Преувеличенно считая Хогвартс райским местом, мы так упорно не замечаем в нем мрак, что иногда он пролазит в наши внутренности. Невидимыми нитями чернота пронзает наше тело, подчиняет себе и стремительно уничтожает все самое светлое. И вот тогда ты, наконец, замечаешь в добрых призраках всю их гниль, а в шепоте портретов немое отчаянье. Заточенные, проклятые. Они будто стараются до тебя докричаться, показать всем своим видом весь ужас этого грандиозного места. Они пытаются тебя прогнать.

В зимние ночи в подземельях Слизерина до чопорности холодно. Этот острый, ледяной воздух покрывает инеем легкие, высасывает твою энергию и тут же поглощает ее. Вы не верите мне, верно? Что ж, надо отдать должное — ваша вера мне не нужна. Потому что сегодня ночью меня может не стать. Вот так вот просто и безобидно я могу навсегда исчезнуть, раствориться в обыденности, забыть обо всем. Будет ли помнить меня кто-либо? Назовет ли тихо ночью мое имя? Н-а-р-ц-и-с-с-а. Нет.

А ведь начиналось все не так и уж и мрачно. Хотя это как падать вниз. Ты просто не замечаешь этого вначале. Не чувствуешь, как вышибает воздух из легких, как выхода больше нет. Только падение неминуемо, знаете. И я начинаю отсчитывать свой уход. Черное легкое платье струится по ногам, отливает синевой в темноте. Увы, но черный даже не мой цвет. Умирать ведь не страшно, верно? Моя тонкая тень отбрасывается на вековые стены, искажается, изгибается во что-то страшное. Страшно ли мне? Больно ли понимать, что ты больше не будешь жить? Чертово отчаянье выжгло дыру, пронзило насквозь, окунуло в чертов страх.

Ветер колышет занавески, горит ярко фитиль. Спасенье есть?
Спасенья нет.

***

Когда тихими вечерами ученики уходят спать, а озорники нарушают правила — Хогвартс оживает. Вздыхают полной грудью бетонные стены, дрожат от эмоций стекла, и даже ветер — шебутной и веселый — запевает унылую песнь. Потухают на мгновение лампы, открываются со скрипом ветхие двери, и в это мгновение школа открывает свой истинный вид. С ниш сходят медные статуи, звенят доспехами, распевают благородную песнь о службе великому Годрику. В их железных сердцах нет и проблеска жалости, а на заржавевших рукоятках мечей еще не истлела человеческая ярко-алая кровь. Портреты будут тихонько перешептываться в такт этой адской песни, ворча на проклятых рыцарей, которые в очередной раз нарушили их покой. Озорники, позже, конечно же, спишут все на разыгравшееся воображение и будут помалкивать ровно до того мгновения, пока Хогвартс окончательно не оголодает и не придет за тобой.

Старое, могучее здание будет отслеживать свою жертву, высасывать все ее силы, а взамен не отдаст ничего. Это просто система. Замысловатая, без шанса на выживание. И однажды, верьте мне или нет, она заберет меня полностью.

На руках синие вены в темноте напоминают скорее безжизненных червяков, навсегда застывших, насильно вшитых в кожу. А за окнами черная-черная ночь, приковывающая взгляд, заставляющая проникнуться своим великолепием. У меня, знаете ли, тоже были планы. Самые однотипные, если быть точной. Закончить школу, выйти замуж за Малфоя, выполнить фамильный долг и распрощаться с жизнью. И как же иронично, что все происходит с точностью наоборот.

Беззвучный, отчаянный смех сходит с уст, ударяется об стены, кромсает перепонки. Одинокая, убогая, глупая. Завтра будет?
Завтра нет.

***

Холодный пол сверкает бликами перед глазами, сливаются воедино серые стены, а перед глазами все плывет. Отчаянно погружаясь в это место, ища в нем успокоение, мы не замечаем в нем самый настоящий ужас. Что течет в этих стенах, эхом отдаваясь в коридорах? Что пробуждается каждый раз, стоит холодным алым каплям крови упасть в этом здание? Я прикрываю ладонью рот, прижавшись спиной к резной стене, вслушиваясь в шепот проклятых портретов, ощущая холодные противные слезы на щеках.

— Нарцисса, — различаю я среди множества голосов, вздрагиваю от ужаса. Мои конечности застывают от страха, приковывают к этой стене, впечатывают в нее позвоночником.

А ведь все начиналось не так уж и страшно. Хотя вспомнит ли сейчас хоть кто-нибудь эту историю? Историю о предрассудках, самобичевании и боли? О том, как пытаясь отыскать приют в этих холодных стенах, я напоролась на новое горе, напоминающее скорее смерть? Сердце яростно бьется, ломает с хрустом ребра. Оно, как и я, совершенно не хочет переставать существовать, не хочет выполнять магический договор, закрепленный узами крови, что когда-то пролилась в этом здании. Только расплата неминуема, знаете, и я уже слышу ее тихие, вкрадчивые шаги.

— Нарцисса?

В ушах мерзкий, убийственный звон, что полностью разрывает перепонки. Платье сверкает синевой в отдаленном свете палочки, а перед глазами эти бледные, совершенно неестественные серые зрачки.

— Что с тобой, Блэк?

Преувеличенно считая Хогвартс райским местом, мы так упорно не замечаем в нем мрак, что иногда он пролазит в наши внутренности. Только не стоит никогда забывать, что, живя во тьме, ты сам становишься ею.

Палочка медленно гаснет перед глазами, все тонет во мраке, оставляя крохотную надежду, что уже навсегда. Выход есть?
Выхода нет.

Отблеск больничного света обжигает веки, причиняя легкую боль. Лицо бледнее обычного, глаза распухшие и руки с ярко очерченными венами так безвкусно дополняют эту картину. Замашки аристократии всегда стираются перед лицом смерти, потому что даже самый пафосный и надменный ублюдок готов душу продать за жизнь. Только, когда твоя жизнь уже не принадлежит тебе, она становится совсем бесценной, такой ненужной, что можно оборвать ее в любой момент. И это безумно, как мне кажется, безумно с таким хладнокровием относится к вещам, которые не являются твоей долбаной собственностью.

Когда же все началось? Когда Хогвартс перестал быть домом под номером два, а стал своеобразной тюрьмой? Наверное, в тот момент, когда я упала в отчаянье, захлебнулась им по самые гланды, ощутила его силки на себе. Человеку свойственно, знаете, продавать душу за что-то ничтожно малое, за что-то абсолютно не значимое после этой жизни. Ведь это так классно, действительно, пытаться принести в свою судьбу хоть что-то.

И я свою душу тоже продала.

Продала за самое ничтожное, что есть на этом свете, продала за любовь. Мою историю сложно отнести в разряд безответной влюбленности, но и безупречного счастья - тоже. А хотя, чего ожидать от союза двух чистокровных семей? Что можно ожидать от человека, спрятавшего все свои чувства внутрь себя?

Я медленно приподнимаюсь с больничной койки, смотря в зеркало, что находится прямо передо мной, и сжимаю пальцы вместе с простыней. К моей жизни я навеки безучастна, поэтому подписать кровавый договор было проще простого. Просто взять и поставить изящную подпись на старом пергаменте. Мерлин, что же проще? И ведь не казалось это тогда таким странным. Намного страннее было быть отвергнутым, и это вводило меня в ярость. Это заставляло бурлить во мне кровь.

Белая больничная сорочка покрывается ярко-алыми пятнами на руках, сжимаются кулаки.
Жизнью торговать можно, но стоит ли? Да. Нет.

***

Когда перед человеком стоит выбор, то он всегда выбирает наиболее выгодное предложение. Думать нужно рационально, жить надо рационально - то есть, за несколько шагов добиваться наибольших результатов. И дело здесь далеко не в морали, откиньте ее оковы - зачем она вам? - дело в потребности, каждая гнилая душонка на планете стремится доминировать, выделяться и быть впереди. Поэтому, когда мне исполнилось тринадцать, а мысли резко переместились с вещей на положение их, то я сразу поняла - выбирать нужно самое лучшее. Выбирать нужно тоже рационально.

Люциус Малфой котировался по всем стандартам: высокий, красивый, он всегда производил впечатление человека, который может защитить. Его красота, воспетая многими моими сокурсницами, была все же более приукрашена, но тот факт, что его замечали, что на него равнялись, был всегда впереди. Он был главным. Бедная моя меркантильная натура, кто уж знал, что когда разбиваешься, то ломаешь себе все кости? Кто сказал мне, что за каждое действие идет расплата, а такая поразительная исконно человеческая черта характера как гуманность и простодушие - наша единственная в жизни отрада? Никто, да я и не поверила, если честно.

Только вот, если продаваться, то продаваться нужно до конца.
Если выбирать что-то или кого-то(хотя имеет ли смысл заменять эти местоимения, ведь мы, люди, такие же пустые и мертвые, как вещи), то выбирать нужно анализируя, изучая.

Люциус Малфой - тот еще сукин сын, и это была запредельная правда. Его не волновали чужие чувства, его спина всегда была прямой, а взгляд неприступно холодным. Заинтересовать его, заставить обратить на себя взгляд было равносильно невозможности, да только прибавляло огню в костер. И возможно, это и сожгло меня, заставило пуститься в странную передрягу с магическим договором, который навеки закрепился надо мной.

Легкие тяжелеют с каждым шагом, когда я направляюсь прямиком в Большой зал, чтобы вновь и вновь искать взглядом одного и того же человека.

(А он по-прежнему сидит второй с краю и лениво ковыряет в тарелке, переворачивая книгу и слушая вполуха однокурсника).

Он такой же, как и всегда: холодный и неприступный. И только я одна знаю, что что-то все же изменилось. Ведь Хогвартс умеет поникать в душу, умеет ее ломать пачкать.

Так стоило ли продавать свою душу? Нет. Да.

Явственные очертания образов минувших дней отравляют мою кровь. Впиваются в вены, цепляются, как клещи, и отдают резкой болью где-то в районе сморщенных от гнили легких. Хорошо, конечно, когда вспоминать вообще есть что, только плевать хочется, воскрешая всякий раз в памяти эти до ужаса смущающие мгновения. Хотя в последнее время плевать хочется на все: начиная от фамильного долга, заканчивая пресловутым договором. А еще хочется выпить виски десятилетней выдержки и начать танцевать: кружится от легкости в черепной коробке, вертеться, сбивая по пути драгоценные вазы, сметая на своем пути все.

Потому что так надо. Потому что так правильнее - уничтожать все, что стоит на пути, не чураться любых, даже самых низких способов достижения гребаных целей, поставленных в минуту ярости. И это далеко не так мерзко, как думается.

Когда мне было тринадцать с половиной, а ему почти пятнадцать, мы были чужими. Пафосно улыбались на светских раундах, слащаво выкидывали наиглупейшие комплименты и сгорали каждый по-своему. Я вальяжно и быстро подавала ему руку для поцелуя, а он также быстро и с примесью ненависти подавал свой локоть. Это было идеально. Так казалось. Так хотелось казаться. Так должно было быть. Прибывать в мирке, где он уже давно стал твоим мужем, а за спиной у вас изысканный вычурный особняк с наипрекраснейшим садом, было равносильно смертной муке. Только Люциус Малфой был мразью, с таким прекрасным лицом и сердцем, что сразу и не заметишь.

Смех, да и только. Потому что влюбляться во что-то и ставить себе это в цель - самое убогое, что может вообще прийти в голову. Особенно, когда ты такая же сука. Особенно, когда ты уничтожишь все, что станет у тебя на пути.

- Я очарую тебя, Люциус Малфой, - слова слетают с губ так быстро, а в ответ только смех. Действительно. Тебе всего лишь тринадцать с половиной, что ты можешь, девочка? - Я очарую, очарую тебя!

Только его глаза направлены не на тебя, нет. Они смотрят на другую. Потому что мы были чужими, мы есть чужие и так будет всегда.

Записывай свой константу, Цисси.

***

Стальное лезвие скользит по запястью, плавно плывет вниз и останавливается, надавливая на бледную кожу. Кровь бежит по рукам, извивается змейкой, падает на пол, а потом также резко исчезает. Хогвартс питается ею. Он жаждет всю, до последней капли. В этом и заключается суть контракта - Хогвартс помогает тебе добиться всего, чего ты так тайно желаешь, а взамен требует твоей крови до последнего дня гребаный жизни. И если ты не хочешь, если ты не выполняешь договор, он невидимыми нитями разорвет твое тело на куски, уничтожит, подавит.

Люциус-Люциус Малфой. Чертов прохвост, такой ублюдок.

Мне не жаль. Ничегошеньки, совсем ничего не жаль. Жалость - самое убогое чувство для таких, как я. Потому что я сама никого не пожалею. Мне на всех плевать: предать, уничтожить, растоптать... Это все, на что я способна. Чувства стираются, мораль меняется с возрастом, а нравственное воспитание слабеет с каждым новым поколением. Я почти уверена, однажды, мы даже не вспомним, что такое совесть.

Взгляд скользит по гладкой поверхности зеркала, а кровь все бежит. Она неустанно течет по запястьям, цепляется за выпирающие вены и навсегда покидает плоть.

Задыхайся от этого чувства, Цисси.

***

Итак, в какой же день я это сделала? Когда подписала контракт? О чем думала, да и зачем допустила такую ошибку? Когда я отчаялась настолько, что забыла о том, как дышать? Если бы это было важно, если бы это только что-то меняло. Люциус Малфой никогда меня не любил, не смотрел, не рассматривал даже как жену. О, как же это бесило! Как выводило из себя! А его взгляды, обращенные в сторону это жалкой, никчемной девушки?

Смех разрывает ребра, оглушает перепонки. Если что-то и превозносить, то стоит этого добиваться.

- Нарцисса, Нарцисса, - тихо звал по ночам монотонный, лишенный даже самых элементарных эмоций голос. Он манил, он обволакивал. Хогвартс звал. И эти старые ветхие стены предлагали так много, опьяняли меня мечтами, пока не наполнили полностью.

Мне не жаль. Не жаль, что под покровом ночи я кровью омыла эти гнилые стены. Не жаль, что растоптала сердце Люциуса, когда его возлюбленная спрыгнула с Астрономической башни. Нет. Мне совсем. Совсем. Ничего не жаль. Потому что когда-то я пообещала тебе, да и себе тоже, что добьюсь твоего расположения, стану твоей женой. А это значит, что я уничтожу все. Абсолютно все.

- Я очарую тебя, Люциус, - тихо шепчу в темноту, вырезая на коже инициалы. Сквозняк гудит, ударяется о камни, подрагивают стекла в истертых рамах. Огонь догорает, увы. - Очарую, очарую тебя!

Запоминай это, Люциус.

Преувеличенно считая Хогвартс райским местом, мы так упорно не замечаем в нем мрак, что иногда он пролазит в наши внутренности. Закупоривает тромбы, травмирует психику и оставляет с чувством полной пустоты. В этом и заключался весь шарм этой школы; Хогвартс выглядел настолько мрачным, что сам стал воплощением тьмы. Иногда он может помочь своему ученику, вовремя подсунув контракт с исполнением самых заветных желаний, но только пощады потом, когда настанет час расплаты, ждать не стоит. Потому что Хогвартс придет; он заставит каждого поплатиться за свои слабости.

Некоторые начинают жалеть, метаться, просить о помощи. Только итог остается неизбежным — тебе все равно придется приходить в это злополучное здание спустя многие года и проливать кровь в туалете на третьем этаже. Так было, так есть и так будет. Так за что же все-таки я продала свою душу?

Нож сверкал в ночной темноте, а шум воды, бегущей из крана, успокаивал. Наверное, на руках уже и вовсе не осталось места без шрама, но только я не хочу, чтобы хоть один из них зажил — они есть напоминание о том, на что я могу пойти ради цели. И это далеко не отвратительно, нет; намного более ужасно сидеть и бездействовать, наблюдая, как то, что должно принадлежать тебе, достается кому-то другому.

— Нарцисса? — этот голос узнается из тысячи. Нож падает на пол со звоном, а руки начинают дрожать. Люциус Малфой, проклятый Люциус Малфой, стоит за спиной, и в его голосе такое непонимание, что хочется свернуть себе шею. — Нарцисса…

Его длинные пальцы успевают схватить за запястье прежде, чем мысль о побеге пролазит в разум. И на душе впервые такой страх, что проще было выблевать легкие, чем предпринять хоть что-то. А он стоял. Стоял и смотрел, как кровь скатывается по руке и падает на пол, и в его глазах не было ничего. Совсем. Черт возьми. Н-и-ч-е-г-о.

— Приведи себя в порядок и возвращайся скорей в гостиную.

Потому что Хогвартс не может купить любовь. Никакой кровью, никакой целью невозможно заставить кого-то испытывать это светлое чувство.
Потому что люди не меняются, не стараются ради кого-то.
И как же жаль, что понимание приходит лишь тогда, когда ты почувствовал всю мерзость падения.

***

— Мама? — удивленно спрашивает Драко, наблюдая за тем, как его мать, Нарцисса Малфой, медленной походкой крадется по школьным коридорам. — Что ты здесь делаешь?

Сердце на мгновение замирает, когда голоса школьных портретов резко расплываются, и я начинаю слышать голос своего сына. Нож быстрым движением скользит в карман, а улыбка, фальшивая, жалкая, расплывается на пол-лица.

— Я к директору, дорогой. Не волнуйся, возвращайся скорее в гостиную.

Сталь по-прежнему блестит в очертаниях лунного света; вздыхают полной грудью бетонные ветхие стены; Хогвартс все манит, ищет новых жертв. И он ее найдет, конечно. Это просто система. Замысловатая, без шанса на выживание. И ты попадешься в нее следующим.