Тони смотрит на её слёзы. Странно, ему всё так же больно из-за них, вязко так, неприятно.

В груди трепыхается птица. Она поворачивает свою маленькую голову набок и медленно расправляет свои крылья, которые совершенно неяркие, а даже напротив — серые, с осевшей пылью на перьях, чтобы потом спрятать их и повторить всё вновь и вновь.

Наверное, Старк должен чувствовать пренебрежение, ненависть и отвращение. Должен презрительно обвинять во лжи, тыча пальцем в грудь, борясь за собственную правоту, ощущая болезненные иглы на затылке, проникающие под скальп. Но ему только… как-то холодно. Мужчина словно чувствует спиной непонятные порывы тягучего ветра.

Пусто. Тишина. Мир не замкнулся на этом моменте: Тони продолжил дышать, он не ослеп или оглох. Не произошло какого-то чудесного извержения вулкана.

Мужчине не захотелось вдруг кричать. Он просто сжал ладони в кулаки и начал смотреть на Гермиону внимательным взглядом, прищурившись.

Он всё ещё видел её, а не кого-то другого.

Кадык дёргается. Старк резко выпрямляется всем телом и даже подходит ближе к молодой женщине. А каждый шаг для него — словно секунда падения в бездну. Воздух будто рассекается со свистом, что отдаётся в ушах диким набатом.

Страшно.

Тело покрывается мурашками, холодящими кожу, заставляя плоть испытывать практически омерзительный зуд.

Ведьма — как много неприятных ассоциаций. Чёрные плащи, мётлы, огромные носы и бородавки. Но перед ним, Железным Человеком, чья мощь могла уничтожить целые города, стояла хрупкая Грейнджер, вся дрожащая, еле способная держать палочку без закусывания красной подранной губы, виноватого мельтешащего взгляда и сгорбленной спины.

Старк ощущал, что чувства не испарились с помощью магии, они не исчезли из его головы, его личности. Они упорно сжирают его сердце по мелким-мелким кусочкам, будто акулы, а он и не желает прогонять их, смотря на тихое море, не выбираясь из своей старой лодки.

Люди находят упоение в агонии. Так почему бы не насладиться эмоциями, которые выплёскиваются из фарфорового стакана, пенясь и опасно шипя? Почему бы не дышать, захлёбываясь кислородом, отдавая себя на распятие не желаниям, но ощущениям?

Старк помнил бесконечно тёплые глаза этой молодой женщины, в которых он видел всю Вселенную в её многообразии, в её адской силе и бесконечном превосходстве. Просто потому что наблюдал за всё тем же человеком, обладающим неизмеримым состраданием, что клокотало в самых глубинах души.

Это вызывало восторженную улыбку и какое-то чудесное ощущение облегчения, но в то же время — полное поражение сознания. Тони не мог, как бы он ни хотел, постичь всю гамму этих человеческих переживаний, которые выходили на какой-то недосягаемый для него уровень. Мужчине казалось, будто никто не способен так понимать людей, как она.

Гермионе… тоже было страшно. Она боялась потерять того, кого любила, боялась открыть всю себя, всю свою подноготную, боялась, что он разочаруется.

Старк не был дураком — он бы непременно догадался обо всем: о причине появления шрамов на предплечьях, постоянно уставших глаз, полных отвращения к самой себе, к своему телу.

Ведьма ведь говорила, что была на войне. Но вот только не сказала — она убивала как воин, а не как медсестра. О том, что её сознании стёрлись понятия о добре и зле в те годы; что ей противен даже вид крови и яркий жгучий зелёный цвет.

Именно собственная вина душила, тянула на дно, туго обвивая запястья. Она и заставляла чувствовать других, замечать их страдания, жмурясь от боли, умоляющей смотреть на мир другими глазами, внимать тому, что шептала совесть, дышать, но и задыхаться одновременно.

Гермиона разжала кулак, и палочка упала на пол, когда тёплые ладони, все в мозолях, легли на её щёки.

Тони смотрел на неё: на каждую чёрточку кожи, каждый мелкий шрамик, каждую морщинку. Мужчина прильнул губами ко лбу женщины в медленном благоговейном поцелуе, прикрыв глаза на одно лишь мгновение.

Он не знает о её чарах, о возможностях и большей части жизни. Но этот человек здесь и сейчас тот, кого он полюбил. Было бы глупо пытаться воскресить прошлую Грейнджер, пытаясь полюбить и её.

Ещё Старк помнил запах весенней травы в поле, блеск кожи этой женщины, когда они лежали на одном из холмов, смотря в небо на те огромные облака.

В его голове всегда её смех, чистый, заливистый, позволяющий дышать так глубоко, что пепел сам по себе растворяется в этом безмерном ощущении покоя.

А ещё… Тони постоянно чувствует биение её сердца. Сильное. Преданное.

Большего ему и не надо.

Гермиона приподнимает уголки губ, её солёные слёзы капают на пол.

Она обязательно всё расскажет ему: об ужасном тёмном волшебнике, о своих друзьях, о школе, о магии… Потом, не сейчас. Не в этот хрупкий миг.

Но в данный момент, отмеренный им Богом, она обнимет его, положит руки на плечи и уронит голову на его грудь. Вспомнит большие скалы и запах бриза, почувствовав себя наконец понятой и принятой, сняв с себя на время этот тяжёлый крест вины.

Женщина почти неслышно смеётся — хорошо, что она разбила бабушкину вазу. Теперь вместо осколков этой вещи она соединит осколки своего сердца. И не благодаря магии, а благодаря тягучей, сладкой, как мёд, надежде.

Большего ей… и не надо.