Страшно. До привкуса металла во рту, до жжения в запястьях, до горького удушья.

И ещё одно ощущение, более вязкое и отвратительное.

Слёзы мешают, мне вдруг хочется, чтобы их никогда и не существовало. Эти солёные капли, они ведь никогда не делали никого счастливыми. Только оставляли свои мокрые следы на щеках.

Я отчаянно жмурюсь, хватаясь за голову. Мне кажется, из этого варева нет спасения, нет возможности на нормальную жизнь.

«Не помню» — пульсировала страшная мысль по кости черепа, билась о каждую овальную стенку, причиняя ужасную боль, лишавшую возможности холодно, здраво рассуждать.

Шепчу эту чёртову фразу и ещё больше оседаю на пол, сильнее заглядывая в приоткрывшуюся Бездну.

Там было много дыма от сигарет-реликвий прошлого века, алкоголя со странным привкусом, от которого я постоянно морщилась, и мужчин, одетых в дорогие костюмы, около которых танцевали обнажённые женщины.

Плавные движения, мягкие переливы света на женской коже, громкая музыка двадцатого столетия… Ничего особенного для паба на окраине столицы, что могут посещать люди, начиная только со Вторых Незабвенностей. Ничего необычного, впрочем, и для любого другого паба.

Причина, по которой я пришла в то место так же стёрлась из моей памяти, как и собственное имя.

Но тогда, знаю, мне было отчаянно больно, я чувствовала себя потерянной и разбитой. Казалось, тот человек должен был мне помочь.

Потом… всё так спутанно. Я словно ощущаю, так же, как и тогда, кожаную плётку с немалыми шипами на собственной спине. Морщинистые руки — на шее. И боль, которая побуждала и побуждает всё существо гореть в адском пламени чуждых ранее комплексов и ненормального, почти бесконечного страха за свою жизнь.

Он бил по лицу, жестоко размазывая серебряную кровь по щеке, омерзительным образом морщась. Затем слизывая её, опасно щурил глаза, что горели ясными искрами детского мальчишеского озорства.

Мужчина получал удовольствие, рвя волосы и сжимая запястья, заставляя меня выгибаться и монотонно рыдать, прося о помощи охрипшим голосом.

А затем… снова в номере гостиницы, в своей же постели, я помнила эту обстановку.

Но тот вечер не был выцветшим кошмаром, я отчаянно понимала это благодаря огромным синякам и царапинам по всему телу, изуродовавшим меня, мою личность и даже душу.

Я не помнила, что было после двадцать первого удара, считала. Была ли близость в полном объёме? Издевался ли он над моим кукольным телом и дальше?

Мне страшно даже это представить.

Появляется рвотный позыв, и я еле сдерживаю его, рефлекторно зажимая рот руками.

Отвратительно.

Воспоминания были как вспышки, слишком отрывочные и неясные.

Мне были знакомы приступы, если я бы докоснулась до металла, обычного металла. Движения, жесты, история, какие-то знаки, пароли. Но ни имени, ни близких и особых причин не помнила.

Остались лишь незначительные осколки. И это заставляло жмуриться, роняя голову в ладони. Губы отчаянно сохнут. Не знаю кто я, откуда, чем живу и существую, но помню этот мир, его устройство до мелочей.

Хочется рассмеяться до жёлтых кругов перед глазами, до адского удушья в горле. Как обычно люди удаляют себя с голограммы, желая отделиться, так получилось и со мной. Правда, не по своей воле.

А ещё мне до боли в груди страшно, потому что в окне напротив было огромное пульсирующее изображение. На нём было фото с чёрной строгой надписью: «В розыске».

[hide]Выбирать между меньшим из двух зол всегда кажется таким очевидным. Будто невозможно принять другое решение: ты вынужден стоять в душащем замкнутом пространстве сарая, будучи запертым, но отчаянно пытающимся выбить грязное окно, через которое видно золотое пшеничное поле, чьи колоски, немного качающиеся при свободных порывах ветра, — будто насмешка над тобой и твоей болью.

Я помнила о том, что кольцо на моём пальце может менять внешность человека, даже его пол, на время. А в красном мешке есть несколько сотен паульм*, благодаря которым не буду скитаться в полной нищете пару месяцев. Что ожерелье в той белой круглой шкатулке я должна носить практически всегда для своей же безопасности.

Так же мне было невыносимо больно из-за какой-то глубокой душевной травмы. В груди что-то было словно лишним и неприятно зудело.

Мне необходимо было бежать. Но от кого именно? От государственных патрулей полиции, поддерживающих порядок, из-за тяжёлых преступлений? Или от чего-то более опасного?

Незнание острыми клыками впивалось в глотку, заставляя судорожно, как перед смертью, глотать воздух, жмуриться и непрестанно пытаться вспомнить, тратя огромный запас и душевных, и физических сил.

Но борьба человеческой сущности с её страхами не была длительной в подобном опустошающем ключе в этот момент. Просто потому что я чувствовала, будто должна уходить.

«Быстрее, быстрее!» — шептал внутренний голос, хватаясь цепкими руками за мои плечи, тряся всё тело.

И, часто дыша, я начала собирать дрожащими ладонями всё, что было в этом небогатом маленьком номере моим. А именно: две сменных пары одежды, третья была испорчена вчера, одни кроссовки прошлого века со странной биркой, та шкатулка и старый зонтик.

Очень мало вещей, выходит, я так торопилась, что получилось взять лишь самое необходимое. Хмурюсь.

Ещё был тёплый шерстяной плащ с капюшоном и брошью… знака принадлежности к четвёртому легиону армии — белое сердце, оплетённое плющом с шипами.

Пораженно сажусь на узкую твёрдую кровать, держа в руках чужую, а я не сомневалась, что она была чужой, ведь в нашей стране на военную службу призывали только мужчин, вещь.

Эмоции накатывают неприятными волнами. Кривлю губы в отвращении к самой себе.

Воровка.

Потому что воспоминания о том как украла это у какого-то высокого худого мужчины, роясь в его вещах, появились перед глазами почти сразу.

Мне хочется плеваться. Вот это-то я отлично помню!

Кажется, ещё немного и все зубы треснут или выпадут — так сильно я сжала челюсти.

Распрямляю спину и прикусываю губу. Страх за собственную жизнь приказывает забыть о том, кто я на самом деле, и бежать.

Как оказалось, я была слабым и, на самом деле, нечестным человеком, поддавшимся этому липкому ощущению, боясь того, чего ещё не произошло и, возможно, не произойдёт вообще.

Программируя кольцо на лицо случайного мужчины, надевая сумку и поверх — плащ, закрывая голову плотной тканью и оборачиваясь, смотря на простую комнату, после прикрывая за собой белую панель, я окончательно убедилась, что страх и раньше побеждал меня.

Иначе как объяснить, что я делаю в этом номере без документов, избитая, желающая забиться в угол, как дикий зверёк, и рыдать несколько суток от ужасного страха?

***

Улицы были полны людей. Многие не были богатыми, но и не нищими, впрочем, тоже.

Одежда из Третьей Незабвенности**. Не шелка, но довольно удобная и практичная ткань. Все спокойные оттенки и цвета. Вполне сдержанно.

Правда, люди не улыбались. В их мимике я улавливала нежные эмоции беспокойства, боли и тяжести какого-то бремени.

Это не было предчувствием или некоторой неуверенностью, нет. Я знала это, просто знала. Что вон тот мужчина спешит к семье, к детям, лишившимся матери на прошлой недели, а вон та девочка из Четвёртой по происхождению, но отчаянно старается быть похожей на леди из Третьей.

Кутаясь сильнее в плащ, старалась глубоко и ровно дышать. Нужно было найти какую-нибудь деревню и ждать. Но ждать чего? Я не понимала, но помнила, что собиралась поступить именно так. Только поэтому, стараясь никого не задеть, и пробиралась сквозь поток людей, пытаясь сохранить хрупкий чужой облик.

А потом встретилась взглядом с каким-то человеком в форме. Да, это один из патрульных, из Третьей, да и ещё бывший легионер.

Мне хотелось опустить голову и пойти дальше, но я понимала, что подобный жест вызовет подозрения. Пришлось немного приподнять голову и насмешливо ухмыльнулся. На грубом лице незнакомца вспыхнули ответные чуть приподнятые уголки губ.

Убийцы не боятся чужих глаз. Им просто плевать.

На голограмме всё так же было моё лицо. Только волосы другого цвета, не такая бледная кожа и более пухлые щёки. На шее — то ожерелье, что я нашла в белой коробке. Цепкий взгляд, что мне самой не нравился, заставлял ёжиться и постоянно сглатывать.

Леди Шейнс***

Это не фамилия, это титул, помню это из, кажется, ещё школьного курса.

Облизываю губы. Когда я рассматривала себя в зеркале, то заметила татуировку на правом плече в виде оторванной головы белой совы.

Меня передёргивает. Боль, когда мне наносили специальным лазером на кожу этот символ, заставила пошатнуться. Словно укус скорпиона.

Возможно, мне вообще не нужно было вспоминать ничего. Так было бы гораздо легче.

***

Здесь было несколько тёмных лазеек. Я шла так, будто тысячу раз пролезала между стенами огромных старых серых домов, оставшихся ещё со времен Прошлых Держав****.

В квартале нищих государство не посчитало нужным строить качественное жильё. Здесь же все Бесцветные, зачем особо-то надрываться? Переживут!

Я… тоже была из Пятых.

При рождении в нашем мире на предплечье выжигают клеймо — трехзначное число, что говорит о том какой ты ребёнок по счёту в семье, к какому у тебя стандартному цвету наиболее приближена кровь, и из какой ты Незабвенности.

Всё, конечно, просто, но только это число определяет всю твою жизнь: что будешь есть, что носить, что говорить, где работать и как жить.

Мне довелось быть вторым ребенком, а моей крови — металлического оттенка, более серой и матовой, чем обычное серебро.

Люди с похожим цветом обычно обладали «способностями», связанными с человеческими обратными волнами, что непрестанно посылает наш мозг. Это похоже на телекинез или подавление чужой воли.

У каждого эти «дары» были уникальны, никогда ещё не было похожих.

Как объясняла женщина в белом платье, из Второй, расхаживающая между белыми столами в классе, в моих отрывочных воспоминаниях, что всё это произошло из-за вспышек и потоков нового оружия при войне. Стали рождаться не такие, как остальные, люди. Постепенно те, кто обладали алым цветом крови, умирали, а их стали заменять новые и новые поколения с совершенно иными клетками, что как раз и помогали людям намного сильнее улавливать, создавать какие-либо волны, как какой-то радио приёмник или антена из двадцать первого века.

Умения, что ранее были лишь в книжках, написанные чернилами, теперь стали самым обычным явлением и неотъемлемой частью человеческой жизни. Не было чего-то сверхъестественного, мы смотрели на огромные космические корабли и андроиды, как на проявление самой настоящей обыденности.

Удивительно, как всё человеку становится безразличным. Как всё приедается.

Один из домов пустовал. Не был вывешен флаг, как положено. Возможно, там я бы могла укрыться на несколько часов, чтобы передохнуть.

Идя по гравию морщилась — подошва сапог была довольно тонкой, и кожей я чувствовала не гладкие камушки.

В этом месте будто что-то случилось, но это было давно, очень давно. Во всём доме огромный слой пыли, сломанные лампы, что висели на паре красных проводов. Несколько балок, которые раньше поддерживали второй этаж, были поломаны, из-за чего часть потолка рухнула на первый. Неприятные запахи. Разбросанные повсюду порванные вещи. Сыпалась извёстка. Не было ни одного не искореженного участка на любой старой мебели. Датчики, показывающие пригодность для жизни, не работали, они были буквально растерзаны на куски и едва ли держались на неровных голых стенах.

Сев в один из целых углов, я быстро открыла сумку. Мне очень хотелось есть. Но ничего съестного у меня не было. Жаль, что я не купила чего-нибудь на рынке. Но было бы странно если бы член легиона купил хлеб, потому что солдаты никогда ничего не покупали на рынках Третьих или Четвёртых, считали это ниже своего достоинства.

Теперь я вспомнила это неприятное ощущение в животе, некую тяжесть, что давно шла со мной рука об руку. Видимо, голодать мне приходилось часто.

Размяв шею и руки, я сняла сапоги. Много мозолей, превратившихся в небольшие пузыри с непонятной жидкостью. Снова надеваю обувь. Здесь было холодно. Лучше забыть свои отвратительные ощущения, чем умереть от переохлаждения.

Была поздняя осень, а в сумке я не нашла перчаток. Температура тела у Серебряных намного ниже, чем у всех остальных, поэтому мне было гораздо холоднее, чем было бы другим людям, оказавшись они здесь. Но в этом месте никого не было, лишь эхо звучало от любого сотрясения воздуха.

Воды во фляге тоже было немного. Здраво рассудив, что мне следует оставить её на завтра, я печально выдохнула.

Через проёмы, в которых раньше были окна, я видела тёмные тучи и чувствовала дуновение ветра. Оно было приятным. Сразу вспомнилось одно из моих прошлых пробуждений — тогда я была в тёплой постели, а не на обломках старого дома.

Снимаю с себя ожерелье и начинаю его рассматривать. Красивые камни не светились, они были матовыми.

Наверное, я украла и это.

Хмурюсь и поворачиваюсь на бок, не обращая на боль в мышцах. К тому же, некоторые обломки были острыми.

Преступники всегда бегут туда, где безопасно. Но проблема в том, что никто не может знать, где именно будет безопасно.

Сжимаю губы в тонкую линию. Завтра нужно найти другую деревню, подальше от столицы, и снять комнату. Обычно клиентов кормят, пусть не изысканно, но когда умираешь от голода, эта пища кажется дарами Богов.

***

Проснулась от громкого стука. Одна из балок упала на пол. Я сглотнула и почти машинально потянулась к сумке. Но её не было. В ужасе полностью распахиваю глаза и начинаю судорожно искать свою, на этот момент, собственность. Потом вздрагиваю и кривлю губы.

Не убили — и на том спасибо. Сейчас не тот век, чтобы брезговать вещами бродячей изуродованной девушки. На их месте я бы поступила точно так же.

Поднимаюсь на ноги и прикусываю губу, жмурясь. Всё так же холодно.

Оставаться здесь не было смысла, как и скорбеть по тем вещам, что не вернуть. Я вышла из полуразрушенного дома, снова накинув на голову капюшон. Теперь у меня не было возможности изменить внешность, кольцо было испорчено — сломалась батарейка. Наверное, я слишком часто использовала его.

Горько приподнимаю уголки губ. Теперь мне снова придётся что-то красть.

Этот образ жизни мне был очень знаком.

Мне хотелось есть. Казалось, прошло не семь часов с того момента, как я что-то ела, а все сто. Наверное, и в прошлые дни я мало пиршествовала. К тому же, у меня не было воды, ни капли. Жажда губила меня, и я, сглотнув, подошла к одному из нескольких шатров.

Мне много не нужно, знаю. Я возьму только то, благодаря чему не умру.

Бутылка с водой стояла далеко от торговца, он обслуживал какого-то рослого молодого человека с круглыми очками. Отличный момент.

Быстро положив желаемое за пазуху и прихватив небольшую буханку хлеба, я побежала так быстро, как только могла с мозолями на ногах и в неудобных сапогах.

Тот торговец явственно кричал мне вдогонку: «Воровка! Воровка! Поймать её!». Заметил. А мне было так больно, что я поступаю подобным образом с другими людьми. Но я не могла не украсть эти продукты. Я знала, что без них умру от голода. В этом мире никто не будет с тобой делиться куском хлеба, если ты не можешь ему ничего дать. А у меня осталось только тело, грязное и болезненное.

Патрули в столице были быстрыми. Словно призраки прошлого, так же были жестоки на наказания. Это мне тоже было знакомо.

Я слышала позади себя гул и крики. В Элмунде***** могли казнить за воровство прилюдно, записав для выступления правителя. Таковы законы этого государства. Они неоспоримы. И именно поэтому я не оборачивалась и не сдавалась. Просто потому что боялась за свою жизнь.

Ладони вспотели, и я выронила бутылку. Не останавливаясь, я пробивалась сквозь толпу, толкая людей локтями. Капюшон спал, у меня не было и секунды, чтобы его снова накинуть.

Мои руки вцепились в хлеб с такой силой, будто ладони проклятого мертвеца в своё ржавое золото.

Я спотыкаюсь о камень и грузно падаю на землю, локтями и ладонями смягчив падение. Булка вылетела из рук, теперь она была в метре от меня. Похоже я разбила в кровь губу — почувствовала тепло на подбородке.

Перед собой вижу те же самые плащи, один из которых был на мне. Пытаюсь подняться, но ничего не выходит. Вскрикиваю от боли — то ли вывернула, то ли сломала ногу. Из-за шока не сразу почувствовала пульсацию в ладышке.

Мне казалось в тот момент, когда меня тащили по земле, что более унизительного в своей жизни я не испытывала. Чьи-то крики и возгласы, невнятные бормотания. Люди смотрели на меня сверху вниз, а мне было ужасно больно, стыдно и мерзко.

Неприятное чувство, оно, будто паразит, проникает в тело и заставляет его судорожно дрыгаться от страха, как от эпилепсического припадка.

Я не знаю, что будет дальше. И это заставляет ещё больше жмуриться, в ужасе хватаясь за мужскую руку, что держала моё плечо, вдыхать воздуха как можно больше и снова пытаться вспомнить, игнорируя болезненную пульсацию и гул в ушах. Но ничего не выходит.

***

— Я не помню. — смотрю на людей в белой форме, жмурясь, кривя губы от боли в груди. Пульсация была так невыносима, что посторонние звуки казались гулом ушедшего поезда.

— А что Вы помните? — спросил старый мужчина с одним глазом, чуть опустившись всем телом и прищурившись.

— Хватит, перестаньте! — прошептала с огромной горечью, чувствуя солёные слёзы на щеках и в уголках губ. Этот человек будто давил на меня. Своей тенью, своим голосом, своими мыслями.

Второй выпрямился и отошёл назад, заводя руки за спину. Около него ещё была седая женщина, которая почти не смотрела в мою сторону, и девушка с жутко кудрявыми волосами, что постоянно что-то записывала.

— Вы не помните ни своего имени, ни причину Вашего избиения, ни детства… Довольно странно, не находите? — он говорил это безжалостно. В какой-то момент я почувствовала явственное желание плюнуть ему в лицо.

— Да. — говорила слабо. Наверное, со стороны, это было жалким зрелищем, — Но Вы не смеете меня в чём-то упрекать. Это не моя вина, что я совершенно ничего не знаю о себе.

Человек повернул ко мне голову и приподнял брови в неком жесте удивления.

Я знала, что в этом помещении людей чаще всего пытали, били, унижали. Знала. Правда, ещё помнила, что была с другой стороны. Там, за большим зеркалом.

Странная вспышка воспоминаний.

Опускаю голову и смотрю на свои дрожащие руки. Все в ранах и синяках. Мне было страшно. Я зажмурилась снова. Мне было больно.

— Отпусти её, Аластор. Неужели ты не видеть, что это она? Просто… не помнит нас. — в помещение зашёл парень с круглыми очками и внимательно посмотрел на меня. За ним закрылась толстая стеклянная панель.

Видела его на рынке. Он покупал что-то у торговца. Весь худой и хрупкий. Мы были в чём-то схожи с ним.

Мне стало трудно дышать. Здесь было душно.

Обозначения:

паульм* - от "паульма" (в пер. с латинского: "ладони"), денежная единица, равняется примерно 121 рублю.

Незабвенности** - от "Незабвенность", название групп по цвету крови. Всего существует пять Незабвенностей.

Первая - розовая кровь, более приблеженная к нормальному оттенку.
Вторая - голубая или фиолетовая.
Третья - серебряная или серая.
Четвёртая - чёрная.
Пятая - бесцветная.

Так же женщина, вышедшая замуж либо за того, кто в более высшей Незабвенности, либо за того, кто в более нисшей, переходит в его "касту". Дети, рождающиеся в этой семье, остаются в Незабвенности отца, вне зависимости от своего цвета крови.

Шейнс*** - (в пер. с латинского: "Знающая, Просветлённая")

со времен Прошлых Держав**** - временной период, включающий в себя несколько десятков лет до начала Третьей Мировой Войны.

в Элмунде***** - название столицы государства.