстве кусая губы, она положила ладонь в протянутую руку, и они молча побрели в сторону поместья. Дойдя до знакомого холмика, она решительно повернулась к нему и спросила, глядя в упор:

— Мы увидимся завтра?

К черту условности: она не знает, как пережить эту ночь, значит, за ночью должен наступить день, в котором у нее будет он.
Малфой смотрел в ее отчаянные глаза с удовольствием и улыбался.

— Если хочешь, приезжай...

— А ты хочешь? — голос звенел, как струна, выдавая напряжение.

Вместо ответа он притянул ее к себе и впился в нетерпеливые губы долгим, вампирским поцелуем, от которого закружилась голова и подкосились ноги. Оторвавшись наконец от сухих, пахнущих сигаретным дымом губ, Гермиона жадно глотнула воздуха и выдохнула:

— Завтра в полдень. Жди меня здесь.

— Да, госпожа директор, — поклонился Драко, пряча улыбку. Гермиона окинула его долгим взглядом, словно запоминая, и, взмахнув рукой на прощание, аппарировала.


— Ну, и что ты думаешь? — Рон настороженно ждал ответа.


— А что тут думать, Рон? Пойми — это нор-маль-но, что у нее появился друг. — Хмурый Гарри размешивал сахар в большой кружке с чаем — кажется, уже четвертой. Битый час они сидели на кухне, обсуждая одно и то же: таинственного бойфренда Гермионы. Гарри раздражала и беспокоила настырность друга, сам-то он не видел ничего подозрительного в этой новости дня: ну не трещит Гермиона на каждом углу о новом друге — так она всегда была такой. И Гарри в душе был совершенно с ней солидарен. — Рон, как ни крути, а придется смириться, что у вас не сложилось. Она же твой друг! Порадуйся за нее, в конце-то концов. Вон Джинни рада: у нее теперь сразу две свадьбы в голове, она в мыслях Гермиону уже замуж выдает, — Гарри улыбнулся, вспомнив, как невеста взахлеб делилась с ним новостью.

— Джинни ее больше родного брата любит, — пробурчал Рон.

Гарри взорвался.

— У тебя депрессия, что ли?! Ты сам-то рад за кого-нибудь? Рон, проснись, — Гарри пощелкал пальцами перед глазами друга, — жизнь продолжается. У тебя на работе полно симпатичных девчонок — пригласи кого-нибудь в кафе, просто попробуй! Ты же даже квиддич забросил — на две последние игры без тебя ходили! Что ты сидишь в четырех стенах, как в Азкабане?
Рон угрюмо взглянул на Гарри.

— Не сижу я в четырех стенах, я к вам езжу.

— Ага, еще на работу, забыл сказать, — Гарри закатил глаза, жуя печенье. — Ронни, тебе пора уже взбодриться.

Рон вздохнул, вытащил из валяющейся на столе пачки сигарету и закурил, пуская дым колечками.

— Слушай, можно я у вас поживу до свадьбы? Дома такой бедлам творится, — Рон выпучил глаза, изображая масштабы беспорядка, вызванного кипучей деятельностью миссис Уизли. — Я там только под ногами мешаюсь.

— Да живи, конечно! — Гарри даже обрадовался: глядишь, и растормошат они его, живя, как в Хогвартсе, друг у друга на глазах. — Комнат свободных полно!

— Я... э-э-э... на втором этаже тогда, ага? — Рон небрежно стряхнул пепел и тут же жадно затянулся.

Гарри усмехнулся: врать Рон не умел патологически. И притвориться-то толком не выходило: пылающие уши сводили на нет всю небрежность тона.

— Ну разумеется, живи на втором, раз хочется.

Рон жалобно посмотрел на Гарри и страдающим голосом произнес:

— Люблю я ее, тролль меня задери! Ну ни на кого глаза не глядят, веришь? Думаешь, я не пробовал? И девчонки на работе ко мне цепляются — бери не хочу, но как пойдем куда — аж с души воротит. Не она, понимаешь? Не о-на. — Рон вцепился в свои рыжие лохмы и уткнулся лицом в локти. — Вот и вчера: напился, как последний дурак, потому что весь вечер глаз от нее отвести не мог. Она же цветет и пахнет, не замечаешь? У нее глаза горят, как у кошки! Она, может, и сама не знает, а я вижу: влюбилась! Знаешь, как больно от этого?.. Чувствую себя каким-то гномом, которого со двора вышвырнули.

Гарри молча подошел к Рону и крепко обнял его за плечи.

— «Давай останемся друзьями», — саркастично изобразил тот Гермиону и зло сплюнул. — Какие, к гоблинам, друзья, если я ночами спать не могу: все снится, как ее волосы пахнут... — Рон с тоской уставился в окно. — А знаешь, какой кошмар у меня появился? Помнишь, как мы из Министерства аппарировали, и меня расщепило, а она выхаживала? Так вот, мне снится, как я на земле валяюсь, а она подходит, смотрит на меня так жалостливо, палочку поднимает и заряжает в меня Круциатус! И тут я всегда просыпаюсь...

Гарри крепче сжал его плечи и развернул к себе.

— Рон, послушай меня. Я знаю, что ты ее любишь, я вижу, как тебе паршиво. Но ты должен — понимаешь? — должен ее отпустить. Тут хоть о стенку расшибись — ничего не изменишь, если она так решила. Ты стань ей опять хорошим другом: чтобы она тебе доверяла, чтобы рассчитывала на помощь — в любое время. Пусть она знает: что бы ни случилось, и кто бы ни обидел — ты у нее есть... А про себя не забывай: с одной девчонкой не вышло — погуляй с другой, не опускай руки. Ты у нас парень видный, герой Войны, — Гарри чуть улыбнулся, видя, что друг прислушивается. — Красотки сами к тебе липнут — так не отказывайся! Улыбайся! Зачем кому-то знать, что внутри у тебя пепелище?.. Для этого есть мы, — Гарри серьезно посмотрел Рону в глаза. — Ну что, обещаешь?

Рон неуверенно кивнул.

— Вот и славно, — Гарри потрепал его по рыжим вихрам и добавил: — Тебя подстричь не мешало бы.

Рон хмыкнул и неловко пожал его руку.

— Спасибо, Гарри. Правда, не знаю, что бы без тебя делал. Ты прав, конечно. Что-то совсем я расклеился, как старый башмак, — он криво усмехнулся. — Идем в следующую субботу на квиддич?

— А то! — Гарри засмеялся с облегчением и хлопнул Рона по плечу. — Вот теперь узнаю тебя, дружище!

Тот вдруг смешался.

— Ничего, если я Памелу приглашу? Она спит и видит, как бы меня вытащить на игру. То-то удивится, — он смущенно улыбнулся.

— О чем речь, Рон? Будет весело, — Гарри подмигнул ему и налил себе пятую кружку чая.


Гермиона аппарировала в переулок неподалеку от Риджент-парка. Она не могла заставить себя пойти домой: слишком много эмоций бушевало внутри, хотелось хоть немного успокоиться. Разобраться в себе она пока была не в силах.
Присев на скамейку у живописного прудика, она невидяще уставилась перед собой. Вместо пруда перед глазами каруселью неслись образы минувшего дня.

...Сильно побледневшая, но все еще различимая Метка на запястье Малфоя: увидев, она невольно отпрянула, но Драко удержал ее за волосы и вскинул татуированную руку к самому лицу. И Гермиона, слабо сознавая, что делает, впилась губами в нежную кожу — там, где билась голубая жилка...

...Темно-зеленый дракон на спине — большая, сложная татуировка: когда она, затаив дыхание, провела по нему пальцами, дракон ощерился и беззвучно полыхнул нарисованным пламенем...

...Серебряная пряжка на потертом ремне, никак не желающая поддаваться ее нетерпеливым пальцам...

...Несколько тонких шрамов на груди и впалом животе — от Сектумсемпры на шестом курсе...

— Гермиона!

От неожиданности она едва не уронила сумку. К ее скамейке танцующей походкой приближалась Джинни. Воистину тесен мир! Ну что она здесь делает именно сейчас?

— Джинни… — она даже сумела улыбнуться.

— Вот! — подруга сгрузила на скамейку гору разнокалиберных пакетов и уселась рядом. — По-моему, скупила минимум половину Косого переулка, — она хихикнула, — так что нуждаюсь в отдыхе! А ты почему одна? — спохватилась она, уставив на Гермиону округлившиеся глаза.

— Я... э-э-э... мы только что разошлись — гуляли тут, в парке... Ему надо было идти, а я решила еще посидеть. Вот, уток покормить, — пробормотала она, теребя ремешок сумки и неудержимо заливаясь краской.

Джинни внимательно оглядела Гермиону и лавку, ища, чем бы тут можно было кормить уток, и хмыкнула.

— А... Понятно. Уток, значит, — она глубокомысленно взглянула на небо. — Похоже, дождик собирается. Пойдем-ка, дорогая, под крышу. Здесь неподалеку отличное магловское кафе — выпьем кофе, что скажешь? — она подмигнула Гермионе, и та с готовностью согласилась.


— И что теперь? — риторически спросил Малфой собственное отражение. Он только что вылез из-под душа и, обернувшись полотенцем, разглядывал себя в старинном зеркале, пытаясь увидеть глазами Гермионы.

Как смешно она отдернула руку от дракона... Однако ж не испугалась — обычно девчонки пищали, увидев его спину, что его порядком забавляло. А эта вот — погладила. Ну, это же Грейнджер, усмехнулся он отражению. Гре-ейнджер-р... Никому никогда он не признается, что ему нравится ее фамилия. Обычная магловская фамилия, но удивительно ей подходит: четкая, звучная, честная... Очень гриффиндорская. Драко ухмыльнулся еще шире. Интересно, что она врет друзьям? Как он понял, живет она у Поттера — в старом доме бабки Драко: Мерлин, как тесен мир!.. А где Поттер, там и младшая Уизли, и какого-то тролля там же слоняется Уизли-предыдущий — иначе с чего бы Грейнджер отправляла письмо с его бестолковой совой? Ох, прямо мини-филиал Гриффиндора на площади Гриммо. Малфоя передернуло, он отвернулся наконец от зеркала и плюхнулся на кровать. Тело приятно ныло, напоминая о нескольких сумасшедших часах на лугу. Драко закинул руки за голову и мечтательно вперился в потолок.

— Кхм... — раздалось знакомое покашливание с комода. Малфой вздрогнул и закатил глаза.

— Профессор. Вы стали так общительны в эти дни.

— Неплохо провели время, мистер Малфой?

— Знаете — определенно неплохо в сравнении с последней парой-тройкой лет. — Драко секунду подумал и светски добавил: — Видел олениху на лугу.

— Надо думать, вы не в одиночестве прогуливались по лугам? — скучающим тоном осведомился Снейп.

— А вы, профессор, на чертовой метле под Инвизусом(1) за мной летаете, что ли? Или умудрились Следящие чары на меня навесить? — едко процедил Драко.

— Мистер Малфой, мне — по долгу службы — довелось повидать очень много глупых маленьких мальчиков, на моих глазах превращавшихся в глупых молодых мужчин, — вздохнул Снейп, возводя глаза к небу. Драко досадливо фыркнул, однако бывший декан и бровью не повел в ответ. — К тому же я мужчина, как и вы, Драко. Так что мне не нужны полёты на метле, которые мне к тому же — увы — недоступны, как и любые чары. Мне многое несложно понять по одному вашему виду — как я уже вам говорил.

Фраза о половой принадлежности и полетах на метле, очевидно, призвана была устыдить Малфоя, но тот пропустил ее мимо ушей и ехидно парировал:

— Вынужден предположить, что вы завидуете, профессор?

Снейп скрестил руки на груди и метнул в бывшего студента взгляд, от которого Драко невольно вздрогнул, ощутив себя третьекурсником, взорвавшим котел под конец экзамена по зельеварению. Драко прикинул, сколько ему понадобится дней — или лет? — чтобы научиться вот так убивать взглядом, и приуныл, заключив, что для этого как минимум нужно быть Северусом Снейпом.

— Ну и что с того? Да, я гулял не один, и да — я не просто гулял, — он вызывающе дернул головой в сторону портрета. — Что с того?

Снейп снова вздохнул.

— Вы сломаете девушке жизнь, Драко, — в черных глазах была печаль. — Вам ведь не нужно объяснять, что такое сломанная жизнь? А вы, мистер Малфой, не девушка, — Снейп скривил губы в горькой усмешке, — и для мисс Грейнджер вы — беда.

— А почему не наоборот? — из чувства противоречия буркнул Драко.

— Вы же не ждете ответа, — подняв бровь, произнес Снейп.

— Когда я ждал от вас ответов, вы их давать не желали, — окрысился Драко, — а сейчас вас вдруг понесло защищать Грейнджер! С чего бы вдруг? Вам — вообще — какое дело до нее, до меня, до нас?

Бывший декан невозмутимо запахнулся в мантию и ровным голосом ответил:

— Будем считать: отсюда все видится несколько иначе, Драко, — и замолчал, давая понять: он сказал все, что считал нужным.

«Все — на сегодня», — подумал Драко, но язвить в ответ не стал.

Закурив и выпустив струю сизого дыма в ночное небо, он вспомнил, с каким трепетом Грейнджер разглядывала его подарок, и внезапно ощутил себя настоящей сволочью. Куда большей, чем имел в виду профессор. Но он не был бы собой, не сделай он этого. «Так нужно, — сказал он себе, пытаясь прогнать тоскливую муть, словно ряска подернувшую давно забытое ощущение тихого счастья, которое окутывало его на лугу. — Так нужно. Нам обоим...»
Малфой посмотрел на звезды, словно ища подтверждения собственной правоте. Звезды молчали.


(1) Инвизус — чары делающие кого-либо или что-либо невидимым (по форумной ролевой «Феникс против Змеи»)

Как-то так получилось, что на площадь Гриммо подруги явились за полночь. То ли кафе оказалось таким уютным, то ли у обеих накопилось эмоций... А скорее всего: то и другое, да и день был выходной. Хвала Мерлину, до применения магии в туалетной кабинке не дошло: здравый смысл победил желания, но с небольшим — совсем небольшим перевесом. Зато от магловской забавы под названием «караоке» не удержались обе. Джинни даже на бис исполнила Satisfaction(1)— с легкой руки Гарри ее неожиданно увлекла магловская музыка. Подпевали ей хором — все присутствующие, включая официантов. В целом, в кафе они произвели фурор: отпускать их не хотели.
Аппарировав к дому — хвала Мерлину еще раз, что целиком, — девушки, хихикая и цепляясь друг за друга, добрели до дверей.

— Джинни Уизли — браво, дорогая! — Гарри был, мягко говоря, на взводе. Сверкая из-под очков свирепым взглядом, он вырвал из рук невесты многочисленные пакеты — как только ухитрилась не потерять? — и, не глядя, сгрузил под вешалкой. Джинни икнула и спряталась за Гермионой. Та собрала волю в кулак и сфокусировала взгляд на лице Гарри.

— Гарри... ты только не волнуйся...

— Волноваться уже не актуально, — заметил он голосом, не предвещающим добра, — вы обе здесь. А вот где вы были до этой минуты — это да, это интересно!

За спиной Гарри замаячила рыжая голова: выражение на лице повторяло Гаррино.

— О! — только и воскликнул Рон, разглядывая покачивающуюся Гермиону и Джинни, выглядывающую из-за ее плеча.

Гермиона обозлилась и рявкнула:

— Немногословен ты сегодня, Рон Уизли, как я погляжу! — бросив сумку на пол, она со вздохом стала разуваться.

Джинни последовала ее примеру, но, в отличие от Гермионы, на ней были не кроссовки, а туфли на высоком каблуке — и нога предсказуемо подвернулась. Гарри успел подхватить невесту, и та повисла у него на шее с таким безмятежно-уставшим видом, что ему ничего не оставалось, как подхватить маленькую пьянчужку на руки и унести в спальню, успев, однако, бросить на Гермиону суровый взгляд. Взгляд пропал втуне: в этот момент она, сидя на корточках, всецело сосредоточилась на шнурках. Кое-как справившись с непослушной обувью, она шумно вздохнула и, подняв глаза, обнаружила лишь безмолвного Рона, поедающего ее глазами, сложив руки на груди. Гермиона устало привалилась к стене и закрыла глаза.

— Мадемуазель желает доставку наверх первым классом?

— Мад... мадамаузель... желает, да, — она настолько выдохлась к полуночи, что и встать-то на ноги было лень, не то что за палочкой лезть. До отвращения трезвый Рон, тут же перейдя от слов к делу, легко подхватил бывшую девушку на руки и понес к лестнице. Гермиона, не готовая к столь стремительному исполнению желаний, слабо и безуспешно вырывалась.
Пинком ноги открыв дверь комнаты, Рон аккуратно усадил Гермиону на кровать и опустился на пол рядом. Сквозь хмель та испытывала неловкость от легкого ощущения дежавю: опять Рон ночью в ее комнате, только на этот раз из них двоих трезвый — он. И черного филина на подоконнике не хватает. От этой мысли она содрогнулась, представив лицо Рона и неизбежные последствия.

— Рон, будь так добр, дай мне мою палочку, — пробормотала она. — Моя сумка... о-о-о, она осталась внизу...

— Акцио, сумка Гермионы, — Рон не глядя взмахнул палочкой и передал ей сумку.

— О... спасибо, — она полезла было за палочкой, но Рон мягко остановил ее руку и предложил:

— Давай лучше я?

Гермиона благодарно кивнула и откинулась на подушку.

— В верхнем ящике... в зеленом фиале. И водички дай, — не открывая глаз, попросила она.

Рон и сам помнил, что подруга не очень хорошо переносит Отрезвляющие чары, предпочитая — в редких случаях необходимости — заклятию зелье.
Отыскав нужное, Рон быстро наколдовал стакан воды и отсчитал нужное количество капель.
После зелья Гермионе заметно полегчало. Рон по-прежнему сидел у кровати и держал ее за руку, молча глядя на родное до последней веснушки лицо. Гермиона со стоном облегчения потянулась, и ее любимая белая майка задралась, обнажив смуглый живот. Рон сглотнул, ощутив острый и неуместный прилив желания, и увидел на гладкой коже ниже пупка багровый след. Желание мгновенно сменил приступ ярости — такой силы, что потемнело в глазах. Он отступил от кровати, попятился и замер, упершись в стол. Такое явное и откровенное доказательство чужой страсти ударило его прямо под дых, и теперь он пытался восстановить дыхание и обуздать рвущийся наружу гнев.
Совершенно некстати вспомнилась одна ночь — в лесу, незадолго до Годриковой впадины и его позорного бегства. После той ночи все и разладилось, если вдуматься. Она тогда была какой-то... безудержной: жадные руки, голодные губы, ищущие глаза. Да — ищущие, именно. Она в ту ночь отчаянно искала в нем что-то — и не находила, а он отдал бы, если мог. Но она высосала, выпила его до капли — с ним в жизни такого не было, Рон ощущал себя королем мира. А она... Она так и не нашла того, что искала. У нее никогда так не горели глаза, пока она была с ним. И дело было не только — и не столько — в сексе. Не было притяжения душ. Точнее, ее души. Рона тянуло, тащило, волочило и било о камни — за двоих.
Теперь Гермиона, похоже, нашла, что искала — по крайней мере, она в это верила. Это выражение глубоко в глазах — довольной кошки, того гляди заурчит, — оно говорило за нее.
Гермиона открыла глаза, обеспокоенная внезапной тишиной, и, проследив за взглядом Рона, покраснела и поспешно одернула майку.

— Рон... тебе, наверное, лучше идти к себе, — проговорила она, не глядя ему в глаза. И неожиданно добавила: — Ты завел бы себе фамилиара, что ли, пока... Знаешь — отвлечься.

Чувство такта на сей раз ей изменило, но она почти не заметила вылетевшего из комнаты Рона, оглушенная внезапной идеей: она знает, что подарить Малфою на день рождения!
Гермиона так и заснула — улыбаясь.


Утро воскресенья застало Гермиону в состоянии полного душевного раздрая: она вспомнила, как в порыве дружеской преданности пообещала вчера Джинни отправиться с ней в Нору — для согласования целого ряда важнейших предсвадебных мелочей, связанных с ее обязанностями подружки невесты.
Застонав, она закусила губу. Сейчас не ночь, и она не сможет тайком послать Малфою чужую сову. А на почту просто не успеет... да и ответ настигнет ее в Норе, где не избежать любопытных глаз и лишних вопросов. В душе разливались острое разочарование и обида — на себя, на Джинни, на Малфоя почему-то — вообще на весь мир, и она в бессильной ярости ударила кулаком по одеялу.
Дверь распахнулась одновременно со стуком, и в комнату ворвалась Джинни — свеженькая и отдохнувшая.

— Еще валяешься, красавица? — воскликнула она и затарахтела: — Вставай скорее, нас ждут великие дела. Позавтракаем в Норе.

Гермиона вяло возразила:

— Сначала — кофе, если не хочешь потерять меня в камине, — и после непродолжительного препирательства Джинни сдалась: сама кликнула Кикимера и попросила два кофе, да поскорее. Распахнув шкаф и пробежав глазами немногочисленные наряды, выдернула оттуда короткое платьице цвета морской волны и бросила в Гермиону.

— Наденешь это! Хватит шастать в джинсах, — решительным жестом пресекла слабые протесты подруги и, довольно улыбаясь, уселась на краешке стола.

В следующий момент раздался негромкий хлопок, и перед ними возник Кикимер с подносом. Украдкой взглянул на Гермиону, указывая глазами на кофейник, и получил в ответ едва заметный благодарный кивок.
Джинни налила горячий напиток в две чашки, подала одну Гермионе и сделала глоток. Тонкие брови поползли вверх.

— М-м-м, вкусно как!.. — Она даже заглянула в кофейник, приподняв крышечку. — Он раньше так не готовил. Начинаю понимать, почему ты без кофе и шагу не ступишь. — Джинни хитро прищурилась: — Какой-то новый рецепт?

Гермиона сделала вид, что всецело поглощена неравной борьбой с собственными волосами. Она стояла у зеркала, успев нарядиться в платье, и пыталась навести на голове хотя бы подобие порядка.

— Дай-ка лучше я, — Джинни спрыгнула со стола и, подбежав к зеркалу, отобрала у нее щетку. Через пять минут обе любовались мило причесанной головкой Гермионы: волосы аккуратно сколоты на затылке, по шее спускается блестящий локон, на висках — несколько летучих прядок.

— Ты чудо, Джинни, — Гермиона чмокнула ее в щеку, проверила палочку в сумке и присела на застеленную кровать — допить кофе.

Еще бы Джинни не понравилось. Умница Кикимер, исполняя наказ Гермионы, сообразил принести кофе Блэк, несмотря на то, что вызвала его не она.
Допив кофе, подруги спустились в гостиную, где ждали у камина сияющий Гарри — очевидно, вчерашний девичник был прощен и забыт — и слегка осунувшийся Рон. Тени под глазами выдавали бессонную ночь. Усилием воли Гермиона подавила чувство вины, заворочавшееся в груди. Не может она нянчиться с ним бесконечно, в конце-то концов, ей бы в собственной жизни разобраться. Она кивнула друзьям и с независимым видом шагнула в камин вслед за Джинни.


В Нору они прибыли около одиннадцати. Миссис Уизли расцеловала всех по очереди — даже Гермиону, лишь чуть-чуть прохладнее, чем остальных.

— Так, все — немедленно завтракать, потом займемся делами, — скомандовала она и устремилась на кухню, причитая по дороге, как исхудали дети и как пагубно влияет лондонский смог на цвет кожи. Джинни, хихикнув, пихнула в бок вполне румяного Гарри, и вся компания дружно ввалилась на кухню.

За завтраком Молли сетовала на загруженность мужа после повышения по службе, который даже сегодня — в воскресенье — вынужден был торчать в Министерстве. Готовится амнистия, рассказывала она, не скрывая неодобрения, и скоро куча бывших преступников окажется на свободе.

— Молли, ну вы же понимаете: далеко не все сидят действительно заслуженно, — возразил ей Гарри с набитым ртом, за что получил суровый взгляд будущей тещи и чувствительный тычок локтем от невесты.

— Не понимаю твоей лояльности, Гарри, милый. Я уверена, что случайных сидельцев в Азкабане нет, — отрезала Молли.

Джинни поспешила перевести разговор на предстоящую свадьбу, и маневр удался: Молли Уизли с готовностью бросилась в свою стихию.
Гермиона механически улыбалась и пила тыквенный сок, то и дело поглядывая на часы. Тщетные попытки вникнуть в разговор она оставила за их безнадежностью. Стрелка знаменитых уизлевских часов неумолимо приближалась к полудню. Из оцепенения ее вывела прозвучавшая фамилия — Малфой. Она встрепенулась: оказывается, разговор за столом вернулся к оставленной было теме амнистии. Рон — ну куда же без него! — счел необходимым уточнить, что ближнего круга Волдеморта — куда, разумеется, входит и «скользкий друг» Люциус — амнистия не коснется. Гермиона поежилась: по коже продрал мороз. Она внезапно ощутила себя перебежчицей и невольно подумала о профессоре Снейпе. Впервые, кажется, она по-настоящему ощутила что-то, похожее на понимание. Мерлин, как?.. Как он жил, будучи предателем одной стороны и считаясь предателем другой?..

— ...что с тобой? — она очнулась и поймала удивленный взгляд Гарри. Оказывается, она барабанила пальцами по столу с такой силой, что все замолчали и с любопытством уставились на нее.

— Простите, — смешалась Гермиона и спрятала руки на коленях. — Задумалась.

Гарри ободряюще пожал ее руку, списав эти странности на волнение в связи с предстоящей ролью подружки невесты. Разговор мирно вернулся к свадьбе.
Гермиона хрустнула пальцами: часы показывали без пяти двенадцать. Драко, наверное, уже на месте.


Малфой проснулся с четким ощущением, что день пойдет не так. Он привык — и не без оснований — доверять своей интуиции, поэтому настроение было испорчено.
За завтраком он был невозмутим и расслаблен — внешне, успешно избегая в разговоре с матерью темы вчерашнего визита Гермионы и своей прогулки по лугам. Однако внутри у него словно натянулась струна, готовая лопнуть от неосторожного движения руки. Так что изучающие взгляды Нарциссы не ускользнули от его внимания. Так же, как не остались незамеченными ею быстрые взгляды Драко на часы.
«Безумное чаепитие, — с тоской подумал Драко, вспоминая Кэрролла, — и все мы — безумные шляпники и мартовские зайцы, да...»
Страсть к магловскому чтиву, так он именовал свое непонятное увлечение, была одной из самых тщательно оберегаемых тайн Драко Малфоя. Как глупо он тогда выдал себя Грейнджер, обозвав гриффов мушкетерами короля, Мерлин... Хотя она в запале вроде и не заметила. Грейнджер. Уже почти полдень, и что бы там ни говорила интуиция, пора идти.

День был точной копией вчерашнего: солнце пригревало по-летнему. Драко уселся на траву, прислонившись спиной к дереву, и неторопливо закурил, словно нарочитая плавность движений могла утихомирить сердце, бухающее как сумасшедшее. Полдень...

...настал, как и следовало ожидать. Сердце Гермионы пропустило удар. Молли вытурила Гарри с Роном из кухни и приступила к обсуждению плана церемонии. Гермиона сделала героическое усилие и сосредоточилась на словах миссис Уизли, но уже спустя минуту мысли ее вернулись на зеленый холмик в тени дубов...

...сквозь их резные листья солнечные лучи скользили по лицу и рукам Драко, курившего третью сигарету подряд. Четверть первого. Предчувствие не обмануло. Драклова мать!.. Лет с тринадцати он не оказывался в таком идиотском положении. Его раздирали противоречивые чувства: такое непривычное беспокойство за Грейнджер и злость...

...на себя, на всех присутствующих Уизли, на безмятежного Гарри, даже на часы. Гермиона чувствовала, как раздваивается: одна ее часть каким-то чудом ухитрялась следить за речью Молли, кивать и выдавать уместные реплики, другая — психовала и металась, как птица в силке. Такими темпами место работы скоро станет родным домом, мрачно подумала Гермиона-пока-еще-целая и снова бросила взгляд на часы. К счастью, Джинни с матерью были настолько поглощены обсуждением предстоящей свадьбы, что не замечали ее нервозности.


В час дня Малфой покинул свой пост, накурившись до одури и дойдя до точки кипения.
Оно и к лучшему, убеждал он себя, подходя к дому: давно пора заняться счетами, а то забросил все дела, как безалаберный мальчишка...
Вернувшись домой, Драко прямиком отправился в отцовский кабинет, отрывисто потребовал у эльфа накопившиеся счета и с отвращением углубился в цифры.


К трем часам пытка закончилась — обедом. Гермионе кусок в горло не лез, но остальные с аппетитом уминали луковый суп и яблочный пирог, неизменно вкуснейшие в исполнении Молли Уизли. Сил на разговоры у Гермионы не осталось, поэтому она молча ковырялась в тарелке, ни на кого не глядя. Мысли ее были далеко от Норы, и вряд ли кто-нибудь подозревал — где.
Когда они наконец собрались домой, Гермиона чувствовала себя выжатым лимоном — столько душевных сил отобрал этот день. Ее терзали противоречия: невыносимо было разрываться между долгом и желанием, дружбой и страстью, Норой и Малфой-мэнором. Ее цельной натуре претила эта зигзагообразная гонка, но выхода она пока не видела и справедливо рассудила: проблемы надо решать по мере поступления. А проблемой сегодняшнего дня оставался Малфой. Точнее — способ с ним связаться и объяснить свое отсутствие. С этой мыслью Гермиона первой шагнула в камин и наконец оказалась дома.


Стемнело неожиданно рано: небо откуда ни возьмись затянули грозовые тучи, и хлынул дождь. Малфой стоял у открытого окна своей спальни, подставив лицо холодным каплям, и тоскливо думал о предстоящем дне рождения. Тролль с ними, с гостями, которых не будет — он никогда не любил шумных сборищ; с подарками, которых тоже не будет — они волновали его еще меньше гостей. Его угнетала необходимость в этот день снова явиться в Министерство: по чьей-то нелепой прихоти или простой случайности ему было предписано отмечаться именно по пятым числам. Одно радовало: теперь это придется делать раз в месяц, а не еженедельно — как весь предыдущий год. А там, глядишь, и вообще отменят эту унизительную процедуру — он знал о готовящейся амнистии. Вот только отцу она не грозит... Драко до крови закусил губу. Он до сих пор не нашел возможности придумать для Люциуса хоть какую-то лазейку, а дни бежали один за другим — здесь, на воле. В Азкабане дни не бегут. Они мешаются с ночами в жуткий коктейль из отчаяния и страха...
Малфой выдернул из новой пачки сигарету, прикурил и затянулся до боли в саднящих легких. Да, не задался как-то день. Даже бывший декан не вышел на связь — его вообще не было на портрете: Драко проверил. Нашел местечко поприятней, криво усмехнулся он и вздрогнул: у комода внезапно возник... старый эльф Блэков. Кикимер, кажется, ошарашенно вспомнил Драко, вытаращив глаза.
Кикимер тем временем прокашлялся и скрипуче сообщил:

— Мисс Гермиона просила передать мистеру Малфою, что с минуты на минуту будет там, где ее не было в полдень, — закончив загадочную фразу, эльф чопорно поклонился и исчез так же внезапно, как появился.

Малфой постоял еще пару мгновений, осмысляя прозвучавшие слова, и сорвался с места, даже не прихватив куртки. Профессор Снейп пропустил занимательнейшее происшествие этим вечером.


Надвигающаяся гроза вместе со свежим ветром принесла в душу Гермионы еще большее смятение: та не могла даже сидеть на месте и мерила шагами комнату, поминутно кидая взгляды в открытое окно. Чего она ждала? Черного филина? Шаровой молнии? Явления великого Мерлина на подоконнике? На исходе второго часа добровольного заточения она пришла к выводу, что молния и Мерлин одновременно — вероятнее, чем филин с письмом от Малфоя. Но ей было уже плевать. Не раздумывая о последствиях, она схватила сумку и метнулась к выходу, однако на пороге притормозила и, аккуратно прикрыв уже распахнутую дверь, позвала Кикимера. Шепнув ему несколько слов, строго-настрого запретила отвечать на любые вопросы о ее просьбе хоть одной живой душе и, отпустив эльфа, на цыпочках покинула комнату. Под Инвизусом Гермиона проскользнула мимо гостиной, где сидели Гарри с Роном, потягивая сливочное пиво, и, неслышно отворив дверь, выскочила под первые капли дождя.


— Сумасшедшая! Ты — сумасшедшая, ты знаешь?..

— Знаю, знаю. Я не могла с тобой связаться весь день, прости...

Горячечно сухие губы ответили ей жадным поцелуем, лишив возможности дышать — а дышать вдруг оказалось совсем необязательно. Сильные руки сжали ее с такой силой, что она задохнулась, но не пыталась вырваться — наоборот: обвила его шею дрожащими руками, гладила мокрые волосы, цеплялась за плечи — словно тонула, а он ее спасал. Оторвавшись наконец от мягких, покорных губ, Малфой глотнул воздуха и заглянул ей в глаза.

— Ты чокнутая, точно. Ночь, дождь — а ты в наряде феи, — кончики длинных пальцев пробежали по ее платью сверху вниз — она сорвалась к нему в чем была, — помедлили секунду и, решительно скользнув под подол, легли на горячую кожу. Тихонько ахнув, Гермиона погладила его по мокрой щеке и шепнула:

— А сам-то?..

Драко чуть улыбнулся и прижал ее к себе, шумно вздохнув.
Последнее, что успела сделать Гермиона — окружить поляну Маскирующими чарами. Щит от дождя она раскинула за секунду до появления Малфоя.


(1) (I Can’t Get No) Satisfaction — The Rolling Stones (1965)

— А как ты хочешь провести свой день рождения? — негромко спросила Гермиона, осторожно водя пальцем по тонким шрамам на груди Малфоя. Тот курил, полулежа у того самого дуба, где тщетно прождал ее сегодня целый час. Гермиона уютно устроила голову на его плече.

— Никак, — Драко фыркнул. — Поеду в Министерство — отмечаться.

Гермиона подняла голову и впилась взглядом в его лицо.

— Значит, в субботу будешь в Лондоне?! — в голосе зазвучало возбуждение.

— Буду, да, — он покосился на нее с подозрением.

— Мы можем встретиться! — воскликнула она, не сводя с него восторженных глаз. — И даже провести вместе день...

— Ш-ш-ш. Ты в своем уме, Грейнджер? — он ласково погладил Гермиону по встрепанным волосам, от чего ей немедленно захотелось замурлыкать. Она потерлась носом о его ладонь и беспечно спросила:

— А что?

— А то... — Драко вздохнул и загасил сигарету о корень. — Ты что, забыла, кто я и кто ты? Или, может, я упустил последние новости, и теперь в Лондоне хит сезона — шляться по городу с бывшим Пожирателем?..

Мягкая ладонь легла ему на губы, заставив умолкнуть.

— Мы что-нибудь придумаем, — Гермиона прильнула к его груди и нежно коснулась губами подбородка. — Колючий...

Драко непроизвольно коснулся рукой едва пробившейся щетины и, округлив глаза, протянул в притворном ужасе:

— Позор...

Гермиона тихо рассмеялась. Драко привлек ее к себе, зарывшись лицом в густые волосы, и вдруг замер.

— Что? — встрепенулась Гермиона, с тревогой заглядывая ему в глаза.

— Я, кажется, знаю, как именно можно тебе шляться по Лондону с бывшим Пожирателем, — задумчиво ответил он, рассеянно перебирая ее кудри.

— И как? — Гермиона нетерпеливо заерзала на месте. — Ну, говори же!

— Помнишь, ты говорила про свободный доступ к зельям?

Гермиона нахмурилась, соображая, и вдруг ахнула, закрыв рот ладонью.
Драко ухмыльнулся и склонил голову набок.

— Ты серьезно? — Гермиона прыснула и тут же посерьезнела: — Это рискованно... Так... время будет ограничено, но это решим... если утром тебе в Министерство — после обеда можно встретиться на... А кто, кого бы...

Малфой, улыбаясь, слушал ее несвязное бормотание и любовался работой мысли на сосредоточенном лице.

— Грейнджер, у тебя волосы потрескивают от напряжения ума, — он увернулся от пинка, с хохотом повалившись на траву, и охнул, когда она бросилась ему на грудь и уперлась в нее подбородком.

— Ты — гений.

Малфой кивнул с серьезным видом.

— Знаю. Просто я недооценен... — Гермиона прервала его пафосный монолог нежным поцелуем.


Дождь прекратился, и воздух в лесу стал чистым, как родниковая вода.

— Грейнджер, тебе пора, — с сожалением произнес Драко, приподнявшись на локте и склоняясь над Гермионой. Как забавно она морщит нос, когда смеется или сердится... или когда недовольна, как сейчас.

— О-о-о, Мерлин... Завтра на работу, да... — она вздохнула и потерла лицо, пытаясь стряхнуть истомное оцепенение. — Может, еще десять минуточек... — жалобный взгляд не возымел на Малфоя должного воздействия, и, вздохнув еще раз, она поднялась на ноги, опершись на его протянутую руку.

— Знаю — тебе не привыкать ночевать в лесу, — начал Драко, благоразумно отступая на пару шагов, — но уж коли есть у тебя дом — изволь спать в постели. Приличные молодые леди по лесам не шляются... в мирное время, — он ухмыльнулся, поймав ее угрожающий взгляд: в карих глазах плясали веселые искорки.

—М-м-м... — она со вкусом потянулась, встав на цыпочки, и ахнула, бросив взгляд на часы. — Все, бегу, — торопливо подхватив сумку, порывисто шагнула к Малфою, и тот обнял ее, прижимая к себе, — нежно, словно боялся сломать.

— Ты бы... завела себе сову... Грейнджер, знаешь — для связи, очень удобно, — иронично прошептал он между поцелуями.

Гермиона лишь отмахнулась.

— Лучше присылай мне своего филина — скажем, в полночь. Как правило, — подчеркнула она, — в это время я бываю дома.

Малфой поднял бровь, глядя на нее сверху вниз:

— Уговорила, пожалуй, — чмокнул ее в кончик носа и мягко оттолкнул. — Все, иди. Спать пора.

Гермиона сжала на прощание его руку, взмахом палочки сняла Маскирующие чары и аппарировала.
Малфой постоял с минуту, глядя на место, где она только что стояла в своем невозможном летучем платьице. Неожиданно остро он почувствовал себя ущербным. Все, что она с такой легкостью сейчас проделала, ему недоступно — он магический инвалид, и обретет ли когда-нибудь полноценность — он не знал.
Негромко выругавшись сквозь зубы, Малфой зашагал к дому.


Едва прокравшись в комнату, Гермиона заметила на подоконнике темную тень, и сердце екнуло. Торопливо впустив филина, она улыбнулась ему, как старому знакомому, и сняла с послушно протянутой лапы небольшой свиток.

«Грейнджер, умоляю: пусть это не будет толстая пожилая матрона или вообще — животное...

Д.М.»

Гермиона подавилась смешком, представив, как он жалобно тянет вот это свое «Гре-ейнджер!..» и, бережно сложив пергамент, спрятала его в неприметную деревянную шкатулку — к нескольким таким же запискам.
Филин терпеливо дожидался ответа, и прежде чем лечь спать, она быстро написала:

«Хорошо, уговорил. Подыщу тебе кого помоложе, но потом не жалуйся...

Гермиона.»

Махнув рукой на его упорное нежелание звать ее по имени, она тем не менее столь же упорно именем подписывалась.
Привязав записку к мохнатой лапе, она успела погладить твердые, с сизым отливом, перья, и филин, негромко ухнув, растворился в темноте.

— Я дома, — прошептала она с улыбкой, разгадав между строк беспокойство, — все в порядке.


Рабочая неделя для Гермионы пронеслась, как скорый поезд на полном ходу, заполненная делами, которые кровь из носу нужно было сделать к субботе. Первым делом она раздобыла четыре фиала Многосущного, соблюдая максимальную осторожность: зелье в редких случаях использовалось в работе с трудными больными, впадающими в буйство при виде колдомедиков. Гермионе приходилось иногда иметь с ними дело, и сейчас — сказать «к счастью» язык не повернулся — в больнице парочка таких больных была. Так что и придумывать ничего не пришлось — только аккуратно расписаться за чуть большее количество зелья. В конце концов, думала она, забирая драгоценные фиалы, она могла бы и разбить их случайно. В стиле Невилла Лонгботтома — это она-то, фыркнула про себя Гермиона и переключилась на следующий пункт плана. Позор и славу растяпы года она как-нибудь переживет, а вот лишний день без Малфоя — вряд ли. Она и под Веритасерумом не смогла бы объяснить природу своего ненормального влечения к тощему, ехидному меланхолику, однако не могла отрицать: он стал для нее наркотиком. Ее личным запрещенным зельем. К чему приводит подобная зависимость она, будучи колдомедиком, знала слишком хорошо. Но, вопреки всем своим принципам, пряталась от правды и старательно отворачивалась от неизбежного будущего — не дай Мерлин увидеть что-то дальше собственного носа.

Эта неделя шла под знаком писем. Коротеньких писем как будто ни о чем, о всяких пустяках; но между строк сквозил запах луговых цветов и шумел дождь, за каждой фразой таилась другая — невысказанная.
Письма собирались в старой деревянной шкатулке и в ящике резного комода, шурша и перешептываясь, словно засушенные розовые лепестки.
Над письмами усмехались и закусывали губы, хмурились и раздумывали, письма писали и перечеркивали, рвали и уничтожали Инсендио, бережно складывали и привязывали к совиной лапке.
А черный филин покрывал ночами милю за милей, отсыпаясь днем.
Учтя пожелание Малфоя насчет животных и пожилых матрон, Гермиона наметила объектом для операции «Прогулка с Пожирателем» свою подругу-стажерку Кэссиди Кларк — смешливую черноглазую девчушку. Они не были особенно близки — у Гермионы вообще близких подруг кроме Джинни не было, — но мило и непринужденно общались на работе. Кэсс жила в пригороде Лондона и выходные дни любила проводить там же, ссылаясь на усталость от лондонского смога и шума. Так что шанс наткнуться на нее в городе в субботу близился к нулю. А раздобыть несколько длинных черных волос было делом техники: Гермиона сняла парочку с воротника форменной мантии Кэссиди, и еще — про запас — с ее забытой заколки.
В пятницу она была почти готова ко дню рождения Малфоя.
Оставался подарок, но за ним она собиралась утром в субботу — пока Драко будет в Министерстве.


— Как ты думаешь провести свой день рождения, милый? — спросила Нарцисса сына за завтраком среди недели.

Драко вздрогнул и перестал жевать.

— Ты же знаешь, мам, — поеду в Министерство. Как я могу провести свой день рождения?.. — он пожал плечами и вернулся к еде.

Нарцисса уперлась подбородком в сложенные ладони и посмотрела на сына.

— Малыш, какой же ты взрослый, — она вздохнула и покачала головой. — Ты так похож на своего отца.

Драко застыл на секунду, отложил приборы, аккуратно коснулся губ салфеткой и только после поднял глаза на мать. Та задумчиво смотрела поверх его плеча в окно.

— Когда мы с Люциусом поженились, он был лишь немногим старше тебя. Такой высокий, статный... А эти волосы — Мерлин, я влюбилась в одни только белые волосы, ни у кого таких не было, — Нарцисса переливчато рассмеялась, и Драко невольно тоже улыбнулся, глядя на нее. — Да, трудно поверить, что мы были так молоды... так глупы — как те щенки, которых твой отец раньше разводил, — Нарцисса усмехнулась воспоминанию. — И поэтому, наверное, были так счастливы.

Улыбка затихала на ее лице, как затихает ветер перед грозой, готовясь к новому нещадному порыву. Над столом ненадолго повисла тишина.

— Как дела у Гермионы? — осведомилась Нарцисса нейтральным голосом, кидая на сына внимательный взгляд поверх чашки кофе.

Драко, тщательно взвешивая слова, ответил вопросом:

— А предполагается, что я в курсе?

Нарцисса вздохнула.

— Предполагается, Драко, предполагается. Ты же не девушка, чтобы догадаться спрятать свои бессонные синяки под глазами, — с легким раздражением ответила она. — И вообще... А, неважно. Я как-никак твоя мать и знаю тебя без малого два десятка лет. Мне не нужно ходить за тобой тенью, чтобы видеть, что с тобой происходит.

Нервно скомкав и отбросив салфетку, Нарцисса устремила на сына пронзительный взгляд:

— Драко, скажи: что вас может связывать? Ты забыл, кто она и кто ты?..

— Мама! — Драко скрипнул зубами, бледнея. — Мне казалось, Война внесла небольшие коррективы в нашу жизнь — ты не заметила? Так, какие-нибудь пустяки, — он небрежно взмахнул рукой, — вроде пожизненного Азкабана за приверженство идее чистой крови или безраздельного аврорского режима на фоне нашего абсолютного бесправия. Мир перевернулся, мама, — он почти лег грудью на стол, словно опасаясь быть неуслышанным. — Ты не поняла? Теперь она — это она, — он нажал на последнее слово, — а я — бывший Пожиратель, отверженный... условно безопасный, — издевательски закончил он и откинулся на спинку стула, добавив: — И я бы не рассчитывал, мама, что нам забудут прошлое — вообще когда-нибудь.
Малфой замолчал, уставившись в тарелку с остывшей недоеденной овсянкой, и почувствовал отвращение. К овсянке, к себе, к словам матери. Захотелось на воздух, в луга, может быть. Захотелось послать Грейнджер письмо о погоде или прогнозе на субботний квиддичный матч — да только была не ночь.

— Бедные дети, — неожиданно тихо произнесла Нарцисса, с болью глядя на угрюмого сына, — вы так быстро и неправильно повзрослели. Храни вас Мерлин от себя самих...


В субботу Драко проснулся до рассвета. Настроение было удивительным: будто не в ненавистное Министерство собирался, а на квиддич, причем не зрителем — ловцом. Забытое ощущение. В раскрытое окно проникал какой-то особенно свежий запах раннего лета — запах из детства, сулящий каникулы и счастье. Драко перебирал в голове детали плана лондонской прогулки.

Накануне филин принес от Грейнджер сверток с четырьмя фиалами и подробным — по пунктам — описанием последовательности действий. «Сильна...», — восхитился Малфой и осторожно рассмотрел содержимое фиалов: в четырех плескалось зелье, а в пятом — еле различимые за стеклом — несколько волос. Длинных. Черных. «Ну, хотя бы не животное», — вздохнув, он еще раз изучил убористые строчки.
Снейп пристально следил за ним с портрета, не говоря ни слова, однако Малфой готов был поклясться, что зельевар узнал Многосущное даже в безликой мунговской таре.
Драко демонстративно не замечал взглядов со стороны портрета, продолжая так и эдак вертеть в руках фиалы.

— Оригинальный подарок ко дню рождения, — заметил наконец Снейп, задумчиво сцепив длинные пальцы. — Большие планы на завтра?

Малфой с вызовом повернулся к портрету и подтвердил:

— Совершенно верно.

Снейп снова уставился на фиалы в руках Драко.

— Имейте в виду, мистер Малфой: три фиала за три часа — серьезная доза для организма и покрепче вашего, — профессор покачал головой. — Я бы посоветовал, если позволите, пару зелий, которые облегчат вам жизнь после вашей авантюры.

Голосом Снейпа сейчас можно было резать стекло или, скажем, плавить металл. Но надо отдать должное бывшему декану: сталкиваясь с глупостью, он был беспощаден. Сталкиваясь с глупостью неотвратимой, — принимал неизбежное как данность и прилагал все возможные усилия по сведению результата неотвратимой глупости к минимуму. Проще говоря, давал дельные советы — действительно дельные, — конкретные и осуществимые, а порой и кое-что более материальное, чем советы.
Будь то погибающий с первого похмелья, по дурости перебрав алкоголя на рождественском балу, студиозус или юный Ромео, решивший свести счеты с жизнью, не дожидаясь каникул — профессор Снейп с неизменным брезгливо-презрительным выражением на лице врачевал раны и спасал души своих непутевых подопечных. И любой слизеринец, получивший хоть однажды помощь декана, знал: о его позоре не пронюхает никто. Разумеется, профессор давал понять незадачливому бедолаге, по собственной глупости влипшему в неприятности, что тот есть полное ничтожество и последний неудачник в мире, что да, то да. Но под крылом своего сурового декана слизеринцы чувствовали себя более защищенными, чем где бы то ни было на земле.
Поэтому Драко без тени иронии ответил:

— Спасибо, профессор. К сожалению, не остается времени раздобыть их... — и неожиданно фыркнул, вспомнив второй курс: — Хотя Грейнджер профи по Многосущному — может, сообразит прихватить что-нибудь.

Снейп приподнял бровь и изрек:

— Ну... Мисс Грейнджер в свое время демонстрировала меньшую твердолобость, чем прочие студенты, — мельком взглянув на Драко, он добавил: — Не только Гриффиндора.

Все равно что сказать: Гермиона Грейнджер — талантливый зельевар, подающий надежды в будущем стать непревзойденным мастером, подумал Драко, чувствуя, как губы расползаются в улыбке.

— Да... Как меня бесили ее успехи, профессор, если бы вы знали, — мечтательно поделился он, — я на каждом уроке мечтал, чтобы котел хоть раз взорвался не у Лонгботтома, а у нее. Или — чтобы сломалась ее палочка, а не придурка Уизли...

Снейп смотрел на Малфоя иронически.

— Боюсь вас разочаровать, мистер Малфой, но ваши тогдашние желания тайной не были. — Он криво усмехнулся и добавил: — Кто бы мог подумать, что в них вы окажетесь столь непостоянны.

Малфой раздраженно дернул плечом, с неохотой выныривая из воспоминаний.

— Кто бы мог подумать, что Поттер отправит Волдеморта к праотцам и мир перевернется к дракловой матери, профессор. А с желаниями все куда проще.

Он не стал разворачивать портрет к стене, а просто задул свечу и улегся спать. Чтобы проснуться на год старше.

В Министерство Драко всегда одевался, как на похороны — в черное. Не то чтобы специально, просто выбор был небогат: гардероб давно нуждался в обновлении, но не позволяли средства. С детства привыкший хорошо одеваться, Малфой переживал это, пожалуй, куда тяжелее изрядно оскудевшего рациона.
Вот и сегодня он снова надел черную водолазку, черный пиджак, в котором щеголял с шестого курса Хогвартса, черные брюки и черные туфли, заботливо начищенные эльфами. Четыре невзрачных фиала и небольшой сверток он тщательно уложил в небольшой чемоданчик, а инструкцию Гермионы спрятал во внутренний карман, хотя и запомнил наизусть. Оглядев себя в зеркало, Малфой остался доволен своим отражением, сунул свою стреноженную палочку в потрепанный чехол на поясе — он так и не привык выходить без нее из дома — и услышал за спиной покашливание.
Подмигнув отражению, Драко повернулся к портрету и выпрямился, выжидающе глядя на Снейпа.

— С днем рождения, Драко, — негромко произнес тот.

— Благодарю, профессор, — кивнул Малфой, прищурившись: он ждал от бывшего декана какого-нибудь напутствия на дорожку и не ошибся. Но совет профессора удивил своей неожиданностью.

— Рекомендую заглянуть в «Ля Трувэй» — это на Ньюберг-стрит, — подчеркнуто равнодушно бросил Снейп и добавил, приподняв бровь: — Если вдруг не раздумаете гулять по Лондону.

Драко удивился, но снова кивнул, выражая признательность.

— Не раздумаю, профессор. Спасибо за совет, — и уже у самой двери услышал в спину:

— Удачи, Драко. Будьте осторожны.

Не оборачиваясь, Малфой кивнул в третий раз и вышел.
Если все пожелания сбудутся, удача его сегодня не покинет. Нарцисса тоже пожелала ему этого — когда приходила на рассвете. Она выглядела грустной, когда нежно поцеловала его в тщательно выбритую щеку, и Драко неожиданно отметил, что она смотрит на него снизу вверх. А ведь он не сегодня ее перерос. «Взрослею», — печально усмехнулся он про себя, ласково прижимая Нарциссу.
А первой удачи пожелала ему Грейнджер… Может, именно поэтому он суеверно спрятал ее письмо возле сердца — как талисман.


Гермиона проснулась рано — еще до рассвета, и в крови моментально забурлил адреналин: очень уж важным был последний пункт ее плана — подарок.

Разумеется, Малфой не первый посоветовал ей приобрести сову. Друзья тоже удивлялись непонятному упорству, с которым она не желала заводить птицу или другого фамилиара, а она никогда ни с кем не делилась своей бедой. Дело в том, что после потери Живоглота в финальном сражении в Школе Гермиона не могла переступить через себя и заменить его кем-то.
Она и сама не знала, как привязана к коту, пока тот не погиб — не менее геройски, чем Хедвиг, — вместе с Гермионой участвуя в сражении. И угораздило же его вцепиться и разодрать в кровь морду не кому-то, а именно Грейбеку... Тот не просто убил ее отважного рыжего любимца — он его разорвал: буквально. Ухватил со злобным рычанием за пушистые бока и дернул в стороны. Гермиону до сих пор тошнило от этого воспоминания. Не столько от кучки кровавых ошметок, что остались от живого игривого зверька, а больше от торжествующего оскала оборотня...
Да, она никому не говорила об этом: Гермиону мучило, что на фоне военных потерь и ушедших друзей ее так потрясла смерть кота. Но он был для нее чем-то особенным эти пять лет. Он был ей настоящим верным другом, и тот факт, что не двуногим, ничего не менял.

А вот за Малфоя она решила этот вопрос легко и внезапно. Возможно, ее совет Рону вызвал из памяти каминные рассказы Драко о псах, которые всегда водились в их поместье в большом количестве. Люциус любил дирхаундов — и был большим ценителем породы, заразив своим увлечением сына. Драко нравились эти мосластые зверюги, исполненные тем не менее величественной грации; а когда его — крошечного — отец сажал на спину своему любимцу Рамзесу, старому незлобивому кобелю, он заходился восторженным визгом.
Малфой рассказывал о собаках охотно, ласково перечислял на память клички, объяснял тонкости экстерьера — Гермионе запомнилось. Отсюда и идея: подарить Малфою редкого пса. Она, конечно, немного опасалась его реакции, но в общем-то была готова его убедить, если понадобится. Оставалось, собственно, найти щенка — и она знала, где искать.

На пороге «Волшебного зверинца» в Косом переулке на нее накатило воспоминание о дне, когда она купила Живоглота. Умница — сам ее выбрал, с нежностью вспоминала Гермиона, и кто бы разоблачил предателя Петтигрю, если бы не ее настырный рыжий любимец?
Разглядывая развешанные, расставленные и втиснутые в каждый свободный уголок клетки, аквариумы и колбы, Гермиона пробралась к прилавку. Мэтью Корниш, хозяин «Волшебного зверинца», уже ждал ее, радостно заулыбавшись ей из-за кассы.

— Доброе утро, мисс Грейнджер, — буквально пропел он смешным дребезжащим тенорком и исчез где-то под прилавком, вынырнув уже с корзинкой в руках.

Корзинка была трогательно перевязана широкой синей лентой, а внутри — укутанный в одеяльце — кто-то возился и тоненько фыркал. Гермиона заволновалась, а мистер Корниш осторожно вытащил из складок одеяльца крохотное существо, покрытое клочковатой серой шерстью и с длинным крысиным хвостом. Гермиона вытаращила глаза и растерянно посмотрела на Корниша. Тот поспешил ее успокоить: выдернул с одной из бесчисленных полочек за спиной колдографию и сунул Гермионе под нос, другой рукой прижимая к себе щенка. На колдографии резвился на лугу большой грациозный зверь красивого голубовато-серого окраса, вызывающий мысли о рыцарях и охоте. Гермиона с сомнением перевела взгляд на покряхтывающий комок в руке Корниша.

— Его отец, — услужливо сообщил тот, для убедительности часто кивая плешивой головой, — многократный призер и победитель европейских выставок. У Мэтью Корниша только проверенные связи и самые лучшие отзывы!

Корниш горделиво выпятил грудь, и кучка шерсти в его руках жалобно пискнула. Сердце Гермионы дрогнуло, и она нетерпеливо протянула руки к нелепому детенышу титулованного папы. Оказавшись в ее руках, щенок моментально описался на ее тщательно выбранное утром платье и лизнул прямо в нос. Гермиона рассмеялась и поняла, что очарована несуразным созданием раз и навсегда.
Мистер Корниш бесплатно снабдил ее брошюрой об истории породы и стопкой пергаментов с рекомендациями по кормлению и уходу. Отсчитав галлеоны — а она набрала еще приличный запас «Специального идеального корма специально для идеальных дирхаундов», — Гермиона с помощью Корниша устроила щенка в корзинке, стараясь понадежнее спрятать виляющий хвост, и вышла на улицу. Нарядную корзинку она держала в руках, на плече висела небольшая зеленая сумочка в тон платью, на которую Гермиона предусмотрительно наложила Расширяющие чары. Так что в ридикюле размером едва ли с пару пачек сигарет уместились увесистые пакеты с собачьим провиантом, пергаменты, несколько разноцветных фиалов и масса необходимой ерунды. Крайне довольная собой, Гермиона прищурилась на солнце: она выполнила свою часть плана — теперь была очередь Малфоя. А им с Оскаром — такое имя щенку она придумала — оставалось только подождать.


Малфой покинул Министерство уже к полудню. Следуя составленной Грейнджер инструкции, вышел из телефонной будки-лифта и с равнодушным видом зашагал прочь. Найдя у перекрестка серебристую кабинку(1), небрежно осмотрелся, повертел в руках блестящую монетку — она казалась ему ненастоящей — и опустил в прорезь.
Спустя пять минут из кабинки вышла миниатюрная брюнетка с длинными волосами, чуть неловко переступая на маленьких каблучках. Одергивая то и дело яркое облегающее платье, она подошла к бордюру, неуверенно взмахнула рукой и влезла в подлетевшее такси.

Завидев идущую по аллее Кэссиди, Гермиона вздрогнула. Сердце трепыхнулось, захлестнутое смешанными чувствами. Это было так странно.
Она знала, она ждала, она, в конце концов, не впервые наблюдала Многосущное в действии, но с Малфоем вышло неожиданно — не так, как с остальными. Да что остальные: она от самой себя с кошачьими ушами не была в таком шоке, как от Малфоя-брюнетки на каблуках.
Не сводя с него глаз, она нервно нашарила в корзинке мягкий шерстяной бочок, и Оскар шершаво лизнул ей руку, успокаивая.

— Привет, — в звонкий голосок Кэсс вплелись непривычные нотки — он будто стал многослойным. — Красивое платье. Мой любимый цвет, — Гермиона порозовела от удовольствия: разумеется, она не случайно нарядилась в зеленое. Хоть Малфою и нравится ее белая майка — особенно под дождем, — но праздник требует платья. — Конечно, не такое красивое, как мое, — продолжил он, оглядывая себя. — Видела бы ты, как пялился на меня таксист, — Драко вытаращил черные глаза и высунул язык, изображая — как.

Гермиона хихикнула.

Малфой с облегчением рухнул на скамейку, поставил рядом чемоданчик и закатил глаза.

— Как бы то ни было — мои поздравления, Грейнджер: твой план сработал.

Она легонько сжала тонкие пальчики Кэссиди.

— И твоя идея, — она ухмыльнулась. — Ну, как тебе ходится на каблуках?

Черные глаза удивительно знакомо прищурились.

— Грейнджер, ты гений, спору нет, но ответь честно: ведь твои джинсы и кроссовки мне были бы разве что чуть великоваты — не так ли? Я не специалист, но на сторонний взгляд вы... мы почти одинаковы. — Он оглядел свое временное тело и добавил самодовольно, заставив Гермиону фыркнуть: — Я поизящнее, конечно, но уж как-нибудь штаны не потерял бы. Так что, это новоизобретенное условие работы какого-то из твоих заклинаний? Я бы сам повозился, да палочка барахлит.

И он так мрачно уставился на нее глазами Кэсс — черными, как две маслины, — что Гермиону наконец прорвало.
Хохотала она долго и безудержно, до слез — запрокидывая голову и не замечая оскорбленного Малфоя. И к лучшему, что не замечала, ибо оскорбленная Кэссиди Кларк в исполнении Драко Малфоя выглядела презабавно.
Наконец она успокоилась и вытерла выступившие слезы.

— Просто... брюнеткам идет красный цвет.

Черные брови комично поползли вверх, и Малфой открыл было рот, но тут из корзинки послышались возня и слабое тявканье. Гермиона вздрогнула и положила руку на серое одеяльце.

— А я было подумал, что ты задумала пикник… — протянул Драко, пытаясь заглянуть в корзинку. Гермиона облегчила ему задачу.

— Это не пикник... это твой подарок, — она смущенно улыбнулась и вытащила щенка из корзинки. — Его зовут Оскар, — сообщила она и выжидающе поглядела на Малфоя. Тот ошарашенно смотрел на нее, то на собаку. Щенок завилял тощим хвостом и снова тявкнул.

— Оскар, это Драко — твой хозяин, — ласково сказала ему Гермиона и фыркнула, осознав комичность своих слов. — Ну же, познакомься с ним, — она протянула щенка Малфою, и тот осторожно взял Оскара, разглядывая бестолковые глазенки и клочковатые уши. Щенок лизнул его в нос, и Гермиона хихикнула.

— Ты ничего не забыл? — тихонько подсказала она малышу. Тот словно понял, о чем речь, и на красном платье моментально расползлось мокрое пятно.

— Хм... не забыл, — заметил Драко, задумчиво разглядывая безобразие. Гермиона с облегчением выдохнула и протянула ему корзинку. Они устроили Оскара со всеми удобствами: Гермиона вытащила из сумки маленькую косточку, и щенок тут же занялся новой игрушкой. Устранив беспорядок с платьем «Кэссиди», она посмотрела в непроницаемо черные глаза.

— С днем рождения, Драко.

— Спасибо, Грейнджер. Очень неожиданно, правда. Он чудесный, — Малфой улыбнулся. — Обещает вырасти красавцем.

— Там у меня колдография его отца, — она кивнула на свою сумочку, — а еще корм, пара игрушек и куча рекомендаций.

Малфой с сомнением покачал головой:

— Там?..

— Ага, — она довольно ухмыльнулась. — Ну что — идем?

Малфой кивнул и с любопытством спросил:

— А куда?

— Тебе понравится, — заверила Гермиона и спохватилась: — Ой, сейчас, только Оскара спрячу... — и, вытащив палочку, сделала щенка невидимым, предварительно наложив на него Усыпляющие чары. — Так он будет в безопасности. Да, и это… — она покачала головой, и спустя мгновение чемоданчик Малфоя превратился в элегантный лаковый клатч. — Ну — идем гулять по Лондону, Пожиратель?

Малфой вскинул на нее глаза, но Гермиона лишь улыбалась.

— Конечно, идем, — он взял ее за руку. — Девичник...

Гермиона рассмеялась, и они застучали каблуками по аллее.


Гермиона была на пике восторга: эффект, произведенный на Малфоя задуманным ею сюрпризом, превзошел ожидания. Если подумать — пожалуй, никогда она не видела его таким перепуганным, как в кабинке колеса обозрения, медленно ползущей вверх.

— Грейнджер, что я буду делать, если эта хреновина оторвется? — шипел он тонким голосом Кэсс, вцепившись в ручки кресла. — У меня ни палочки толковой, ни метлы! Как вообще можно доверять магловским изобретениям?

— Успокойся, Драко, — Гермиона погладила его судорожно сжатые руки, — посмотри, сколько вокруг людей, и никто не падает! Знаешь, это колесо построили «специально к встрече нового тысячелетия, чтобы показать силу технической мысли в наступающем двадцать первом веке», — старательно процитировала она рекламный буклет(2). — Я на таком — поменьше, правда, — каталась, когда мне было шесть. И, кстати, не боялась, — и поддразнила: — Без палочки и метлы!

Малфой бросил на нее гневный взгляд и мельком посмотрел вниз. Потом еще раз, и еще.
Гермиона почувствовала, как стиснутые руки под ее пальцами медленно разжимаются. Драко вдруг обнаружил, что с высоты открывается великолепная панорама города…

— Интересно, а Малфой-мэнор отсюда видно? — с любопытством спросил он, и Гермиона поняла, что верхнюю точку подъема он переживет.

— Не видно, Уилтшир отсюда слишком далеко, — ответила она, но Малфой уже не слышал: увлекся обзором того, что видно, — а это был практически весь Лондон.


Потом они сидели в «Ля Трувэй». Малфой про себя отметил, что надо бы расспросить бывшего декана, когда это ему случалось бывать в таком симпатичном месте — магловском к тому же. Название заведения переводилось с французского как «находка» и полностью оправдывало себя: настоящий французский ресторан с восхитительным обслуживанием и пристойной кухней. На свободном стуле стояла корзинка с мирно сопящим Оскаром, на столе — два бокала шампанского и устрицы. Хоть Малфой и скривил нос, проехавшись насчет банальности ее выбора, однако к еде приступил охотно, и по просьбе Гермионы терпеливо учил ее правильно этих устриц есть. Учиться у него оказалось весело. Ей вообще теперь было с ним весело: наступил какой-то счастливый период, когда она притерпелась к его манерам, а он как раз все чаще вел себя по-человечески. Еще пару недель назад Гермиона ни за что не поверила бы в такое. А теперь она не просто верила — она с этим жила. И была до неприличия счастлива.
Расправившись с устрицами и вином, выкурив по сигарилле — Гермиона решила посвятить день познанию нового (правда, с сигариллами не очень-то вышло, зато было смешно), — они расплатились по счету и вышли на улицу. Легкое вино и праздничное настроение одинаково горячили кровь и звали на поиски приключений — словно сама сегодняшняя вылазка достаточным приключением не была. Взявшись за руки, Гермиона и «Кэссиди» брели по улице, подставляя лица ласковому солнцу и хихикая в ответ на редкие оклики и свист игриво настроенных молодых людей, не подозревающих, что из двух нарядных девушек эффектная брюнетка — одного с ними пола. Малфой держался идеально: рефлексы Кэссиди Кларк замечательно управлялись с ее телом, и даже каблуки больше не доставляли неудобства. А в манеры и жестикуляцию Кэсс он привнес что-то свое, неуловимое — и это «что-то» заставляло сердце Гермионы биться чаще, а щеки — гореть.
Когда идти под прямыми солнечными лучами наскучило и стало жарковато, они свернули в какой-то безлюдный переулок.

— Ищем приключений, подруга? — промурлыкал Малфой голосом Кэсс прямо в ухо Гермионе, от чего волоски на ее шее немедленно поднялись дыбом.

— А нам их мало, дружок? Так давай найдем еще, — в тон ему предложила она.

Тонкая черная бровь взлетела вверх — к ровно подстриженной челке, и у нее перехватило дыхание: глядя в черные глаза Кэссиди, она видела в них насмешливый огонек, а пухлые губы кривились в усмешке — его усмешке, и, забыв обо всем на свете, Гермиона порывисто обняла стройную фигурку и прильнула к чужим — непривычно мягким — губам. Малфой-Кэссиди отпрянул от неожиданности и налетел спиной на стену. Спустя секунду смуглые руки с аккуратным маникюром заскользили по спине Гермионы, заставляя ее по-кошачьи выгибаться и чуть слышно стонать. Удивительным образом повадки Малфоя у хорошо знакомой девушки не вызывали дискомфорта, а напротив — безумно возбуждали. Гермиона кусала эти новые и знакомые одновременно губы, шалея от вкуса помады, а Малфоя сводило с ума, что его шепот срывается с них женским голосом. Еще чуть-чуть — и они бы начали стаскивать друг с друга платья, если бы не потрясенный возглас за спиной. Узнав голос, Гермиона замерла и похолодевшей спиной почувствовала взгляд, боясь обернуться. С немым вопросом заглянув в черные распахнутые глаза Драко-Кэссиди, она увидела в них подтверждение.
Одергивая платье трясущимися руками, Гермиона медленно обернулась и сначала почему-то увидела шрам, потом черные вихры, приоткрытый рот и лишь потом — глаза за круглыми стеклами. Не в силах издать ни звука, она кивнула Гарри и осталась стоять на месте, мельком изумившись, что ноги еще не подкосились. И лишь мгновением позже осознала, что тонкие руки крепко держат ее за талию, не давая сползти прямо на землю.
Безотчетно вцепившись в наманикюренные пальчики, Гермиона как-то хрипло кашлянула, будто каркнула и, прочистив горло, произнесла:

— Кэсс... это Гарри... Гарри Поттер — мой друг. Гарри, это... Кэссиди, моя... подруга.

Друг, подруга... Мерлин, что она несет? А что ей остается?
Гарри неуверенно кивнул в ответ, глаза его перебегали с Гермионы на девушку за ее спиной.

— Оу, Гарри Поттер?! — «Кэссиди» решительно отодвинула Гермиону в сторону и, покачивая бедрами, направилась к побагровевшему Гарри, стоящему у входа в переулок. — Герми, крутые у тебя друзья, всегда тебе говорила, — с этими словами черноглазая нимфа пальчиком приподняла его подбородок и внимательно заглянула в глаза. — Так вот ты какой теперь — Мальчик-который-победил, — мурлыкающий голос окончательно вогнал Гарри в ступор.

— Кэсс! — позвала Гермиона встревоженно. — Тебе пора, наверное, — она постучала по часам, и Малфой-Кэссиди с сожалением отошел от Гарри, на прощание игриво похлопав его по щеке. Тот продолжал молча пялиться на «подругу», а та вытащила из сумочки сигареты и закурила, стреляя черными глазами в сторону Поттера. Гермиона настойчиво дернула «Кэссиди» за локоть и что-то горячо зашептала на ухо.
Малфой бросил взгляд на правую руку: с ногтей исчезал маникюр, пальцы вытягивались — действие зелья заканчивалось. Гермиона бешено перерыла сумочку и, выдернув оттуда фиал, сунула его Малфою. Тот секунду помедлил и резким движением опрокинул в рот четвертую за день порцию зелья. Его замутило так, что пришлось ухватиться за стену, пока мир перед глазами не перестал бешено вращаться.
Гарри по-прежнему безмолвно взирал на происходящее. В голове стремительно пронеслось: «Наркоманка!..» и всплыли слова Рона: «...Сама не знает, а я вижу: влюбилась!..»
Гарри потряс головой и снял на минутку очки, тщательно их протирая — словно надеялся, что картина перед ним изменится.
Малфой тем временем пришел в себя и снова развернулся к Гарри: ему словно шлея под хвост попала. Пожалуй, он примерно понял, как ощущал себя Поттер на втором курсе, явившись на пару с Уизли в слизеринские подземелья — как Драко потом орал на Винса с Грегом!.. Пухлые губы Кэссиди невольно расползлись в малфоевской ухмылке.
Гарри снова надел очки: Гермионина подруга, к сожалению, никуда не делась. Когда Джинни под честное гриффиндорское поведала ему секрет о Гермионином кавалере, ему и в голову не пришло, что «магл» — это шлюховатая девица со стервозными замашками...
От ее ухмылки где-то на самом краешке сознания Гарри билась беспокойная мысль, что он уже ее видел, но где, когда — не мог вспомнить.

— Ну так что — будем здесь торчать или уже выйдем на люди? — капризно протянула «Кэссиди», обнимая Гермиону за талию. Та немедленно покраснела.

— О... конечно, пойдемте... выпьем кофе, может быть? — спохватился Гарри.

— Герми, детка, слышишь — твой знаменитый друг угощает, — подмигнула ей «Кэссиди», подхватила корзинку с Оскаром, свободной рукой подцепила Гермиону за локоть и увлекла мимо Гарри к выходу из переулка.


(1) Имеется в виду автоматическая кабинка биотуалета, в Лондоне часть их — серебристого цвета и работают от монетки.

(2) «Око Лондона» (London Eye) — одно из крупнейших колёс обозрения в мире, расположенное в лондонском районе Ламбет на южном берегу Темзы; построено в 1998-1999 гг.

Гарри ничего не соображал. За полчаса, проведенные в пабе «Маркиз Энглси»(1) (у завзятых театралов, вьющихся в нем стаями, в ходу было другое название — «Розовая таверна»), он так ни к чему и не пришел, а расспрашивать было... неудобно, что ли. Да и что бы он спросил? «Кэссиди, а вы правда магла? Или, может быть, сквиб? А давно это у вас с Гермионой? Какие планы на будущее?..» Бред, Мерлин, это какой-то несусветный бред.
Гермиона тоже молчала, отделываясь кивками и односложными «да» и «нет» в ответ на реплики обнаглевшего Малфоя. Может, это побочные эффекты передозировки Многосущного? Четвертый фиал, прихваченный ею на непредвиденный случай, — как оказалось, не зря, — конечно, уберег их от немедленного разоблачения, но как перенесет это его организм? Гермиона не знала, как реагировать на это опасно непредсказуемое создание, сидящее рядом в красном платье и курящее одну за другой душистые сигариллы. Откуда вылезло это пошлое «Герми», эта развратная походка и прочие замашки ночной бабочки? «Кэссиди» откровенно заигрывала с Гарри, который, похоже, ничего не понимал, но никогда не был дураком. Гермиона заметила, как он таращился на ее ухмыляющуюся «подругу» еще в переулке, и ставила десять к одному, что Гарри вспомнит, кто из его знакомых так ухмылялся. Малфой оставался слишком собой, даже будучи упрятанным в совершенно чужое тело. Она должна все объяснить Гарри сама, но без Малфоя. И она продолжала молчать, поглядывая на стрелки часов, неумолимо пожирающие время, отпущенное бывшему Пожирателю смерти для прогулки по Лондону.
Малфоя несло: он не мог сдерживаться, не мог — и не хотел. Понимая, что ходит опасно близко к краю, он упивался вседозволенностью — пусть временной, но его устраивали и эти минуты. Ему нравилось играть: дразнить и дергать за усы спящего тигра. Они уже не были с Поттером врагами, Драко к тому же был обязан ему жизнью, но это не добавляло в душу гармонии. Напротив: Гарри был символом — знаменем новой системы, развевающимся над руинами мира Драко Малфоя. И этого он Поттеру простить не мог — и не сможет никогда, он это знал. От Поттера у него горчило на языке и мутилось в голове.
А еще, в отличие от Гермионы, Малфой видел в глазах Гарри что-то темное — из глубины — о чем тот и сам не подозревал.
Будучи мужчиной, заключенным в женском теле, красивом и сексуальном, Малфой правильно понимал этот взгляд.
Однако, как ни увлекательна была эта неожиданная игра, раскрывать карты раньше времени Малфой не хотел.

— Ах, друзья мои, как ни жаль, но мне пора, — пропела «Кэссиди» своим многослойным голосом, изобразив на лице искреннюю печаль. — Герми, сокровище мое, до встречи... — томный взгляд и нежный поцелуй в губы заставил Гермиону встрепенуться.

— Я тебя провожу... Кэсс, — она поспешно выбралась из-за столика.

— Гарри Поттер, — нараспев произнесла «Кэссиди», посылая Гарри воздушный поцелуй.

Гарри вяло махнул рукой, провожая обеих долгим взглядом.


— Ох, Драко!.. — Гермиона не находила нужных слов, чтобы передать пережитое за последний час.

Малфой сгреб ее в охапку и, прижав к себе с удивительной для хрупкой Кэссиди силой, впился в ее губы. Гермиона дернулась, что-то промычала и обмякла, притиснутая к стене кабинки туалета. Наконец Драко оторвался от нее, тяжело дыша.

— Прости, Грейнджер, не сдержался. Интересные побочные эффекты Многосущного... и твоя сногсшибательная сексуальность, конечно, — он ухмыльнулся, отступая, и тут же сквозь зубы чертыхнулся, споткнувшись о корзинку с Оскаром.

— Ты сумасшедший, — прошептала Гермиона. — Остается пять минут, пора!

Она крепко обняла «Кэссиди» за талию, и, вцепившись в ручку корзинки, они аппарировали прямо из кабинки.


— Мерлин, все целы?! — воскликнула Гермиона, поднимаясь с травы, и бросилась к лежащей на боку щенячьей корзинке. Оскар, по-прежнему под Усыпляющими чарами, даже не вывалился наружу, мирно посапывая в одеяльце. У дерева скорчился Малфой, возвращаясь к своему облику: многострадальное красное платье трещало по швам, туфли валялись рядом, красиво контрастируя с зеленой травой. Гермиона вернула корзинку в правильное положение и, спотыкаясь, подошла к Драко. Найдя по дороге лаковый черный клатч, она превратила его обратно в чемоданчик.

— Драко... сейчас, сейчас... вот, — она отыскала в своей сумочке пару фиалов и протянула полуголому Малфою. — Выпей это прямо сейчас, потом вот это, — и прошептала, нежно убирая волосы, упавшие ему на глаза: — Я сейчас вернусь, подожди. Я быстро...
И, сосредоточившись, исчезла с легким хлопком. Возникнув в следующий момент в закоулке неподалеку от Министерства, Гермиона со всех ног бросилась к перекрестку, где несколько часов назад игривый таксист подобрал пассажирку в красном платье.
Когда спустя пять минут она вышла из туалета, озабоченный мужчина, озиравшийся по сторонам, с удивлением уставился на серебристую кабинку, будто она выросла из-под земли, и радостно к ней заспешил.

Снова появившись на опушке у Малфой-мэнора, Гермиона обнаружила, что Малфой, навертев вокруг бедер остатки платья, мрачно курит у корзинки с Оскаром. Невольно улыбнувшись, она подбежала к ним и вытащила из своей заколдованной сумочки черные одеяния Драко, которым тот несказанно обрадовался.
Наблюдая, как он одевается, Гермиона с сожалением вздохнула.

— Драко, мне нужно вернуться в кафе. Гарри уже начал беспокоиться, точно.

— А может, к черту Поттера? — Малфой подмигнул ей, застегивая ремень, впрочем — без особой надежды.

Гермиона нахмурилась.

— С ума сошел... Я и так не знаю, что ему говорить. А объяснять все это придется.

— Ну, исходя из главной цели нашего плана, все прошло как надо, — ухмыльнулся Драко. — А это было забавно — познакомиться с Поттером еще раз...

Гермиона бросила на него гневный взгляд.

— Это мы еще обсудим. А сейчас мне пора бежать, — она взмахнула палочкой, снимая с корзинки Маскирующие чары, а с Оскара — Усыпляющие.

— Грейнджер, ты сегодня просто превзошла себя, — восхитился Малфой, наблюдая за ней. — И, кстати, спасибо за зелья. Значительно полегчало.

— Вот и славно, — Гермиона поцеловала тонкие — уже не накрашенные, уже его — губы, а он обнял ее за талию и ласково погладил по волосам. Оскар требовательно тявкнул, пытаясь выбраться из корзинки, и Гермиона с Драко отпрянули друг от друга.

— Тебя зовут, — негромко сказала она с улыбкой и спохватилась: — Чуть не забыла! — порывшись в сумочке, выложила на траву пакеты с кормом, а пачку пергаментов и колдографию красавца-дирхаунда сунула в руки обалдевшему Малфою.

— Все, разбирайтесь. Я побежала, — обняв его за шею, Гермиона шепнула: — С днем рождения. Пришли мне филина в полночь, — и аппарировала в Лондон.


Гарри посмотрел на часы: Гермиона не возвращалась уже двадцать минут. Вроде бы пора забеспокоиться, но перед глазами стояла картина из переулка — и он чувствовал, как начинают гореть уши. Может, они там прощаются в туалете, тролль их разберет... Гарри буквально чувствовал, как закипает мозг, пытаясь уложить сегодняшнее в голове. Тонкие руки с ярким маникюром на спине Гермионы — по-кошачьи выгнутой. Ее нога, закинутая на бедро, обтянутое красным платьем. Наглые черные глаза — как две воронки, затягивающие в опасную темноту. Чувственные губы, оставляющие следы помады на фильтре сигариллы. Хрипловатый смех, кривая усмешка. Кэссиди. Кэссиди и Гермиона. Мерлин, мир опять перевернулся, а он и не заметил.

Гермиона, запыхавшись, влетела в паб и увидела Гарри с бокалом чего-то золотистого — в глубокой задумчивости. Кофейных чашек на столике не было, зато стояла бутылка с черной этикеткой. Гермиона сделала глубокий вдох, резко выдохнула и пошла к столику, стараясь сохранять на лице подобие невозмутимости.

— До дома подругу провожала? — резко спросил Гарри и тут же пожалел: ведь собирался быть деликатным. — Извини...
Гермиона присела напротив Гарри и повернула к себе бутылку: «Джек Дэниелс». Единственный магловский аналог огневиски, который признавал Гарри. Она вздохнула и с немой тоской посмотрела на друга. Гарри молча налил в бокал на два пальца виски и подвинул ей. Она еще раз вздохнула и глотнула, поморщившись. Виски ударил сразу в голову и под дых: она закашлялась, согнувшись, на глазах выступили слезы. Зато дышать стало легче.

— Гермиона... если не хочешь ничего говорить — ничего не говори, — негромко сказал Гарри, глядя ей в глаза — а казалось, прямо в душу. Она открыла рот, собираясь возразить — и снова закрыла. Меж двух огней, подумала она, медленно впадая в отчаяние. Признаться Гарри в тайных встречах с Малфоем казалось таким же невозможным, как придумывать историю мифической любви к Кэссиди Кларк.

— Послушай, — он накрыл ее пальцы теплой ладонью, — я любой твой выбор приму, каким бы он ни был. У тебя есть полное право быть с тем, с кем ты хочешь.

Гермиона видела, с каким трудом Гарри давались эти слова, а ведь он имел в виду Кэссиди. Не любой, с горечью думала она, нет — не любой. Знай он правду — говорил бы тогда о «любом ее выборе»?

— Гарри... — она погладила его руку и несмело заглянула в глаза. — Не говори, пожалуйста, никому. Я сама... потом. Если будет нужно.

Гарри внимательно посмотрел на нее и кивнул. Плеснул себе виски, выпил залпом, закурил, сделал пару глубоких затяжек и тогда лишь спросил:

— Не отвечай, если не хочешь, но... это — любовь?

Гермиона прислушалась к себе — сердце замерло в ожидании: пришло время ответить на этот вопрос — не Гарри, самой себе. Она прикрыла глаза.
Алые лепестки роз. Острые плечи в проеме окна, подсвеченные солнцем. Горький свежий запах парфюма под дождем. Исписанные пергаменты в ее старой шкатулке. Едва различимая татуировка — от впадинки локтя к голубой жилке у ладони. Сухие губы, пахнущие корицей и сигаретным дымом. Та незнакомая песнь — о свободе, — звучащая в каждой клетке ее тела, распластанного в луговой траве.
«Если хочешь...»
Она хотела. И у нее было достаточно сил, чтобы не врать себе.

— Да.


Нарцисса сидела на ковре, играя с Оскаром и тихонько смеясь, когда щенок дотягивался до ее лица и радостно лизал в нос. Он оказался удивительно ласковым, этот комок клочковатой шерсти, и очень любопытным. Еще и дня не пробыв в мэноре, он уже заставил эльфов сбиваться с ног, бегая за ним по всему дому. Наверх забраться он еще не мог, но и на первом этаже вполне хватало причин для беспокойства.
Драко сидел в кресле, скрестив вытянутые ноги, и довольно смотрел на возню матери с собакой. Он устал: от впечатлений, от напряжения, от Многосущного. И карусель мыслей, крутящаяся в голове, не думала останавливаться. Прямо как этот магловский аттракцион — Мерлин, только Грейнджер могла додуматься затащить его туда! Он невольно ухмыльнулся, вспомнив свой панический страх, когда кабинка медленно ползла — тролль знает, на чем держась, — вверх. А потом вдруг оказалось, что это красиво... Он так давно не поднимался в небо.
Грейнджер... Как она набросилась на него в переулке — похоже, ее не смущала его внешность. Похоже, она все равно видела в нем — его. И он сам забыл, кто он и где — под таким напором, и были только ее горячие губы, и сладкое дыхание, и нежная кожа под его чужими пальцами. Пока не появился Поттер.
Малфой скривился, вспоминая обалдевшее лицо со знакомым шрамом. Ее лучший друг. Его бывший враг.

— Драко, — голос Нарциссы вывел его из оцепенения.

— Да, мам? — отозвался он, нехотя открывая глаза. Нарцисса, поглаживая угомонившегося щенка, внимательно изучала его лицо. — Прости, что ты сказала?

— Я хочу увидеть Люциуса.

Вот так. Плевать она хотела на строгий режим и запрет на свидания. Драко вздохнул.

— Мама, ты же знаешь — нас никто к нему не пустит. Может, после амнистии смягчат режим, тогда и...

— Я не хочу ждать амнистии. Я хочу его увидеть. Мне нужно его увидеть, — в твердом голосе матери Драко услышал жалобные нотки, — у меня... плохое предчувствие...

Малфой опустился на пол рядом с ней и обнял за плечи.

— Ну что ты, мама, успокойся, — он осторожно погладил ее по волосам. Оскар почувствовал неладное, завозился на коленях Нарциссы, фыркнул и принялся слизывать слезы, закапавшие на руки. — Мам... прошу тебя. Я постараюсь что-нибудь придумать, обещаю.

Нарцисса судорожно вздохнула и вытерла глаза.

— Прости... слезы в день рождения, — виновато улыбнувшись сыну, она встрепенулась. — Мой подарок. Я хотела тебе его отдать в конце дня. Когда мы останемся вдвоем. Акцио, кольцо Люциуса, — она взмахнула палочкой, и в ее руке появился перстень.

— Знаешь, отец почему-то хотел передать тебе это кольцо, если что-то случится... Что-то плохое. С кем-то из нас, — она протянула перстень Драко. — Я никогда не видела, чтобы он им как-то пользовался — он вообще почти его не доставал. Но один раз объяснил мне, для чего хранит — незадолго до твоей Метки, — последнее слово прозвучало с отвращением. — А как оно работает — я не знаю, увы. Но это кольцо он хранил для тебя — пусть твоим и будет.

Драко разглядывал почерневшее от времени серебро, осторожно касаясь темно-синего камня, который удерживался на кольце шестью лапками. Он не боялся: ведь отец хранил артефакт специально для него, а вот зачем — вопрос.

— Спасибо, — надев перстень на палец, он поцеловал мать и заглянул в ее лицо. Она уже совладала со слабостью, но улыбка ее оставалась печальной.

«Предчувствие, надо же...» — неприятно толкнулось слово где-то в груди, и Малфой поморщился. Будто он сам не ломал ночами голову, бегая по кругу, как цирковая лошадь и не приходя ровным счетом ни к чему: Азкабан оставался неприступным, а отец — недостижимым, хоть убейся.


Домой Гарри с Гермионой брели пешком. Торопиться не хотелось ни ему, ни ей. Гермиона пребывала в странном отупении к концу этого сумасшедшего дня, а Гарри... Гарри напрочь забыл о квиддичном матче, куда Рон собирался привести новую подружку — Памелу Купер. Друг, называется, вяло думал он, чувствуя, как угрызения совести мешаются с возмущением: а кто бы не забыл — увидев такое?.. Вместо новой подружки Рона — новая подружка Гермионы, извольте любить и жаловать... Ох, Джинни ему голову снесет за отсутствие, но что сделано, то сделано. Точнее — не сделано. Тем более домой они, скорее всего, тоже заявятся втроем — там и познакомятся. Все это вкупе с исходом матча волновало Гарри куда меньше, чем Гермиона. Он покосился на подругу, с отсутствующим выражением лица идущую рядом, и почувствовал щемящую жалость. Он, Гарри, знает, каково быть изгоем — никогда он не позволит ей почувствовать то же. По крайней мере — приложит все усилия, чтобы ее защитить. Если понадобится. Пусть хоть с... Малфоем встречается — ведь это Гермиона, и всегда ею останется. Мысль о Малфое вызвала усмешку, но отчего-то царапнула краешек сознания — тот самый, который задела ранее ухмылка Кэссиди. Гарри внезапно ощутил страшную усталость: от этого дня, от груза чужой тайны — опять! — от нескончаемого хоровода мыслей.

— К черту, Гермиона, у меня ноги отваливаются — давай домой, а? — он махнул в сторону закоулка, ныряющего в сторону шагах в десяти. Гермиона безучастно кивнула, Гарри бережно взял ее под локоть, и вскоре они уже поднимались по ступеням дома номер двенадцать.


Записку... да нет, пожалуй, письмо Грейнджер Драко писал, лежа на кровати. Рядом возился Оскар: нападал на его вытянутые ноги и требовательно тявкал, призывая немедленно все бросить и поиграть с ним.

— Еще более забавный подарок, — подал голос профессор Снейп. — Позвольте, угадаю, от кого, — вопроса в голосе не звучало.

Малфой взглянул на портрет поверх пергамента.

— Угадали, профессор. Помните отцовскую свору? Вот и этот красавцем вырастет, — он ласково потрепал насторожившегося щенка по голове, и тот моментально перевернулся, подставляя розовый живот.

— Забавно... м-да. Кстати, о вашем отце, мистер Малфой... — бывший декан замолк, выдерживая многозначительную паузу.

Драко вздрогнул и, отложив пергамент с пером, сел на кровати.

— Что — о моем отце?!

— Вы прожжете глазами дыру на моей мантии, мистер Малфой, а она у меня одна, и вообще — дорога как память, — сказал Снейп, разглядывая кольцо на пальце Драко. Тот пропустил ядовитую фразу мимо ушей и повторил вопрос:

— Что вы хотели сказать о моем отце, профессор?

— Видите ли, Драко, — сдался тот, — вот эта занятная вещица на вашем пальце — редчайший и весьма серьезной силы артефакт, — профессор почесал длинный нос и задумчиво протянул: — Значит, Люциус все-таки уберег его для вас...

— Расскажите мне, профессор, что это? Зачем отец хранил его для меня? Что я должен с ним делать?

Драко весь обратился в слух, не сводя глаз с портрета — даже нос хищно вытянулся, как у гончей, взявшей след. Снейп молча раздумывал, словно сомневаясь: достоин ли Малфой владеть тайной кольца, ему же предназначенного. Драко безмолвно ждал — его глаза говорили больше, чем могли сказать все доступные ему слова.

— Что ж, раз Люциус так решил, значит — был уверен, что вы сделаете правильный выбор...

— Да уж наверное, — не выдержал Малфой, ощерившись, как пес, — наверное, уверен, раз оно у меня на пальце. Так, может, перестанете, наконец, кокетничать и объясните, для чего оно мне?

Снейп сверкнул на него глазами, но осаживать, как ни странно, не стал.

— Эта вещь, мистер Малфой, называется Кольцо Желанной Встречи. Его создал ваш далекий предок Сигфус — большой был затейник, как рассказывал ваш отец, — Снейп поморщился, будто далекий предок Малфоев лично ему чем-то крупно досадил, и продолжил: — Это кольцо завязано на родовую магию: оно работает только для прямых потомков, и работает редко — всего лишь раз в три года.

Драко насторожился еще больше, продолжая пожирать глазами бывшего декана.

— Не знаю, — протянул тот с сомнением, — какая причина подвигла его создать вещь такой силы... видимо, Малфои во все времена умели находить неприятности.

На скулах Драко заиграли желваки, но он промолчал.

— Кольцо способно переносить вас к тому, в ком вы остро нуждаетесь, или кто нуждается в вас, — неожиданно коротко сказал Снейп и взглянул на оторопевшего Малфоя. — Во сне.

У Драко отвисла челюсть.

— То есть как... во сне?

— Вы способны появиться во сне человека, встречи с которым жаждете, где бы тот ни находился. И помешать ей не сможет никто.

— А как я узнаю, спит ли он? А если его разбудят? Или меня? — Малфой силился вникнуть в суть задумки далекого искусного предка.

Снейп покачал головой.

— В этом преимущество родовой магии, мистер Малфой. Кольцо само позовет вас в нужный момент — когда он настанет. И вы будете готовы, уж поверьте. — Подумав, он добавил: — А безопасность встречи гарантирована принципами замкнутых временных петель и двусвязного пространства(2) — они же используются при создании Хроноворотов... впрочем, вряд ли вы поймете, Драко, — снисходительно усмехнулся профессор, — да это и не столь важно. Думаю, вам нет резона подвергать сомнению мои слова. Тем более иных вариантов у вас немного.

— Ну один-то точно есть, — заметил Малфой, поднимая бровь, — хотя вы правы: не вижу смысла вам лгать мне, — он пожал плечами и поднес к глазам кольцо, завороженно разглядывая древний синий камень. Если верить Снейпу — а он верил, — механизм уже запущен: кольцо у него на пальце. И он был уверен: долго ждать не придется.
В голове всплыло лицо Нарциссы с полными слез глазами, вызвав минутное колебание, которое он решительно отбросил. Отец оставил кольцо ему, значит, двух мнений быть не может.
С трудом оторвавшись от глубокой синевы, засасывающей взгляд, Малфой поднял глаза на портрет.

— А почему он вам все это рассказал?

Настала очередь профессора Снейпа поднимать брови.

— А почему, мистер Малфой, ваша мать в свое время взяла с меня Непреложный обет охранять вас ценой собственной шкуры? А Альбус Дамблдор предпочел принять смерть от меня, чтобы вам не пришлось убивать, если помните, — Снейп сложил руки на груди, мрачно буравя Драко черными глазами. — Даже мисс Грейнджер принесла мой скромный портрет вам. Считайте, что все они просто доверяли мне, мистер Малфой, и ваш отец — не исключение. До-ве-ря-ли, — задумчиво повторил зельевар, словно пытался разобрать слово на вкусовые оттенки, — м-да. Жизнь причудлива, Драко, и весьма непредсказуема, как ни банально звучит. На вашем месте я следовал бы примеру талантливых предков — и был готов ко всему. С открытыми глазами не так больно падать...

Письму для Грейнджер суждено было стать горсткой пепла — а черный филин унес в ночь короткую записку, набросанную нетерпеливой рукой.
Летняя ночь любовно нарядила Малфой-мэнор в темную мантию, под складками которой отливала синим новорожденная надежда.


(1) Паб «Маркиз Энглси» (Marquess of Anglesey pub, первоначальное название Will's Coffee House) — известное богемное кафе неподалеку от Ковент-Гарден, также называемая Розовой Таверной (Rose Tavern).
(2) профессор Снейп абсолютно «чист» — вольное и неверное употребление физических терминов исключительно на совести автора:)

Как и предполагал Гарри, после квиддича Джинни и Рон с Памелой собрались в доме на площади Гриммо. Заслышав от дверей смех и возбужденные голоса, Гарри с Гермионой переглянулись.

— Рон привел девушку, если что, — прошептал Гарри, — сделай вид, что расстроена.

Гермиона невольно хихикнула и благодарно сжала его руку. Войдя в гостиную, они попали под перекрестный огонь трех пар глаз: суровых — Джинни, обиженных — Рона и любопытных — белокурой девушки, сидящей на подлокотнике Ронова кресла. Поймав взгляд Гермионы, Рон обвил талию девушки рукой и вызывающе задрал нос. Гермиона еле заметно усмехнулась и, кивнув парочке, подошла к Джинни, обнимая ее.

— Прости, солнышко, — это все из-за меня, — она виновато заглянула в лицо подруги. Джинни старалась сохранить холодную неприступность, но не выдержала:

— Что-нибудь случилось? — и, понизив голос, добавила: — Вы поссорились?..

Как хорошо, что Джинни умеет сама придумывать ответы на только что заданные вопросы, подумала Гермиона — в который раз, и сделала печальное лицо.

— Ну...

— Так, все — все потом, тебе надо отдохнуть и отвлечься! — Джинни решительно взяла ее за локоть и развернула к гостям. Гарри пробрался на кресло позади них и оттуда приветственно махнул Рону и его подружке.

— Гермиона, Гарри, это — Памела Купер, — маневр жениха не остался незамеченным для Джинни: похоже, Гарри она видела и затылком. — Памела работает с Роном, в отделе журналистики, — по безупречно доброжелательному голосу подруги Гермиона поняла, что новая подружка брата ей не по душе.

— Привет, Памела, — жизнерадостно скалясь в сердечной улыбке, прощебетала Гермиона, прикидывая: долго ли продержится ее платье, прежде чем на нем задымятся дыры, прожженные взглядом Рона. Смазливым личиком и блондинистыми кудрями Памела напомнила ей Лаванду Браун, и Гермиона для поддержания разговора вежливо спросила:

— А вы тоже учились в Хогвартсе?

Повисла пауза, и сияющая улыбка Памелы слегка увяла. Джинни юбилейным голосом произнесла:

— Памела — сквиб, — и сердечно улыбнулась той, как лучшей подруге. Рон покраснел, одарив Джинни мрачным взглядом. Гермиона по примеру Джинни улыбнулась еще шире, гадая, не лопнет ли кожа у нее на лице, если светский разговор продолжится в том же духе. К счастью, Джинни свернула неловкую ситуацию, обратившись к Гермионе:

— Мы собирались пить чай, ты будешь? Или кофе?

— Да нет, чай — отличная мысль. Я тебе помогу, — Гермиона подмигнула Джинни, и обе скрылись в направлении кухни, оставив Рона ближе знакомить Памелу с Гарри. Деликатно набросив на дверь Заглушающие чары, Джинни издала звук, похожий на всхлип, взглянула на Гермиону, и обе расхохотались.

— Джинни... ну зачем ты так... — задыхаясь и держась за живот, выговорила Гермиона.

— О, жаль, вас не было на квиддиче, — Джинни утерла выступившие слезы и палочкой зажгла огонь под закопченным чайником. — Ты ведь еще с ней и словом не перекинулась. Даже завидую: у тебя все впереди... — Джинни притворно вздохнула, и Гермиона снова рассмеялась — от выражения ее лица.

— Да мне повезло, надо думать... Ну, а... Рон? — нерешительно спросила она, глядя в спину Джинни — та сосредоточенно бросала в заварочный чайник травы из разномастных баночек.

— А что — Рон?

— Ну... наверное, рад? — неуверенно спросила Гермиона, отводя глаза. Кто знает — может, Джинни не только Гарри затылком видит. Маленький рыжий Грюм.

— Ты собиралась помочь? Подбери, пожалуйста, одинаковые чашки. Не ударим в грязь лицом перед почетной гостьей.

— Джин... — Гермиона поднялась со стула и обняла подругу за плечи. Та порывисто повернулась к ней с пучком ромашки в руках.

— Ты его видела? Выглядит он счастливым?

Гермиона смутилась и села на место, беспомощно глядя на Джинни. Та сразу смягчилась:

— Извини, не хотела быть резкой. Гермиона, ты знаешь: я на твоей стороне, — ромашка полетела в заварочный чайник, на плите закипела вода. — Но будем объективны: где он найдет такую, как ты?.. Даже если найдет — он все еще тебя любит,— Джинни вытащила из шкафчика одну за другой четыре одинаковых красных чашки, в раздумьях уставилась на пятую — зеленую — и махнула рукой. — Будет твоя: ты у нас сегодня зеленая, — она улыбнулась Гермионе и разлила чай. Гермиона сняла со стены поднос и переставила на него чашки, добавив вазочку с печеньем и джем.

— Ну, вот я и помогла, — она посмотрела на Джинни. — Кикимера на нас нет. Снимай чары, пойдем развлекать нашу гостью, а то еще сбежит.

— Размечталась, — иронически отозвалась Джинни, закатывая глаза, открыла дверь и забрала у Гермионы поднос.


Вечер в доме номер двенадцать складывался странно. Джинни была до слащавости обходительна с подружкой брата — та, впрочем, принимала это за чистую монету, щебеча как райская птичка. Щебетание это сверлило в мозгу Гермионы маленькие дырочки, вызывая в памяти дурацкое «Бон-Бон» Лаванды Браун.
«Интересно, он этих девиц специально по цветам подбирает, или случайно выходит?..» — скучающе размышляла она, наблюдая за героическими попытками Рона вести себя непринужденно(1). Попытки с треском проваливались: Памела была безнадежна.

«Херми-анна, а почему у вас такое странное имя?» И это даже не вопрос-победитель викторины под названием «Памела Купер в гостях у сказки». Вот когда она, хлопая голубыми глазами, незамутненными мыслью, спросила: правда ли Гарри с Гермионой — брат и сестра... Рон попытался было провалиться сквозь землю, но потерпел неудачу. Гарри поперхнулся чаем и долго кашлял, после чего объяснил Памеле, что это не так, чем вызвал легкую досаду Гермионы. У нее был наготове другой ответ для этой куклы.

«Конечно, Пэм, дорогая. Гарри мой двоюродный брат, и фамилия моя — Дурсль, а живу я под псевдонимом. Псев-до-ним — ненастоящее имя, сообразила? А Волдеморт (слышала о нем? Тоже странное имя) — наш общий свихнувшийся дядюшка, который скончался от пневмонии прошлым летом...»
Памела бы поверила. Слушала бы, открыв рот. Гермиона вздохнула и принялась намазывать джем на печенье.


Гарри чувствовал себя виноватым. Ведь он так и не поговорил с Гермионой тогда — наутро после вечера, когда она появилась из камина с сумасшедшими глазами, бормоча о Британской библиотеке. А ведь собирался, и кто знает — может, не случилось бы того, что случилось. А теперь... Теперь в ее глазах поселилась какая-то обреченность. Как ни странно, Гарри вспомнил крестного: у того в глазах жило похожее выражение — оттого, что он не находил своего места в жизни после Азкабана, не видел себя в ней и словно несся к концу на своем мотоцикле. Сравнение Гарри совсем не понравилось, но он здраво рассудил, что Гермиона и Сириус, мягко говоря, разные люди с разной судьбой. И даже если это не временное помешательство, на что он искренне надеялся, все равно — не конец света. В масштабах Магической войны, к примеру, невесело усмехнулся он, вообще ерунда. Закинув руки за голову, Гарри вытянулся в кресле и заставил себя вслушаться в бессмысленный щебет Роновой подружки. И угораздило же Рона из всех девиц, претендующих на его внимание, выбрать вот эту безголовую куколку. Красотка, спору нет, а что сквиб — ее саму, похоже, не особенно беспокоит. Но настолько недалекой девице никаких перспектив у Рона не светило, и это Гарри расстраивало. Конечно он не рассчитывал, что первую же после Гермионы подругу Рон немедля поведет под венец, но так хотелось... Однако жизнь неизбежно вносит коррективы в мечты. По результатам последней ее правки неглупая подруга появилась у Гермионы, а сквиб — ну хоть не парень! — у Рона. Что бы он ни думал о перевернувшемся мире, догадки подтвердились.

Посиделки, как ни странно, снова затянулись дотемна. То ли Гарри с Гермионой были слишком утомлены и заняты своими мыслями, чтобы раздражаться. То ли Рон устал краснеть и, махнув рукой на непобедимую тупость подружки, целиком ушел в красочный рассказ о квиддичном матче. То ли Памела наконец исчерпала свой небогатый словарный запас и примолкла, ловя каждое слово обожаемого Ронни — молчание, кстати, ей очень шло. Так или иначе, вечер не превратился ни в кошмар, ни в фарс, а стал таким, каким и задумывался: теплым и домашним. И все же к полуночи, когда все по очереди начали зевать, Гермиона забеспокоилась: филин. Усталость как рукой сняло, и она, нервно взглянув на Гарри, стала прощаться. Извинившись и пожелав всей компании спокойной ночи, Гермиона выскользнула из гостиной и поднялась к себе. Филин ждал на подоконнике.
«Истинный британец», — улыбнулась Гермиона, впуская почтальона. Развернув записку, она пробежала ее глазами и в недоумении посмотрела на филина, будто ожидая пояснений. Тот в ответ уставился на нее круглыми глазами и нетерпеливо ухнул. Гермиона еще раз изучила пергамент и ощутила раздражение, смешанное с восхищением: вот такое странное сочетание, а что поделаешь — Малфой!

«Тебе что-нибудь известно о Кольце Желанной Встречи??

Д.М.»

«Д.М. — будто можно предположить иное!» — Гермиона бросила пергамент на стол и в раздражении заходила по комнате. Филин следил за ней немигающими глазами, сидя на спинке стула. Если Драко Малфою угодно использовать ее этой ночью как справочник, ему придется подождать как минимум до утра.

— Извини, красавец, ответа не будет! — она повернулась к филину и развела руками. Тот склонил голову набок и мигнул блестящими глазами. — Хотя... Раз ты настаиваешь... — Гермиона присела к столу, перевернула записку Малфоя и настрочила на обороте несколько слов, едва не прорвав пергамент.

— Каков... вопрос, таков... ответ, — процедила она, привязывая пергамент к мохнатой черной лапе. Филин снова ухнул — на этот раз довольно — и сорвался в темноту. Гермиона проводила его взглядом, добрела до кровати и рухнула на нее, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Она злилась. Она скучала — отчаянно. Сон не шел, а мысли, как зачарованные, крутились вокруг сказанного ею сегодня «да». Да — своему слетевшему с катушек сердцу. Да — зверьку, под сердцем поселившемуся и грызущему ее сейчас изнутри. Кажется, у этого зверька белый мех и длинный, острый нос...


Единственное окно Малфой-мэнора озарял мятущийся, неверный свет. Горели свечи в спальне Малфоя, горел уголек тлеющей сигареты, горели светлые глаза, всматриваясь в темноту, куда утекал неспешно сизый дымок. Портрет молчал — изредка, однако, вздыхая, но Драко не обращал на него внимания: он ждал. Наконец в темном небе замаячила еще одна — маленькая — темнота, обретающая очертания птицы, и спустя минуту филин опустился ему на руку. Драко погладил иссиня-черные перья — птица довольно ухнула, почти мурлыкнула. Малфой улыбнулся и отвязал пергамент. Узнав собственный почерк, он в недоумении нахмурился, перевернул записку и поднял брови.

«Почему бы тебе не порыться в собственной библиотеке, Малфой, если среди ночи терзают столь неотложные вопросы?

Г.Г.»

Драко закусил губу, чтобы не рассмеяться, хотя был немало раздосадован. Девчонка, обиженная девчонка. Внешне такая сильная, такая ранимая внутри. Как в школе. Как все. И все же — особенная, и в этом тоже — как все. Досада развеялась, как дым от потушенной только что сигареты, осталась насмешливая нежность. Малфой терпеливо достал чистый пергамент и застыл, ухмыляясь неожиданной мысли. Спустя несколько минут не успевший отдохнуть филин снова снялся с места и исчез в темноте, унося свиток потяжелее прежнего.

«О, Герми, детка! Я страшно соскучилась, ведь мы не виделись целую вечность — уже несколько часов!.. Дорогая, я безумно скучаю, это был такой прекрасный, восхитительный день!.. Я бесконечно благодарна тебе, солнышко, за праздник, в который ты превратила мой скромный день рождения. Целую тебя тысячу раз! Навеки твоя, Кэссиди Кларк.

P.S. Горячий привет душке Поттеру — он просто прелесть!

P.P.S. Оскар тоже передает тебе привет, Герми, дорогая! Чао!

P.P.P.S. Грейнджер, если предыдущее письмо было недостаточно длинным, это не значит, что мне плевать на тебя и проведенный с тобой день — а именно об этом ты подумала. Поэтому — нет. Не плевать, не забыл, не бесчувственное бревно. Если не убедил — перечитай сначала. Вопрос, заданный ранее, действительно важен для меня. Библиотека, кстати, изрядно прорежена: все более или менее стоящие фолианты пополнили архивы Министерства. А в публичную библиотеку мне записываться не случалось — за исключением Хогвартской, разумеется.
И к кому мне обращаться, позволь спросить, как не к Гермионе Грейнджер — покорительнице древних фолиантов и мужских сердец?..
Надеюсь, я прощен?
В смиренном трепете ожидаю ответа.

Д.М.»

Гермиона несколько мгновений пялилась на тонкие, витиеватые строчки, украшенные вензелями и завитушками, потом упала на кровать, зарылась лицом в подушку и зашлась в беззвучном хохоте. Невозможный, невыносимый, непредсказуемый — Малфой, василиск его дери!.. Незаурядный, неповторимый... необходимый. Да, необходимый. Она не могла — и не хотела — обходиться без него. Он стал частью ее жизни — частью ее самой. На оборотной стороне луны, где она жила последние недели, все было иначе: небо и земля поменялись местами, прошлое не стоило ржавого кната, а за настоящее было не жаль всех галлеонов мира.
Филин невозмутимо таращил на Гермиону круглые глаза: будто наблюдал женские истерики в ответ на письма хозяина каждый божий день. Успокоившись, Гермиона покачала головой, словно изумляясь самой себе, взяла перо и написала короткий ответ, отпустив наконец своего безмолвного свидетеля.
«Малфой... — прошептала она, глядя вслед улетающей птице. — Малфой.»

Окно спальни Драко все светилось во мраке летней ночи — одиноким маяком.
Малфой сидел на подоконнике и, расправив на согнутом колене пергамент, читал ответ на свое покаянное послание. С лугов доносился слаженный стрекот цикад, пахло свежестью и почему-то костром. Он больше всего в году любил лето, может, потому что родился в его начале. Аккуратно сложив перечитанное письмо, Драко прищурился на половинку луны, что бесстыдно заглядывала в окно, и усмехнулся.
«Как все... как все».


Утром воскресенья Гермиону никто не потревожил. Сквозь дремоту она слышала возню внизу, но Джинни не забежала, и Гермиона была уверена: это Гарри попросил ее не беспокоить.
Милый Гарри, верный, добрый друг. Он был для нее надежным якорем, не дающим бурным потокам унести ее к дракловой матери; пристанью, проверенной штормами и временем. Бедный Гарри — он, видимо, сам еще не знает, как смотреть ей в глаза: одной ночи мало, чтобы вчерашняя картина хоть как-то улеглась в голове. Она сама еще не знала — как, и была ему благодарна за эту передышку.
Неторопливо приведя себя в порядок, Гермиона выпила неизменный кофе, наслаждаясь терпкой горечью, дающей уму необходимую ясность, и задумчиво глядя в окно. Дождя не было, но в любой момент мог и пойти: серое небо обещало интригу. Верная вчерашнему обещанию, она собрала сумку и отправилась в библиотеку.

На опушке у Малфой-мэнора Гермиона появилась, почти не опоздав — в третьем часу пополудни. Малфой сидел у излюбленного дерева, держа в руках коричневый кожаный поводок. Рядом в траве резвился Оскар и время от времени недовольно тряс кудлатой башкой, пытаясь избавиться от ошейника. При появлении Гермионы Малфой поднялся на ноги и остался стоять, не сделав ни шагу навстречу. Она перевела глаза на щенка: вот уж кто был рад и бросился ей под ноги, путаясь в отпущенном поводке. Гермиона присела и ухватила Оскара за передние лапы.

— Привет, дружок! Ну как ты тут? Вижу — неплохо, — и маленький пес склонил голову набок, прислушиваясь к негромкой ласковой речи, а потом подпрыгнул и лизнул Гермиону в лицо, застав таки врасплох. Та фыркнула от неожиданности и засмеялась, тормоша лохматого проныру. В тот же момент ее руки накрыли жесткие ладони Малфоя: он неслышно подошел и опустился на колени позади, пока она здоровалась с Оскаром. И теперь прижимался к ее спине, зарываясь лицом в волосы. Гермиона задохнулась и прикрыла глаза.

— Оскар получил свою порцию внимания... а я — нет, — пробормотал он ей в шею, и по ее телу пробежала дрожь. Осев на траву, она запрокинула голову ему на плечо, и Малфой припал губами к нежной, натянувшейся на горле коже.

— Оскар, Драко, — выдохнула Гермиона, — убежит...

— А ты раскинь Защитные чары, — промурлыкал он ей в ухо, — поши-и-ире... раскинь... он и не убежит, — и освободил ей руки, заодно сняв с ее плеча сумку.

Гермиона, тяжело дыша, сверкнула на него глазами и вытащила палочку. В несколько взмахов обезопасив приличное для маленькой собаки — и двух немаленьких людей — пространство, она убрала палочку в сумку, бросила ее к кустам лещины и медленно повернулась к Малфою. Тот сидел на траве в полурасстегнутой рубашке и молча смотрел на нее — Мерлин, как он смотрел!.. Гермиона простила ему все и сразу, проклиная себя за бесхребетность и заходясь восторгом: он — её, и этот взгляд — для нее, и это тело — только для нее.

— Иди ко мне, — прошептал он, но Гермиона услышала, кажется, даже шуршание кожи, когда он по-кошачьи облизнулся. Она вся была — оголенный нерв, измученный скиталец в пустыне, жаждущий воды — или крови, все одно: лишь только утолить жажду.

А перед нею был родник — и она не могла больше ждать.


(1)Гермиона имеет в виду фамилии девушек Рона: Браун (Brown) — коричневый и Купер (Cooper) — медный (англ.)

— Ты прямо как оборотень, Малфой!.. — восхищение в голосе Гермионы отдавало испугом.

— Так я и есть оборотень, — он лениво, с удовольствием потянулся и тряхнул головой, отбрасывая с лица спутанные волосы, в которых застряло несколько листочков. — Вернее, был. Вчера.

Гермиона зачарованно следила, как он пытается вытащить из волос лесной мусор.

— Дай, я, — не выдержав, засмеялась она, и Драко довольно устроил голову на ее коленях. Прискакал Оскар, и Гермиона невольно вспомнила, как он притих в прогалинке неподалеку, удивленно подергивая торчащими из травы ушами, когда они катались по полянке, словно волки в брачной игре... Лицо загорелось.

«Я соскучился...» — вот что означала эта безумная схватка меж деревьев, это рычание и следы укусов по всему телу, не причинившие ни грана боли, лишь запредельный восторг и упоение. Так вот о чем воют волки по весне — ни зимний голод, ни отчаянный страх не дожить до весны не звучат вот так: торжествующая песнь победы жизни над смертью. Вот и Гермиона чувствовала себя бессмертной: будто прошла загадочный обряд посвящения... во что? На этот вопрос она себе уже ответила — вчера. Шевеление ее пальцев в волосах ввергло Драко в легкий транс.

— Эй, ты не уснул? — Гермиона ласково склонилась к нему, завесив лицо собственными волосами, в которых тоже хватало веточек и листьев. Она хихикнула: — Мы с тобой сатир и нимфа, ни дать ни взять.

Малфой что-то промычал, поймал ее руку и потерся щекой о ладонь. Синий камень сверкнул под неожиданно пробившимся из-за туч солнечным лучом. Гермиона перехватила руку Малфоя и бесцеремонно притянула к себе, внимательно разглядывая кольцо.

— Это оно и есть?

Драко открыл глаза.

— Оно.

Аккуратно высвободив руку из ее пальцев, он уселся по-турецки, набросив на колени рубашку, и внимательно уставился на Гермиону — истомы в глазах как не бывало. Ее позабавил его целомудренный жест: только что валялся, как юный бог — в чем мать родила. Но деловой разговор есть деловой разговор, вот и... приоделся. Спрятав усмешку, она тоже потянулась за платьем.

— Что-нибудь нашлось? — нетерпение он скрывал мастерски, но Гермиона помнила ночные письма.

— Знаешь, совсем немного, — чуть расстроенно ответила она и задумчиво добавила: — Создатель кольца, похоже, совсем не стремился афишировать его существование.

В серых глазах мелькнуло разочарование.

— И все-таки что-то есть, — утвердительно заметил Малфой, выжидающе глядя на Гермиону.

— Да... вот, — порывшись в сумке, она извлекла пергамент, — посмотри. Это все, — прибавила она с сожалением, передавая Малфою записи. Их и впрямь было немного. Драко углубился в изучение четких строчек. Гермиона гладила Оскара — щенок преданно заглядывал ей в глаза и щекотно прихватывал пальцы: чесал зубы. Покончив с записями Гермионы, Малфой аккуратно сложил пергамент и потянулся за джинсами.

— Спасибо, — убрав листок в задний карман, Малфой вздохнул. — Да, немного, конечно, но любопытно.

Гермиона выразительно взглянула на кольцо, и — вопросительно — на Малфоя.

— Не хочешь рассказать? Информация за информацию, — предложила она с упреком в голосе.

Малфой снисходительно улыбнулся.

— Ну конечно — ты же постаралась для меня, — Гермиона покраснела: столько двусмысленности он вложил в свои слова.

Малфой довольно ухмыльнулся и вкратце рассказал о подарке Нарциссы.

— Почему же она тебе раньше его не...— Гермиона осеклась, не договорив.— Значит, он им пользовался?..

Драко кивнул и уточнил:

— Когда сидел в Азкабане первый раз. Потому и запретил матери отдавать кольцо раньше моего девятнадцатилетия — оно бы просто не сработало, — лицо его стало жестким, а взгляд размытым: словно он смотрел сквозь время — туда, в девяносто шестой, когда мир вокруг впервые пошатнулся. — А знаешь, Грейнджер, — он вернулся в себя, озаренный внезапной мыслью, — дракла лысого я бы догадался, что мне с ним делать, если бы не ты.

Гермиона смутилась.

— Но ведь я ничего нового тебе...

— Портрет, — прервал ее Малфой, — портрет Снейпа. В доме нет его изображений, представь себе — ни единого. А отца взяли слишком быстро, чтобы он успел что-то переиграть... в связи со смертью профессора.

Гермиона потрясенно молчала.

— Так-то вот получается... Герми, детка, — Драко задумчиво буравил ее глазами. — Благодаря тебе я могу использовать этот шанс... Я снова у тебя в долгу, так, что ли?

Гермиона нерешительно улыбнулась.

— А может, это просто судьба?

Драко фыркнул.

— А может, где-нибудь в Отделе тайн лежало еще одно пророчество?

Гермиону кольнуло воспоминание о ночи в Министерстве... Люциус Малфой: маска Пожирателя, вкрадчивый голос, протянутая рука. Сириус, исчезающий в зияющем провале Арки. Гарри: лицо искажено в отчаянном вопле... Да неужели так и будет всегда? Всегда они с Драко будут словно две шипастых розы: стоит только приблизиться вплотную — душа к душе — и один из них больно уколет другого, царапнет гладкий стебель, прорвет нежный лепесток?
Ее пробрал озноб, и Малфой, успевший натянуть джинсы, укутал ее в свою рубашку и прижал к себе.

— Прости, — шепнул он ей на ухо и поцеловал в висок.

Гермиона спрятала голову у него на груди, свернувшись клубочком, и больше не думала о шипах, смертях и Азкабане. Оскар подкрался откуда-то из-за спины и толкнулся им в ладони, требуя ласки. Так они и сидели втроем — он, она и собака — под хрупкой защитой Маскирующих чар, словно те могли уберечь их от неизбежности.


— Гарри! Что с тобой?! Так пугает роль жениха? — прошипела Джинни, нервно хихикнув в ответ на внимательный взгляд, брошенный в их сторону Молли.

Гарри встрепенулся и поправил сползшие на кончик носа очки.

— Да просто задумался, — пробормотал он, не глядя на невесту.

— Ты «просто задумался» со вчерашнего дня! — в наблюдательности Джинни никогда нельзя было отказать. — Что там, в твоей тарелке, поделись? Ты в нее пялишься уже двадцать минут — не пробовал поесть? — она кивнула на вилку, покачав головой.

Двадцать минут. Подсчитала. Не объяснять же ей, что даже в овощном рагу ему мерещится кривая ухмылка, а на Джинни он то и дело пытается взглянуть глазами Гермионы... Гарри потряс головой и старательно оскалился, изображая счастливого жениха. До свадьбы оставалось две недели, и ему стоит собраться, если он не хочет за это время свихнуться и к торжественной дате угодить в Мунго. А Кэссиди, интересно, работает вместе с Гермионой?.. Нет, это невозможно, застонал он про себя и усилием воли вышвырнул из головы образ в красном одеянии. Какого черта его мозг — словно проходной двор? И хотя сейчас никто не лез в его голову намеренно — тем хуже: от собственных навязчивых мыслей окклюменцией не закроешься...


— Пришлешь филина в полночь?.. — требовательно, брови чуть сдвинуты, рисуя на лбу крохотную вертикальную морщинку.

У нее красивые брови: ровные, густые, вразлет — как крылья у его филина, когда тот взмывает с письмом в небо. Драко не хочет, чтобы они хмурились из-за него, эти красивые брови, но — увы. Она почти уверена, что он пришлет, но почти — не до конца. Что ж, она права — он бы тоже себе не доверял, будь он Гермионой Грейнджер. Даже сейчас. Тем более сейчас: когда она так уязвима... когда она влюблена. Он это знает: он это понял, когда она сама еще не поняла.

— Конечно, пришлю, — он улыбается и проводит ладонью по ее щеке — ласково, как по крылу филина минувшей ночью.

— Драко, а как его зовут? — неожиданно спрашивает она, ловя его пальцы и накрывая своими.

— Гораций, — не сразу отвечает Малфой и прикусывает губу, ловя непрошеную улыбку. Как ржали Винс с Грегом, когда в Хогвартсе появился Слагхорн, тезка малфоевского филина... — Не в честь профессора, — признается он, отвечая искоркам смеха в ее глазах.

— Значит, жду Горация у себя. В полночь, — таинственно произносит она и смотрит на него с превосходством: как фрейлина королевы на незадачливого пажа — не самого везучего из ее поклонников.

Малфой фыркает, отвешивая насмешливый полупоклон.

— Как скажете, моя королева.

Вот так — а то: фрейлина.
Гермиона довольно улыбается, но улыбка почти сразу меркнет: пора расставаться. Она тянется к его губам — и уже не хочет отрываться, вообще не хочет никуда уходить — пусть хоть весь мир полетит к драклам, ей-то что за дело?.. Пока ее прижимают к груди эти худые, но такие сильные руки, ей никуда не нужно: зачем? Но — поцелуй прерван, и его руки соскальзывают вниз, находя ее пальцы и переплетая со своими.

— Мне пора, — шепчет она, вглядываясь в его расширенные зрачки, — пора... — и, пожав руку на прощание, отходит на несколько шагов, чтобы аппарировать.

Красное солнце сонно опускается за горизонт, уже чиркая по нему краем: завтра будет ветрено.


Проводив Гермиону, Драко закурил, любуясь закатом. Идти домой не хотелось. Оскар, набегавшись, дремал под кустом лещины. Ладонь хранила тепло ее руки, и — странное дело — будто разогревалась сильнее и сильнее...

— Драклова мать, — пробормотал он, прозревая, и уставился на руку.

Кольцо будто пульсировало, синий камень тускло светился в стремительно опускающихся сумерках.
«Сегодня ночью», — подумал Драко и вздрогнул, поморщившись: ощущение было странным, волоски на руках поднялись дыбом. Мысль была чужой и властной: будто сам далекий предок стоял за спиной, легко забираясь ему в мозги. Он еще постоял в оцепенении, разглядывая пульсирующее мерцание кольца — словно сигналы маяка, — и, пристегнув поводок к ошейнику Оскара, торопливо зашагал к дому.


Далеко от Малфой-мэнора, на скалистом клочке суши в злых северных волнах, в полумраке сырой камеры беспокойно застонал человек. Подняв лицо к крохотному окну, он широко раскрыл глаза и неверяще уставился на левую руку: костлявый длинный палец жгло огнем. В измученном мозгу с трудом родилось смутное видение, уверенно обретая очертания: сын. Его сын — Драко Малфой, и — мерцающий синий камень на пальце левой руки. Люциус испустил хриплый вздох и прижал руки к лицу. За дверью послышался тихий — на самой границе слышимости — жуткий то ли гул, то ли вой. К камере Люциуса Малфоя потянулись рваные тени: дементоры учуяли свежую кровь.

Лежа одетым на кровати, Драко не чувствовал себя в состоянии уснуть. Мысль о том, что этой ночью, возможно, он увидит отца, птицей билась в мозгу, отдаваясь где-то под сердцем болезненными уколами. Палец с кольцом горел, внешне оставаясь неизменным, камень изредка вспыхивал синим огнем. В конце концов Малфой плюнул на бесплодные попытки и, усевшись на подоконнике, закурил в надежде хоть немного успокоиться. Солнце уже село, но кромка земли на горизонте еще горела, словно тлеющие угли большого костра. Насыщенный алый цвет вызвал у Драко неожиданные ассоциации: такой же алой — он запомнил — была комнатка в борделе мадам Фруже, куда летом девяносто четвертого отвел его отец. Глубоко затянувшись, Малфой долго выдохнул и отдался воспоминанию.
Каким раздувающимся от гордости павлином он приехал в сентябре в Хогвартс — и как тщательно пришлось скрывать разочарование в собственной уникальности, видя удивленный взгляд Грега и мерзкое превосходство на лице Забини. Скрытность последнего, пожалуй, взбесила еще больше осознания, что Грег умудрился — пусть и на месяц — опередить его, Малфоя. Ну зато это был хороший урок его самообладанию, да...

А тот день в алой комнатке, жаркой от множества свечей и собственного стыда, замешанного на желании, Драко все же считал одним из самых приятных в жизни. Дезире — так ее звали, его первую женщину. Без фамилии, без палочки: волшебная палочка — и не одна — есть у него, так она сказала; и сумела убедить, что его скорострельный позор — не позор вовсе, а здоровая издержка юности; и пообещала, что он станет искушен и умел — и он поверил. И первый — неудачный — раз вскоре был забыт: стерт из памяти следующими, а их было немало. Гормоны бушевали, а Дезире была неутомима и терпелива. Разумеется, щедрость Люциуса не предполагала иного, но Драко чувствовал: он понравился ей и без галлеонов — юный, нетронутый, неуемной жадностью искупающий неопытность, — «сладкий мальчик», так она его звала... До сих пор Малфой вспоминал кудрявую Дезире с нежностью: ее обещания сбылись — такая редкость для женщины. Но женщины мадам Фруже из Лютного переулка были честны — в своем цинизме — и отвечали за слова.

Алые тяжелые портьеры, алый шелк простыней, алые отблески в темных зовущих глазах... Погасшая сигарета выскользнула из пальцев и полетела на землю: Драко уснул, прижавшись спиной к широкому оконному откосу. Кольцо ровно засветилось синим, невидимые глазу нити магии щупальцами потянулись в стороны: дверь... проем окна... щенок на кровати — вскинувшийся было, но тут же свернувшийся клубком… портрет. Зельевар шевельнул губами — беззвучно — и возмущенно поджал губы, прислонившись к рамке со скрещенными на груди руками. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим дыханием Драко — звуки летней ночи гасли, касаясь невидимой преграды, разделившей его и мир за окном.

Драко помнил, что вроде задремал, но таких снов не бывает. Стылая сырость заползала в поры кожи — так вот оно как, значит: пробирает до костей!.. Он испуганно обхватил себя за плечи, пытаясь согреться, и замер, различив в углу жуткой темной норы размытое светлое пятно.

— Папа?.. — хрипло и неуверенно прошептал он. Глаза привыкли к темноте, и фигура в углу обрела очертания: это был человек — скорчившийся на полу у жалкой пародии на койку. Лица не видно из-за свесившихся до пола спутанных волос — невообразимо грязных, но все еще светлых. — Папа, — повторил Малфой и сделал пару шагов на негнущихся ногах.

— Драко... — прошелестело из угла, и фигура слабо пошевелилась. Малфой одним махом преодолел темное пространство и опустился прямо на склизкие камни пола.

— Папа, папа, — повторял он, как заведенный, отводя спутанные волосы с лица Люциуса.— Пап, это я, да, кольцо... Оно сработало, наверное, и вот... — слова лились бессвязно, Драко всхлипнул и замолк: Люциус ощупывал дрожащими пальцами его лицо, волосы, плечи; как слепец — узнавая, вспоминая, оживая.

Судорожно вздохнув, он попытался обнять Драко, и тот прижался к отцовской груди, не сумев подавить глухое рыдание и пряча его в лохмотьях, что служили Люциусу одеждой. Тот поглаживал вздрагивающие плечи сына, шепча что-то неразборчивое, но ласковое, пока Драко не успокоился, и тогда мягко отстранил его, заглядывая в лицо.

— Повзрослел... Мой мальчик повзрослел, — хрипло выговорил он с гордостью, поглаживая Драко по щеке шершавой ладонью.

Тот поймал его руку и прижал к губам, не в силах проглотить комок, застрявший в горле, мешающий говорить.

— Ну, ну... Успокойся, — голос Люциуса обретал уверенность: голосовые связки, почти бездействующие долгие месяцы, послушно вспоминали свои функции.

Первое время в Азкабане Люциус Малфой хранил холодное молчание, но постепенно обнаружилось, что в сравнении с голодом, выжирающим нутро, никем не оцененное достоинство не стоит и ломаного кната, а атаки дементоров невозможно выдержать в гордом безмолвии. А потом не осталось сил кричать: их хватало лишь на то, чтобы дышать, поддерживая хрупкое равновесие между сном и безумием. А ему нужны были силы — чтобы дождаться Драко: он знал, что сын обязательно придет, ведь он так тщательно все рассчитал и подготовил. Только вот Снейп подвел: его смерти Люциус не предусмотрел, и это было колоссальным просчетом. Завершающим штрихом в череде ошибок, совершенных им в последние годы, начиная с провала в Отделе тайн и заканчивая оглушительным крахом его мира. Но на руинах души и разума, отчаянно цепляющегося за проблески реальности в виде жалкой баланды дважды в день да тусклого света из прорези оконца, оставалась надежда. Вопреки всему она теплилась, тая день ото дня в раскроенной на части — не в крестражах, в груди, за выпирающими ребрами — душе, на радость дементорам.

— Малыш, — Люциус осторожно высвободил руку, взял Драко за плечи и слегка встряхнул: — Соберись. У нас не так много времени.

Драко кивнул и всмотрелся в отца. Первый шок от встречи прошел — теперь видеть, во что превратился Люциус, было просто больно. Некогда роскошные волосы сохранили лишь длину — видом они сейчас напоминали белесую паклю, беспорядочно свисая на плечи и грудь. Лицо, сильно заросшее грубой щетиной, имело землистый цвет, отливая мертвенной бледностью под жалкими каплями света, что луна скупо цедила в оконную щель. Люциус невозможно исхудал и был крайне изможден: словно дважды прожил свои годы и был девяностолетним стариком. Изменившиеся глаза отца потрясли Драко еще после первой отсидки: затравленное выражение, поселившееся в глубине зрачков, вкупе с угодливыми и в то же время злобными повадками делали Люциуса Малфоя похожим на бродячего пса, насмерть стоящего за обломки места под солнцем, что у него еще оставались.
Теперь же у него не осталось ровным счетом ничего — и это были глаза пса на живодерне: покорно ожидающего, когда придут за ним. Ничего — кроме этой встречи: Драко со страхом ощущал, что отец все поставил на эту ночь, которой могло не быть вообще, не принеси Грейнджер портрет Снейпа в Малфой-мэнор.

— Драко, мальчик мой, нам совсем необязательно сидеть в темноте и стучать зубами, — Люциус ласково сжал его левую руку, где на пальце тлело синим кольцо.

— Но... я без палочки, — растерялся Драко, и Люциус удивил его: Драко не поверил глазам, но бровь отца приподнялась, а глаза сверкнули.

— Кольцо, Драко... Кольцо. Ты — как Держатель — волен создать здесь... достаточно комфортные условия... и без палочки, — такая длинная речь с непривычки отняла у него изрядно сил, и Люциус в изнеможении откинул голову на кровать, на которую опирался, и с трудом сглотнул. Острый кадык прокатился по горлу, угрожая прорвать кожу, напоминающую старый пергамент.

Драко сморщился — в сердце словно загнали тупой ржавый нож и провернули разок для верности, — но справился с собой. Решив, что отец сказал достаточно, Драко не стал больше задавать вопросов — вместо этого прикрыл глаза и сосредоточился. Пару секунд ничего не происходило, но в камере ощутимо потеплело, а сквозь сомкнутые веки он определил, что и света прибавилось. Это оказалось так легко, что Драко даже развеселился: особенно, ощутив под коленями жесткий ворс ковра — такой уютный после сырых камней.

— Вот видишь, — в хриплом голосе прозвучал отголосок улыбки, — твой сон — твои правила.

Драко открыл глаза: камера преобразилась. Свечи струили мягкий свет, стены обрели сиреневый оттенок и — ковер, конечно же: в сиреневых разводах под цвет стен. Почему сиреневых, мимоходом подумал Драко, может, потому, что Грейнджер была сегодня в сиреневом сарафане?..

— Драко... скажи мне: как Нарцисса? — Люциус закашлялся, и Драко мороз продрал по коже от скрежещущих звуков: что-то совсем поганое должно быть в легких, чтобы так кашлять.

— Хорошо, — Драко не повел и бровью, — очень скучает по тебе... — он все же запнулся, но закончил: — Она хотела увидеть тебя. Сказала: предчувствия и все такое... — он вскинул глаза на отца, ожидая реакции. — Папа, я правильно тебя понял?..

В запавших глазах Люциуса томилась не печаль даже — тоска, но в голосе не было и тени сомнения.

— Разумеется, малыш, разумеется. Ты молодец. Ты все запомнишь и сделаешь как надо. Ты позаботишься о ней — а сама она не справится.

Драко чуть слышно выдохнул: облегчение отдавало горечью вины. Он выпростал из-под себя затекшие ноги и сел, обхватив колени руками и обратившись в слух.

—Ты ведь помнишь Доминик де Шанталь, — произнес Люциус, внимательно глядя в глаза сына — такие похожие на его — в прежней жизни. Драко вздрогнул, как от удара: да, он помнит Доминик де Шанталь.

Более того: нет другого имени в мире, которое ему так хотелось бы забыть — навсегда.


(2) désiré — желанный (фр.)

Де Шанталь...
Драко очень нравилась ее фамилия, как и имя — Доминик.
Старшие с обеих сторон умилялись красивому сочетанию их имен: Драко и Доминик. Красивая девочка с красивым именем — верная подруга детства: поверяемые друг другу тайны, в одной связке учиненные проказы, хвастовство и взаимовыручка.

В какой момент детский восторг в ее глазах превратился в затаенную тоску? В то же лето, когда четырнадцатилетний Драко стал мужчиной. Да — сам себе он тогдашний казался сейчас смешным, но не мог отрицать: он изменился. В глазах появилось новое: как у охотничьего пса после первой притравки к зверю. Она продолжала смотреть ему в рот, завороженно внимая каждому слову, но в ее собственном взгляде появилась затравленная тень. Никто не был виноват, что их дорожка близилась к развилке, которая разведет их бесповоротно.
Она была его лучшей подругой с пеленок — Драко был ее единственным другом. Он проводил осень, зиму и весну в Школе чародейства и волшебства — она появлялась в школе раз в год: сдавала экзамены экстерном. В ее школе — одной из лучших на юго-западе Франции — не учили волшебству. Пусть семья де Шанталь не уступала в чистокровности Малфоям — Доминик не была волшебницей. Она не была парой Драко — сколько ни примеряй его фамилию к своему имени бессонными ночами — ничто в мире не изменит ее судьбы. Одновременно с этим осознанием ее привязанность к юному Малфою переросла в болезненную зависимость. Она ходила за ним тенью, когда Малфои гостили в шато Эглантье(1), писала ему в школу — одно это ввергало ее в трепет: писать в Хогвартс значило прикоснуться к волшебству... прикоснуться к нему.

Драко в то лето было не до терзаний подружки: он предвкушал новый учебный год и осваивался в своем новом статусе. Он был слишком занят собственными переживаниями, видя в ней удобное зеркало, которое с готовностью отражало Драко Малфоя Мальчиком-Который-Стал-Еще-Круче. С ней было легко: Доминик была благодарным слушателем — восхищенным, молчаливым и преданным. Это было несложно, когда в Драко сосредоточился весь ее мир. И хрупкая надежда жила в ее душе вопреки логике: логика — что-то чужое и холодное, не имеющее отношения к ней и ее любви. А то, что это любовь, она знала задолго до того, как Малфой решил, что познал это. Доминик давно научилась улыбаться, когда в душе — не кошки скребли — выли волки на недостижимо прекрасную луну. Поэтому никто не ожидал от милой послушной девочки шага, который сделала она в конце лета девяносто четвертого.

Драко хорошо помнил, как отец позвал его в свой кабинет и рассказал о случившемся: скупо, без лишних эмоций, следя за его реакцией. Драко впал в ступор: его заклинило на дурацкой розе — перед отъездом, гуляя с Доминик по живописным горным тропинкам, он украл для нее розу из чужого сада, лихо расправившись со слабенькими охранными заклинаниями. Та роза умудрилась вырасти поодаль от остальных, высаженных аккуратными кустами в глубине сада, и прямо-таки светилась бледно-желтым среди кустов барбариса, неосторожно красуясь перед ними. Доминик ахнула, углядев красавицу, замерла с распахнутыми в восхищении глазами — и Драко не устоял. Через пять минут он опустился перед подружкой на одно колено, держа розу в зубах, и, протянув к Доминик руки, принялся пафосно и шепеляво — мешала роза — декламировать Верлена(2). Доминик застыла, не сводя с него зеленых глаз, — их необычный оттенок был фамильным достоянием де Шанталей, ни больше ни меньше, — и вдруг закрыла лицо руками.
Откуда было догадаться донельзя растерянному Драко, что его выходка замкнула круг отчаяния, стиснувший ее сердце, окончательно разделив жизнь на до и после? Шутка — не более: вот, чем она навсегда останется для Драко. Милая подружка детских дней, которая остается в прошлом. Он — волшебник, она — выродок, недостойный своей семьи, без всяких прав на эту сероглазую мечту, что стоит перед ней, терзая беспокойными пальцами желтую розу. Без всяких прав на счастье.
Она отняла руки от лица и светло улыбнулась.

— Прости. На минутку стало нехорошо. Вернемся домой? — она склонила белокурую головку к плечу, не сводя с Драко блестящих глаз и прошептала: — Спасибо... — беря протянутую им розу. Последний дар.

Теперь Малфой по-иному увидел тот странный день: ее внезапные слезы, улыбку в ответ на свое замешательство, ее «прощай» на свое «до встречи». Мерлин, почему — он? Нахлынули смешанные чувства: жалость, вина и — отчего-то — брезгливость. Ему не хотелось слышать о ней, думать о ней, знать о ней что-либо. Страстно хотелось одного: забыть. Будто не было в его жизни Доминик де Шанталь, «французской сестрички», несчастного сквиба, наложившей на себя руки — как презренная магла. Слабость — не то качество, что вызывало у Драко Малфоя сочувствие. Слабость недостойна уважения, а уважение — необходимый атрибут общения на равных. Он принимал ее как равную — а она ею не была, значит, он ошибался. А ошибку, которую невозможно исправить, нужно просто не повторять. Ошибка — вот чем оказалась Доминик, и ее надлежало вычеркнуть из жизни.
Драко поднял глаза на Люциуса. Тот с беспокойством вгляделся в лицо сына и удовлетворенно выдохнул.

— Драко, ты ни в чем не виноват. Запомни это, — он все же счел нужным убедиться в том, что психике сына ничего не грозит.

— Я знаю, пап. Никаких обещаний, ничего лишнего — ты же знаешь, — спокойно ответил Драко, не отводя глаз. — Надеюсь, с ней все будет в порядке?

— О да, она вне опасности, — заверил его Люциус, разведя руками. — Северус здорово помог — без него было бы сложнее. Знаешь, эти его особенные зелья... — отец не договорил, но этого и не требовалось. Драко вполне достаточно было факта, что Доминик жива — в подробностях он не нуждался.

Chéri(3). Она называла его chéri — в письмах. Нежная дружба сгорела вместе с пачкой пергаментов из ящика комода: в том же ящике — ирония судьбы! — сейчас хранились письма Грейнджер...


— Ты помнишь. — Люциус решил, что времени освежить память более чем достаточно.

Драко молчал. Не надо быть легилиментом — достаточно не быть дураком, — чтобы догадаться, к чему клонит отец. Но и не будучи дураком, Драко не мог — не хотел — заставить себя верить в то, что услышит. Люциус вздохнул — похоже, неслышно делать это он больше не мог: хрипы в легких мешали скрыть волнение. Однако для этой встречи он собрал воедино обломки личности, и сила духа неплохо держала на склейках... Только вот — хрипы.

— Ты не знаешь... Я поддерживал отношения с Бланш, — продолжил он после паузы, мельком взглянув на Драко, — путем переписки, но... один визит пришлось нанести — не так давно.

Драко сглотнул, осмысливая услышанное. Отец навещал де Шанталей во Франции? Он видел... ее — Доминик? Какая она стала?.. Как они приняли Люциуса? Почему вообще он решил, что это должна быть она?..

— Почему?.. — вопрос сорвался сам собой.

Люциус помолчал, упираясь заострившимся подбородком в сплетенные пальцы и глядя на сына сверху вниз из-под опущенных век — почти как раньше.

— Видишь ли, Драко, — голос подстреленный, интонации — прежние, — де Шантали — весьма благополучное семейство. Фактически они безупречны. Ты понимаешь, что это значит, не так ли?

Драко неохотно кивнул — по многолетней привычке повиноваться отцу. Повиноваться — от слова «вина». Но разве не Люциус говорил ему тогда, что он, Драко, ни в чем не виноват?

— Эта девочка, Доминик... — Люциус закашлялся, вздрагивая всем телом и зажимая рот ладонью. Драко вскинулся и глупо замер, не зная, чем помочь, и внутренне содрогаясь от отвращения к себе — беспомощному. Кольцо, может, и способно было придать тюремной камере иллюзию уюта, но придать сил умирающему было не в его власти. Люциус отдышался и продолжил: — Так вот, Доминик... Для нее, знаешь, ничего не изменилось, — в голосе сквозило прохладное недоумение.

Драко смотрел на отца, склонив голову к плечу. Ничего не изменилось. Он верил, пожалуй — да. В этой безмятежной, как казалось, душе бушевали такие бури — они не проходят бесследно: это не летние грозы. Он легко допускал, что кроме Драко Малфоя нет и не будет бога для Доминик де Шанталь.
Люциус продолжил — окрепшим голосом, заставив Драко насторожиться:

— Де Шантали ухитрились остаться абсолютно, бесспорно, безупречно чистыми, и лояльность их не вызывала сомнений никогда. Даже удивительно. Хотя... не стоило ожидать от авроров тщательности в проверке связей, — насмешка в голосе отца неожиданно позабавила Драко: даже сидя здесь и будучи почти уничтоженным, тот не избавился от презрения к «беспородным шавкам» — так он именовал аврорат, не вникая в степень чистокровности каждого из них. Однако он, по всей вероятности, был прав — касаемо де Шанталей. Имея в семье такую беду, как единственная дочь-сквиб, они не могли заходиться в яростной борьбе за право лишь безупречных на место под солнцем. Доминик невольно служила гарантом безопасности семьи — на случай, если аврорам даже и приспичило бы проверять Малфоев по европейским ветвям генеалогического древа. — Итак, мой мальчик, исходя из имеющихся условий, Доминик де Шанталь — наилучший для тебя вариант, — негромко закончил Люциус, откидывая голову назад и следя за Драко полуприкрытыми глазами. Он ждал протестов и вопросов, но Драко сказал совсем иное.

— Отец... а ты знаешь, как вообще я узнал, что это за кольцо и что мне с ним делать?

Люциус молча качнул головой, ожидая продолжения.

— Грейнджер, папа, Гермиона Грейнджер — помнишь такую? — Драко напряженно буравил отца глазами. — Она... принесла мне портрет Снейпа. В доме ведь не осталось ни одного, ты знаешь. Черт, он даже разговаривать со мной не хотел вначале, — обида разъела голос, как ржавчина, и Драко осекся.

Люциус внимательно всмотрелся в лицо сына и тихо спросил:

— И по какой причине Северус все же заговорил, Драко?

Тот смешался, но взял себя в руки и буркнул с вызовом:

— Из-за нее и заговорил. Насторожился, видите ли, что она вхожа в дом, — Драко фыркнул, избегая смотреть на отца. — Будто предпочел бы дальше пылиться на площади Гриммо... — он прикусил язык, но отец уже подобрался, прошив Драко пронзительным взглядом.

— О, какие милые подробности, — прежние бархатные интонации в хриплом полушепоте звучали жутковато. — Это Северус с тобой поделился?

— Н-нет, — неохотно выдавил Драко, проклиная свой длинный язык — никогда ему не стать искусным дипломатом. Если в перепалках со Снейпом ему еще удавалось удачно огрызнуться порой, то мастерство отца оставалось недостижимой высотой. Люциус еле заметно кивнул — будто собственным догадкам — и выжидающе приподнял брови. — Ну хорошо, хорошо: мы... немного общаемся, — Драко вытер ладони о брюки и сцепил пальцы в замок.

— С мисс Грейнджер, — утвердительно произнес Люциус, — надо полагать, она все еще мисс?

— Да.

— Ну что ж, — Люциус снова вздохнул, — на то и молодость, чтобы... развлекаться. Даже так... м-м-м... экзотично. Вряд ли у тебя большой выбор сейчас, мой мальчик, — он еще раз вздохнул — подчеркнуто печально.

Драко скрипнул зубами, но не успел ничего ответить. Да и что ему сказать?

«Пап, она подарила мне собаку на день рождения, здорово, да?»

— Однако вернемся к делу, — голос отца стал жестким и наждаком скребанул по натянутым нервам. — Ты должен уехать во Францию и жениться на Доминик де Шанталь. Я все обсудил с Бланш и Филибером в свой последний приезд, они согласны и готовы. О Доминик я уже сказал. Ты — до сих пор предел ее мечтаний, что, в общем, неудивительно.

Точка в подвешенном до того вопросе прозвучала так явственно, будто молоток судьи, знаменующий закрытие дела. Приговор вынесен: оставалось привести его в исполнение — собственными руками. Драко внезапно охватила усталость — до темноты в глазах. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул — туман рассеялся. Не то чтобы он противился отцовским планам из-за Грейнджер — он не задумывался над таким вариантом в принципе.

Ему было с ней хорошо. Она прогнала инфернальное одиночество, в котором он тонул. Она приносила в его жизнь радость и придавала ей остроты и разнообразия. Она, в конце концов, совершила пару чудес: вернула ему Нарциссу и Снейпа. Безусловно, Драко испытывал благодарность и... нежность к неожиданной подруге. Но — связать себя узами на оставшуюся жизнь? Он не думал об этом. Он вообще не думал об этом — для себя, так сложилось. За последний год Драко слишком привык день за днем просто выживать, не загадывая наперед, и думать о будущем просто боялся, предпочитая отдаться течению. Недолгая помолвка с Асторией не успела повлиять на его сознание, взбудораженное совсем... другими вещами. После войны Астория благополучно выскочила замуж за хитровыделанного Забини, и тот увез ее во Францию — свет, что ли, клином на ней сошелся? Чего бы не вернуться на родину предков, раз уж сбежал из Британии, как крыса с корабля...

Скрежещущий звук выдернул его из оцепенелой задумчивости — Люциус снова зашелся в приступе кашля. Драко молча закрыл глаза, и спустя мгновение протянул отцу большой стакан воды. Тот кивнул и жадно осушил его одним махом.

— Поверь, сынок, это наилучший вариант для тебя. Во Франции вы будете в безопасности... Доминик родит тебе детей — нормальных детей. У вас будут прекрасные дети, — Люциус мечтательно прикрыл глаза, — которые не повторят наших ошибок. Возможно, им уже не поставят в вину нашу фамилию, — уголок рта дернулся вниз, и он умолк.

— А я, отец? Как насчет меня?.. — вырвалось у Драко.

Люциус чуть удивленно взглянул на сына.

— Мальчик мой, пора начинать думать о вещах более важных, — в голосе сквозило легкое разочарование, запалившее на бледных щеках Драко яркие пятна, — о сохранении и продолжении рода. Ты обязан сделать все для этого, Драко, — теперь лишь ты, и никто другой.

С каждым словом на плечах Драко словно прибавлялось груза.

— Я невыездной, папа...

— Я кое-что слышал об амнистии, Драко, — в голосе Люциуса слышалось усталое облегчение, — что-то подсказывает мне, что она изменит вашу жизнь к лучшему, — и, отвечая на немой вопрос в глазах сына, он добавил: — Мы оба знаем, Драко, что мне ждать уже нечего. Учитывая обстоятельства, наша встреча — последняя. Мне не пережить и этого года — что говорить о трех... Так что, можно сказать, это мое последнее желание.

Драко застыл, пристально изучая руки отца, свесившиеся с колен: обломанные ногти, растрескавшаяся кожа, пальцы с выпирающими суставами. Будто если он оторвет от них взгляд, мирозданию придет конец. Отец озвучил его собственные мысли, но пока они не были облечены в слова — можно было запихивать их в дальний угол, отворачиваться и делать вид, что незнакомы. От слов, безжалостно выпущенных на волю родным голосом с чужими страшными хрипами, было не отвернуться. Да и сколько можно бежать и прятаться, он безумно устал. Врать себе — последнее, чем он хотел заниматься, и все же делал это весь последний год.

Отец напомнил ему о важном — пожалуй, самом важном, о чем сам он, похоже, позабыл: он — Малфой. Лорд Малфой-младший. И отныне он несет ответственность перед когортой славных предков, к коим буквально на глазах отходит и отец. Ему никогда не должно быть за него стыдно — в этом ли мире, в ином, — и Драко этого не допустит. Опущенные плечи распрямились, на глаза навернулись слезы, но Драко спокойно взглянул на отца. Люциус, напряженно ждущий, пока — и чем — закончится внутренняя ломка сына, выдохнул и возблагодарил Мерлина, встретив его взгляд. Он сможет, он справится. Справится лучше, чем Люциус, хотя — Мерлин свидетель — тот всегда действовал в интересах своей семьи. Даже фатальные ошибки, за которые он проклял себя столько раз, сколько звезд на летнем небе, не меньше, были следствием отчаянных попыток спасти единственное, что стоило спасать: Нарциссу и Драко. Ничего в мире, как оказалось, не имело значения, кроме его жены, — которую уже не суждено было увидеть, — и его единственного мальчика, которого он видел в последний раз.
Люциус тихо застонал — и Драко не выдержал. Бросившись к отцу, он обнял костлявые колени, прижимаясь изо всех сил, и завыл, глуша горе в жалких лохмотьях. Он никогда так не плакал — ни в детстве, ни в школе, ни в уилтширских лугах. Он никогда не прощался с отцом — навсегда.



Свечи горели уже несколько часов — и ничуть не оплавились. Иллюзия, все — морок. Кроме жара, охватившего левую руку. Драко вздрогнул и посмотрел на кольцо: синий камень ровно мерцал, неумолимо напоминая — время на исходе. В записях Грейнджер было об этом: кольцо предупреждает загодя, значит, у него оставалось полчаса. Жалких тридцать минут — на то, чтобы решить, как теперь жить. Рука отца ласково погладила его по волосам. Драко поймал ее и прижал к губам шершавые пальцы, покрывая поцелуями.

— Ну-ну, успокойся, малыш, — прошептал Люциус, — задай вопросы, которые остались.

Драко заглянул в серые глаза — вопреки расхожему мнению они не были холодными, только не с ним: они лучились почти осязаемой любовью, и ему захотелось набрать ее в фиал и накрепко притереть пробку. Чтобы она навсегда осталась с ним, согревая душу в те черные моменты, когда не хочется жить.

— Папа... В первый раз, когда ты оказался... здесь, ты встречался с мамой? Ну, с помощью кольца.

Люциус серьезно посмотрел на сына, но губы тронула легкая улыбка.

— Нет.

— Нет? — Драко не поверил. — А с кем тогда?..

— С Северусом Снейпом.

Драко проглотил ненужные вопросы и справился с изумлением.
Отец продолжил:

— Нарциссу я был вполне способен защитить сам, но вот ты... Через тебя он мог — и собирался — наказать меня, поэтому я должен был сделать все возможное, чтобы максимально тебя обезопасить, — Люциус сжал пальцы на запястье Драко. — Если бы я мог — отправил бы тебя в Европу еще тогда, но — увы, было поздно. А Северус кое-чем обязан мне. Он не отказал.

Драко невольно усмехнулся: отцу половина магической Британии и часть Европы были «кое-чем» обязаны... Надо и ему научиться вот так, а пока он лишь сам — в долгу.

— Спасибо, папа, — прошептал он, нежно касаясь лица Люциуса, гладя кончиками пальцев заросшую щеку, вглядываясь в родные черты, стараясь запомнить каждую морщинку. — Тебе не будет за меня стыдно.

— Я знаю, Драко. Береги Нарциссу, — по лицу отца пробежала судорога. — Запомни: я всегда буду с тобой, — Люциус заглянул ему в глаза и прибавил, улыбнувшись: — Мой маленький лорд.


Сиреневый цвет сбежал со стен размытой акварелью, ковер истаял, обнажая осклизлые камни пола, свечи истаяли в воздухе, подчиняясь мощным волнам магии, исходящей от синего камня. Драко отключился на миг и последней увидел ту же картину, что и несколько часов назад, появившись здесь: мрачная стылая нора и сгорбленная фигура на полу у кровати. И длинные — все-таки светлые — волосы, касающиеся пола. Он поклялся отрастить такие же — неважно, что он не любит с ними возиться. Пора научиться любить то, что нужно любить — и он научится.

«Мой маленький лорд...»


(1) églantier — шиповник (фр.)
(2) Верлен, Поль (фр. Paul Marie Verlaine, 1844—1896) — французский поэт, один из основоположников литературного импрессионизма и символизма.
(3) chéri — дорогой, милый, нежно любимый (фр.)

посвящается Arlene


Открыв глаза, Малфой вздрогнул: внизу простиралась темнота, и до нее было одно неосторожное движение. Со стоном выпрямив затекшие ноги, он слез с подоконника и потянулся, хрустнув позвонками.
Оскар обрадованно забил хвостом по покрывалу, опасаясь, однако, подниматься на лапы: магическое воздействие хоть и усыпило щенка, но испугаться он успел. Чуть улыбнувшись, Драко повернулся к портрету на комоде и скрестил руки на груди: бывший декан индифферентно разглядывал обои поверх малфоева плеча.

— И как вам цвет, профессор? — светски поинтересовался Малфой. — Я вот всегда считал, что следовало выбрать на пару тонов светлее, не находите?

Снейп неохотно перевел глаза на Драко и вздохнул.

— О да, вздыхайте, — Драко с чувством закивал головой, демонстрируя сочувствие, — вздыхайте и собирайтесь с духом: я собираюсь задать вам пару вопросов. Так, знаете — о том, о сем, о всякой ерунде. Вроде вашей любезной помощи в шато Эглантье — в девяносто четвертом, или свидании с моим отцом в девяносто шестом... — Малфой склонил голову к плечу, наблюдая за деканом. Тот невозмутимо отчищал невидимое пятно на рукаве. Драко продолжал так же невозмутимо держать паузу, не сводя с портрета прищуренных глаз. Зельевар сдался первым — Малфой мысленно записал очко себе на счет.

— Что вы хотите от меня услышать, мистер Малфой? — устало и как-то бесцветно поинтересовался Снейп.

— Хм, дайте-ка подумать... Может, вы тоже какой-нибудь наш дальний родственник — по забытой и счастливо найденной линии? — голос Драко сочился ехидством, но Снейпа не проняло — он лишь поднял брови и цинично бросил:

— Увы, мистер Малфой, не надейтесь обрести во мне родную душу — равно как восполнить свои потери.

Драко побледнел, отгоняя возникшее перед глазами видение призрачного узника — главной своей потери.

— И не пытайтесь винить меня в собственных ошибках, Драко: я предупреждал вас насчет мисс Грейнджер — вы не станете отрицать, не так ли? — сухо процедил зельевар, прожигая Малфоя глазами.

— О, вы не затруднились конкретикой, профессор, точно нет, — прошипел тот в ярости, роняя слова, словно василиск — ядовитые капли с клыков. — От вас бы не убыло, будь вы поразговорчивее, не так ли? А, профессор Снейп? Что скажете?

Бывший декан, сжав губы в ниточку, изучал перекошенное злостью лицо Малфоя.

— Ничего, мистер Малфой, — ответил он наконец, — ни-че-го. Я сказал достаточно для здравомыслящего человека, готового слушать — и слышать, — в последнее слово Снейп вложил столько яда, что упади оно на пол — прожгло бы дыру в ковре.

Малфой сжал кулаки и медленно, глубоко вздохнув, совладал с лицом — лишь подергивалось веко.

— Хорошо, профессор, — свистящим от бешенства полушепотом процедил он, — вы, разумеется, правы, тролль вас дери. Ничего как будто не изменилось по сути, а? Вы — профессор, я — дурак... — Снейп настороженно молчал. — Ну что ж, думаю, вы мне напомните, как найти это драклово шато Эглантье, и расскажете поподробнее, что и как там было, когда эта сумасшедшая решила с собой покончить, — Драко скрестил руки на груди и вкрадчиво добавил: — А я, так и быть, возьму с собой ваш портрет — если вы не предпочтете пылиться здесь, когда мы с мамой уедем. Вы нужны мне, профессор, а вам придется терпеть меня — раз уж вы обещали отцу...

— О, не льстите себе, мистер Малфой, — зельевар прищурился. — Терпеть вас — не самое худшее в мире наказание.

— Тем лучше для всех, — пробормотал Драко и, отвернувшись от портрета, схватил с подоконника сигареты, нашел на полу поводок Оскара и щелкнул карабином на ошейнике.

Спустя пять минут Малфой с собакой устремились по дорожке поместья — за дом, к погибшему розарию Нарциссы. Впервые за год Драко потянуло туда: может, потому, что ему хотелось увидеть нечто растерзанное еще более жестоко, чем его собственная жизнь.


Обидно. Ведь знает она, что такое Малфой, и все равно — обидно. Полночь давно миновала, а филина Гермиона не дождалась — как чувствовала. Задумчиво глядя в раскрытое окно, она считала звезды — не спалось: думалось, вспоминалось.
Она не была обделена женским чутьем: еще в школьные годы определив истинное отношение к ней Рона задолго до того, как он сам сообразил — что для него Гермиона. И она отдавала себе отчет, что Драко ее не любит. Еще не любит — при всей трезвости суждений Гермиона никогда не оставляла надежды на лучшее. Она не врала себе, нет — чувствовала: есть в нем волна, настроенная именно на нее, надо лишь отыскать... Гермиона видела, какое изломанное и непростое создание держит в руках ее сердце, но вот — держит, и уйти без сердца она при всем желании не могла.
Шорох крыльев и приглушенный клекот надорвал непрочный покров дремоты, только-только укрывший ее. Гермиона, вздрогнув, открыла глаза: часы показывали два пополуночи. На подоконнике шумно — но в меру, так чтобы разбудить лишь ее, а не весь дом — встряхивался филин, поглядывая на нее круглым желтым глазом. Глаз светился возмущением, и Гермиона тихонько засмеялась.

— Гораций, — соскользнув с кровати, она бесшумно подбежала к окну и осторожно протянула руку к птице. Филин покосился на пальцы, коснувшиеся его крыла, но не увернулся — лишь фыркнул, ерошась. Гермиона погладила блестящие черные перья и потянулась к мохнатой лапе — отвязать пергамент.

«Прости за опоздание. Надеюсь, Гораций будет деликатен и не напугает тебя среди ночи.
Грейнджер, мне холодно без тебя.
Порядочные девушки ночуют в своих постелях — это я говорил, да. Но окажись ты сейчас — в постели, в лесу, в подворотне — со мной, я бы не заикнулся об этом.
Моя маленькая ведьма...»

Гермиона закусила губу, сдерживая непонятно с чего навернувшиеся слезы. Пусть — «Грейнджер», но — «моя».
Филин ответа не ждал — едва Гермиона опустила руку с письмом, он снялся с места и бесшумно исчез в темноте. Она же все стояла у окна, вглядываясь в ночь, словно пыталась увидеть где-то там, за горизонтом, одиноко светящееся окно.


Неделя шла... тяжело. Первое утро после встречи с отцом Малфой встретил совершенно разбитым: не хотелось открывать глаза, и вообще начинать новый день — не хотелось. Он думал, минувший год был трудным? Крах всех надежд, конец всему? Никаких перспектив и бла-бла-бла?.. Мерлин, каким же дураком он был, оказывается.
Сегодня у него нарисовались перспективы — еще какие, обозначилась цель и смысл существования. Сегодня у него была живая и здоровая мать. Сегодня в мире — совсем рядом — была девушка, которая его, Малфоя, искренне и по-настоящему любила. Мерлин, да их было двое — влюбленных в него девушек — в разных странах. И отчего-то как раз сейчас хотелось вульгарно удавиться — даже заавадиться ему Министерство шанса не оставило: и почему-то именно это казалось особенно унизительным.

В среду, когда Малфою удалось более-менее войти в колею — по крайней мере мать перестала подозрительно коситься и невзначай предлагать успокоительное по пять раз на дню, — судьба явила очередную гримасу: на этот раз в лице Винса.
Тот явился к обеду — поделиться радостью: решением Министерства Крэббов наконец амнистировали, восстановив в правах. И теперь Винс собирался навестить Пэнси в Европе, и его смущенно-довольная физиономия красноречиво вещала о его планах на эту встречу.
«Мерлин, вот же будет счастье для Пэнс, — скептически думал Малфой, кисло улыбаясь Крэббу. — Иди-ка лучше расшиби счастливое хлебало о стену мэнора — результат тот же, затрат и позора меньше...»
Винс не замечал неискренности Драко и поздравлений сквозь зубы, впрочем, неудивительно: люди эгоистичны в собственном — особенно долгожданном — счастье. Хотя сам Малфой ни за что не позволил бы себе такой бесцеремонности — ну так он и не был никогда такой толстокожей дубиной, как Винс, что ж удивляться. Да и общительностью особой не отличался: это Винс его навещал, никогда наоборот. Вот Грегу Малфой был бы рад — он не ожидал, что ему будет так не хватать немногословного, медлительного друга. Именно друга: не был Гойл тупым держимордой, что бы там ни трепали в своей раскрашенной башне гриффиндорцы.

Что вообще они знали о них — обитателях хогвартских подземелий? Стереотипы гласили: высокомерие, хитрость, подлость...
Высокомерие? Отнюдь: чувство собственного достоинства.
Хитрость — а это плохо? То-то Поттер был прост... А уж близнецы Уизли так и вовсе — новорожденные щенята. На Райвенкло это называлось умом. И лишь слизеринцам хитрость ставили в вину.
Подлость, говорите... Да нет, скорее — осторожность и развитый инстинкт самосохранения. Как им было выживать при извечной расстановке сил один к трем? Им, одиннадцатилетним, с самого начала приходилось испытывать мощное давление: даже в долбаном квиддиче, Мерлин всемогущий! Когда играл Слизерин — болельщики делились ровно так же: один к трем, и три четверти школы ликовало в случае их проигрыша. И откуда было взяться доброте и открытости миру — миру, который с малолетства смотрел на них исподлобья? Нет, увольте. Безнадежные дураки на Слизерин не попадали — таким дорога в Хаффлпафф или Гриффиндор. Все у слизеринцев было: доброта и нежность, верность и отвага, но — только для своих. И со временем в общем-то переставало волновать мнение со стороны. Общей чертой салазаровых избранников во все времена был индивидуализм.
Из невеселых размышлений Драко грубо вырвал вопрос Винса.

— А откуда пес, Драко?

Малфой и не заметил, как Оскар подобрался к креслу Крэбба и настороженно принюхивался к его ботинкам. «Не иначе в драконье дерьмо вляпался по дороге, волшебник хренов», — мстительно подумал Малфой вопреки логике, а вслух процедил:
— Подарили. На день рождения, — и, склонив голову к плечу, искоса уставился на Крэбба.

Нарцисса бросила на сына укоризненный взгляд, которого тот предпочел не заметить. Винс виновато ахнул.

— Драко, василиск меня задери, прости! — расстроенно склонившись к щенку, он попытался было потрепать его за уши, но тот неожиданно ощерил крохотные зубы и зарычал.

Винс расстроился еще больше, а Малфой возликовал. Выходка Оскара в одно мгновение подняла его настроение почти до небес, и он снисходительно простил Крэббу оплошность:

— Да ладно, понимаю... Вся эта суета с амнистией — имя свое забудешь, не то что чужой день рождения, — и с усмешкой отметил, с каким облегчением Винс снова переключился на животрепещущую тему.

Да... С друзьями, похоже, покончено, да это и к лучшему. Чтобы разобраться в своей жизни, друзья ему были не нужны — лишний груз привязанностей и сплошная докука. Он и так был в плену одной зависимости, не зная, что теперь с ней делать, так что с него вполне хватит.


Неделя в Мунго выдалась веселой: начался отпускной сезон, и то и дело затевались маленькие посиделки — символические, но теплые, с пожеланиями очередному отпускнику хорошо отдохнуть, вкусностями и легким алкоголем. Гермиона участвовала в каждой пирушке: ей вдруг страстно захотелось ощутить свою причастность к жизни — жизни за пределами вселенной, носящей имя Драко. Она вдруг поняла, как устала: от вранья, недомолвок, двойной игры. Хотелось былой простоты... хотелось — к Рону? Нет. Но времена их близости вспоминались с нежностью: как ни крути, а Рон оставался родным. Он был уютным и теплым, как... любимая пижама в медвежатах. Разумеется, когда не являлся к ней среди ночи пьяным и с угрозами. В то время как Малфой был чем-то вроде алого шелкового платья, в котором сам щеголял под Многосущным. Гермиона несколько лет не вылезала из той пижамы: пока та не расползлась по швам, как и их с Роном отношения. А такие платья она не носила... Такие платья были не для нее — так она всегда считала. А оказалось, они впору и к лицу — но это не мешало ощущать себя Золушкой в ожидании полуночи: когда свечи погаснут, карета станет тыквой, а глупые надежды обратятся в прах.

Кружась в хороводе — работа-вечеринка-дом-работа — Гермиона успешно, как ей казалось, держалась на плаву. Если бы еще перестать шарахаться от Кэссиди при встречах… Бедная Кларк даже заподозрила неладное и прямо спросила Гермиону, не обижена ли та на что-нибудь. Пришлось, краснея и сбиваясь, успокаивать подругу, после чего Гермионе удалось наконец взять себя в руки и почти не вспоминать, как чувственно пухлые губы некурящей Кэсс умеют обнимать фильтр сигареты...


В пятницу Джинни решила устроить девичник — за неделю до свадьбы.
«Хочу выйти замуж на свежую голову», — отшучивалась она в ответ на удивленные вопросы и ни в какую не соглашалась на предложения отпраздновать более традиционно — накануне свадьбы. К семи вечера в доме на площади Гриммо собралась довольно шумная компания — Гермиона невольно подумала: будь у нее девичник, не собралось бы и половины... ну ладно, четверти девчонок, слетевшихся сюда сегодня. Луна-почти-Лонгботтом, находясь в стадии очередного эксперимента со своим образом, была с ног до головы одета в коричневое: свободное платье с открытым плечом и кружевами по подолу, бархатная лента в волосах и такая же на руке, сумочка-торба — все разных оттенков цвета, который сама она звала шоколадным, и неспроста.
Такая, казалось бы, не от мира сего Луна — гостья с луны — так и не сумела оправиться после Войны. Она перестала делиться с людьми своими разноцветными мыслями, впрочем, судя по всему, мир в ее глазах слегка выцвел. После памятного нападения дементоров и Пожирателей на Хогвартс-экспресс она и пристрастилась к шоколадному, справедливо полагая, что если шоколад так восхитительно восстанавливает силы после ментальных атак, почему бы не усилить эффект, продлив его действие. И еще: после похищения и «каникул» в ставке Лорда Луна постоянно мерзла... и этот странный эффект пока не поддавался лечению — Гермиона была в курсе, регулярно сталкиваясь с ней в Мунго. Вот и сейчас, нарядившись в платье без рукавов, Луна не расставалась с тонкой шерстяной накидкой — в июне! — и старалась держаться поближе к камину.

«Еще один подранок, — тихонько вздохнула Гермиона, с грустной нежностью глядя на подругу, напоминающую нахохленного воробья в своих оттенках шоколадного, — мы никогда не оправимся от войны. Никогда — до конца...» Луна заметила ее взгляд и тепло улыбнулась: светлые глаза лучились почти по-прежнему... невзирая на то, что свои астрально-спектральные очки она давно уже не носила. Гермиона прихватила со столика два бокала с фруктовым коктейлем и стала пробираться к камину, стараясь не наступать на ноги в нарядных туфельках всех цветов радуги.


Разумеется, Гарри тоже прощался с холостой жизнью сегодня — и не где-нибудь, а в «Дырявом котле». Джинни без особого восторга приняла эту идею, но Гарри в этот раз и слушать не стал ее ворчания насчет «подозрительных шарашек» и «злачных мест». Он питал к «Котлу» трогательную привязанность и не переставал его изредка навещать — и ему там всегда были рады.
Сегодня здесь было шумно: «Дырявый котел» презентовал новинку — первый в Британии, если не в мире, коллектив эльфов-музыкантов. Играли они на удивление зажигательно, и Невилл, пристрастившийся к танцам с приснопамятного Рождественского бала на четвертом курсе, притопывал ногой в такт музыке. Симус Финниган громко провозгласил очередной тост, друзья сдвинули бокалы, выпили, и Гарри шутливо толкнул Невилла локтем в бок:

— Ну, а вы когда соберетесь?

Невилл смущенно вздохнул.

— У нас, понимаешь, все как-то слегка... подвисло, — он почесал затылок. — Луна... в общем, я боюсь на чем-то настаивать. У нее до сих пор случаются те... ну, приступы. Когда она молчит по нескольку дней. Если на нее хоть чуть-чуть надавишь... — Невилл снова вздохнул, не глядя на Гарри, и внезапно вспыхнул яростью: — Все после этого мэнора, после Малфоев, будь они прокляты!.. — и тут же сник, будто сдулся.

Гарри похлопал друга по плечу и тоже вздохнул — чуть слышно.

— А что с тем новым зельем, о котором Гермиона рассказывала? Помнишь, еще...

— Не помогло, — мрачно перебил Невилл, уставившись в свой стакан, наклоняя его так и эдак, а потом залпом осушил и со стуком вернул на стол. — Ладно, хватит. Рано или поздно — все наладится. Мы тут по другому поводу собрались, помнишь?

Гарри взглянул на Невилла — в темных глазах плясали огоньки, — и невольно улыбнулся в ответ.

— Да-а, даже не верится: через неделю стану мужем — подумай, Невилл!.. Му-жем, — протянул Гарри со вкусом, примеряя слово к себе, как парадную мантию. — А Джинни — малышка Джинни — женой... — после секундной паузы оба вдруг безудержно расхохотались, хлопая друг друга по плечам и притягивая внимание остальных.

— Гарри, дружище, за тебя! — Рон взмахнул бокалом, улыбаясь во весь рот, и Гарри почувствовал внутри тепло, от которого едва не защипало в глазах: давненько он не видел друга таким веселым и расслабленным. Вскинув сжатый кулак, он отсалютовал Рону и залпом выпил вино.

Ему тоже было сегодня хорошо: друзья, музыка... сам повод собраться. Но после вспышки Невилла что-то неуловимо свербело в мозгу, не давая вернуться в благодушное состояние. Что-то беспокоило, что-то зацепило. Луна... ее аутичные приступы... злость Невилла... мэнор. А вот с какого дракла к мысли о Малфоях прицепилось воспоминание о подружке Гермионы? Малфои и Кэссиди — что общего?..
Память услужливо подсунула яркую картинку: стройная девица в сногсшибательном платье (ну до чего же потрясающая спина, разве может от чьей-то спины перехватывать дух?..) разворачивается и, увидев его, удивленно вскидывает черную бровь, а губы насмешливо кривятся... Дьявол, эта ухмылка! Еще тогда царапнув, не перестала мучить и по сей день: такая знакомая... Кэссиди и Малфои... вот оно. Ухмылка — Мерлин!
Словно Люмосом высветило тот самый краешек сознания, где трепыхалась еще неделю назад смутная догадка. Гарри потряс головой: музыка вдруг навязчиво полезла в уши, мешая соображать. Мысли завертелись волчком, выкидывая варианты — один бредовее другого: родственница? Дальняя, к примеру — Малфои с половиной Британии и Европы в родстве, если покопаться. Да ну, вряд ли. А что тогда? Теперь, когда Гарри осенило, он удивлялся: как не узнал малфоевскую усмешку — разве ее с чьей-то спутаешь?.. Однако ж, сразу не вспомнил.
Ладно, если не родственница, тогда кто? Сам Малфой под Многосущным? Гарри даже фыркнул вслух, но смешок тут же замерз на губах. А чем не вариант? И все в порядке у Гермионы с ориентацией… Но — Гермиона и Малфой?!
Гарри вздрогнул: его хлопнули по спине и сунули в руки полный стакан, который он осушил залпом под одобрительные крики.


Стрелки на часах давно миновали полночь, час, приближаясь к двум, когда на подоконник бесшумно опустился большой черный филин, вертя головой, словно выискивая кого-то в пестрой толкотне. Сквозь оживленный галдеж кто-то крикнул:

— Эй, невеста, тебе, похоже, письмо!

Джинни с любопытством повернулась к окну и подняла брови.

— От кого это, интересно, такой... — договорить она не успела: филин с легким шорохом взлетел и опустился на плечо оторопевшей Гермионе, притягивая взгляды. Повисшую тишину нарушил писклявый голосок:

— Ой! Это же малфоевский филин!.. — Селестина Уэйн, бывшая однокурсница Джинни с Райвенкло: сейчас они вместе работали. Селестина, было время, насмерть втрескалась в Драко, так что чуть не хвостом за ним бегала, назубок выучив все его привычки. — Гораций, кажется... — пролепетала она и примолкла, тараща на Гермиону голубые глаза.

Та слегка вздернула подбородок и с вызовом заявила:

— Его зовут... Теодор, а вовсе не Гораций. Правда, Тедди? — она нащупала на плече когтистую лапу, а филин согласно ухнул и ласково прихватил ее за ухо, возмущенно косясь на покрасневшую Уэйн.

— Нет, ну так похож... — разочарованно протянула Селестина, подозрительно приглядываясь к вероломному Горацию.

— Мерлин, да мало ли похожих сов по всей Британии, — пробормотала Гермиона, стараясь унять предательскую дрожь в руках и не смея взглянуть на Джинни.

В комнате раздались смешки — забавная выходка филина разрядила напряженность, повисшую было после возгласа Селестины, и девчонки вернулись к болтовне и коктейлям. Гермиона соскользнула с кресла и незамеченной выбралась в коридор, где уже ждал ее филин. Почти незамеченной — две пары глаз проводили ее до дверей: напряженные — Джинни и задумчивые — Луны.

— Не дождался меня, да? — ласково шепнула Гермиона филину, войдя в спальню и закрыв дверь.

Тот — она могла поклясться — фыркнул и, тяжело хлопнув крыльями, привычно уселся на спинке стула. Гермиона развела руками:

— Ну уж прости: твой хозяин последние дни письмами не баловал. А у нас, сам видишь, праздник, — вполголоса болтая с птицей, она непослушными пальцами отвязывала записку. — Тедди... — заговорщицки хмыкнув, она с нежностью покосилась на Горация. Тот хранил полное достоинства молчание.

Распахнувшаяся дверь заставила Гермиону выронить пергамент. Чертыхнувшись шепотом, она подхватила листок и спрятала руку за спину. Филин перепорхнул на подоконник и устроился там, чуть слышно, но возмущенно клокоча. Очевидно, в Малфой-мэноре не принято было врываться без стука. На пороге стояла Джинни: щеки раскраснелись, глаза мечут молнии.

— Магл, значит, — протянула она, прикрывая за собой дверь. — И давно маглы освоили совиную почту?

— Э-э... Джин, прости, я просто...

— Нет, милая, ты — не «просто», ты очень даже полна тайн, — парировала Джинни. — Пойми меня правильно: я беспокоюсь, когда чего-то не понимаю, а это как раз тот случай, — она подошла к безмолвной Гермионе и взяла ее за руку. — Гермиона, что происходит? Почему ты так прячешь от нас своего принца?

Гермиона закашлялась и слегка покраснела, мягко освободив руку из ладоней подруги.

— Джин... понимаешь, — стоя у окна спиной к Джинни, она комкала в пальцах многострадальный пергамент, — понимаешь, я не... не уверена, что это серьезно, поэтому — стоит ли...

— Но почему? — Джинни порывисто обняла ее за плечи и развернула к себе. — Кому ты не веришь — ему или себе?..

Гермиона неохотно заглянула Джинни в глаза, горящие тревогой и участием, и не нашлась с ответом — лишь мотнула головой, сглатывая подступившие слезы. Гораций встрепенулся и тихонько ухнул, напоминая о себе. Джинни внимательно посмотрела на него и перевела взгляд на Гермиону.

— Ну-у... это ведь правда не малфоев филин?..

Гермиона покачала головой.

— Просто... Просто его хозяин... тоже учился на Слизерине, — она всерьез задумалась: а много ли еще вранья примет на веру подруга. Шестое чувство истерически вопило: «Нет!»

— Ну... — Джинни наморщила лоб, подыскивая подходящее утешение для такой беды, как связь со слизеринцем. — В конце концов, не все слизеринцы были Пожирателями... — она с сомнением поглядела на Гермиону.

— Конечно, не все, — кивнула та, вложив в голос максимум убедительности, и с горечью договорила про себя: «Но я выбрала именно того, кто был...», удерживая на лице нейтральное выражение.

— Мода, что ли, у них была на черных филинов? Позеры, — фыркнула Джинни, и Гермиона с облегчением выдохнула: опасность миновала... На сегодня. Но думать о завтра сил у нее не осталось.

Обнимая Джинни у двери, Гермиона со скрещенными пальцами поклялась познакомить со своим другом — «после свадьбы, конечно, дорогая, у тебя сейчас и так забот по горло» — и взмолилась Мерлину, чтобы кто-нибудь подарил молодоженам тур в кругосветное путешествие. С датой отправления на следующий день после свадьбы.


Аппарируя на следующий день в Уилтшир к назначенному в письме времени, она почти не чувствовала себя девочкой по вызову...
По иронии судьбы, а может — подхватив волны, излучаемые душами, не сговариваясь, они просто отправились бродить по лесу в надежде встретить давешнюю олениху. Когда вместо нее нашлась кукушка, Гермиона взахлеб принялась рассказывать Малфою о магловском поверье: спрашивать кукушку, сколько лет осталось жить. Тот недоверчиво качал головой, а она безудержно хохотала над его озадаченным видом. В конце концов он деланно оскорбился ее насмешками, и Гермионе пришлось долго и с удовольствием извиняться...
А потом еще раз. И еще.

Потом она лежала на нем, играя с вытатуированным драконом, и — сама не поняла, как — рассказала Малфою о вчерашнем происшествии.

— Представляешь, какой умница Гораций, — в голосе звучала гордость: словно она самолично воспитала и обучила филина.

— Да, он молодец, — протянул Драко, — а эта Уэйн... Ну надо же, как тесен мир, — он вздохнул, приподнимаясь на локтях. — Мерлин, она попила моей крови в Хогвартсе — как вспомню... — Малфой слегка передернулся. — Нет, лучше не вспоминать.

Он аккуратно, чтобы не столкнуть Гермиону, перевернулся и притянул ее к себе на грудь, легонько целуя еще горячие щеки.

— Ты будешь самой красивой подружкой, Грейнджер, — он ласково смотрел на нее из-под опущенных ресниц. — Уж точно красивее невесты...

— Малфой! — попытка возмутиться провально обернулась счастливой улыбкой, и Гермиона спрятала лицо у него на груди, чувствуя на макушке прикосновение нетерпеливых губ.

— Самой красивой, — выдохнул Драко, снова переворачиваясь: на этот раз он оказался сверху.

И слова растворились в шуме деревьев, уносимые знойным ветерком, как бабочки-однодневки.

Гермиона покинула Уилтшир задолго до темноты: до свадьбы оставалась неделя, а дел, казалось — на месяц.


Драко сидел у камина, бездумно глядя перед собой: он любил, чтобы огонь горел в любое время года, тем более в доме всегда было прохладно. Нарцисса, напившись кофе, сослалась на мигрень и рано поднялась к себе. Малфой не ждал гостей, но тому, кто шагнул в гостиную из внезапно затрещавшего и зазеленевшего пламени, он не удивился. Подспудно он ждал его с того дня в лондонском переулке, хладнокровно прикидывая возможности поттеровского мозга, натренированного работой в аврорате. И сейчас, глядя на предвиденного гостя, стряхивающего пепел с рукава, признался себе, что переоценил их: он ждал, что Поттер отравит ему не самую счастливую неделю где-нибудь в середине... Хотя, как знать: может, был сильно занят... свадьба, спасение мира или квартальный отчет — мало ли дел у героя.

— Поттер?! — не знай его Гарри столько лет, принял бы изумление за неподдельное. — А что так... по-аврорски? Боялся, не открою?

Малфой не только не встал ему навстречу, напротив: еще вальяжнее растянулся в кресле. Однако расслабленная поза Гарри не обманула: Малфой напрягся.
«Чует кошка...» — злорадно отметил Гарри, а вслух произнес, повторяя интонации Драко:

— Малфой.

Тот выжидающе смотрел на Гарри, не говоря ни слова.

— Другом обзавелся? — Гарри кивнул на Оскара: щенок сидел у ног Малфоя, подобравшись не хуже хозяина, но, в отличие от того, не скрывал настороженности.

— А что — запрещено? — Малфой издевательски вздернул бровь. — Явился зачитать новое постановление?

Гарри скрипнул зубами и сжал в кулак руку, потянувшуюся за палочкой. Малфой отметил его движение и хищно прищурился.

— На безоружного? Не по-гриффиндорски, Поттер, — он цокнул языком и, покачав головой, потянулся за сигариллами.

Гарри проследил взглядом, как он неторопливо прикурил, и в голове застучало, застилая глаза красным. И он еще сомневался?.. Какая, к драклам, родственница? Интересно: чья была идея с Многосущным — его или ее? «Ну, зато не наркоманка...» — мелькнула безумная мысль.

— Кофе угостишь... детка?

Малфой замер на мгновение, прикрыв глаза, вздохнул и щелкнул пальцами.

— Тоби, два кофе... И коньяк из кабинета.

Гарри выдохнул и, не спрашивая разрешения, уселся в кресло.
Пока эльф хлопотал у столика, наливая кофе и коньяк, Гарри в упор разглядывал Малфоя и недоумевал: что нашла в нем Гермиона? Тощий, белесый, весь какой-то облезлый, как бродячий кот. И глаза голодные — правда, что-то жесткое в них не позволяло больше называть его мальчишкой. И еще: обреченность на самом дне этих знакомых глаз, не та — покорная судьбе, — какую Гарри видел в глазах Гермионы, а мрачная, отчаянная обреченность зверя в клетке, говорящая, что жизнь задешево он не отдаст.

— Ну что ты пялишься, Поттер? — вздохнул Драко и бросил эльфу, взявшемуся распечатывать новую коробку сигарилл: — Исчезни, Тоби, дальше я сам… Угощайся, — он протянул Гарри широкий бокал, на два пальца наполненный темной золотящейся жидкостью. Даже на вид коньяк казался теплым и живым.

Гарри покачал головой.

— Обижаешь, Поттер, — протянул Драко. — Чтоб ты знал: в обществе считается оскорблением не принять бокал из рук...

Гарри не дал ему договорить, забрав коньяк.

— Черт с тобой, Малфой, но не жди, что я буду пить за твое здоровье, — отрывисто бросил он и залпом осушил бокал.

Драко усмехнулся, пригубив из своего.

— И в мыслях не держу, Мерлин с тобой. О своем пекись — кто же так пьет коньяк? — он с наслаждением вдохнул аромат, обнимая дно бокала ладонью, и пробормотал: — Ей-богу, он заслуживает внимания...

— Малфой, я здесь не для того, чтобы коньяк с тобой распивать, ты же догадался, верно?

Малфой неторопливо вернул бокал на столик, взял чашку с кофе, отпил и лишь после ответил скучающе:

— Ну, начинай: спрашивай, угрожай, пугай... — закурив, он пустил струю ароматного дыма в потолок и ухмыльнулся, глядя Гарри в глаза. — Что, узнал... детка?

Тот поиграл желваками на скулах и приглушенным от бешенства голосом отчеканил:

— Я не хочу, Малфой, чтобы ты заблуждался насчет ее одиночества и беззащитности. Если вдруг у тебя возникли такие ошибочные представления.

— А ты всерьез считаешь, что они могли у меня возникнуть? После дракловой тучи лет, что я всех вас знаю? — ответная ненависть, в свою очередь, сделала голос Малфоя гнусавее обычного.

— Я не знаю, что творится в твоей башке, после того, что я видел, но хотелось бы убедиться, что ты отдаешь себе отчет в том, что творишь, — Гарри буравил Малфоя потемневшими до черноты глазами.

Тот невозмутимо парировал:

— Не будем забывать, Поттер, что Грейнджер не беспомощный младенец, — он аккуратно затушил сигариллу и откинулся в кресле, — и так же способна отвечать за свои поступки...

Все же он недооценил взвинченность Поттера, либо тот научился-таки владеть эмоциями. В следующий момент Малфой одним рывком был выдернут из кресла и поставлен на ноги, а в шею уперлась палочка. Ни Гарри, ни Драко не услышали тоненького рычания под ногами — в ушах одинаково шумела кровь, бурлящая яростью.

— Не знаю, Малфой, что тебе от нее надо, — процедил Гарри и тут же поправился: — Точнее знаю, непонятно только — почему от нее, но учти: если обидишь, об Аваде будешь мечтать...

— Да пошел ты на хер... аврор, — прошипел Драко, безуспешно пытаясь отодрать душащую его руку. — А если будешь послушным, расскажу, куда можешь засунуть свою...

Гарри неожиданно отпустил Малфоя, но в следующую секунду тот рухнул обратно в кресло, сложившись пополам и хватая ртом воздух, а Гарри охнул от острой боли, пронзившей лодыжку: Оскар что было силы вцепился ему в ногу, преисполненный желания ее перегрызть. Гарри рефлекторно дернул ногой, и щенок с визгом отлетел к камину. Гарри поморщился, тяжело дыша, убрал палочку и вернулся к своему креслу.

— Вот как-то так, — развел он руками, когда Малфой сумел выпрямиться и прожег Гарри ненавидящим взглядом. — Все честно — никакого волшебства... к безоружному.

Малфой криво ухмыльнулся, не отводя глаз, и вздернул острый подбородок.

— Поттер-красавчик, — выдохнул он омерзительно вкрадчиво, — может, я мать позову — врежешь и ей? Для полноты картины. Не уверен насчет эльфов... — поморщившись, Драко снова потянулся за сигариллой, прикурил, резко затянулся и выпустил облако дыма прямо в лицо Гарри.

«Вот же крыса паршивая, — восхитился Гарри, прищурившись: разгонять сигаретный дым палочкой было глупо, махать перед носом руками — тоже. — Хорохорится, будто может что-то мне противопоставить... или словно нечего терять».

— Не юродствуй, Малфой, — Гарри одним глотком допил кофе, мимоходом подивившись: тот по-прежнему был восхитительно горячим. Эльфы явно знали свое дело. — Я не хотел обижать... собаку. Ты меня понял, — и добавил, поднимаясь: — И все же хоть убей не понимаю: почему — ты?

Драко медленно сжал фильтр сигариллы тонкими бледными — совсем не теми — губами и внимательно заглянул Гарри в глаза. За расширенными зрачками на мгновение мелькнули те — черные — и Гарри невольно отпрянул, прогоняя наваждение.

— Иди ты к черту, Малфой, — бросил он сквозь зубы и шагнул в камин. В спину ему ударил тихий смех.

Малфой смеялся и смеялся, пока смех не перешел в захлебывающийся кашель, резко оборванный звоном разлетевшегося о каминную доску коньячного бокала. Воцарилась тишина, прерываемая лишь поскуливанием щенка. Драко, будто вспомнив внезапно, подхватил его на руки и затих, зарывшись лицом в мягкую шерсть.


Сидя вечером в гостиной за обсуждением и бесконечными уточнениями деталей «великого дня», Джинни и Гермиона по молчаливому уговору не касались темы таинственного слизеринца. Но не думать об этом Джинни не могла, и сквозь волнующие образы: свадебное платье, кольца и цветы настырно пробивался тревожный звоночек. Будучи наблюдательной, она не могла не заметить: подруга похудела, стала нервной, из глаз не уходила настороженность. Только вот субботние вечера...
Тогда она возвращалась домой просто феей — тихой, умиротворенной, нежно светя глазами. Воскресная Гермиона была задумчива, рассеянна... ее сияние утихало, отравленное неведомой горечью — в самой глубине зрачков, если вглядеться. Джинни умела — она вообще, как ей порой казалось, знала Гермиону чуть лучше ее самой. И сейчас Джинни подозревала, что здравомыслящую и рассудительную подругу несет куда-то — лодочкой на скалы, и ей совершенно не нравились выводы собственной интуиции насчет финала истории.
Джинни незаметно вздохнула и дала себе слово разговорить-таки Гермиону после свадьбы. «Мерлин, скорее бы уж...» — она, конечно, ждала и предвкушала знаменательный день, но... она устала, чертовски устала и хотела, чтобы все уже случилось, Гарри стал ее мужем, а она — его женой, и... Дальше «и» Джинни не загадывала. Умение жить одним днем въелось в кожу, вросло в кости и растворилось в крови. Они все научились так — на войне. Плохо ли, хорошо, но иначе уже не могли... и не хотели.


Гарри брел вдоль ярких, ярмарочно сверкающих в подкравшихся сумерках витрин. Он не удивлялся, что его вдруг понесло в Хогсмид: хотелось вновь ощутить себя частью Школы, вернуть давние ощущения — цельности, уверенности в собственной правоте... хотя, если быть честным — уже тогда он начал различать многообразие полутонов между черным и белым. Например, красный и зеленый, усмехнулся он про себя. А иногда так хотелось зажмуриться и не видеть цветов и оттенков, не подозревать, что если встать на сторону тьмы, объявив ее светом, она им и станет, лишь душа переселится в зазеркалье — а кто знает, какой мир настоящий? Все зависит от точки отсчета...
Дойдя до «Трех метел» Гарри поколебался и потянул на себя знакомую потертую ручку. В трактире оказалось неожиданно людно, и свободный столик нашелся лишь возле лестницы. Гарри заказал по старой памяти сливочное пиво и с первым же глотком провалился в воспоминания. Совсем недавно — всего четыре года назад — здесь родился Отряд Дамблдора: совсем юные, недоверчивые, с горящими глазами.
Гарри помнил, как давила на плечи ответственность, впоследствии ставшая частью его души. И помнил, как до слез согревало мечущееся сердце доверие, возникшее в их глазах, — не сразу, но уже навсегда.
Он сделал большой глоток из кружки с выщербленным краем, невидяще глядя на стол, и услышал над ухом звонкий голосок:

— Простите, можно к вам присоединиться? Все столики заняты...

Гарри поднял глаза и, поперхнувшись, закашлялся так, что пиво потекло из носа.

— О, Мерлин, простите! Я вас напугала! — маленькая ладонь застучала по его спине.

Гарри замахал руками, показывая, что все в порядке, и прохрипел:

— Все... нормально, просто я... я задумался, — сняв очки, он утер выступившие слезы и выдавил улыбку. На него виновато таращились черные, как две оливки, глаза.

— Ну... раз все в порядке, может... мы все же к вам подсядем? С нас пиво — в знак компенсации, — солнечная улыбка осветила круглое личико. — Что скажете?

— О... да, конечно. Без проблем, — кивнул Гарри, и возмутительница спокойствия замахала кому-то рукой.

— Селестина! Сюда, я нашла столик, — и грациозно присела на лавку. — Давайте знакомиться? Я Кэссиди, можно просто Кэсс, — она снова мило улыбнулась и чуть покраснела. — А вас я, кажется, знаю...

Гарри не нашелся с ответом и просто пожал плечами, хмыкнув. К столику подошла тоненькая девушка с длинными светлыми волосами и смутно знакомым лицом и приветливо уставилась на Гарри.

— Моя подруга Селестина, это она меня сюда затащила, — хихикнула Кэссиди, разводя руками. — Селестина, это Гарри, он любезно согласился нас приютить.

— Ух ты! — по-детски ахнула Селестина, всплеснув руками. — Гарри Поттер! Вы — жених Джинни!

Гарри удивленно поднял брови, а Селестина зачастила:

— Нет-нет, мы незнакомы, но познакомились бы в следующую субботу: я приглашена на свадьбу! Мы с Джинни вместе работаем, — она заулыбалась, — и вчера я была на девичнике... Надо же, как неожиданно!

Гарри нерешительно кивнул, смутившись напором Селестины, и предложил ей садиться.

— А я тоже училась в Хогвартсе, только на Райвенкло, — продолжала щебетать та, разглядывая Гарри, словно редкую зверушку, — а Кэсс работает в Мунго с вашей подругой — Гермионой. Как тесен мир, особенно волшебный, не правда ли? — Селестина серебристо рассмеялась, обстреливая Гарри любопытными взглядами, а он замер, переваривая услышанное. Кэсс и Гермиона вместе работают... вот как она раздобыла ее волос, так просто. «Она меня сюда затащила», — сказала Кэссиди, видимо, она не любительница шататься по кафе, значит — невелики шансы встретить ее в городе... Все сходится, они все продумали. Они?!
Ну конечно же — они, внезапно разозлился Гарри на собственную тупость, пора признать очевидное: Гермиона с Малфоем по собственной воле, никто никого ни к чему не принуждал. И все же сердце ныло от одной мысли об этом.
«Мы давно уже не «красные» и «зеленые», — устало напомнил себе Гарри, — а мир не черно-белый, и Метка у Малфоя почти совсем выцвела... а раньше все было так просто...».

Тем временем его новым подругам принесли пиво — включая обещанную кружку для Гарри, он галантно повторил заказ, и вскоре все трое дружно хохотали над заставленным столом.

Вернувшись домой, Гарри медленно разулся, отрешенно глядя перед собой, и, войдя в двери гостиной, остановился. Две пары глаз одновременно встретили его: настороженные Джинни и мягко сияющие — Гермионы.

— Привет! — хором приветствовали обе, переглянувшись и хихикнув. Гарри прислонился к косяку, не вынимая рук из карманов. Нет, не станет он ни о чем ее расспрашивать: это надо было сделать еще тогда, в субботу за неделю помолвки. Он чувствовал: именно в тот день Гермиона перешла свой Рубикон — знала она это или нет — он видел ее глаза. И снова пожалел, что пренебрег разговором, малодушно поверив Джинни, списавшей напряжение Гермионы на недомогание, — а сейчас эти разговоры ничего не изменят, увы. И рассказывать о сегодняшнем вечере он не будет — ни Гермионе, ни Джинни. Насчет Малфоя Гарри уверен не был: в уме тому он никогда не отказывал, но и не сбрасывал со счетов его мстительность и вероломство. Что ж, он предупредил Малфоя — следующим шагом, если понадобится, будет действие: радикальнее банального удара под дых.

— Будешь ужинать или выпьешь с нами чаю? Мы как раз хотели, — предложила Джинни, с хрустом потягиваясь: от долгого сидения затекла спина. На столе валялись исчерканные листы, разноцветные лоскутки ткани и ленты, сообщая Гарри о творческом процессе, кипевшем в его отсутствие. Гермиона задумчиво водила пером по клочку пергамента, рисуя абстрактный узор, напоминающий распустившуюся розу.

— Да... чаю, пожалуй, — согласился Гарри, — я не голоден.

И это было честно: за сегодняшний день он насытился по горло — разговорами, воспоминаниями и сливочным пивом.


Полночи Малфой провел, сидя на подоконнике: курил, пил воду стакан за стаканом и вяло препирался с портретом. Навязчивые образы в голове напрочь отбивали охоту спать. Грейнджер, Поттер — он словно возвращался в школьные времена: только волшебные фигуры на шахматной доске Макгонагалл были расставлены иначе... совсем иначе. Малфой задавался вопросом: расскажет ли Поттер Гермионе о сегодняшнем визите? Сам он делать этого не собирался, а в Поттере — сомневался. В глубине души Драко давно не считал того дураком — отнюдь, однако гриффиндорское благородство, на взгляд Малфоя, принимало порой извращенные формы. С другой стороны, — он криво усмехнулся, — сегодня Поттер продемонстрировал куда большую широту взглядов, нежели раньше. Да, все они давно не школьники, и черное с белым безнадежно смешались в серую муть: не разберешь порой, что к чему...


— Он не магл! — Джинни буравила жениха возбужденно горящими глазами. — Друг Гермионы — не магл!

«Он не девушка, — молча отозвался Гарри, храня на лице непроницаемое выражение, — друг Гермионы — не подруга... Что бы ты сказала на это? И тролль меня раздери, если я знаю, что хуже: Малфой или Кэссиди...» При этой мысли смешливая черноглазая девчонка снова встала перед глазами, и Гарри отвел их в сторону, словно Джинни могла увидеть ту же картину.

— Ну, как я понимаю, это хорошо? — осторожно спросил он, вопросительно покосившись на Джинни.

— Хм, дай подумать. Не могу однозначно ответить: учитывая, что он — бывший слизеринец... — протянула Джинни и, помолчав, закончила: — И у него пафосный черный филин.

Гарри внутренне содрогнулся: филин Малфоя — в его доме. И Гарри ничего не может с этим поделать.

— Ну... слизеринцы тоже люди, — выдавил он под требовательным взглядом Джинни и добавил уже тверже: — Это ее выбор.

Джинни вздохнула, удрученно покачав головой.

— Да ее, конечно, кто же спорит. Только... не к добру все это, чует мое сердце... — и горько воскликнула: — Мерлин, да пусть уже она будет счастлива! Гарри, она ведь этого заслуживает как никто — почему же все так... криво выходит, а?

Гарри порывисто шагнул к ней и крепко обнял, успокаивающе гладя по спине, зарываясь в волосы.

— Ш-ш-ш, моя хорошая, — прошептал он, заглядывая в расстроенное лицо, — у нее обязательно все будет в порядке. Просто поверь... — и прильнул к ее губам, физически ощущая, как треволнения сегодняшнего дня покидают душу, уступая место всепоглощающей нежности.

Свет тихо погас, и воцарилась ночь, неся с собой сказку, даря желанные свободу и покой, — до утра.


Воскресным утром Гермиона проснулась рано: на сегодня — последний выходной перед свадьбой — в Норе была запланирована генеральная репетиция церемонии. Утро было тихим и ясным, и она вдруг почувствовала себя счастливой: тихо и безмятежно, как не бывало с ней уже давно. Будто она снова в школе, и предстоит веселый поход в Хогсмид. Улыбаясь воспоминаниям, Гермиона позвала Кикимера и попросила чашку любимого кофе, а сама тем временем умылась и оделась, не переставая тихонько напевать себе под нос. Кофе она с наслаждением выпила, забравшись с ногами на широкий подоконник: утреннее солнце, еще не набрав силу, нежно щекотало лицо.

Спустившись к завтраку, Гермиона приятно удивила друзей ранним появлением, а охотно согласившись позавтракать, и вовсе вызвала у Джинни восторг. Пока та хлопотала у плиты, Гермиона ответила на настороженный взгляд Гарри полным достоинства кивком и спокойной улыбкой. Тот, помедлив, тоже нерешительно улыбнулся, и их безмолвный диалог прервала Джинни, взмахом палочки переправив на стол чашки и тарелки.

— М-м-м, божественно, — похвалила Гермиона, с аппетитом прожевав кусочек шарлотки с корицей. — Рон, как дела у Памелы?

Рон чуть покраснел, но невозмутимо ответил:

— Ничего, спасибо. Передавала всем привет, — и выразительно посмотрел на часы. — Мы не опаздываем?

— Вполне успеваем закончить завтрак, — миролюбиво сообщила Джинни, и Рон уткнулся в чашку с чаем.

Джинни переключилась на Гермиону, и обе защебетали, в сотый раз прикидывая и обсуждая: кто и в чем явится на свадьбу. Гарри покончил с завтраком, отошел к раскрытому окну и закурил, не принимая участия в болтовне и задумчиво разглядывая улицу, для которой оставался невидим.


Это оказалось весело и грустно одновременно. Гарри в джинсах и Джинни в простом сарафанчике выглядели забавно и трогательно. Артур, крепко сжимая пальцы дочери, лежащие на его локте, медленно, церемонными шагами вел ее к увитой цветами беседке под щемяще-торжественные звуки скрипки и волынки. Там их ждал высокий худощавый волшебник в строгой синей мантии и Гарри.
Артур слезящимися — видимо, от солнца — глазами вглядывался в него и вспоминал встрепанного мальчишку с доверчивыми глазами — каким впервые увидел Гарри Поттера. Как восхищалась и трепетала перед ним маленькая Джинни после встречи на вокзале: за целый год до собственного поступления в Хогвартс она извела себя и всю семью. Как давно это было... А всего через неделю она пообещает Гарри быть с ним вместе — в горе и в радости — и услышит от него то же. Его девочка умеет добиваться своего, с нежностью подумал Артур, передавая Гарри руку единственной дочери.
Рон, стоя рядом и держа кольца, не сводил глаз с сестры. Малявка Джинни. Конечно, она всегда была самостоятельной, она рано повзрослела, она воевала бок о бок со всеми, но все же... Он помнил свои ссоры с Гарри насчет поцелуев, и хотя вспоминать это было смешно — осознавать факт, что малышка Джин выросла, было грустно.
Молли не пыталась бороться со слезами — к чему? Стоя поодаль вместе с Джорджем, с неподвижным лицом крепко обнимающим ее за плечи, она, как и Рон, не могла отвести от Джинни глаз. Ее маленькая девочка выходит замуж, Мерлин видит: она заслужила свое счастье. Жаль, Фред не увидит свадьбу сестренки, ах, как же жаль...
Гермиона, аккуратно повторяя движения Артура и Джинни и держась строго на два шага позади, след в след за ними прошла весь путь до беседки. Она не отрывала глаз от букета в руках, наскоро наколдованного Джорджем, обуреваемая противоречивыми чувствами. С одной стороны, она искренне — до слез — радовалась за Джинни и Гарри: их почти состоявшийся союз был торжеством справедливости и взаимной любви. С другой — щемило сердце, как хотелось тоже испытать это: не подружкой, а невестой...
Беря руку Джинни в свою, Гарри ощутил внутреннюю дрожь. Торжественная музыка, выражения окружающих лиц, ее сияющие глаза... ему казалось: все уже по-настоящему. Неважно, что они не в свадебных нарядах, что нет гостей и подарков — главное было здесь: ее глаза и теплая рука.

Нарцисса по-прежнему хандрила. Драко ни капли не жалел о сделанном выборе, но состояние матери его беспокоило: короткие всплески беспричинного веселья сменялись — внезапно — подступившими слезами или периодами молчания. Она снова проводила большую часть времени в своей спальне, разглядывая колдографии и перебирая письма. Малфой, как мог, старался отвлечь ее и чем-то занять, но простора для фантазии было маловато. Единственное, что ненадолго дарило ей душевный комфорт — Оскар. Она даже гуляла с ним изредка вокруг поместья, пару раз Драко удавалось выманить ее на луга: одна выходить за ограду она отказывалась наотрез — да он бы и не позволил. Отчаявшись изменить положение дел, Драко решил попытаться извлечь из него хотя бы пользу и воскресным утром издалека завел разговор:

— Мам, а ты давно слышала что-нибудь о нашей европейской родне?

Нарцисса оторвалась от изучения узора на чашке и перевела на сына отсутствующий взгляд.

— М-м? О ком, например?

— Ну... не знаю, о ком угодно. Сидим здесь без связи, как бы совсем не одичать, — Драко пытался пошутить, но попытка пропала втуне: в лице Нарциссы ничего не дрогнуло.

— Ничего... много, много дней — совсем ничего, — в голосе прорезались жалобные нотки, и Малфой проклял было себя за неудачную тему для разговора, собравшись вызвать эльфа и потребовать успокоительное, но Нарцисса неожиданно добавила: — А как хотелось бы навестить де Шанталей, я отчего-то соскучилась по Бланш...

Драко насторожился и замер, боясь неосторожно оборвать хрупкую нить ее речи.

— Мне так не хватало нашего общения после того, как с Доминик случилось несчастье — ты знаешь, — она вздохнула и уперлась подбородком в сплетенные пальцы. — Я навестила их только через полгода... подожди, или чуть раньше, — Нарцисса наморщила лоб, что-то подсчитывая, а Драко пытался переварить услышанное: значит, они оба бывали у Шанталей — и отец, и мать, — а он не в курсе, будто он, а не Доминик, сумасшедшая истеричка, и его нужно тщательно оберегать. Нарцисса тем временем продолжала, не замечая смятения на его лице:

— Отец не знает — он не одобрил бы... Но я должна была знать, как у них дела, — ее глаза затуманились, — я всегда была привязана к этой девочке, ты знаешь.

Ну да, он знал. Он не имел понятия о ничего не значащих мелочах: вроде визитов родителей — как оказалось, втайне даже друг от друга — к семье девчонки, пытавшейся свести счеты с жизнью из-за него, или неоценимой роли декана при ее спасении. А о нежной привязанности матери и грандиозных планах отца он уже знал, да.

— А как там красиво, м-м-м... — Нарцисса мечтательно прикрыла глаза. — Ты помнишь, Драко? Как цветут летом розы... Это ведь Бланш заразила меня страстью к ним: я влюбилась в ее розы в первый же визит — тебя тогда еще не было, ты родился через год. Так что любовь к розам я передала тебе с кровью, — она улыбнулась сыну, склонив голову к плечу.

Драко механически улыбнулся в ответ и свернул ставший праздным разговор, размышляя о том, что она будет рада переезду во Францию. Осталось лишь посвятить ее в новые планы для них обоих, но при мысли об этом в сердце впивалась тупая игла, и он снова отложил это — до амнистии, не видя смысла тревожить Нарциссу раньше времени. Так он оправдывал свое молчание разумом, душа же боялась иного: как только он озвучит намерения вслух — назад пути не будет, и произнесенное сбудется. Да и к чему торопиться? Жениться, в конце концов, можно и в следующем году... а пока ограничиться простой поездкой: вот и роскошный предлог — Нарцисса в тоске... Драко не знал, чем обернется для них амнистия, но всей душой желал перемен — любых. Он смертельно устал жить со связанными руками.

Обед в Норе ознаменовался неожиданностью: прибыли первые гости — Билл с Флер и Габриэль. Дом моментально наполнился грассирующим щебетом, радостным визгом и звонкими поцелуями. Когда вещи были определены по комнатам, а первые восторги улеглись, все наконец разместились за столом. Гермиона больше слушала, чем участвовала в оживленной болтовне, и с интересом изучала Габриэль — ту уже трудно было назвать «малышкой»: она стала копией сестры — на тот момент, когда Флер приехала в Хогвартс на Турнир Трех Волшебников, только феерически, невероятно, до невозможности кокетлива.
Гермиона невольно улыбнулась, любуясь изяществом манер младшей Делакур, перевела взгляд на Рона, сидящего с ней рядом и замерла: тот завороженно уставился на Габриэль — просто забыл на ней свои глаза, а та — явно довольная молчаливым обожанием — дарила ему ослепительные улыбки. Гермиона поймала взгляд Гарри, сидящего напротив, и они обменялись понимающими улыбками. Такими глазами Рон очень давно ни на кого не смотрел. Сегодня был действительно чудесный день.

Гермиона не знала, что повлияло на нее сильнее: трогательное счастье без пяти минут молодоженов или зрелище зарождающейся хрупкой связи между Роном и Габриэль — но предзакатные сумерки, опускающиеся на сад, наполнили душу нестерпимым томлением. Она твердо знала, где хочет быть сейчас, и не видела ни одной причины тянуть время. Сердечно распрощавшись со всеми — включая Молли, оттаявшую, казалось, окончательно от вида сияющих глаз младшего сына, — Гермиона шепнула что-то на ухо Артуру, тот обрадованно закивал, поднялся с плетеного кресла и вместе с ней скрылся в доме. Спустя пять минут Гермиона, искренне поблагодарив его, попросила разрешения воспользоваться камином, и Артур, попрощавшись, вернулся к гостям, деликатно оставив ее наедине с Летучим порохом.

Странно: у нее и в мыслях не было предупредить Малфоя о своем визите — а он, словно угадав, уже поджидал ее под любимым деревом.

— Ты меня ждал?

— Я всегда тебя жду, — он легко вскочил на ноги и подошел к ней, ступая по-кошачьи бесшумно. Она отчего-то зарделась — а еще думала, что разучилась краснеть при Малфое! — и он ласково прижал ее к себе, запрокидывая назад ее голову, и медленно, вожделенно поцеловал. — Я чувствовал, что ты появишься, — он лукаво прищурился, — очевидно, открылись недюжинные способности к прорицаниям, что скажешь?

— Хм, пожалуй, соглашусь, — Гермиона деланно нахмурилась, изобразив глубокие раздумья: — Думаю, стоит их развивать, и впредь я не стану предупреждать тебя, когда соберусь в гости...

Он хмыкнул и возразил:

— Мои новые способности в зачаточной стадии — не стоит так перенапрягаться, — он легко коснулся ее губ своими и предложил: — Не хочешь снова прогуляться по лесу? — и добавил, не дав ей вставить слова: — Если, конечно, не боишься темноты... — он кивнул на заходящее солнце.

Гермиона фыркнула и заявила профессорским тоном:

— Определенно способности имеются, юноша, — не зарывайте талант в землю! Ты прочитал мои мысли, и у меня есть одна идея... — Драко попытался что-то сказать, но теперь она запретила, приложив палец к его губам: — Тс-с-с. Это сюрприз.


— Ты сумасшедшая — я говорил? — смеялся Драко полчаса спустя, когда Гермиона заставила его собирать сухие ветки и шишки — руками, но тем не менее подчинился. Ей казалось, он неуловимо иной сегодня: какой-то мягкий... даже беззащитный. Гермиону тревожило это неуловимое, хотя и очень нравилось. Просто с таким Малфоем — покладистым и ласковым — она была незнакома, а необычное ее настораживало. Борясь со смятением, она наблюдала, как старательно он подбирает и разглядывает ветки, прежде чем сложить в центр полянки, где — она сказала — будет костер.

— А разжигать ты тоже без палочки будешь? — поинтересовался он, собрав приличный шалашик: Гермиона объяснила, как нужно складывать ветки, и он на удивление быстро схватил, не задавая лишних вопросов.

Очевидно, способности открылись не только к прорицаниям, усмехнулась она про себя, а вслух возразила:

— Нет, разжигать будешь ты — разрешаю пользоваться палочкой, — и достав из сумки крошечную коробочку, пояснила: — Я займусь этим.

Взмахнув палочкой на глазах у озадаченного Драко, она сняла Уменьшающие чары: перед ними появился портативный CD-проигрыватель из коллекции Артура Уизли, и при этом — работающий. Покосившись на Малфоя, Гермиона подавила смешок: очень уж забавно тот смотрелся, недоверчиво приглядываясь к плееру. — Мистер Малфой, вы, кажется, забыли о своем задании, — с напускной строгостью напомнила она, и Драко, неодобрительно вздохнув, полез за палочкой. Гермиона тем временем вытащила из сумки диск — нормального размера, вставила в плеер, с тихим щелчком опустила крышечку и нажала на «Play».

— Флейта... мандолина... ирландская свирель... — определил Малфой за ее спиной. — И что-то еще — не разберу...

— Электрогитара, — подсказала Гермиона, медленно огибая разгорающийся костёр.

— Э-электро… что? Это не старшего ли Уизли штучка? — с подозрением спросил Малфой, кивнув на плеер.

— Штучка — его, — согласилась Гермиона, — музыка — моя, — она вплотную приблизилась к нему и, прижавшись бедрами, начала расстегивать рубашку.

— М-м-м, — он оценивающе поднял брови, — мне нравится. Это, надо думать, маглы?

— Они, — кивнула Гермиона, улыбаясь, и промурлыкала: — А музыка вполне волшебная, не находишь? — с рубашкой было почти покончено, и она потянула ее из брюк.

— Нахожу, — выдохнул Малфой, и его ладони легли на ее спину, обжигая сквозь тонкую ткань сарафана, прижимая Гермиону теснее, чем можно было ожидать при его невозмутимом лице. Она судорожно глотнула воздуха и ответила его требовательным, жадным губам, запрокидывая голову и выгибаясь под нетерпеливыми руками. Музыка и жар костра дурманили сознание, разгоняя кровь по жилам, и она вдруг оттолкнула Малфоя, отступив к огню. Тот тряхнул головой в недоумении, а Гермиона закинула голову назад, так что языки пламени едва не лизнули волосы, взметнула руки вверх и вытянулась, как струна: тонкая, звенящая, почти призрачная тень в свете костра за ее спиной. Малфой опустился на землю, не сводя с Гермионы завороженного взгляда: разгулявшееся пламя бросало отсветы на его грудь и лицо, золотя кожу.
Гермиона словно впала в транс, плавно двигаясь вокруг костра, взметающего рыжие сполохи выше ее головы и рассыпающего искры. Малфой, застыв, наблюдал за ее танцем, и в голове отрывочно мелькали образы: Диана? Артемида? Нет... Сейчас вокруг огня, отбрасывая на горячую землю неверные тени, скользила богиня; имя ей было — Гермиона.

Испанские мотивы со вкусом фламенко сменились нежным глубоким голосом, вплетенным в чувственную, будоражащую музыку, и Гермиона, завершив очередной колдовской круг, приблизилась к Малфою. Отбросив назад волосы, она подняла на него широко раскрытые глаза — в них танцевали, вспыхивая, искры костра, — и он порывисто подхватил ее на руки. Гермиона обвила руками его шею, приникая к ней горячими губами, и он тихонько застонал, прижимаясь спиной к дереву. Гермиона ответила ему шумным вздохом, откинув голову назад: он чувствовал, как ее волосы касаются его колена. Не выпуская из рук свою драгоценную ношу, Малфой исступленно покрыл поцелуями ее беззащитно открытую шею и грудь в вырезе сарафана и осторожно опустился на траву. Гермиона, казалось, ожила, и ее горячие беспокойные пальцы, пробежав по его груди, проворно добрались до ремня из змеиной кожи.

Paint me a picture and hang it on the wall
Color it darkly, the lines will start to crawl
Down... down... down
Spin me around and around...

Как она хороша, нет, она прекрасна, ее кожа, ее волосы, ее запах, Мерлин, я схожу с ума, скажи мне, что это неправда, неправда, все это сон, это ее колдовская музыка, ее танец, танец, Мерлин, это невозможно, я не могу дышать, только не уходи, не уходи

Draw me away to the night from the day,
leave not a trace to be found...
Down... down...
Nothing is real but the way that I feel

...Зеленый дракон беззвучно извивался на спине в ритме движений, с губ слетали невнятный шепот и вскрики, глаза заливал пот, и над всем миром царил огонь, огонь и музыка...

and I feel like going —
Down, down down, down down, down down,
down down, down, down, down
Paint me a picture of eyes that never see
Flashes of lightning that burn for only me...

Я не вынесу, Боже, я не могу, такое не дается смертным, его губы, его глаза, так не бывает, за что мне, а что за это, я боюсь, Боже, как я боюсь, не оставляй меня, не останавливайся, я никогда не умру, пока ты со мной

Hey, hey, hey — there's only the devil to pay...
I'm ready to go, pull me down from below
Give me a place I can lay
Hey Hey — nothing is real but the way that I feel

Воздух раскалился от огня и обнаженных тел в его власти, шум крови в ушах мешался с музыкой, разливаясь по венам сладкой отравой, и лишь луна, одна луна оставалась холодна во вселенной, объятой пламенем.

and I feel like going
Down, down down, down down, down down,
down down, down, down, down...
Nothing is real but the way that I feel and I feel like going —
Nothing is real but the way that I feel

Не могу, не могу, не могу... останься навсегда, мой, только мой, мой... я люблю тебя!..

Ведьма, настоящая ведьма, твоя кровь — моя кровь, ты моя, навеки моя, не верю, не могу, нет... я люблю тебя...

and I feel like going
Down, down down, down down, down down,
down down, down, down, down(1)...


(1) Blackmore’s Night — «Self Portrait» (1999)

Было ли это правдой?
Слова, сорвавшиеся с горячечных губ, золотые искры костра, сама эта ночь — дурманная, колдовская, похожая на ритуал — было ли?.. Ее рассудок сомневался, а сердце кричало: да, было!.. Было — все.
Только душа почему-то не озарилась светом — там царила ночь: глубокая, раскаленная и кроющая опасность.
А по силам ли ей этот трудный дар — любовь Малфоя, — такой желанный, такой недостижимый, вырванный у самой судьбы? Судьба дорого берет за свои щедрые дары. Гермиона вслушалась в себя и ответила: да. Она хотела, верила и ждала — она обрела вожделенное. И если ей по плечу оказалась любовь к нему — его любовь она примет достойно. Эта непостижимая ночь изменила нечто важное: Гермиона больше не чувствовала одиночества — впервые по-настоящему ощутив, что их двое.

Ей очень нравилось смотреть, как он спит: может, потому, что это случалось крайне редко, а сегодня просто мучительно захотелось проснуться с ним рядом — однажды утром. Гермиона скользила взглядом по острому профилю, длинной шее, бледной груди: дышит беззвучно, ресницы роняют тень на впалые щеки в причудливых отсветах догорающего костра. Почему она рядом с ним? Что так болезненно притягивает ее к Малфою, так неудержимо манит, что больно от одной мысли воспротивиться этому? В последнее время, размышляя над происходящим, Гермиона часто вспоминала школьные годы и пришла к выводу, что никогда не была равнодушна к Малфою: он бесил, беспокоил, вызывал презрение и заставлял ненавидеть — не позволяя забывать о себе. Говорят, от ненависти до любви — один шаг: тогда почему для нее он оказался таким длинным? А для него?.. Он говорил правду этой ночью: она не терпела лжи и лицемерия, ночь сорванных масок, ночь откровения и огня... Но огонь — не всегда значит свет, с горечью признавалась себе Гермиона.
Солнечные лучи и Адское пламя освещают мир совершенно по-разному.
Драко, будто услышав ее мысли, беспокойно вздохнул и открыл глаза, уставившись на нее с непонятным выражением.

— Привет... — прошептала она нерешительно, вглядываясь в серые зрачки: будто на радужках были выписаны ответы на все ее вопросы.

— Привет, — ответил он так же тихо чуть охрипшим голосом — по-прежнему без улыбки. Глаза в глаза — душой к душе...
Гермиона боялась отвести взгляд: словно надломится хрупкий мостик, наведенный мороком этой ночи, осыпав гаснущие обломки в пропасть — звездопадом. Только желаний эти звезды не исполнят. Приори Инкантатем... нет — беспалочковая магия — древняя, как мир.
Маленький плеер продолжал источать музыку: печальный вокал вдруг вонзился под ребро, так что перехватило дыхание.

No second chance...

Слова для тех, кто стоит, балансируя, на самом краю: только не упасть, удержаться — второго шанса не будет. Малфой вздрогнул, будто поймав волну боли, пронизавшую ее, и разорвал наконец эту дуэль взглядов, от которой жгло глаза: решительно притянул Гермиону и крепко прижал к груди, ожесточенно прошептав ей в макушку:

— Моя!..

Сердце захолонуло от его голоса: он будто яростно спорил с кем-то — может, с самим собой, — и это отчаянное «Моя!..» было последним аргументом. Неожиданно для себя она всхлипнула и прижалась лицом к теплой коже, вдыхая ее запах, мешающийся с дымом костра и прелыми ароматами травы и земли.

— Ну что ты? — он погладил ее по волосам, прижимая еще крепче. Его нежность стала иной: раньше он ласкал ее, словно дух его парил рядом — вне тела, — как при клинической смерти... теперь Драко вернулся к себе, обретая новые черты: так проступают краски под слоем пыли на старом драгоценном портрете. — Маленькая моя...

Гермиона сморгнула набежавшие слезы и подняла на него глаза.

— Я боюсь, Драко.

Он молча закусил губу. Гермиона тихо повторила:

— Я боюсь... Там, впереди... я не вижу: темно. Я боюсь, что когда ты отпустишь меня, я упаду.

— Помнишь, я говорил тебе, что ты — дикая кошка? — он легонько сжал в ладонях ее лицо и, заглянув в глаза, удовлетворенно протянул: — По-омнишь.

Еще бы ей не помнить — это была их первая прогулка, там — на лугу. Когда они ловили олениху... Ее губы тронула улыбка, а кожа покрылась мурашками.

— Но ты не помнишь — потому что я не говорил, — продолжил Драко, не отводя глаз, — что внутри этой храброй кошки живет маленький встрепанный котенок... — она подняла брови, снова улыбнувшись. — Маленький и очень глупый, — Гермиона нахмурилась и прикусила задрожавшую губу, — потому что боится, что не нужен и одинок, — голос Драко хрипловато срывался в тягучий шепот. — И котенок совершенно не представляет, скольким он нужен... — Драко потянулся к ней и прошептал, почти касаясь ее губ: — ...и как он нужен мне.

Гермиона думала, что может лежать вот так вечность: свернувшись клубком в его руках, прижимаясь к его горячей коже и, ощущая на шее его дыхание, смотреть в догорающий огонь. Поразительно: лишь с Драко Малфоем — противоречивым, ненадежным, недоверчивым и не вызывающим доверия — она чувствовала себя маленькой, хрупкой и... защищенной.
Однако реальный мир требовательно напоминал о себе — тлеющими углями, горьким дымком и кромешной тьмой: Гермионе пора было домой. Этой ночью Малфой в который раз ощутил свою магическую ущербность, но его самолюбие впервые отошло на задний план, уступив пониманию: он не позволит ей аппарировать одной, а отправившись с ней, вернуться домой не сможет. Гермиона стояла у погасшего костра: одетая, с собранной сумкой — поляна разом осиротела, и ночная прохлада пробралась к самому сердцу. Драко покачал головой, отвечая на ее беспомощный взгляд, и решительно взял за руку.

— Идём, — он потянул ее за собой, на ходу объясняя: — Отправишься камином. Мне так будет спокойнее, и тебе удобнее.

Гермиона тихонько фыркнула, и он крепче сжал ее пальцы.

— Послышалось что-то смешное, Грейнджер? — от суровости его голоса она фыркнула громче и рассмеялась.

— Раньше ты не волновался на этот счет.

— Я многого раньше не делал, — буркнул он, придержав ее: впереди оказалась кочка.

— Ты сам кошка: видишь в темноте! — восхитилась Гермиона и крепче вцепилась в его руку, вглядываясь во мрак. Малфой резко остановился и, сжав ее в коротком сильном объятии, крепко поцеловал: словно поставил печать. Гермиона изо всех сил таращила глаза, силясь разглядеть его лицо, и ей казалось, будто его глаза чуть светятся.

— Какая же я дура! — хлопнула она себя по лбу, едва Драко разжал руки. — Зачем брести на ощупь?.. — и вытащила палочку: — Люмос!

Малфой сощурился от маленькой вспышки и протянул:

— М-да... я тоже в некотором роде... Хотя — мне-то зачем: я же кошка, — ухмыльнувшись, он опять взял ее за руку и вывел из леса.


У ворот мэнора Гермиона замедлила шаг и нерешительно ответила вопросительно поднятым бровям Малфоя:

— А... миссис Малфой?

— Что — миссис Малфой?

— Ну... Она не будет мне рада. Ты знаешь, — выговорила она, нервно пожав плечами.

Малфой прищурился.

— Хм, рада — не рада: какая разница? Я не предлагаю тебе завтракать с ней — я хочу, чтобы ты воспользовалась моим камином и без приключений попала домой, — и добавил, вздохнув: — Если миссис Малфой вздумается среди ночи бродить по дому — что крайне сомнительно, — я придумаю, как нам избежать пыток, — увидев наконец ее улыбку, Малфой заговорщицки подмигнул и, понизив голос, сообщил: — А вообще слухи о том, что по ночам миссис Малфой превращается в огнедышащего дракона, сильно преувеличены.

— О, Драко, прекрати! — Гермиона закусила губу, но не смогла сдержать улыбки.

Малфой склонил голову к плечу, улыбаясь в ответ, и уже серьезно произнес:

— Кто бы что тебе ни говорил, Гермиона, просто будь собой — и не забывай, кто ты. Пойдем, ты замерзла, — он обнял ее за талию и подтолкнул вперед.

«Вот и она мне говорила о том, кто я есть, — думала она, идя по знакомой разбитой дорожке. Дом, высившийся над ними чернее самой ночи почему-то больше не давил и не пугал ее. — Говорила... только совсем иначе...» Насчет того, дракон ли миссис Малфой и только ли по ночам, у Гермионы были свои соображения — но она оставила их при себе.

Мэнор встретил их прохладной тишиной и мраком: Гермиона не решалась зажечь свет, но это и не понадобилось — на стене бесшумно вспыхнула разом дюжина свечей в ажурном кованом канделябре, наполнив холл мягким свечением. Малфой жестом пригласил Гермиону следовать за собой, и они оказались в гостиной, где тоже зажглись свечи, стоило им войти: дом чутко реагировал на хозяина. Пройдя к камину, Драко развернулся, порывисто подхватил ее на руки и опустился в кресло.
Неистово целуя ее лицо, шею, руки, он снова одержимо шептал: «Моя...», и она отвечала ему той же страстью, не в силах — и не желая — противиться.

«...Не оставляй меня, не останавливайся, я никогда не умру, пока ты со мной...»

Он остановился так же резко, как начал, и, тяжело дыша, уткнулся лицом ей в шею. Гермиона коснулась губами его волос: они пахли костром и его холодным парфюмом — они горчили. Так пахнет осень... а вовсе не июнь.

— Тебе пора, — его голос был до странного бесцветным, но глаза, когда он поднял наконец голову, говорили, нет — кричали: «Не уходи!..»

Гермиона судорожно вздохнула и согласилась: не с глазами — со словами. Она отчетливо запомнила его таким — взъерошенным, с тоской в глазах, — обернувшись, прежде чем шагнуть в камин.


Гермиона не помнила другой такой недели, чтобы тянулась неимоверно долго, будучи так наполнена заботами. Эта — предсвадебная — сводила ее с ума: приходя домой, она падала в кровать, засыпая прежде, чем голова касалась подушки. А ночами ей снилось одно и то же: костер в ночи, до черноты потемневшие серые зрачки и щемящий сердце чистый голос сквозь флейту.

«Baby, no second chance...»

Но и дни — расписанные по минутам — не мешали сердцу быть там, где хотелось больше жизни: в руках Малфоя. Гермиона в полной мере оценила горечь мудрых слов: бойтесь своих желаний — они сбываются... Она получила долгожданное, желанное, заветное — признание Драко, — и у нее выросли крылья... только она не умела с ними обращаться: никто не научил ее летать.


В среду Малфоя ни свет ни заря разбудила сердечная боль — без патетики: физически ощутимый резкий укол, заставивший содрогнуться всем телом. Драко распахнул глаза и схватился за грудь, ловя отголоски утихшей боли: сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. Он посмотрел на Оскара: щенок испуганно таращился в ответ. Сна как не бывало, хотя за окном только занимался рассвет. Малфой трясущейся рукой отер со лба холодную испарину и вылез из-под одеяла, пытаясь справиться с дыханием. «Что за черт!..» — не успев додумать, он обернулся на шорох у окна: на подоконнике невозмутимо сидела незнакомая бурая сова с тонким конвертом на лапе. Оскар зарычал: ко всем птицам, кроме Горация, он относился крайне настороженно. Цыкнув на него, Малфой на ватных ногах подошел к окну и негнущимися пальцами отвязал конверт: сова сейчас же сорвалась с подоконника — будто зная, как поступают с гонцами, приносящими дурные вести. Малфой с отсутствующим видом сломал красную министерскую печать и вытащил испещренный паучьими строчками пергамент, уронив под ноги ненужный конверт. Спустя минуту, за конвертом последовало письмо — прочтенное, оно жгло ему пальцы.

«Мне не пережить и этого года — что говорить о трех...»

«Да, папа: говорить уже не о чем... уже — не с кем, — прошептал Драко онемевшими губами, невидяще глядя в окно. — Да, папа...» Глаза остались сухими: они пролили слишком много никчемных слез по ничего не стоящим причинам. Этим утром плакало его сердце — сочась кровью. Щенок тихо скулил у ног, а где-то в мэноре тихо спала Нарцисса в блаженном неведении — и Драко предстояло известить ее о том, что он остался единственным мужчиной в ее жизни.


Это оказалось совсем иначе, чем на репетиции неделю назад: вот теперь все происходило по-настоящему. Не потому, что в саду собралась толпа нарядных гостей; не потому, что Джинни была так грациозна в восхитительном бледно-розовом платье, а Гарри — непривычно элегантен в черном костюме; и не потому, что на их пальцах красовались золотые ободки (с гравировкой на внутренней стороне). Каждый, кто слышал, как эти двое произносили друг другу брачные клятвы, поверил — всей душой — что Война закончилась: лишь теперь. Ибо ничто не вправе разрушить этот союз.
Присев наконец за свободный столик в стороне от площадки для танцев, Гермиона украдкой сняла туфли и с наслаждением пошевелила затекшими пальцами.

— Ну как ты? Устала? — этот голос просто нельзя было спутать ни с чьим другим. Гермиона невольно улыбнулась и подняла глаза на Луну: та протягивала ей затейливо украшенный бокал. — Угощайся. Что-то фруктовое...

— Есть немножко. Каблуки высокие... — Гермиона благодарно кивнула и взяла коктейль.

— Очень красивые туфли, — похвалила Луна, присаживаясь на стул и рассеянно озирая танцующих: в центре кружились Рон и Габриэль — словно соревнуясь с новобрачными по части лучезарных улыбок. — Ты вообще самая красивая подружка невесты из всех, кого я видела, — она серьезно оглядела Гермиону и кивнула собственным мыслям: — Прямо как слизеринка...

«Ты будешь самой красивой подружкой невесты, Грейнджер...»

Чуть покраснев, Гермиона ошарашенно осмотрела свой наряд и вынуждена была согласиться: шикарное темно-зеленое платье с открытым плечом. Джинни зашлась в восторге, когда они его нашли: себя в нежно-розовом она увидела цветком, а Гермиону в зеленом — стеблем. По мнению Джинни, на дорожке, ведущей к беседке, они смотрелись потрясающе. Гермиона потрогала серебряный кулон на шее: сегодня она впервые решилась надеть подарок Малфоя. И ее мерцающие туфли — она никому не сказала, что в них напоминает себе Золушку на балу, — все равно никто здесь не знает этой сказки... «А вот Драко, может, и понял бы, — подумала она неожиданно, — надо спросить его...» Зеленое с серебром: действительно — в лучших традициях Слизерина... а она даже не заметила, если бы не Луна.

— С-спасибо, — пробормотала она, отпив коктейля, и поинтересовалась: — А много ты видела подружек?

— О, только на свадьбе тети — я правда была еще маленькой, и у Билла и Флер… — не смутилась Луна, рассмешив Гермиону. — Хорошо, что сегодня можно не бояться атаки Пожирателей, правда? — в меланхоличный голос вплелась нотка горечи.

— О да... — Гермиона вспомнила ужас, обуявший ее на свадьбе Билла и Флер: с того дня и начались долгие скитания в поисках крестражей... и были егеря и Малфой-мэнор. Нет, она не будет сегодня об этом вспоминать — и Луне не даст. Но та опередила ее неожиданным вопросом:

— А он не предлагает тебе выйти замуж?

Гермиона поперхнулась коктейлем.

— Кто?..

— Хозяин черного филина, — легко ответила Луна, по-птичьи склонив голову к плечу.

— Э-э... нет. Пока нет, — растерянно ответила Гермиона, снова бессознательно вцепившись в маленький серебряный фиал на груди.

— Ничего страшного, — ласково сказала Луна, наблюдая за ее нервными пальцами. — Это он тебе подарил?

Гермиона беспомощно кивнула, молча глядя на подругу, чьи удивительные лучистые глаза, казалось, видели ее насквозь.

— У тебя все будет хорошо, — убежденно заверила Луна, — точно будет: я чувствую.

И Гермионе так захотелось ей поверить, что заныло в груди.

«No second chancе...»


Драко сидел у камина, закутавшись с ног до головы в шерстяной плед; на столике рядом стояла бутылка коньяка и кофейник: к алкоголю он едва притронулся — добавил немного в кофе, чтобы согреться. Нарцисса спала под успокоительными наверху. Он только что вернулся из семейного склепа, проторчав там полдня: там ему было проще и спокойнее. Можно было водить пальцами по выбитым в плите буквам и молча продолжать бесконечный разговор с отцом: он не прекращал его ни на минуту, с тех пор как увидел Люциуса мертвым.
Поездка в Азкабан в сопровождении двух министерских крыс и аврорской шавки — как будто Драко, лишенный магии, мог что-то противопоставить им троим, — прошла как во сне. Нелепые вопросы, чужие голоса, какие-то истрепанные бумажки, требующие его подписи — все это он помнил смутно. Отчетливо врезался в память лишь профиль отца: заострившийся нос, тонкие синие губы, длинные сомкнутые ресницы — он что, больше никогда не увидит его глаз?..
Краем сознания Драко уловил фразу «разрешение на выдачу тела»: они хотели запретить ему похоронить отца там, где положено?! Ярость полыхнула и улеглась, издохнув, на дно души: никто не думал возражать, его успокоили и сопроводили до мэнора, держась с опаской, словно он буйнопомешанный.
Драко не разрешил закрывать гроб и всю дорогу держал холодную руку отца в своих ладонях, пытаясь согреть — хоть немного, — но безуспешно. Сохранить присутствие духа ему помогла Нарцисса: он боялся, что она снова впадет в полукоматозный ступор, и этот страх удерживал его на поверхности, не давая захлебнуться отчаянием.

Когда погребение было закончено, и давящиеся рыданиями эльфы закрыли могилу мраморной плитой, Нарцисса, опустившись на колени, положила на нее несколько багровых — почти черных — роз и беззвучно прошептала несколько слов. Из-под опущенных век, не переставая, струились слезы: она плакала с того дня, как министерская сова принесла в мэнор беду, и Драко всерьез беспокоился за ее рассудок. Но нет — она была в здравом уме, просто не могла остановить слезы: похоже, они будут литься, пока не иссушат ее до костей.

Все это было в четверг, а пятницу Малфой провел в склепе: Нарцисса, безропотно напившись снотворных зелий, спала в своей голубой комнате, а он был не в силах находиться в доме. Ему казалось: сидя у мраморной плиты с именем отца, он почти рядом с ним. Что, может быть, если он просидит здесь сутки, двое, трое — сколько нужно, — то отец войдет в дверь, шурша мантией: статный, стремительный, блестящие волосы лежат на плечах... Войдет и улыбнется ему — ласково, как прежде, — и положит на плечо теплую руку.
Снаружи почти стемнело, когда в дверь робко поскребся эльф, окликая хозяина дрожащим голоском. Драко с трудом поднял тяжелую голову и безразлично отозвался:

— Входи, Тоби.

Эльф осторожно просочился в склеп и замер у порога.

— Молодой хозяин будет ужинать?..

Драко смерил дрожащего Тоби тяжелым взглядом:

— Я теперь единственный хозяин, Тоби. Постарайся запомнить, — с этими словами он поднялся с колен, поморщившись, — ноги совершенно онемели, — погладил холодный мрамор и медленно покинул склеп, не глядя на сжавшегося эльфа. Отец не вошел, не улыбнулся и не похлопал по плечу. И этого не будет никогда.

Утро субботы наступило — как бы он ни желал иного. Солнце немилосердно резало глаза даже сквозь закрытые веки, и Малфой застонал сквозь зубы, накрывая лицо ладонями. Вокруг царила тишина: Оскар, очевидно, сторожил болезненный сон матери, а портрет Снейпа молчал с самого визита министерской совы. Драко попытался было вернуться в сон, но у окна раздался знакомый шорох, заставив его вздрогнуть от ощущения дежавю...
И правда: на подоконнике ерошила перья незнакомая пестрая сова — с конвертом, запечатанным красным сургучом.


(1) Blackmore's Night — «No Second Chance» (1997)

Небольшая, ничем не примечательная комната. Вдоль стен — шкафы, набитые пухлыми папками. Над старым поцарапанным столом, заваленным книгами и пергаментами, кружится стайка служебных записок. Табличка с именем: Аманда Спраут.
Хозяйка кабинета — пожилая аврорша в темно-синей мантии — жестом предложила ему присесть на стул для посетителей.

— Мистер Малфой, мы вызвали вас, чтобы ознакомить с распоряжением Министерства касаемо вашего ограничения в правах, — тусклые волосы, собранные в пучок, колючий взгляд из-под очков: она напоминала Драко Макгонагалл. — Итак, не будем терять время, — порывшись в стопке пергаментов, она вытащила нужный и откашлялась. Драко сидел не шелохнувшись и не отрывал глаз от свитка в ее руках. — Распоряжением Министерства магии номер У-двести восемнадцать дробь шесть от восемнадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года мистеру Драко Люциусу Малфою возвращается право на использование магии в полном объеме в рамках дозволенного.

Драко молча ждал. Она поправила очки и продолжила:

— Мистеру Драко Люциусу Малфою возвращается право наниматься на работу и открывать собственный бизнес при условии соблюдения установленных норм.

Малфой по-прежнему хранил молчание, подобравшись, как кот перед прыжком.

— С мистера Драко Люциуса Малфоя снимается обязанность являться в Министерство магии пятого числа каждого месяца для отметки в книге учета условно безопасных волшебников.

Если неизящная формулировка и задела Малфоя — он не выдал эмоций, лишь едва заметно дернул головой. Аманда царапнула его колким взглядом и снова уткнулась в свиток с распоряжением.

— Мистер Драко Люциус Малфой обязан покинуть пределы Британии в десятидневный срок с правом возвращения не ранее, чем через три года.

Вот оно: дождался. Малфой стиснул пальцы с такой силой, что едва не охнул от боли, и опомнился. Спраут смотрела на него выжидающе. Хотелось выть и плеваться огнем, но вместо этого он прищурился и, не мигая, уставился в бесцветные глаза аврорши.

— Это все, мисс Спраут? — она не стала его поправлять, и Малфой со злобным удовлетворением подумал, что угадал: мадам не замужем. И поделом.

— Почти, — аврорша смешалась и заправила тощую прядку мышиных волос за порозовевшее ухо.

Драклова мать, невольно восхитился Драко, похоже, фирменное малфоевское обаяние никуда не делось. Ему стало даже не смешно, а противно и как-то тоскливо от смущения этой старой девы с поганой работой. Она завозилась в недрах своего необъятного стола, не поднимая глаз, и вытащила небольшой бронзовый ключ.

— Вот, мистер Малфой... это ключ от ячейки в Гринготтсе.

— Но... — он даже растерялся, недоумевая.

— Согласно новому дополнению к пункту об имущественных правах закона об амнистии условно безопасных волшебников часть конфискованного капитала... — аврорша порылась в лежащей перед ней зеленой папке, уткнулась длинным носом в пергамент и продолжила: — В вашем случае — два процента, возвращается амнистированным в качестве жеста доброй воли Министерства магии.

Драко оценил ее несомненно ценную способность утопить толику смысла в целом ушате канцелярских помоев. Аманда помолчала, буравя его бесцветными глазами, и, не дождавшись реакции, сухо проговорила:

— Позвольте вашу палочку, мистер Малфой.

Драко вынул палочку и аккуратно положил на стол. Сейчас она снимет блокирующие заклятия, и он снова будет свободен. Как будто можно избавиться от клейма бывшего Пожирателя — «условно безопасного» на языке министерских затейников. Как будто можно стать свободным, будучи изгнанником в чужой стране. Как будто можно вернуть отца...
Через несколько минут Спраут вернула Драко палочку, заставила расписаться в испещренных штампами и закорючками пергаментах: «уведомлен...», «обязуюсь...», «подтверждаю...» и добавила, подняв-таки на него глаза:

— Ваша мать будет восстановлена в правах на тех же условиях. На следующей неделе она будет оповещена о дате прибытия в Министерство.

Драко скрипнул зубами и донельзя вкрадчивым — от сдерживаемого бешенства — голосом выговорил:

— Нельзя ли поточнее, мисс Спраут? А если это будет в конце недели, или, скажем, в начале следующей — когда мне... — он на секунду запнулся, — ...когда я должен буду покинуть страну?

Аврорша поглядела на него поверх очков — с непонятным сожалением.

— Мистер Малфой, ваш вопрос решен, — негромкий голос звучал не по-аврорски мягко, — ничто не мешает вашей матери готовиться к отъезду вместе с вами. Заглянуть в Министерство можно и перед отъездом. Много времени это не займет, — она слегка пожала плечами, уставившись на бледного как стена Драко. Больше его здесь ничего не держало. Коротко кивнув ей, Малфой вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Выть и плеваться расхотелось. Драко думал о Гермионе.


Субботнее празднество, сверкая фейерверками, перетекло в воскресенье. Гермиона, сбежавшая под утро в комнату Джинни подремать часок, проснулась с гудящей головой. Поняв, что заснуть больше не удастся, она зевнула, оделась и вышла из комнаты, натолкнувшись на целующуюся парочку.

— Ой!

Смущенно хихикнув, Габриэль убежала, оставив в полумраке коридора глупо улыбающегося Рона.

— Э-э... Рон, извини, — Гермиона, пряча улыбку, попыталась ретироваться, но оклик Рона ее остановил.

— Гермиона! Подожди... — он собирался с мыслями, силясь что-то объяснить. Гермиона терпеливо ждала. — Понимаешь... Тут такое дело... в общем, я сам пока не понимаю, но...

— Рон, все в порядке, — она подошла к нему и ласково погладила по руке. Он вскинул на нее смятенный взгляд:

— Ты считаешь?

— Да, считаю, — подтвердила Гермиона, — ты просто наконец влюбился... — Рон густо покраснел, но промолчал. Гермиона добавила: — Она чудесная девочка, и, сказать честно, вы очень здорово смотритесь вместе.

— Правда? — оживился Рон. — У меня вроде как есть... ну это... шанс. Ну то есть я ей, кажется, нравлюсь, — он снова смутился.

— Конечно, есть! Уж ты мне поверь: со стороны виднее, — Гермиона порывисто обняла его, и он нерешительно ответил тем же. Впервые за долгое время в их движениях не было ни обиды, ни агрессии — лишь нежность и участие, приправленные отголоском сожаления: все же следующей парой счастливых молодоженов в Норе могли стать они... но уже не станут.

— Эй, слышали новость? — встрепанный Джордж возник так неожиданно, что Рон и Гермиона отскочили друг от друга, как ошпаренные. — Да знаю, знаю: дружеская поддержка и все такое, — отмахнулся Джордж, видя, что они собираются нести банальности. — Смотрите лучше, что в сегодняшнем «Пророке», — он протянул им газету и добавил безрадостно: — Прямо подарок к праздничку, а? Забирайте, я уже прочитал, — и, насвистывая что-то заунывное, Джордж исчез на лестнице.
Гермиона выхватила у Рона газету, увидев фото на главной странице. Заголовок ударил в глаза, заставив отшатнуться: «Верный слуга последовал за хозяином: в Азкабане скончался Люциус Малфой!» Рон подхватил листы, выскользнувшие из ее ослабевших рук, и встревожился:

— Гермиона, с тобой все в порядке? Ты бледная, как стена! От радости, что ли? — он сверлил ее подозрительным взглядом, и Гермиона, сделав титаническое усилие, взяла себя в руки.

— Все... нормально, просто... Просто устала и не выспалась, — решительно заявила она, моля Мерлина, чтобы голос не дрожал. — Мне... мне нужно выпить кофе. Да, пойду и выпью, а заодно почитаю, — забрав у Рона «Пророк», она развернулась и нетвердыми шагами побрела в сторону лестницы. Рон озадаченно хмурился ей вслед.


Наверное, Малфой должен был испытывать к Министерству благодарность: за то, что сумели не выпустить скандальную новость на волю раньше времени, дав спокойно похоронить отца. Наверное, должен — но не испытывал. Покинув Министерство, — не через камин, через улицу, — он жадно вдохнул воздуха и сжал палочку: рукоятка была теплой, словно вновь обретенная сила бурлила, перетекая в палочку из его руки.
Свобода... Он волен колдовать!
Малфой запретил себе думать о предстоящем отъезде, матери и отце — хотя бы на час, хоть на несколько минут. Он должен ощутить вновь обретенное могущество. Он чувствовал себя великим Мерлином, не меньше. Набросив легкие чары для отвода глаз, Драко неторопливо направился к знакомому перекрестку, оттуда — в парк, не отдавая себе отчета в бездумных действиях: ему просто нужен небольшой тайм-аут, чтобы уложить в голове услышанное, прежде чем впрячься в круговерть неизбежных проблем.
Присев на свободную лавку, Малфой закурил, вытащил из кармана не глядя прихваченный в Министерстве свежий номер «Пророка» и застыл, уставившись на первую страницу. Пробежав глазами кричащие строчки, он отшвырнул сигарету, вылетел из парка, свернул в первый попавшийся переулок и аппарировал в Уилтшир.


Кофе миссис Уизли разительно отличался от кофе Блэк, на который Гермиона успела основательно подсесть, но сейчас ей было все равно: она не чувствовала вкуса. Из статьи в «Пророке» стало ясно, что Люциуса нашли мертвым под утро шестнадцатого июня — это была среда, и именно со среды от Драко не было писем. Закрутившись в делах, Гермиона не придала этому особого значения — зная переменчивый характер Малфоя. Первым порывом было аппарировать: немедленно, прямо сейчас, ни с кем не прощаясь и ничего не объясняя, но... Он не написал ей — до сих пор. Хочет ли он видеть ее — вообще кого-нибудь? И еще: Нарцисса... Гермиона просто не могла появиться в мэноре, пока он сам ее не позовет. Она совершенно не понимала, что ей делать — оставалось самое мучительное: ждать. Она опустила голову на руки: сухие глаза жгло, словно солнечный свет, заливающий кухню, превратился в ядовитую кислоту.

— Эй... — тихий оклик заставил вздрогнуть. Гермиона подняла голову и увидела Гарри, читая в его взгляде... сочувствие? Он знает, поняла она сразу и — приняла: с каким-то обреченным облегчением, без глупых лишних «откуда», «как» и «почему». Гарри погладил ее по волосам, и от этого простого жеста навернулись слезы, унимая мучительное жжение в глазах.

— Разве я не должна быть сейчас там?.. — прошептала она, всхлипнув. Гарри покачал головой и тихо ответил:

— Он возненавидит тебя, если ты увидишь его слабость. Дай ему время, — Гермиона видела, что слова даются ему с трудом — все-таки они говорили о Драко Малфое, — и была благодарна Гарри за честность: в этом был он весь.

— Спасибо, — она прижалась лбом к его плечу — он присел на стул рядом — и судорожно вздохнула. — Прости, Гарри.

— Тебе не за что извиняться, Гермиона, — тихо, но твердо возразил он, пряча ее ледяные пальцы в теплой ладони.

— Я врала... всем врала, — горько прошептала она, качая головой.

— Ты просто иначе не могла, — Гарри успокаивающе гладил ее по плечу, укачивая, как маленькую. Такой странный день: сначала она обнимала Рона, теперь ее обнимает Гарри, а единственный, кто способен ее успокоить, далеко и сам нуждается в утешении... которого она не может ему дать. Гермиона совсем запуталась.


Аппарировав в том самом месте, где всегда появлялась Гермиона, Малфой передернулся: за год жалкого магловского существования почти без магии он успел отвыкнуть от этих выворачивающих нутро ощущений, но мазохистски радовался им. Устремившись к мэнору, он издалека приметил у ворот разномастную группку писак.

— С-стервятники... ненавижу, — прошипел он сквозь зубы и ускорил шаг.

— Мистер Малфой, пару слов для «Магии сегодня»!..

...Как вы перенесли смерть отца?..

...Миссис Малфой действительно сошла с ума?..

...Кэсси Миллер, «Прорицания», скажите: вас правда выдворяют из страны?..

...Мистер Малфой, пятьдесят галлеонов за колдографию места захоронения!..

— Без комментариев! — выплюнул он, продираясь сквозь маленькую толпу обнаглевших журналюг: они налетели на него, едва завидев, как стая гиен. — Вон отсюда — все! Никаких колдографий, никаких интервью; комментариев — не будет!

— Мальчик мой, вы ведь сделаете исключение для «Ежедневного Пророка»? — интимно промурлыкал над самым ухом знакомый мерзкий голос, и правда: обернувшись, Малфой увидел жабью мордочку Скитер.

— Валите в аврорат — там собирайте сплетни, — прошипел он, брезгливо вырывая руку из ее цепких пальцев. — Здесь частная территория.

—Ну это ненадолго, мистер Малфой, — сладко протянула Рита. Ее проклятое перо, не переставая, строчило в блокноте. У Драко потемнело в глазах: ослепленный очередной вспышкой колдоаппарата, он выдернул палочку и направил на отпрянувших акул пера, прижавшись спиной к решетке ворот.

— Мои права восстановлены, как вам известно, так что эта штука работает, — кивнул он на палочку. Маленькая толпа загалдела, не переставая остервенело щелкать вспышками, но подойти ближе никто не решался, и Малфой, воспользовавшись заминкой, проскользнул за ворота и, не оглядываясь, зашагал к дому, предоставив камерам свою прямую спину.


Мерлину ведомо, как она продержалась до вечера — как ни в чем ни бывало, — чувствуя себя Русалочкой, идущей по ножам. Глаза Гарри — вот что помогало ей держать лицо, слушая, как другие негромко обсуждают новость дня. Его понимающие глаза и тот факт, что плясать на костях никто не захотел: ни злорадства, ни торжества. Лишь слова Молли врезались Гермионе в душу: «Это — за Фреда, Малфой», только и всего, и — горечь в покрасневших глазах.
Оказавшись наконец дома, Гермиона оставила веселую компанию — Гарри, Джинни и Рона с Габриэль — внизу, а сама, улыбаясь из последних сил, сослалась на усталость и поднялась к себе. Затворив дверь дрожащими руками, она рухнула на кровать и уставилась в потолок. Похоже, все силы ушли на поддержание образа счастливой подружки невесты и закончились ровно на пороге ее спальни: она не могла даже позвать Кикимера, чтобы попросить кофе. Ведь придется двигать руками, открывать рот, напрягать голосовые связки... ни на что из этого она не была способна. Если бы еще можно было не думать...
Ей показалось: она лишь на миг прикрыла глаза, но бросив взгляд на часы, поняла, что уже почти утро, и темнота за окном — предрассветная. И в этой темноте кто-то возился, шуршал перьями и тихонько — будто шепотом — ухал. Гермиону встряхнуло: Гораций?! Молниеносно соскользнув с кровати, она подбежала к окну — ну конечно: черный филин, Гораций-Теодор, верный письмоносец и друг. Удивительная птица: Гермионе не показалось, он действительно был печален — даже лощеные смоляные перья потускнели. Разбудив Гермиону, он притих и неподвижно ждал, пока она осторожно отвязывала от мохнатой лапы записку.

«Ты уже знаешь — из «Пророка» или от Поттера — не так ли? Я заблокировал камин и восстановил антиаппарационный барьер вокруг мэнора, поэтому давай встретимся там, где сидели с Поттером. Как насчет сегодняшнего вечера — около семи? Все — при встрече. Отправь ответ с Горацием. Д.»

Гермиона медленно опустилась на стул, не замечая, как сквозняк холодит босые ноги. Гораций безмолвно ожидал от нее ответа, а она, не шевелясь, смотрела куда-то мимо него: в ту сторону, откуда он прилетел... куда так стремилось ее сердце.

«Да, конечно: я буду там в семь. До встречи, Драко.»


Малфой смотрел на свое отражение, с безжалостной откровенностью являющее ему меты бессонных ночей и тоски, сжирающей изнутри. Объявленный унылой авроршей срок встряхнул его сознание, заставив наконец понять: отца нет там — под мраморной плитой в семейном склепе, где Драко ждал его эти дни. Отец — в серых глазах, обметанных черными тенями, в давно не стриженных светлых волосах, в изломе бровей, в изгибе тонких губ... в его раненом сердце.
Минувшая ночь тоже прошла без сна: Драко думал, курил у раскрытого окна, мерил шагами комнату, снова курил и не переставал думать. Под утро он наконец написал письмо Грейнджер — безэмоциональное и сухое; в выстроенном им плане она играла ключевую роль, и если он достаточно ее изучил, должна была согласиться. Когда Гораций принес ее ответ, Малфой пробежал глазами строчки, сунул пергамент в ящик комода к стопке таких же и упал ничком на кровать. Эта ночь, как и предыдущие, вымотала его до предела — чего стоило одно восстановление барьера вокруг мэнора. Хвала Мерлину, год назад его взломали так грубо и без затей, что Драко не составило особого труда разобраться: с родовой магией у него всегда складывалось неплохо.


Если бы кто-нибудь спросил Гермиону к вечеру понедельника, как прошел ее день и чем она занималась — она не смогла бы внятно ответить: просто не помнила. Ее день по-настоящему начался лишь без четверти семь вечера, когда она вошла в «Розовую таверну» — в полном смятении: в каком виде явится Малфой? Как он сюда доберется? Что значит «заблокировал камин» и «восстановил барьер» — или?.. Додумать она не успела: Драко тоже прибыл раньше времени, как и она. Гермиона впилась в него глазами, вбирая разом все подробности: осунувшееся лицо; темные круги под глазами; бледные сжатые губы; волосы… столь любимые ею растрепанные длинные волосы забраны в хвост бархатной зеленой лентой — единственная цветная деталь. Черная майка, черные джинсы, черный пиджак — несмотря на теплый летний вечер; но Драко, похоже, знобило. Он пробежал взглядом по лицам и нашел Гермиону: у нее сжалось сердце, словно посреди теплого июня вдруг потянуло морозным ветром.

— Здравствуй, — наклонившись, он легонько поцеловал ее, скользнув рукой по волосам, и эти легкие прикосновения чуть согрели ее. Малфой взглянул на две чашки кофе на желтой скатерти: — Ты уже сделала заказ, отлично, — он вытащил палочку и едва заметным движением раскинул над столиком маскирующие чары. Гермиона молча таращила глаза, наблюдая за его действиями, и он невесело подмигнул ей, садясь напротив.

— Драко... — она попыталась справиться с комком, больно застрявшим в горле. — Мне очень жаль...

— Я знаю, — прервал он, сжав ее холодные руки, — спасибо. Нам нужно поговорить. Это важно.

Как она ненавидела подобные слова, Мерлин! Хоть бы раз в жизни за ними стояло что-то радостное, светлое, приятное...

Нам нужно серьезно поговорить. Ты не хотела бы стать моей женой?..

Будь это в ее власти, она издала бы закон, запрещающий людям говорить друг другу целый ряд вещей: тех, за которыми, как правило, следует разочарование... или — смертельный удар.

— О чем? — только и смогла выдавить она, борясь с мучительным спазмом в горле. Малфой судорожно вздохнул, собираясь с мыслями, и взглянул на нее в упор.

— Сможешь ли ты переехать в Малфой-мэнор?


Слушая суховатый, отрывистый рассказ Малфоя, Гермиона тихо жалела, что не заказала чего-нибудь покрепче кофе. Он сделал верный ход, ошарашив ее вопросом о мэноре: теперь она молча, не перебивая, дослушает до конца — просто не в состоянии подобрать слова.

Люциус похоронен в семейном склепе Малфоев...

он уезжает

...Драко и Нарцисса восстановлены в правах...

он уезжает из страны

...Драко снова может колдовать...

он уезжает на три года

...она — Гермиона Грейнджер — может поселиться в родовом гнезде Малфоев. Свой дом. На целых три года.

три года без него

Нервы сдали.


Стуча зубами о край стакана, трансфигурированного Малфоем из чайной ложки, Гермиона послушно выпила воду с растворенным в ней успокоительным: Драко подготовился к встрече, о да. Хотя ей трудно было винить его в чем-то: Драко отнюдь не выглядел обрадованным предстоящей высылке... предстоящей разлуке. Если Гермиона хоть что-то понимала в жизни к своим годам, то ошибиться она не могла. Боль в его глазах была вызвана не только смертью отца и грядущим отъездом — о нет. Только она не знала: радоваться этому или...

— Смотри, — Драко тронул ее за руку, кивая на окно, — видишь тех двоих с загадочными лицами?

Неподалеку от паба и в самом деле со скучающим видом ошивались два сомнительных типа, то и дело стреляя глазами в сторону выхода. Малфой ощерился.

— И я вижу. А маглы, — он окинул взглядом маленький зал, — не видят. Эти — по мою душу: Ритины шакалы. Потому и пришлось заблокировать камин, и барьер...

Гермиона наконец сообразила, о чем он, и встревоженно спросила:

— А как ты... отсюда?

Малфой усмехнулся:

— Камином.

— Но здесь же...

— Министерским, — он ухмыльнулся шире. — Аппарирую к Министерству, а оттуда — дорожка накатанная. Они как-то махнули рукой на мои передвижения, ты знаешь... Похоже, главное: чтобы я убрался в срок, а как, где и с кем я эти дни проведу — никого не интересует, равно как и мои перемещения... кроме, разве что, этих, — поморщившись, он кивнул на окно. — Удивительно, но это так. В Министерстве смотрят сквозь меня... не могу сказать, что меня это не радует, — ему почти удалось скрыть легкую горечь за иронией. Гермиона отчаянно подыскивала слова и не находила: для важного не хватало времени и не тем, казалось, было место... а говорить ни о чем не хотелось. Так, молча, она и сидела, отчаянно вглядываясь в серые переменчивые глаза, умеющие быть прозрачно-лучистыми и почти черными — как небо... в котором ей так мечталось летать: на крыльях, что выросли у нее той ночью. Но за то, что она сомневалась — а сможет ли? — небо ее наказало: небо не терпит нерешительных.

— Эй, — тихонько позвал Драко, взял ее вялую руку и длинным пальцем принялся рисовать на ладони узоры. — Ты...

— Да.

— Что — да? — мгновенно напрягся он. И ведь только-только утратил, кажется, эту звериную настороженность — она радовалась... А сейчас все будто вернулось. Прошлое...

— Я могу поселиться в мэноре.

— А куда они едут?

— Сказал — во Францию... У них там какие-то дальние родственники. Вроде как Нарцисса по ним давно скучает.

— А как она... вообще?

— А что она... Решает Драко. Он — наследник, он теперь хозяин. Хочет отправить ее сразу после вызова в Министерство. Я возьму отпуск на неделю — мне дадут.

— Ох, Гермиона, не знаю... Ты — и в Малфой-мэноре!.. И как ты там будешь — совсем одна? Такая даль!

— Ну, Нора тоже не в Лондоне... есть же камин. Там полный дом эльфов: делать ничего особенно не надо. Я у вас хоть каждый день смогу бывать.

Гарри не собирался подслушивать: просто не ожидал, припозднившись, застать на кухне двух полуночниц. Уловив голоса, он решил было подкрасться и как-нибудь шумно пошутить, но невольно вник в разговор и неловко замер за полуоткрытой дверью. Диалог прервался звуками льющейся воды и постукиванием чашек, и Гарри решился войти.
Джинни — бледная, с покрасневшими, как и у Гермионы глазами, — наливала чай.

— И мне налей, — попросил Гарри, подсаживаясь к Гермионе. Та вяло улыбнулась и снова уткнулась взглядом в свои руки, словно нерадивый студент на экзамене — в шпаргалку: совсем не похоже на отличницу Грейнджер, которой известны ответы на еще незаданные вопросы.

— Ну хорошо, а кто будет платить за содержание этого дворца? — вскинулась Джинни, со стуком поставив перед Гарри чашку. — Это не чулан под лестницей, уж точно! — и посмотрела на Гарри, ища поддержки. Тот буднично ответил вместо Гермионы:

— Платить будет хозяин, — и потянулся за печеньем, словно не замечая устремленных на него двух пар изумленных глаз и довольно ухмыляясь. Ему без слов было ясно: у Гермионы в нынешнем совершенно разобранном состоянии и не возникло такого вопроса, а Джинни не ожидала, что он настолько в курсе вопиющих событий... или на секунду забыла, что ее новоиспеченный муж — не последний человек в аврорате. Прожевав печенье, Гарри все же пояснил: — Амнистированным теперь возвращают часть конфискованных капиталов. Ма-аленькую часть, — он изобразил, насколько маленькую, показав крохотный зазор между пальцами, — Малфою, например, как раз хватит на содержание своей хибарки. А на прочее... — он закинул в рот горсть засахаренных орешков и принялся с хрустом жевать.

У Джинни лопнуло терпение:

— Да хватит жрать, Гарри! Договори сначала толком, потом проглоти хоть всю тарелку, — она расстроенно плюхнулась на стул и приуныла, подперев кулаком щеку. Гарри проглотил непрожеванные орешки и закончил:

— На шикарную жизнь не останется, конечно, ну так Малфой за год попривык к аскетизму.

Джинни развела руками и бессильно уронила их на стол, качая головой.

— Я сдаюсь. Может, оно и к лучшему, — задумчиво проговорила она, обращаясь больше к себе, и со смешком добавила: — Даже где-то справедливо, а?

Гарри неопределенно поднял брови. Гермиона не ответила.


Нарциссу вызвали в Министерство в среду. К этому моменту вещи ее были практически уложены: она не захотела забирать почти ничего, кроме одежды. Драко не стал ее переубеждать — так проще. Он видел, что мать надеется убежать от боли, от воспоминаний, которыми дышала каждая безделушка в этом доме... разных воспоминаний. Но главное: она пыталась убежать от любви. Люциус ушел, а любовь к нему осталась — неупокоенной душой. И Нарцисса потерялась, зависла между небом и землей, невольно повторяя судорожные метания этой полуживой любви: здесь не держало, а туда — не взяли. Она пока не научилась жить без Люциуса, но Драко от души надеялся: научится — как и он. Мать как-то враз признала за ним право принимать решения за них обоих. Поэтому ли только или оттого, что решение относительно переезда в шато Эглантье ее полностью устроило, — Драко не был уверен, но склонялся к первому. Он ждал вопросов и был готов к возражениям, но увидел лишь молчаливую покорность. И когда вымотанный Гораций к вечеру среды принес из-за Ла-Манша ответ на посланное им в понедельник письмо — изысканно-сдержанная, но искренняя радость, — Нарцисса была готова наутро отправиться в путь, в последний раз переночевав в мэноре. Драко предпочел не думать, какие сны увидит она этой ночью: в доме, через порог которого ее больше двадцати лет назад перенес любимый красавец-муж, в доме, который без него опустел, и ни в чьих силах это изменить. Мерлин, как мало по-настоящему страшных слов — и одно из них: никогда.
Проводив в четверг утром тихую, почти безмолвную Нарциссу, взяв с нее слово выйти на связь через камин сразу по приезде, Драко вернулся в мэнор: собрать свои вещи и дождаться второй из главных женщин в его жизни — которую собирался подло предать. Он так о многом думал эти дни, но еще более о многом не думал — запрещал себе: иначе ему не вынести десяти дней до приговора. А дни дробились на часы, крошились в минуты, неудержимо осыпаясь сквозь пальцы.


Гермиона появилась ровно в восемь: он ждал ее в кресле, неотрывно глядя в камин, весь последний час. Оскар, последние дни бродивший по дому как в воду опущенный, бросился ей навстречу, повизгивая от счастья. Гермиона огляделась по сторонам со странным выражением лица: словно ожидала увидеть зачехленную мебель и груду чемоданов. Малфой молча наблюдал за ней, кожей ловя ее ощущения. Гермиона чувствовала себя... странно: Золушкой, чья тыква, постояв посреди дороги, обратилась каретой и вернула ее в замок, где закончился бал... но остался принц — и он ждал ее сейчас, пряча тревогу на самом дне блестящих глаз.

— Привет, — выдохнула она наконец, и Драко — Золушкин принц — легко вскочил на ноги, стремительно шагнул к ней и крепко обнял, прошептав в макушку:

— Спасибо.

Гермиона, уткнувшись носом ему в плечо, до боли в легких втянула ноздрями родной запах: по нему она отыскала бы Малфоя с завязанными глазами в толпе. Так пах только он; только от его парфюма кружилась голова; дым только его сигарет не раздражал ее обоняния; только его волосы хранили осеннюю горечь среди лета; только его кожа излучала темный жар ночи... Она не знала лишь — было ли так ранним утром. Но непременно узнает: ведь скоро проснется в его постели, расплатившись будущим за сбывшуюся мечту.

Однако следующее утро они встретили в том же кресле, с комфортом разместившись в нем вдвоем. По крайней мере Гермионе, свернувшейся на коленях у Малфоя, прижавшись щекой к груди в вырезе рубашки, определенно было уютно. Открыв глаза, она с изумлением поняла, где находится, завозилась, пытаясь посмотреть Драко в лицо, и встретила его ласковый взгляд: он не спал — терпеливо ждал, пока проснется она.

— Ой... я же тебе, наверно, все отлежала, — спохватившись, Гермиона попыталась встать, но Малфой удержал ее и с серьезным видом напомнил:

— Ты — котенок, значит маленькая и легкая.

Довольно улыбнувшись, она все же сползла с его коленей, умостившись сбоку у подлокотника. Какие большие и уютные эти кресла... теперь они будут ее — на целых три года. За ночь ощущение нереальности прошло, и — как ни странно — стало легче: все же определенность лучше неизвестности.

— Как насчет кофе?

От этих слов в ее душе что-то сместилось, и окончательно сложилось чувство: она дома. Вот так и должно быть: она, эта гостиная и этот человек — предлагает ей утренний кофе, не выпуская из объятий. Это — счастье.


Половину дня они посвятили формальностям: чиновники в Отделе регистрации магической недвижимости с любопытством поглядывали на Гермиону, однако лишних вопросов не задавали. Покончив с делами, Драко и Гермиона вернулись в мэнор, и он познакомил ее с домашними эльфами, вызвав всех в гостиную и представив им Гермиону как новую хозяйку на время его отсутствия. Малфою доставило удовольствие наблюдать за внутренней борьбой, отражающейся на ее лице: что-то внутри нее все еще бунтовало против «рабства» домовиков, но здравый смысл победил — и думать нечего управиться с поместьем без маленькой армии эльфов. Особенно его позабавило упоминание Гермионой Кикимера и то, как радостно закивали в ответ домовики. Сам Малфой быстро разобрался с внутренними противоречиями — у него это стало получаться все лучше. Во внутреннем диалоге с отцом, который он вел с момента его смерти, Драко оттачивал мастерство речи, тренируясь на себе. Он не поселил в родовом гнезде грязнокровку — он позаботился о благополучии женщины,

[которую любит
любит
любит]

перед которой в долгу. Он не унизил ее гордость — лишь попросил

[не исчезать из его жизни
остаться в его доме
остаться его]

присмотреть за имуществом во время его вынужденного отсутствия. После этого «знакомства» Малфой повел Гермиону показывать мэнор.
Драко трогали ее опасливое потрясение размерами и количеством покоев — обычных и скрытых от непосвященных глаз; искреннее восхищение красотой дома — невзирая на некоторую обшарпанность и ущерб, нанесенный дому штурмом, обысками и аврорским мародерством; благоговейный трепет перед анфиладой комнат со старинными портретами. Малфой без устали отвечал на ее вопросы, объяснял, как пользоваться теми или иными помещениями, раскрывал необходимые секреты и делился познаниями в семейной истории. Оскар хвостом вился за ними и совал любопытный нос во все углы, пока на него сварливо не рявкнула одна из прапрабабушек Малфоя — весьма скандальная особа, чей портрет в полный рост красовался почти от пола до потолка и не был обойден бесцеремонным вниманием щенка. Взвизгнув от страха, Оскар метнулся к ногам давящихся смехом Драко и Гермионы и дальше смирно следовал по пятам, изредка фыркая на портреты.
Наконец, до предела вымотанные, они вернулись в гостиную и рухнули в кресла. Малфой предложил Гермионе немедля приступить к роли хозяйки мэнора и для начала распорядиться насчет ужина.

— О!.. — воскликнула она, слегка растерявшись, но Малфой лишь ухмыльнулся.

— Тебе достаточно иметь дело с Тоби — он прекрасно разбирается с остальными, — успокоил он Гермиону, и она неуверенно щелкнула пальцами: перед ними немедленно возник домовик.

— Тоби, пожалуйста, накрой нам ужин к... — Гермиона бросила взгляд на часы, — к семи, — домовик услужливо поклонился, и она добавила, осмелев: — А пока кофе, пожалуйста, — Тоби повторил поклон и мгновенно исчез, чтобы через минуту вернуться с кофейником и чашками. Пока он разливал кофе, в гостиной царила тишина, но как только он дезаппарировал, Гермиона и Малфой обменялись взглядами и расхохотались, откинувшись на спинки кресел.

— Маленькая хозяйка большого дома, — выговорил наконец Драко, и Гермиону неожиданно охватила грусть — воспоминанием об ее первом визите в мэнор. Тогда они тоже хохотали, как сумасшедшие, вспоминая школьные годы... будто как вчера — а ведь между теми двоими и ими сегодняшними пролег большой путь... По нему Драко Малфой и Гермиона Грейнджер шли навстречу друг другу, на нем встретились и по нему пошли дальше — уже вместе. Мерлин, почему же так недолго!.. И чем закончатся их дороги, всего через несколько дней расходящиеся в разные стороны?
Гермиона сморгнула набежавшие слезы, но разве могла она что-то скрыть от него — он и раньше-то насквозь ее видел. И снова дежавю: она в любимом кресле Люциуса в гостиной Малфой-мэнора, и Драко у ее ног — держит ее холодные руки в своих ладонях, заглядывая в глаза. Только сегодня она не покинет мэнор, терзаемая виной, нет: сегодня они вместе поужинают, а ближе к ночи отправятся в спальню — все так же вместе... Ее щеки полыхнули, и она почувствовала, как Драко сжал ее пальцы, — словно прочитав мысли в глазах. В следующий миг он уже целовал ее, рывком притянув к себе, так что ее рассыпавшиеся волосы скрыли их лица. Если бы не Тоби, деликатно кашлянувший, — ему пришлось сделать это дважды, — ужин оказался бы исключен из планов на вечер: этим двоим явно было не до еды. И куда только девалась усталость...


— Да, должен предупредить, — Малфой остановился у двери единственной комнаты, не считая кабинета Люциуса, которую обошел вниманием во время дневной экскурсии, — там у меня портрет — ну, тот, что ты мне дала.

Гермиона округлила глаза:

— Профессор Снейп!..

— Ну да, — ухмыльнулся Драко, наблюдая, как ее щеки заливает краска.

— А как же я... как же мы...

Малфой зашелся беззвучным смехом под ее гневным взглядом.

— Мерлина ради, Грейнджер! Он не снимет с нас баллы, — выдавил он наконец и добавил: — Тем более он молчит последнюю неделю, а частенько и вообще отсутствует... — Малфой медленно провел рукой по ее спине, слегка нажимая пальцами на позвонки, отчего ее кожа покрылась мурашками. — Сейчас это твой дом, Гермиона, — низкий голос, срываясь в шепот, завораживал, и она бессознательно подалась ближе, не отрывая взгляда от его полуоткрытых губ. В мягком сиянии свечей ее глаза казались черными, маня и затягивая Драко в спасительную темноту, обещая исполнение самых смелых желаний. Он подхватил Гермиону на руки, пинком ноги открыл дверь и ворвался в спальню: когда они упали на его кровать, то уже не помнили ни о профессоре Снейпе, ни о смертях и потерях, ни о грядущей разлуке.


В незнакомых местах Гермиона всегда просыпалась рано, и этим утром она открыла глаза, когда Драко еще спал. Она столько раз видела его, но до сего момента не знала, каким беззащитным он выглядит по утрам: словно его недоверчивость, настороженность, замкнутость висели в шкафу — вместе с одеждой. Высокие скулы, прямой тонкий нос, острый подбородок — это лицо Гермиона изучила до мельчайшей черточки: знала, откуда чуть заметный шрам в виде галочки у виска; знала, где именно пробивается светлая щетина; знала, что идеальные на первый взгляд брови на самом деле немного разные. Знала — и все равно готова была разглядывать его часами. Ей всегда было его мало — а особенно сейчас. Будь у нее Хроноворот — она возвращала и возвращала бы минувшую ночь и сегодняшнее утро... и больше ничего. Ей довольно было и суток — только бы они длились всю оставшуюся жизнь. Малфой, как всегда, почувствовал ее взгляд и начал просыпаться. Гермиона, затаив дыхание, следила: вот дрогнули темные ресницы, вот затрепетали крылья носа от глубокого вдоха, чуть скривились губы... Она осторожно коснулась их пальцем, словно говоря: «Ш-ш-ш», и Драко открыл глаза.

— Привет, — прошептала Гермиона, улыбаясь. Ее всегда удивляла одна деталь: его глаза не бывали сонными. Даже сейчас — в первую секунду пробуждения — они были совершенно ясными: будто Малфой и не спал вовсе, а так — прикрыл их на минутку.

— Привет, — протянул он, улыбнулся в ответ и потянулся, сползая с подушки. Через пару секунд Гермиона взвизгнула: кто-то напал на нее под одеялом и не собирался отпускать.

— Драко!

— Да-да? — глухо донеслось из-под одеяла, а бесстыжие руки продолжили щекотное путешествие по ее брыкающемуся телу.

— Перестань! — Гермиона задыхалась от смеха, пытаясь отбиться от невидимки под одеялом. Тело тем временем жило своей жизнью, загораясь от неожиданных прикосновений и вздрагивая — уже не от щекотки.

— Перестать? — Драко вынырнул прямо над ней и чмокнул в кончик носа. — Точно перестать? — он вопросительно смотрел на нее очень серьезными глазами — а рука под одеялом будто сама по себе вытворяла совершенно несерьезные вещи.

— Ну... Драко! — Гермиона ахнула и попыталась лягнуть его коленом, но он лишь крепче стиснул ее в объятиях и прервал возражения неистовым поцелуем.

В окно несмело проскользнул первый солнечный лучик и упал на серую собачью мордочку, заставив щенка чихнуть. Тот уткнул нос в собственный хвост и вздохнул, готовясь снова задремать: прогулка откладывалась...


После завтрака — а Гермионе показалось волшебным завтракать в Малфой-мэноре — Драко утащил ее на улицу, прогуляться наконец по поместью снаружи. Оскар вне себя от счастья носился за бабочками. Малфой рассказывал Гермионе, как не одно столетие создавался роскошный сад, полный редких растений, привезенных в Британию со всех уголков мира; как зимой согревающие чары хранили среди белого снега белое цветение японской сакуры; какие розы росли у Нарциссы...
Добравшись до розария, он остановился и сжал ее пальцы. Гермиона, оцепенев, разглядывала обгоревшие обломки, кое-где поросшие живучим бурьяном, сравнивая так живо описанные Малфоем картины с этим печальным зрелищем. Покосившись на Драко, она вздрогнула от пустоты в его взгляде, прикованном к останкам розария: она поняла — раньше там была боль, ненависть... а теперь лишь пустота. И впервые задумалась: а каково ему покидать родное гнездо, где он знает каждую травинку, каждый камень; где помнит счастливые часы, дни и годы — бесконечно далекие и недостижимые; оставлять все это чужому — пусть даже это и она? Гермиона поежилась от колких мурашек, пробежавших по коже, и Малфой, передернув плечами, повел ее дальше.

Они прогуляли все утро, вернувшись к обеду: Гермиона распорядилась насчет еды уже увереннее — начиная входить во вкус. Пока происходящее казалось ей игрой: слишком непривычно, неожиданно, быстро менялась ее жизнь — а, как всегда бывает, дни, заполненные новизной, летят стремительно и незаметно. Гермиона физически ощущала утекающее сквозь пальцы время — их время, и то же чувствовал Драко: тоскливое ожидание мелькало в перекрестье случайных взглядов, его выдавали порывистые жесты — им теперь как никогда хотелось касаться друг друга. Гуляя по саду мэнора, Малфой не выпускал ее руки, а Гермиона не отнимала, желая, чтобы это длилось вечно: рука в руке. И сейчас — они сидели в тени дуба, где Драко и Нарцисса любили пить кофе, — пальцы Малфоя, не переставая, скользили по ладони Гермионы, рисуя линии и круги.

— Драко, а... а где во Франции живут ваши родственники? — нерешительно спросила Гермиона: ее давно мучили вопросы, которых Малфой не касался так старательно, что это уже не казалось случайным.

— На юго-западе, — без запинки ответил он, увлеченно следя за собственным пальцем, повторяющим путь линии жизни. Пожалуй, даже слишком увлеченно. — Замок, сад — вроде нашего... конюшни... небольшой виноградник, — без выражения перечисляя особенности будущего жилья, Малфой не поднимал глаз — будто все это совершенно не заслуживало внимания. Или — как если бы он что-то недоговаривал, но Гермионе больше хотелось верить первому.

— А... кто они — эти люди? — проклиная себя, но будучи не в силах прервать расспросы, спросила она. Сейчас или никогда. Малфой держался безупречно: отвечал на ее вопросы, не задавая встречных, не выказывая ни малейшего признака раздражения или нежелания поддерживать этот разговор. И хотя она неплохо научилась читать его между строк, это была лишь верхушка айсберга: в книге под названием «Драко Малфой» было столько подтекста — да еще и невидимыми чернилами, — что Гермиона порой впадала в отчаяние. Она не умела играть в игры, в которых он был искушен. Ей до физической боли хотелось знать о нем все, но она осознавала, что этому не сбыться: они принадлежали разным мирам. То, что с рождения было его средой обитания, для Гермионы до сих пор оставалось за каменной оградой; она может войти в его мир, но не станет в нем своей. Они лишь могут создать новую реальность — вдвоем, но часть Драко всегда будет принадлежать тому миру — не ей. Малфой наконец поднял глаза и взглянул на нее в упор — открыто.

— Французская ветвь — дальние родственники по отцовской линии, близкие друзья семьи. Мать, отец и дочь-сквиб — маленькое никчемное недоразумение, — безжалостно разделался он с верной подружкой детских лет, по-прежнему не сводя ясных глаз с оцепеневшей Гермионы. — Моя двенадцатиюродная сестра или что-то вроде того. — Малфой не называл имен: ему казалось, так она не разгадает несказанного, а стоит лишь прозвучать имени — и предательство оживет, обретя вес и значение. Он услышал ее неосознанный облегченный выдох после «сестры».
Мерлин, как легко обманывать любящих!.. Им, готовым поверить любой лжи, срывающейся с любимых губ, так мало нужно: лишь только слышать голос, видеть глаза и держать за руку. Как просто лгать любящим и как тяжело — любимым... Он никогда этого не знал. Улыбаясь Гермионе, Малфой молча клялся, что никогда не станет делать выбор за своих детей; никогда не позволит себе связать их обещанием, которое они не смогут не выполнить; не поставит их перед мучительным выбором: кого из любимых предать. Он приложит все усилия, чтобы помочь им избежать ошибок, но выбирать они будут сами. Глядя в ее доверчивые глаза, Малфой неожиданно — впервые — задумался: какие у них могли быть дети? Ему казалось — с такими же, как у нее, оленьими глазами...


Ночь была милосердна, но лунный свет — беспощаден, разбавляя ее бархатную спасительную тьму. Малфой видел глаза Гермионы: обычно она закрывала их в истоме, но сегодня не желала пропускать ни мгновения. Исступленно лаская такое знакомое любимое тело, он — как и всякий раз вместе с ней — открывал его заново, стараясь запомнить отзывчивую покорность; жаркую нежность кожи; и глаза — глаза, излучающие лунный свет... Как обезумевшие, они цеплялись друг за друга, проникая в самую суть, становясь единым целым; казалось даже, что смешалась кровь, став общей на двоих... а вскрики и стоны свободно возносились к луне, не сдерживаемые защитными чарами: им двоим больше не от кого было таиться, некого бояться — кроме самих себя. Когда занялся рассвет, и Гермиона в изнеможении забылась сном, Малфой, не шевелясь, — чтобы не потревожить ее, — смотрел, стараясь запомнить каждую щемящую сердце мелочь: влажная прядь темных волос трогательно прилипла к щеке; длинные ресницы подрагивают, как у Оскара, когда тому снится погоня; губы приоткрыты — он чувствовал ее легкое дыхание на своей груди. Его девочка, его котенок... Никогда она не поймет — а он не станет и пытаться объяснить это ей, — что значит долг крови, если идет вразрез с долгом чести; не поймет — и будет тысячу раз права, права...
Он зарылся носом в ее одуряюще пахнущую макушку и не заметил, как уснул.

Она очень полюбила этот подоконник: ей казалось, Драко часто сидел так же, глядя вверх... или вниз — по настроению. На нем невозможно было не сидеть: широкий, уютно утопленный в оконной нише, днями залитый солнечным светом, ночами — лунным. Только Малфой на этом подоконнике дожидался писем, а она... Она вспоминала. Самое странное, самое счастливое и горькое лето в своей жизни. Теперь уже легче было вспоминать — не то что в первые дни июля... первые недели после его отъезда.

Она проводила его до таможенного терминала — несмотря на его протесты, и там, не думая о журналистах и любопытных зеваках, они взахлеб целовались, не в силах оторваться друг от друга. Гермиона не обратила внимания на вспышку где-то на периферии зрения, а Малфой резким — будто заученным — движением развернулся, заслонив ее плечом, спрятав от вездесущих «стервятников» — только так он их называл. А снимок все же удался: она до сих пор ежилась, вспоминая, как бесновался Рон, разглядев ее на колдографии под заголовком: «Еще один Пожиратель покидает Британию: изгнание Малфоя». Колдограф «Пророка» запечатлел живописный момент: Гермиона вполоборота, руки обвивают шею Малфоя, а тот укрывает ее плечом — и ее волосы красиво разлетаются, прежде чем лицо скроется за его спиной. Рон мерил шагами гостиную дома на Гриммо, держа в руках злосчастную газету, и разорялся о позоре и вероломстве, о предательстве и бесчестии, он вопил, и вопил, и вопил — пока Гермиона не взорвалась и наорала на него так, что даже Джинни зажмурилась, а Гарри вжался в спинку кресла, надеясь слиться с обивкой. Гермиона вложила в свою отповедь все напряжение и всю боль последних дней в Малфой-мэноре — подушки в спальне еще пахли им, а сам он уже был на другом континенте. Ей казалось: между Британией и Европой лопнула кора земли(1)… Все одиночество опустевшего дома, все отчаяние опустевшего сердца она низвергла на голову остолбеневшего Рона, крича — о свободе выбора; о праве на личную жизнь; о том, что кому-то не мешало бы заняться своей и что если она начнет кого-то поучать и судить, то кто-то пожалеет, что вообще поступил в Хогвартс, а не в Дурмстранг, к примеру, — до тех пор, пока не сорвала голос. После, конечно, ударилась в слезы, Джинни бросилась отпаивать ее ромашковым чаем, а Гарри утащил куда-то Рона, но тот до сих пор не простил ей Малфоя. Хотя Гермиона легко с этим смирилась — она вообще ко многому стала относиться иначе... с недавних пор.

Щелкнув пальцами, она вызвала Тоби и, не слезая с подоконника, попросила тыквенного сока. Да, тыквенный сок и никакого кофе — с того самого дня, как нашла себя скорчившейся возле унитаза, содрогаясь в приступах тошноты. Как-то так выстроились планеты тем июльским утром, что разноцветная мозаика в ее затуманенной голове наконец сложилась в цельную картинку: задержка на несколько недель, отвращение к табачному дыму, скачки настроения, головокружение... и эта мучительная утренняя тошнота. Она все списывала на стресс… Потрясенно разглядывая в зеркале свое бледное лицо, Гермиона пропустила мимо ушей ехидные замечания зачарованного стекла, решительно выпрямилась, не обращая внимания на дрожь в коленях, и приняла решение.
Спустя час она уже сидела в Мунго — в тесной каморке, гордо именуемой в их отделе «комнатой отдыха персонала», — и безмолвно слушала Кэсс. Слова «поздравляю», «пять-семь недель» и «кто» донеслись, как через вату.

— Шесть, — перебила Гермиона восторженный щебет Кэссиди, глядя сквозь нее.

— Что — шесть? — не сразу поняла та, хлопая глазами.

— Шесть недель, — объяснила Гермиона, возвращая взгляду осмысленность. Вне зависимости от результата тестового заклинания у нее не было ни малейшего сомнения: крошечная жизнь внутри нее, выворачивающая наизнанку ее собственную, зародилась в ту ночь. Ночь огня. Ночь, когда Драко признался... — Это точно дитя любви, — негромко произнесла она, качая головой, а по рукам Кэссиди почему-то пробежали мурашки от загадочной полуулыбки Гермионы.

Она долго не могла решиться сообщить Малфою, что он скоро перестанет быть последним в роду: все подбирала слова, и прикидывала варианты, и откладывала, откладывала, откладывала... А потом — в конце августа — вышел тот номер «Пророка» с новой колдографией: Драко в строгом дорогом костюме и белокурая девушка в роскошно простом бледно-желтом платье, открывающем худенькие плечи.

«Малфой женился во Франции: самые горячие подробности свадьбы — только у нас!»

Насчет «подробностей свадьбы« папарацци перегнули. Снимок был сделан с большого расстояния и явно из каких-то кустов: эту свадьбу провели в обстановке строжайшей секретности, и кроме случайной колдографии не лучшего качества ничего больше в статейке не было. Зато она изобиловала описаниями владений де Шанталей: замок с обширными охотничьими угодьями, роскошные винные погреба, знаменитые на всю Европу виноградники, породистые лошади...

— Небольшой виноградник, значит... — тупо прошептала Гермиона, в десятый раз пробегая невидящим взглядом по строчкам и как заведенная возвращаясь к колдографии. — Двенадцатиюродная сестра. Виноградник... — выронив газету, она прошла прямо по ней к окну и уставилась на горизонт. Ощутив на щеках жжение, она с удивлением поняла, что плачет, зажала рот ладонью, пытаясь остановиться, и вдруг испустила пронзительный хриплый вопль — прямо в окно, в безмятежно голубое небо, в уилтширские луга, столько видевшие и знающие, сотни лет равнодушно шелестящие травой на ветру, уносящем с собой самую острую боль, иссушающем самые едкие слезы. Все — суета... Слезы высохли, но горло сдавило рыдание — не продохнуть, и Гермиона, беззвучно сотрясаясь, опустилась прямо на пол, закрыв руками лицо: солнечный свет казался невыносимой насмешкой. Ей хотелось забраться на подоконник и прыгнуть вниз, хотелось немедленно убраться отсюда, спалив мэнор Адским огнем, но она всего лишь сидела, скорчившись, на полу, и из-под ее коленки виднелся профиль Малфоя — и хвост светлых волос, перехваченных бархатной лентой. Колдография была черно-белой, но Гермиона знала: лента — темно-зеленая.

Определенность лучше неизвестности?..

Она неподвижно пролежала на кровати до темноты, поднявшись лишь для того, чтобы чудом убедить Джинни, в панике замаячившую в камине, что с ней все в порядке, и что немедленно прилететь в мэнор вместе с Гарри — не самая удачная идея. Пообещав подруге завтра непременно явиться на Гриммо, Гермиона собрала остатки сил, вернулась в спальню и снова упала на кровать... Не хотелось даже дышать.
Наутро она проснулась другой. Привычно положив руки на живот, Гермиона прислушалась к себе: было хорошо... Ее уже перестало выворачивать по утрам, но лишь сегодня она поняла, что это — счастье: крохотное, зато настоящее. Она сложит свою жизнь заново — из таких вот маленьких кусочков, а самое главное счастье — у нее под сердцем. Гермиона неторопливо поднялась с кровати и подошла к окну, подобрав валяющийся на полу «Пророк». Оскар, не вставая, вопросительно забил хвостом, но она ласково успокоила: «Поспи еще, рано». Малфой забрал с собой филина и портрет Снейпа, но оставил ей собаку, чему она теперь была рада.
Опираясь на широкий подоконник, Гермиона вгляделась в колдографию. Вот эту хрупкую девочку ей вчера хотелось проклясть и уничтожить? Да она, скорее всего, не подозревает о Гермионе... еще одно доверчивое создание. Гермиона неверяще покачала головой: а удрать из мэнора, спалив его напоследок,— тоже ее идея? Как глупо, Мерлин... Она с наслаждением вдохнула утренний воздух, полный предрассветной свежести. Неуловимо пахло грозой — возможно, стоит ждать ее к полудню. Гермиона обеими руками погладила живот и обхватила себя за плечи, покачиваясь с пяток на носки. Поместье принадлежит маленькому чуду внутри нее — пусть даже его отец еще ничего об этом не знает, — и расти чудо будет в собственном доме: по праву крови.

Гермиона допила сок и осторожно отлевитировала стакан на комод: в последнее время у нее словно прибавилось магической силы — приходилось контролировать даже простейшие заклинания. Колдомедик в Мунго, у которого она наблюдалась, предупреждал о таком: гормональная перестройка и все такое, и сама Гермиона почитала кое-что на тему. Ну ладно — проштудировала все, что сумела найти, хотя, надо сказать, обычной дотошности в ней поубавилось: ее взгляд постоянно был обращен будто внутрь себя, на губах часто играла загадочная улыбка, и она лишь смеялась в ответ на тревоги друзей. У нее все было хорошо. Она жила под наркозом,

[с тех пор как пришли дементоры]

но сейчас у нее все было хорошо. Предсказанные Малфоем дементоры стали приходить к ней ночами: сдавливая сердце безмолвием пустого дома, наваливаясь скользким ледяным одиночеством, в котором она вязла, как в трясине, уходя все глубже, не чувствуя ногами дна. В те дни Гермиона вспомнила о подарке Драко, который надевала лишь на свадьбу. Он хранился в своей шикарной коробочке в ящике комода — где Малфой держал ее письма, которые забрал с собой во Францию. Гермиона осторожно взяла в руку серебряный фиал, поднесла к глазам. Фиал?..
Ей не удалось самостоятельно распутать наложенные на кулон чары, и на этот раз она обратилась за помощью к Гарри.

— Хм, — он с мрачным любопытством разглядывал изящную вещицу, так и притягивающую взгляд. Гермиона попросила его встретиться с ней не дома и не в Малфой-мэноре: они сидели в небольшом кафе неподалеку от аврората. — Темная магия, Гермиона, по-настоящему темная и довольно мощная, — Гарри покачал головой и, увидев ее глаза, поспешил успокоить: — Нет, ничего противозаконного или опасного, но...

— Гарри! Не томи, — попросила она, теряясь в догадках.

— Ну в общем там, внутри, мощнейшее отворотное зелье. Редкое и древнее — рецепт утрачен.

— Отворотное?..

Гарри кивнул.

— А… почему не конфисковали?

— Не война, — отрезал Гарри и добавил: — Хорошая доза: сработает безотказно, — он пристально взглянул на Гермиону и, подавив вздох, взял ее руку в свою и мягко погладил пальцы. — Честно сказать, я бы, наверное, не рискнул такое принять... Слишком уж действенное, как мне объяснили, — Гарри усмехнулся, но поежился.

Гермиона от души поблагодарила его и забрала кулон, таящий в себе могучую силу, властную утешить... или разрушить. Убить любовь. Не противозаконно?.. Да лишь потому, что никто не сумеет — из ныне живущих — создать подобное! Малфой ничуть не покривил душой: это очень дорогое и уникальное... украшение. Работает без сбоев — результат гарантирован. Он еще тогда предвидел, что оставит ее, вот как значит. Не зная ни о решении Министерства, ни о Франции... А не знал ли? Нет — Гермиона чувствовала, тогда еще — не знал. Она брела по городу, не замечая текущих по щекам слез. Им обоим, похоже, следовало уделять больше внимания прорицаниям... провидцы несчастные.
Бархатная коробочка легла в дальний ящик комода, пряча в недрах кулон. Гермиона сделала выбор: она не станет убивать любовь — даже если кто-то решил иначе. Сердце этой любви бьется сейчас в унисон с ее собственным — и не о чем больше говорить.
Вопрос: сообщать или не сообщать новость Малфою, Гермиона закрыла решительно. Стойко выдержав истерику Джинни, настойчивые увещевания Гарри и даже угрозы Рона в адрес Драко, она запретила даже упоминать об этом. Ее не понял никто — но Гермиону, судя по всему, это заботило мало.

Разомлев на солнце, она почти задремала и решила все-таки прилечь на кровать, усмехнувшись про себя: то-то рычала бы Джинни, узнав про ее посиделки на подоконнике.

Гермиона очень любила летние сумерки: ей казалось, если прошептать в теплый сиреневый воздух сокровенное желание — его подхватит легкий ветер и отнесет прямо туда, где оно исполнится... Стоя у окна спальни Малфоя — ее спальни, — она прошептала темнеющему горизонту:

— Очень маленький и глупый котенок глубоко внутри? О, Драко, ты и не знал, о чем говоришь...

Гермиона глубоко вдохнула воздух, напоенный запахами летних лугов. Гроза задержалась и обещала разразиться к ночи.

— Я сделала все, что могла.
Твой ход, Малфой...


*автор нагло позаимствовал и переврал фразу Кати из замечательного фильма Ильи Фрэза «Вам и не снилось…» (1981): «Мне снилось, что между Москвой и Ленинградом лопнула кора Земли...»


To be continued…