Последний год обучения близнецов. Фред и Джордж готовят побег из погрязшего в терроре Амбридж Хогвартса, исследуя самые отдаленные уголки замка. Однажды любопытство заводит их в мрачное заброшенное подземелье, где они встречают кое-кого очень интересного.
Этот фест придуман в самых лучших упоротых традициях наших сайтов (да, если кто еще не знает, встречайте новичка: МарвелSфан) с одной единственной целью — получить фан в процессе и вдохновить других на творчество. UPD. Фест подарил нам множество увлекательных и неожиданных работ, которые никогда бы не родились при иных обстоятельствах. И у нас уже есть итоги. Первое место разделяют Хогс и
Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!
Луна вдохнула холодного воздуха как можно больше в глотку и зажмурилась, вставая на носочек правой ноги. Ветер разметал все её длинные волосы в один миг, но девушка не обратила на это особого внимания, а лишь с ещё большим удовольствием содрогнулась всем телом, ощутив небывалый прилив сладкой, вязкой энергии. Девушка будто ощущала, как ветер проникает в горло и щекочет его стенки.
Боже, как она любила позднюю осень! Эти порывы воздуха, кучи сухих шуршащих листьев под ногами, голые покачивающиеся ветви деревьев и атмосферу тихого покоя, что медленно-медленно просачивалась в кости.
Когда Лавгуд поднялась по ступенькам маленькой маггловской начальной школы на самой окраине города, то уже начался сильный крупный дождь — она увидела это через большое чистое окно.
Дети недовольно забурчали, кто-то даже тяжело вздохнул. Всем хотелось яркого тёплого солнца и того самого веселья от ласковых лучей. Девушка только мягко улыбнулась, проходя мимо них, стараясь никого не задеть, но успев потрепать маленького милого Джека по кудрявым светлым волосам.
Постучав белыми костяшками пальцев по слегка приоткрытой двери, Лавгуд отвлекла рыжую учительницу от телефонного разговора, на что та лишь приветливо улыбнулась и стала быстрее пытаться надеть пальто одной рукой.
— Да, сегодня мы с Луной идём гулять. Куда? Ну, ты же знаешь, где наше любимое место, зачем тогда спрашиваешь? — она тихо рассмеялась и покачала головой совсем как мать. Лавгуд давно стала замечать эти сходства, но не говорила об этом подруге. Ей почему-то не хотелось.
Положив телефон в карман, почти миссис Поттер обняла Луну, снова приподняв уголки накрашенных красных губ.
— А Гарри такой заботливый, — будто находясь в трансе, произнесла девушка, после тихо хихикнув.
— Даже слишком, — с еле заметным раздражением добавила Джинни, на миг задумавшись, а затем лишь мягко, почти нежно, усмехнувшись.
Учительница взяла свою сумку со стола и обернулась. Хорошо, что у Луны с собой был большой чёрный зонтик. Не хотелось бы удивлять магглов сухой одеждой, когда идёт такой ливень.
* * *
В баре было душно. Играла старая пластинка с французскими песнями. Похоже, владелец не мог отказаться от красивого большого и громкого патефона. Возможно, он был как память. А может, ему просто нравился голос молоденькой девушки.
Мисс Уизли вздохнула, когда в очередной раз проиграла лохматой девушке, которая с диким восторгом снова вздёрнула свой веснушчатый нос, после победно улыбнувшись. В её глазах светились искры.
Джинни фыркнула. Гермиона была дорога ей, но… Луну она любила больше.
Отложив карты в сторону, три девушки снова стали говорить. Правда, учительница не спешила поддержать беседу — почему-то ей расхотелось рассказывать новые истории о работе, о мужчинах, о детях.
Жизнь течёт своим чередом, моменты сменяются моментами, один класс — другим. А в груди что-то всё продолжает ныть. Надрывно так, больно.
Её как-то в метро назвали «женщина» вместо привычного и мягкого «девушка». А она и вправду женщина, если на лице следом в след ступают морщины минувшего, а в глазах хрипит тихая печаль? Уизли, на самом деле, точно и не знает. Но сутулая спина и точные движения рук говорят о том, что Джинни всё же не невинная девочка, умеющая приставлять палочку к самому горлу и сильно надавливать ею безо всякого сожаления.
Но… они были детьми революции. Тогда все так жили: дышали войной и задыхались ею.
Уизли сморгнула слёзы, поднося бокал с мартини к губам. Да, именно поэтому она и стала учительницей в маггловском мире, как и Луна — балериной. Просто потому что понимали: яд в послевоенном паре отправил бы их, лишил бы либо разума, либо воли.
Но всё это в прошлом. Важно лишь то, что есть здесь и сейчас, которое трепещется в сердце, как птичка, только что расправившая крылья, приготовившись к безумному-безумному полёту.
— Вы с Гарри поженитесь через полгода, верно? — спросила Грейнджер, пытаясь завязать волосы в пучок, но, как обычно, всё тщетно. Они были до невозможного пушистыми сегодня.
— Да, весной, где-то в середине марта, — покрутив в руках смешной розовый зонтик, что положил им в бокалы хорошенький бармен, сказала девушка, после смущённо улыбаясь, по-детски так опустив глаза.
— Ох, да брось! Сколько же лет друг друга знаем! Чего это ты покраснела, а? — продолжила самая настоящая Всезнайка, тихо рассмеявшись, прикрыв рот ладонью.
— Я просто… Мы же говорим о свадьбе! — горячо воскликнула пока что мисс Уизли и мягко приподняла уголки губ, пододвигаясь чуть ближе.
Лавгуд на это только добро покачала головой, продолжая пить через оранжевую трубочку молочный коктейль. А Гермиона — расхохоталась, счастливо сузив глаза.
— Конечно, другого объяснения же просто и быть не может!
Она делала плие*, разминаясь, растягивая тело на стойке и смотря на себя в большое зеркало. Красивая девушка с белыми волосами, прекрасная балерина и… волшебница.
— Так, молодцы, девочки. А теперь отработаем несколько сцен. — Мадам Брейв держала руки за спиной и медленно расхаживала по тёмному паркету большого помещения.
«Совсем как Снейп» — пронеслось в голове голосом Джинни. Лавгуд тихо хихикнула. Жаль, что она сама не заметила этого сходства чуть-чуть раньше. Очень даже жаль.
Они ставили новый спектакль. Точнее, ставил мистер Брейв, а его прекрасная дочь, та самая мадам, помогала вникнуть в суть и руководила процессом, потому что её отец часто болел да и не был уже так молод.
— Королева, любившая своего короля, терпела все его недостатки, прощала измены, грехи и грубость, просто потому что не могла отказаться от него. Слепые чувства были сильнее. Сын же не понимал её и, пытаясь отравить отца, опорочившего их семью, убил мать. Оставшись в безутешном горе, он успел выехать из страны до рассвета, до минут своей казни благодаря доброму священнику. А любовница же становится новой королевой. Во всех смыслах этого слова. Мечты о том, что она незаменима, рушатся. Мечты о том, что всё можно делать безнаказанно разбиваются о пол, как фарфоровая ваза, — говорила наставница, гордо подняв голову, прямо смотря на одну из молодых девушек. Грейс, кажется.
— Выше руки, Лавгуд! — чуть ли не крича, заявила мадам Брейв.
Да, ведьма видела её лицо благодаря отражению в зеркале — оно было красным и напряжённым. Венка на лбу даже пульсировала. По телу пробежала лёгкая дрожь.
Женщина была недовольна. Ни спокойствием, ни зажатостью, ни скованностью в движениях Луны. Ведь всё дело было в том, что она тоже сомневалась — «маску» любовницы отдали Лавгуд, а та совершенно не понимала как «оденет» её, будучи такой.
Ну, и, это известно, сомнение становится огромным червём даже в маленьких-маленьких тыквенных семечках, а что уж говорить о высокомерной женщине, чьим желанием была лишь своя слава — та самая безоговорочная победа, которая якобы имеет силу сделать любого человека счастливым.
* * *
Джинни смотрела на детей и улыбалась, оперевшись о фонарь. Было холодно, она надела тёплый шарф на шею, всю в родинках.
Гуляя в парке, она заметила большую карусель. Её огни нежно завлекали, словно осторожно касаясь руки.
Белые кони, высокие узорчатые столбики золотого цвета, зеркала, красочные картинки и много-много мягкого света, что, будто покачиваясь, легко переливался, — всё это заставило молодую учительницу поднять голову к черному небу, усыпанному звёздами, и сделать глубокий вдох.
Ей вдруг захотелось вернуться в детство: с тем же восторгом смотреть на искры, что игриво сыпались с кончика волшебной палочки старшего брата; любовно прижимать к груди мягкие игрушки, вроде плюшевого медведя, и да, именно того, у которого была розовая «шерсть»; держать материнскую ладонь, качая её, и смеяться, жмурясь сладко-сладко; подставлять щёки ласковому солнцу, залпом глотая свежий морской воздух…
Засунув руки в карманы пальто, мисс Уизли подошла к лавочке сладостей и купила розовую сахарную вату. Учительница снова улыбнулась, сравнивая лакомство с пушистым облачком при закате — то ли овечка, то ли красивая птичка.
И, да, на одно мгновение она и вправду ощутила себя тем самым ребёнком, каким и была, с нестерпимым любопытством разглядывая новую сладость.
На одно мгновение, которое могло стать вечностью. Или уже стало.
* * *
Гермиона нервничала. Она то поправляла воротник блузки, то пыталась сделать идеальной свою часть стола: каждый карандаш должен лежать точно параллельно каждому и совершенно никак иначе.
Но в следующее мгновение её всю наполнило разочарование. В аудиторию влетел слишком знакомый ей человек. Она резко выдохнула и вся согнулась.
Грейнджер думала, что это будет кто-нибудь очень необычный, вроде того, о ком ей рассказывали. Но неужели Снейп, её жуткое наваждение, и есть тот, которого она мечтала увидеть несколько лет, восхищаясь умом, ловкости и поразительной любви к своей работе?
— Лекцию доктор Хаус провести сегодня не сможет. Приходите завтра в это же время. Все свободны.
Девушка облегчённо выдохнула, почувствовав мелкую радость.
Да, видеть Снейпа, декана тёмных подземелий, в белом халате было… несколько странно, точнее, просто непривычно. Но, возможно, и зельевар не смог вернуться не только в мир магии, чудес, волшебства, но и в мир страха, потерь, тяжёлой боли.
Возможно, в чём-то они и были похожи.
* * *
Она не говорила им, что учится на маггловского врача. Почему-то не хотела, чтобы они знали.
— Снейп? Работает в больнице? — Джинни нахмурилась, будто не веря, отложив в сторону алую колоду карт. — И кем же? Ты же не была там, а потому как можешь быть такой уверенной!
Гермиона услышала в последней фразе издёвку, но ничего не сказала — только пожала плечами и повернула голову в сторону барной стойки. Она знала, что была не так дорога Уизли, как Луна. Знала, но молчала. И от этого часто дрожали мозолистые руки.
— — Нейрохирургом. Мадам Брейв была его пациенткой полгода назад, ещё до той аварии, — сказала Лавгуд, сняв с себя свитер, ведь ей стало жарко.
— И почему же ты не сказала? — учительница удивлённо подняла брови, нервно сжав пальцами белую пачку сигарет, которую недавно достала из кармана своего белого пальто.
— Не думала, что это так важно, — просто ответила девушка, только и взглянув на подругу своим странным глубоким взглядом.
* * *
Гермиона так и не смогла увидеть Хауса. Он не пришёл. После же к ним направили другого врача. Он не был такой захватывающей личностью — чернокожий джентльмен с ужасным акцентом. Но Всезнайке, правда, повезло — когда началась практика, спустя пару недель, девушку посадили в «кресло» медсестры той самой больницы. И Грейнджер была готова чуть ли не петь от счастья, кружась посреди улицы с распахнутой курткой, не чувствуя холода, но ощущая жгучую победу, сотрясавшую всё существо.
Бумаги, крики других медсестёр, уборка, голубая форма, плач…
Если честно, Всезнайке не доставляло удовольствие всё это, впрочем, как и чтение бесполезных страниц о членистоногих. Но девушка знала — именно здесь её место. Там, где её дрожащие мозолистые руки могут помочь тому, кто нуждается в этом. Пусть трудно, сложно. Пусть. Но зато нет этой пустоты в сердце — она восполняется любовью к другим людям каждую минуту, каждую секунду.
А ещё… Гермиона была замечена Снейпом. Конечно, она знала, что рано или поздно это произойдёт, но почему-то не хотелось видеть его чёрные глаза, от взгляда которых по телу пробегала мелкая дрожь. Или всё же хотелось?
Мужчина тогда сам выписывал лекарства. Его худое лицо всё скривилось, когда мужчина узнал её, а после он хмыкнул. От практически детского любопытства же Грейнджер не ушло то, что на пальце левой бледной ладони Пожирателя было золотое обручальное кольцо. Да, это сильно удивило девушку, но она ничего не сказала — не осмелилась спросить.
— Неужели, мисс Грейнджер, не нашлось другой больницы, которая приняла бы таких студентов на практику? — зельевар посмотрел на свою бывшую ученицу с превосходством, надменностью и презрением.
А Всезнайку будто в грудь укололи в ту же секунду. Ей вдруг вспомнились подростковые годы, рыдание на плече Гарри, разбитые девичьи мечты, глупые надежды на понимание и принятие. Перед её глазами ещё внезапно появился красный поезд, станция и дым, что клубами опускался на тёмный от недавнего дождя асфальт, и показалось озеро, гладь которого была то тиха, то непонятно почему и зачем бурлила.
Гермиона сглотнула, коротко помотав головой, и, подав ему жёлтый пузырёк, рукой, где остался огромный шрам в виде отвратного слова.
— Нет, сэр. — Девушка слегка ссутулилась, подумав о том, что некоторые люди не меняются, а их святая любовь не делает их самих святыми.
Снейп ещё несколько секунд как бы нехотя рассматривал девушку, а потом быстро подошёл к кудрявой женщине, которая стояла у самого выхода, и взял её под руку.
И Гермиона вдруг подумала о том, что, верно, его жена красива. А потом девушка тут же зажмурилась — образ Снейпа, обещавшего Дамблдору абсолютно всё, встал перед ней и будто закрыл уши.
Это было очень неприятное чувство. И оно совсем не желал исчезать.
* * *
Ещё раз Грейнджер увидела её снова, но уже довольно близко. Женщина держала за маленькую ручку девочку, что ужасно напоминала самого Снейпа этим большим носом, лет пяти и опять ожидающе смотрела куда-то в сторону, слегка наклонив голову.
Белая кожа, совсем немного морщин, красные губы, пышные кудри, элегантное пальто, туфли на невысоком каблуке. Её вполне можно было бы назвать идеальной. Правда, она была магглой — не ощущалось от неё магии, совсем-совсем. Нет, конечно, Грейнджер не считала это недостатком, но… она всё же не понимала. Или понимала, но просто не хотела принимать.
Потом Гермиона резко сглотнула, увидев, как женщина вся начала словно светиться и приподнимать уголки губ, протягивая свободную руку к руке мужа.
И почему-то Всезнайка снова ощутила удар, опустила глаза, часто вдыхая. Хотя, на самом-то деле, она знала почему.
Он был всего лишь её учителем, таинственным и интересным.
А она — его ученицей, маленькой и нуждавшейся в грёзах о большой-большой любви.
Затем… всё вдруг замелькало бешеными моментами — среди пациентов, которых везли на каталках, Грейнджер увидела слишком знакомые черты осунувшегося лица.
Родинки, их было много, рыжие волосы до плеч и пухлые губы.
Гермиона не помнила, кто оттаскивал её от каталки, не помнила, что и как кричала, срывая голос. Но помнила боль, боль, которая никогда никуда не уходила, лишь с новой силой вколачивалась в сердце, будто забивая большой деревянный крест над мокрой могилой.
* * *
Грейнджер сидела в коридоре на белом стуле, среди белых стен, пальцами перебирая белый платок.
Время. Оно тянулось, словно впервые познав всю свою силу и могущество. Гермионе же казалось, что именно оно и запирает её в невидимую клетку, лишая возможности считать правильно все секунды, все те мгновения, когда она видела улыбку Джинни, слышала её плавный голос и замечала тихое счастье в тёплых-тёплых глазах.
Гермиона часто дышала. Слёз уже не было. Они были не нужны, чтобы чувствовать. А вот яркие воспоминания, как индийские сари, отчётливо помогали в этом.
Она вдруг вспомнила, как Уизли подарила ей перчатки. Именно те, на которые сама Гермиона долго-долго смотрела в магазине, слегка передёргивая плечами. С жёлтыми и коричневыми полосками на фоне обычной серой жизни они казались такими весёлыми, что хотелось просто улыбаться, улыбаться и ничего больше. Прямо как в детстве.
А ещё, когда они ехали в лес, то нашли одно место, мысли о котором умоляют счастье рекой разливаться по венам.
Тополя… Целая арка из высоких тополей с их до невозможного красивыми листьями, шелест которых приносил лишь покой, а цвет — радость. Ветки медленно качались то в одну сторону, то в другую. Мощные стволы, казалось, так и просили коснуться их, нежно погладив по шероховатой поверхности.
И Джинни тогда попросила Луну остановиться, просто потому что увидела, как Гермиона смотрит на этот чудесный пейзаж, что напомнил ей дом, затаив дыхание, всё ещё наслаждаясь порывами мягкого ветра из приоткрытого окна красной маггловской машины.
Сердце липко билось о грудную клетку, разбивая кулаки в кровь, не заботясь о причиняемой боли. В голове нежным эхом отдавалась музыка из бара, та самая, которую пела француженка, чей немного хрипловатый голос был записан на пыльную чёрную пластинку.
Грейнджер прижала колени к груди. Её плечи ходили ходуном. На ладонях стали появляться фиолетовые сетки от тяжёлого комка в груди.
Время. Оно не может повернуть назад или остановиться. Оно лишь с бесконечной силой шагает вверх, по холмам, вниз, по тёмным болотам, — всё вперёд и вперёд. К тому, что там, за всеми этими деревьями, за всей этой землёй.
К горизонту.
* * *
До девушки кто-то дотронулся. Как позже выяснилось, это была женщина в интересном красном платье — Лиза Кадди. Наверное, всё дело было в том, что ей уже доложили, будто странная студентка ни в какую не хочет работать, а просто так сидит здесь уже целую вечность с красными от слёз глазами и бледным лицом.
Гермиона подняла голову и шмыгнула распухшим носом, приоткрыв сухие губы. Её же начальница, вопреки всем блеклым ожиданиям, смотрела с искренним сочувствием и даже сжимала тёплой миниатюрной ладонью острое плечо Грейнджер.
— Вы… знаете эту рыжую девочку? — Спросила женщина, пытаясь как-то правильно улыбнуться своими красивыми розовыми-розовыми губами.
Да, в глазах Лизы нет тех самых искр, но есть что-то другое. Тоже приятное. Как тягучие облака на голубом фоне бесконечного, невообразимо великого неба.
Ведьма же только медленно кивает, холодными пальцами касаясь своей горячей шеи, не обращая внимания ни на бегущих медсестёр в своей форме, ни на грозно ступающих врачей в белых халатах, ни на нервных пациентов что-то громко говорящих. Всезнайке не хочется сейчас ни говорить, ни что-либо, если честно, замечать. Совсем. Возможно, именно поэтому она и смотрит так отстранённо, сжимая мокрой рукой от пота краешек голубой просторной плотной рубашки.
И Кадди всё-всё понимает, отстраняясь, скрещивая дрожащие мозолистые руки у груди.
Конечно, Грейнджер сейчас не была воплощением человеческих страданий в глазах этой женщины, ведь та знала, что каждую секунду в этом мире каждый чувствует боль, пусть и не всегда одинаковую, а не только эта девочка. Гермиона… была для неё лишь ребёнком, который и потерялся в этом огромном мире, и оказался в маленьком-маленьком душном коконе своих самых сокровенных страхов. И её, правда, было по-настоящему жаль.
— Идите домой, вам нужно отдохнуть, сейчас вы всё равно не сможете ничем помочь. Когда ваша знакомая придёт в себя, вам позвонят. — Она уходит, ещё раз обернувшись, смотрит пару мгновений на молодую девушку, и в груди сразу что-то становится таким вязким, что ладони сжимаются в кулаки.
* * *
Луна держит за руку Уизли. И из глаз не льются слёзы, просто потому что Джинни сжимает в ответ маленькие пальчики балерины своими. Подруга живёт, дышит с ней одним воздухом. Зачем же расстраивать учительницу этими прозрачными каплями на лице и потёкшей голубой маггловской тушью?
Свет падает на бледное лицо пациентки, всё в родинках, на её губы, приподнятые в слабой улыбке, и на волосы, что отливают яркой-яркой ржавчиной.
— Как там в театре? — хрипло спрашивает Уизли, заставляя девушку медленно ссутулиться и от этого голоса, и от выбранной темы.
Балерина вздыхает и прикрывает глаза на несколько секунд, словно пытаясь бороться с чем-то.
— Мадам Брейв требует от меня невозможного. Я не могу превратиться в другого человека, а ей это совсем не нравится. Она считает меня бездарностью, раз я не могу «примерить» любое «лицо» на сцене. — Лавгуд где-то читала, что если обращать внимание на свои проблемы, то собеседник отвлекается от того, что происходит с ним самим. Интересно, где же именно? — Эта любовница… она гадкая.
Лавгуд искренне поджимает губы, часто дыша. Ей, такой сдержанной, было мерзко даже вспоминать те движения. Она нервно начинает теребить пуговицу у самого горла рубашки, отворачиваясь от Джинни, будто надеясь забыть всё, ведь стало так стыдно.
— Знаешь, Луна, если ты не позволишь себе стать частью этой роли внутри своего сердца, то ты ею и не станешь. — коротко ответила учительница.
Балерина кивает и всё ещё тянет губы, смотря на чистое небо за окном. А пациентка же как-то странно передёргивает плечами — могло бы вполне сложиться впечатление, что ей холодно.
Они не говорят о странной болезни. То ли потому что не знают правды, то ли потому что боятся узнать её и разрушить все свои хрустальные замки. Но Лавгуд всё-таки имеет представление, что прошлый лечащий врач, маг, отказался от Уизли, а в Святом Мунго после того, как остатки УпСов взорвали большую часть здания, большинство колдомедиков уволилось, причём хороших.
Луна вздрогнула, ещё больше согнувшись, смотря на свои бледные руки.
Почему-то всегда казалось, что после Битвы будет жить легче. А на деле… появились другие проблемы, пусть и не такие глобальные. Да, ничего не стало идеальным и вечно светлым: мозгошмыги всё продолжали летать около молодых магов, магглы — не подозревать о волшебном Мире, а люди — жить.
Каждый миг смеялся новым мигом. Всё повторялось.
Но балерина не могла сказать, будто она была несчастна или недовольна своим настоящим. Её грудь не болела от послевоенного горя слишком часто, в её глазах горели звезды, её не мучала бессонница, а сердце же всё билось и билось Лавгуд любила жизнь. Всегда. И ей казалось самым прекрасным чувствовать что-либо, потому что мокрая могила и вправду не лучше даже самой адской боли.
От этих размышлений, которые снова будто выставили на первую полку в магазине, стало даже легче дышать. Странное ощущение. Но очень приятное.
— Джинни! — Голос Гермионы заставил Луну обернуться и посмотреть, как пышноволосая девушка кидается на шею к подруге, опускаясь корпусом на кровать.
Балерина замечает сильное удивление пациентки, но, как всегда, предпочитает промолчать, увидев, как руки, все в родинках, сжимают плечи трясущейся и плачущей Грейнджер с необычайной радостью, а глаза, вечно укоризненные, слезятся.
* * *
Тринадцатая мягко улыбается. Эта студентка наконец пришла в себя и теперь быстро справляется со своими обязанностями ещё и даже с прежним неугомонным энтузиазмом, бега в белых кроссовках по скользкому полу от одного кабинета со стеклянными дверьми у другому.
— У её подруги, мягко говоря, мерзкий диагноз. Она знает? — слова Чейза заставляют нервно сглотнуть и опустить голову. Девушка качает головой.
— Она сможет выздороветь. Такие должны жить дальше. — она не поворачивается к коллеге, только всё продолжает ощущать липкое чувство.
— Все должны жить дальше. За исключением, конечно, таких как Хаус. — Чейз громко усмехается, толкая девушку вбок плечом. Та отвечает тем же.
Но с её лица так и не сходит печаль, даже несмотря на очередную шутку парня и улыбку Гермионы.
Да, ей жаль их всех, но разве Тринадцатая может подарить каждому свою жизнь?
* * *
Не смея нажать на курок 4
* * *
Грейнджер достаёт из красочного пакета яркие мандарины и кладёт их на тумбочку, попутно рассказывая новые случаи, которые произошли на работе в её смену. То смешные проделки коллег, то странные перепалки врачей, то ещё что-нибудь весёлое и лёгкое. О медленных и тихих смертях девушка умалчивала, часто дыша.
А Уизли смотрит на неё, и ей вдруг становится неприятно, а слёзы начинают течь прямо по горячим розовым щекам. Она же старательно пытается стереть такие их очевидные следы неслушающимися пальцами.
Джинни… не любила Гермиону так, как было нужно, так, как Всезнайка этого заслуживала.
— Ну-ну, что болит? — и эта чёртова Грейнджер опускается на колени и так заботливо заправляет выбившуюся ржавую прядь за ушко, что все баррикады Уизли сыпятся, как песок, как прах.
Она, правда, не шепчет извинения, ведь понимает, что это было целиком и полностью её решение и никто его не в праве изменить. Но в груди всё сжимается. И Уизли действительно понимает чего лишила и Грейнджер, и себя здесь, в этом жестоком мире, сейчас, в этом жестоком времени.
* * *
Хаус кидает на пол огненную трость и резко садится в тёмное кресло, снимая чёртов галстук, который заставила надеть Лиза на этот дурацкий корпоративных. Была бы возможность, Грегори ушёл бы намного раньше, если бы не Уилсон со своими этими идиотскими шутками.
— Что с пациенткой? Был приступ сегодня? — Он протирает лицо руками и смотрит на свою помощницу, слегка опустившись всем корпусом.
Мужчина устал. Это было видно по его тёмным мешкам под глазами, помятому чёрному костюму и трём таблетками «лечебного» наркотика, быстро исчезнувшим во рту.
Ещё он часто дышал, будто вспоминая большие серые глаза белокурой девочки, которая со слезами умоляла его сделать всё, абсолютно всё, что помогло бы Уизли.
Да, он не любит обращать на подобное внимание и просто отметает такие воспоминания в сторону, ведь при опущенной голове, сгорбленой спине и жалком взгляде люди начинают либо остервенело смеяться, либо садиться на шею, свешивая ноги. Почему? Наверное, просто потому что вся жизнь человека — в ужасной действительности лишь боль.
Но что-то засело в голове. И никак не желал вылезать оттуда. Такая маленькая, а уже чуть не умерла дважды. Жаль. Наверное, жаль.
Тринадцатая отрицательно качает головой и пытается сдержать вымученную улыбку. Эта Уизли доставила им, если честно, как много хлопот, так много и щемящей радости.
Вся в своих милых родинках, она рассказывала какие-то смешные истории, постоянно улыбаясь так искренне, что невозможно было просто стоять и смотреть и ничего не делать, словно в ответ.
Джинни даже пела по-французски по вечерам. А Реми всё слышала и тоже тихо подпевала, проходя мимо палаты.
— Возьмите анализы. Нужно убедиться в том, что мы делаем всё правильно, — говорит Хаус и морщится от нового посылаю боли.
Чейз кивает и начинает собирать все папки на столе.
* * *
— Операция прошла успешно, — Грегори говорит это немного сухо. Рядом с ним стоит Снейп и потирает затёкшие руки своими же пальцами в этих несносных жёлтых перчатках и держит, как обычно, эту маску на лице холодно ти и отчуждённости.
Луна сразу обнимает Хауса. Он едва ли не потерял равновесие. Сжимает плечи так крепко и шепчет что-то. Тихо-тихо. И Хаус чувствует холод от слёз балерины и тепло от её тоненьких пальчиков на шее.
Странная девочка. Вся бледная и с этими белыми волнистыми волосами. Но и ужасно… Хаус даже не может подобрать нужного слова. Назойливая? Красивая? Дурно воспитанная? Или… просто счастливая?
Врач усмехается своим мыслям, а потом замечает, что Лавгуд обнимает точно также и Снейпа, которому пришлось сильно скрючиться, чтобы безэмоционально ответить на этот самый обычный человеческий жест, чтобы девочка смогла дотянуться до него.
Нет, Хаусу не плевать. Он рад в самой глубине, что Уизли всё же сможет ходить. А не жить так, как он. Хаус действительно рад.
Грейнджер ограничивается лёгким рукопожатием и закушенной губой. Грегори знал её, студентка с огромной копной волос с вечным шквалом вопросов.
Но глаза… Они могли сказать многое. Гермиона смотрела с восхищением, почти священным благоговением, радостью и этим непостижимым покоем.
Наверное, только из-за этих взглядов и стоит жить, работать и вообще дышать. Наверное, именно в них и есть весь смысл существования.
* * *
Это было что-то несоизмеримо хрупкое, что-то, что могло исчезнуть в любой момент.
Задохнуться, как утопленник в холодной воде.
Забыться, как нечто ненужное, серое, блеклое.
Странно, но почему-то именно эти моменты и пробивали брешь в памяти, врезались с неистовой силой в воспоминания, в саму жизнь, заставляя дышать уже не так как раньше, а с комком в груди, тяжёлым и незыблемым.
Касания пальцев, тихие улыбки, мокрые от слёз глаза, мурашки по коже.
Дрожащие голоса, всхлипы.
Детский смех, шорох одежды.
Взгляд, полный не только восхищения, но и покоя, мягкой надежды, гордости.
Качание головой, жест одобрения, легко приподнятые уголки губ.
Тёплое дыхание, кожа к коже, ладонь к ладони.
Лавгуд кружилась, кружилась, стоя лишь на одних мизинцах. Её руки двигались легко, чётко, будто забывчиво.
И девушка ощущала как её наполняет в этот момент с ногтей до самых кончиков белых волос та самая хрупкость. Это совершенно не было похоже на волшебство, но Луна будто видела радугу от стекла в отражении чистой быстро бегущей воды, словно чувствовала прохладу утреннего тумана и ту приятную дрожь в теле.
Ведьма улыбалась, прищурив глаза. Искренне так, счастливо, пытаясь отдышаться. Ей не нужно было становится другим человеком, чтобы показать боль или радость. Просто было необходимо вытащить нужные воспоминания. На один миг. На одну возможность. И дело не в самореализации или славы, как в случае в мадам Брейв, а с желанием дать этому миру что-то, пусть твоя «маска» и с трещинами. Главное — «надеть» её так, чтобы все увидели эти трещины.
Зал салютировал Лавгуд, а она, ничего и никого не слыша, смотрела лишь на одного человека в чёрном костюме, медленно встающего со своего места на самом последнем ряду и уходящего, хромающего, опирающегося на черную трость с алыми всполохами пламени.
И на одну секунду юной балерине даже показалось, будто на тёмном деревянном полу появились яркие искры — тысячи сверкающих огоньков, неземных орбит, карликовых звёзд.
Они словно были оставлены нарочно и манили, манили…
Как тихое мягкое эхо в зимнем лесу.
* * *
Выйдя на улицу, Хаус закурил, поморщившись от очередного импульса чёртовой боли, нервно опираясь на трость. Из театра всё ещё доносились восторженные крики и аплодисменты.
— Всё-таки пришёл, — констатировал факт бывший профессор магических наук, поправляя ворот тёплого чёрного пальто.
— Как и ты, — выдохнув дым, с издёвкой ответил доктор, смотря на белые клубы, приподнимая голову.
Они молчали. А потом вдруг заговорили. О чём-то своём какими-то короткими и неясными фразами, продолжая курить и смотреть в небо, которое только начинало темнеть и наполняться дыханием ночи.
Тьма… опускалась на город, накрывая все его закоулочки, пристани, голые деревья и высокие здания своим нелепые и донельзя странным одеялом. Да, она пленительно обволакивала всех людей, грубо волоча за собой в пугающее царство вечера. А может быть, всё же в царство предрассветного неба, наполненного восторженным едва слышным придыханием?
Может быть.
Автор данной публикации: Black Moth
Виктория. Староста.
Факультет: Слизерин.
В фандоме: с 2015 года
На сайте с 2.07.18.
Публикаций 54,
отзывов 146.
Последний раз волшебник замечен в Хогсе: 5.06.23
От судьбы не уйдешь. Как бы ты не сопротивлялся, как бы не убегал, все равно придешь именно к тому результату, который тебе был предначертан с самого рождения. Гермиона Грейнджер и Драко Малфой были созданы друг для друга, они не могли быть счастливы по отдельности. Как рассвет не может быть без заката, так и эти двое не молги быть разлучены. По воле случая они оказались на необитаемом острове, который своей магией заставил их познать истину. От автораДорогие мои читатели! Эта работа о любви,
Уникальные в своем роде описания фильмов и книг из серии Поттерианы.
Раздел, где вы найдете все о приключениях героев на страницах книг и экранах кино.
Мнения поклонников и критиков о франшизе, обсуждения и рассуждения фанатов
Биографии всех персонажей серии. Их судьбы, пережитые приключения, родственные связи и многое другое из жизни героев.
Фотографии персонажей и рисунки от именитых артеров