Часть первая. Покаяние У неё дрожат руки и стучат зубы. То ли от холода, то ли от невозможности сомкнуть глаза и наконец спокойно выдохнуть горячий воздух изо рта.
— Святой отец, — шепчет она, не в силах сказать эти два слова хотя бы немного, самую малость, громче. Сжимает свои омерзительно холодные ладони в бесполезные кулаки. — Я… согрешила.
И наконец выдыхает, чувствуя, как всё внутри бесконечно долго, до помутнения рассудка сжимается.
Ей стыдно, она отвратительна сама себе, но не может перестать облизывать пересохшие от искушения губы.
А перед глазами, будто вспышки маяка, мелькает белый свет, высвечивая профиль священника, который сейчас слушает её горькую исповедь.
Его бледную кожу и тёмные-тёмные пряди длинных волос.
И губы. Строгие, навечно целомудренно сомкнутые безумной клятвой, данной когда-то.
— В чём твой грех, дочь моя?
Этот глубокий голос заставляет миссис Уизли зажать рот ладонью, чтобы не закричать или же просто истерично не расхохотаться. Кожей пальцев девушка чувствует на щеках слёзы безысходности и опустошения.
Гермиона молчит. Её трясёт, как в лихорадке.
Время секунда за секундой отнимает её жизнь, а она всё не может набраться сил и убрать ладонь от лица. Только часто дышит и снова жмурится, тихо-тихо всхлипывая, будто сдаваясь, умирая и снова возрождаясь.
— Вам станет легче, миссис Уизли, — говорит мужчина ласково, но ей хватает чарующих звуков его голоса, чтобы вновь почувствовать отчаяние.
Ей не станет легче уже никогда.
Даже после смерти.
И тем более до.
— Мне тяжело об этом говорить, — Гермиона всё шепчет и шепчет, пытаясь унять дрожь в теле, моргает, мечтая, чтобы жёлтые круги перед глазами исчезли как можно быстрей.
Ей кажется: кто-то настойчиво принуждает её произносить все эти слова, заставляя забыть о собственной добродетели.
Совесть? Заповеди Господни? Миссис Уизли цинично сомневается в них, а расплата за это — сердце, которое словно сжимают невидимые цепкие пальцы. Беспощадно. Ненасытно. Алчно.
— Я полюбила.
Она стирает рукой дорожки слёз. Ей хочется закрыть глаза и умереть, перестать испытывать чувство бесконечного стыда, презрения к собственной падшей душе.
Чувствует какое-то немое омерзение к себе, к этим неуместным чувствам, но больше всё же ощущает жар, нестерпимый жар, ползущий по коже, подобно какой-то отвратительной твари.
И её холодные пальцы тянутся к невысокой деревянной перегородке, тонкой и ажурной, хрупкой, словно хрусталь.
Ведь там недозволенное, запретное: настоящее искушение в человеческом обличии.
Но Гермиона отдёргивает руку и горбится, сжимается, словно ей кол в грудь всадили.
И теперь ей вновь становится холодно и как-то даже зябко.
— Этот человек не ваш муж? — он не столько спрашивает, сколько утверждает, и миссис Уизли кажется: ещё немного, и она вправду больше не вынесет этой тяжкой ноши.
— Никто не узнает. Никогда. Даже он, — порывисто убеждает она и закрывает глаза, смиряясь с горькой долей отверженной всеми грешницы. Эта боль — только её боль.
Должно быть, Снейп презирает её, отринувшую моральные принципы общества и законы Бога. Возможно, ему противно слушать её. Наверное, падре мечтает скорее дослушать исповедь и отправиться в свой домик на холме, угрюмый и одинокий.
Гермиона вновь сжимает ладони в кулаки, чуть приоткрыв губы.
Предательница. Грешница. Обречённая существовать, но не жить, отказываясь по собственной воле от всякого милосердия, заведомо зная, что она просто не имеет права на него.
— Вы должны избавиться от этого чувства, дитя моё. Оно принесёт только несчастье, — сдержанно произносит отец Снейп.
И она готова поклясться, что сейчас одна его бровь немного приподнята, а руки сложены в замок и всё так же продолжают перебирать пальцами чётки.
Миссис Уизли смиренно шепчет слова очередной заученной наизусть молитвы, истово крестится и постепенно перестаёт задыхаться, усмиряя дрожь и стук сердца невыносимым желанием следовать доводам разума.
Но вместе с этим опускается на самое дно. Без шансов на глупое спасение.
Внимание!
Для просмотра дальнейшего содержимого вам необходима регистрация.