Гермиона помнит, как лет в пять любила кататься на спине отца. Энди Грейнджер кружил её по дому, то делая вид, что сбрасывает её, то крепко-крепко прижимая к себе крохотные ручки дочери. Запах его каштановых волос Гермионе казался всегда кокосовым и таким родным-родным. И любимым. Софи Грейнджер, наблюдая за домашними, звонко смеялась, хлопая в ладони и поддевая мужа словами «но, лошадка»…

А ещё Гермиона помнит, как родители ночью, думая что она спит, ругались. Приглушенно кричали друг на друга, что-то били… По утрам Гермиона порой видела, как отец спал на диване в гостиной, в то время, как мать в спальне о чем-то жалилась подруге, по домашнему телефону, постоянно вытирая одеялом слезы.

Гермиона помнит, как в одну из их ссор она дала о себе знать. Ей тогда было восемь. Крепко прижимая к груди плюшевого зайку, она сквозь слезы умоляла родителей перестать ругаться. Нечаянно она кинула в окно свою игрушку, и стекло тут же пошло паутинкой и рассыпалось, словно песочный замок. Родители тогда кричали. Сначала друг на друга, затем на ничего не понимающую дочку, после снова друг на друга, совершенно не понимая, что каждым своим словом всё больше разрывали сердце Гермионы и разрушали её идеальный детский мир.

Мать хотела сделать аборт. Гермиона узнала об этом когда ей было десять. Родители тогда вновь думали, что их дочка дремлет у себя в комнате, но как оказалось нет. Тогда она, совершенно не сдерживая град падающих на паркет слез, стояла возле двери на кухню, поглядывая на родителей сквозь щелочку. Тогда и без того безрадужный мир маленькой девочки рухнул. Разлетелся на мелкие кусочки. Словно окно, которое она разбила зайкой.

А потом Хогвартс. Профессор Макгонагалл со строгой, но все же доброй, улыбкой отдавала Гермионе письмо, попутно объясняя Энди и Софи как пробраться в Косой переулок и на платформу 9¾. Гермиона, за свои почти двенадцать лет привыкшая к отношениям внутри семьи, посчитала это своим шансом. Шансом вырваться на свободу из-под оков домашней рутины. Вот только свобода не получилась. Вернее, сама Гермиона лишила себя её. Не хотелось уж быть вторым сортом среди детей волшебников, да и, чего уж таить, хотелось доказать родителям, что она тоже не просто так живёт на этом свете. Так и появился её режим отличницы и зазнайство, от которого Гермиону саму тошнило.

Прощание с родителями было… да, Гермиона потом дала ему определение сухим. Вроде бы и поплакали, и обнялись, но… Холодными получились объятия, поцелуи — излишними, а папин кокосовый запах волос уже был не настолько родным и любимым.

Приезжать после школы не хотелось. Не хотелось, но по-другому было никак. Встреча её ждала вполне тёплой, и Гермиона уже было обрадовалась тому, что погода в семье наконец стала солнечной, как в ту же ночь, засыпая, услышала ругань родителей. Вот только на этот раз слёз уже не было. Гермионе казалось, что все свои слезы она выплакала в начальной школе. Но нет. Новая, и более сильная чем в детстве, порция слез хлынула из карих глаз Гермионы после того, как она с родителями покупала книги в Косом переулке. Наблюдая за тем, с какой нежностью и любовью разговаривают друг с другом родители Рона — ведь даже, чёрт возьми, ругала миссис Уизли своего мужа с лаской в глазах — Гермиона поняла, что их семья жила не правильно. Что сама Гермиона упустила в своём детстве то, что называют любящие друг друга родители. Что она всю жизнь считала, что извечные ссоры и ненависть в глазах — это вполне нормально для супругов.

… Лето после второго курса было замечательным. Париж, город любви, город романтики, Гермиона и её родители. Крохотная надежда на то, что этот город помирит Софи и Энди Грейнджер забилась в сердце Гермионы. Как она потом поняла — бессмысленно. Франция ещё больше — раньше Гермиона и не думала, что такое возможно — рассорила родителей. А все из-за какой-то блондинки, которой отец помог донести тяжёлые пакеты.

Едва приехав домой, Гермиона связалась с Роном. Его семья в это время была в Египте, но должна была приехать через пару дней. Тогда Гермиона твёрдо решила, что не хочет тратить оставшиеся время каникул на порчу собственных нервов. Собрала свои вещи и как можно спокойнее объявила родителям, что друг пригласил её в гости. Родители это приняли скептически, но Гермионе это было не так уж и важно. Мама довезла её до «Дырявого котла», и тогда Гермиона почувствовала запах свободы. Впервые за всю жизнь. Впрочем, это можно списать на переходный возраст.

И вновь она почувствовала острый укол ревности и несправедливости, наблюдая за семьёй Уизли. Ну нет уж, одним вечером подумала она, пора перестать думать об этом. Вроде получилось.

Лето перед четвёртым курсом было отнюдь не примечательно. Хотя нет. Именно этим летом Гермиона впервые серьёзно поссорилась с родителями. Она уже и не помнит причину. Помнит только, как она, мать и отец кричали и размахивали руками в гостиной, как мать влепила ей пощёчину, и как Гермиона громко хлопнула дверью, через два дня выходя из дома вместе с мистером Уизли.

Из-за этого хлопка Гермионе через год не разрешили отправиться в гости к Виктору. А ещё родители тогда вновь крупно поссорились. Если Гермионе не изменяет память, то это было из-за нового коллеги родителей, которому чем-то приглянулась Софи.

После пятого курса, родители увидели относительно свежую рану на лице своей дочери. После долгих расспросов (которым Гермиона была очень удивлена — она ожидала, что родители просто не обратят на это внимание. Как, в принципе, и всегда) младшая Грейнджер приняла решение обо всём рассказать родителям. О Волдеморте, прижающийся войне, битве в министерстве… Много о чём. Из-за этого родители не захотели её отпускать в Хогвартс. Гермиона одновременно была и ошеломлена, и рада, и огорчена этим. Значит, она всё же не безразлична родителям.

А через год Гермиона впервые в жизни не знала как ей поступить. Ей нужно было идти вместе с Гарри за крестражами, не факт, что она вообще могла вернуться, а её родители знали слишком многое…

— Чай готов, милая!
— Уже иду, мам!

Этот диалог Гермиона запомнит на всю жизнь. Именно тогда она взяла в руки палочку и, говоря заветные слова, изменила память родителей. Откуда-то вновь взялись слёзы… Они же и появились когда Гермиона рассказывала Гарри и Рону про то, что сотворил с родителями. Может, это и называется любовь?

Если это любовь, то почему она проявилась именно тогда, когда всё, практически, закончилось?

На этот вопрос Гермиона не может найти ответ и сейчас. Она и Рон стояли на заднем дворе нового дома родителей Гермионы, которые разумеется и не знали о её существовании. Венделл и Моника Уилкинс с улыбкой наблюдали за медленно заходящим солнцем. Часто они переглядывались, и Гермиона всё пыталась найти названия для этих чувств. Неужели это действительно любовь, нежность и ласка? Почему у Моники и Венделла Уилкинс эти три чувства в диапазоне присутствуют, а у Софи и Энди их и отродясь не было?

— Давай, Гермиона, пора, — прошептал ей на ухо Рон, обжигая кожу Гермионы своим дыханием.

Гермиона достала из кармана джинс палочку, направила её на родителей и… Застыла, наблюдая за тем, как Энди накрывает ладонь Софи, что-то шепча на ухо. Вернее, это Венделл накрыл ладонь Моники — Энди бы так никогда не сделал.

— Не могу, — прошептала Гермиона, чувствуя, как горячие капельки слез медленно стекают по её щекам. Что Рон, несколькими движениями немного грубых пальцев, вытер. — Они… Они так счастливы. Они любят друг друга. Но когда я сниму чары — они вновь будут друг друга презирать и ненавидеть.

Гермиона всхлипнула и тут же спряталась за стену дома — её родители обернулись на звук.

— Они живут чужой жизнью, Гермиона, пойми. Это неправильно, — Рон пристально взглянул на свою девушку, и та кивнула:

— Ты прав, — она вытерла локтем подступившие слёзы и произнесла заветные слова.

Может, её родители и продолжат всю свою жизнь вести между собой войну, разрушая сердце дочери, но сама Гермиона твёрдо решила, что никогда и не при каких обстоятельствах не пойдёт по их стопам. И Рон, прижимающий её к себе и гладя по волосам, был с ней согласен.