Промозглый ветер и изморозь заставляют тело дрожать, несколько лет подряд она ходит по этой улице, но впервые за всё это время выдался такой отвратительный вечер. Желание поскорее добраться до укрытия превышает способности заморачиваться над собственной походкой и мнением окружающих.

Нервно дёргая пояс своего пальто, она каждый раз оборачивается, словно опасаясь, что её могут заметить. Как преступник, сбежавший из Азкабана, камера которого стала для него домом за несколько лет пребывания там. Война, поглотившая весь Магический мир, заставляет каждого прохожего чувствовать себя преступником. Она не исключение. Она преступница. Только не образная, винившая себя в смерти Мальчика-который-уже-был-мёртв. Из костей, плоти и крови. Живая, настоящая, всё ещё продолжающая дышать воздухом, которого не заслужила. В тот страшный день Гарри сбежал с поля боя, а ей просто не хватило смелости солгать о его местоположении. Гермиона, как одна из членов Золотого Трио, знала всё. Знала, чем он дышит, знала его планы и мысли. Она была его другом, а он верил, что ей можно было доверить все сокровенное. Он ошибся, а она сожалела.

От бывшей Гермионы Грейнджер осталась лишь внешность. Правды ради, даже та постепенно стиралась, превращая её в незнакомую для себя девушку. Кожа приобрела слишком бледный оттенок. Такой мёртвый, что тёмные круги под глазами казались нечеловечески-синими. Характер Гермионы был уже не тот, а психика присуща сумасшедшему, который лежит в лечебнице, существуя, как и она. У незнакомки остались только имя и фамилия, которые не играли никакой роли в обществе, были лишь пустыми звуками. Назови её другим именем, той будет начхать.

Последний раз взглянув на пустынную улицу, надеясь, что её никто не увидит, Гермиона, быстро переступая ногами по крутым ступенькам, спускается в подвальное помещение, которое хранит в себя слишком много грязных тайн, известных лишь самому городу. Дверь со скрипом впускает её в свои объятья. В нос ударяет отвратительный запах алкоголя и сигаретного дыма. Если бы здание имело возможность дышать, давно бы заходилось в приступе болезненного кашля.

Просить помощи у всё ещё живого врага было слишком легкомысленно. Мёртвая Грейнджер никогда бы не сделала этого.

***


Он сидел за дальним столиком, словно пытался скрыться от каждого сидящего. Непринужденный вид не давал возможности увидеть всю его истрепанную душу, которая со временем подвергла разложению чувства. Надеяться, что Грейнджер не придет, было слишком наивно. Девчонка никогда не упустит шанс.

Малфой медленно делает очередной глоток из стакана, янтарная жидкость обжигает горло. Не знать границ касательно алкоголя и оставаться трезвым — уже вошло в привычку. Для Драко это было подобно бутылке воды. Никаких изменений в состоянии, лишь чертова головная боль и усталость. Грейнджер задерживалась на двадцать минут, а казалось, что прошла целая вечность. Время замедлило свой ход, стало тягучим и вязким, затаскивающим в бездну мыслей и сожалений. Будь на его месте другой, давно бы послал все к дьяволу, но воспитание не давало Малфою уйти, заставляя быть прикованным к стулу.

Грейнджер появилась неожиданно. Тощая фигура девушки, облаченная в черную ткань, казалась ещё более жуткой, неживой, что походила на куклу, купленную в русском магазине к леденящему душу празднику. Дети с извращенной фантазией остались бы довольны.

Драко неотрывно смотрит на девушку, пытается уловить хоть что-то, но перед ним вырисовывается лишь незнакомка, которую выдают глаза, напоминавшие слизеринцу о многом. Вечные издевки, словесные перепалки и ненависть, которая и сейчас сдавливала легкие. Будь его воля, Малфой уничтожил её, задушил собственными руками, наблюдая, как в глазах рушится жизнь и надежда на спасение. Когда-нибудь он сделает это, но не сейчас.

Позже.

Возможно через год.

Главное начать.

Драко Малфой играл людьми искусно и виртуозно, словно умелый кукловод. Заманивал их в свои силки, пробовал запретный плод вместе с ними, обезоруживал, отдавал всё, а после забирал без остатка. Доводил до сумасшествия, до желания содрать с себя кожу, бежать, только бы никогда не чувствовать на себе взгляд покровительски-серых глаз. Глаз, леденящих кровь, способных видеть насквозь, заглядывать в душу. Одежда не могла скрыть от него всей правды.

Он видит, как плечи Гермионы вздрагивают. Девушка сильнее запахивается уже расстёгнутым пальто, словно пытаясь скрыть всю правду от человека, который и без этого всё знает. Словно ветер, гуляющий по комнате, пробирает до костей.

Иллюзии порой становятся причиной для смерти.

Бойся, сука.

Драко никогда бы не посмел забыть день, ставший последним для семьи Малфоев.

Нарцисса рухнула прямо у ног сына, словно сломанная кукла. Без надежды на спасание и права жить. Дыхание её затихло навсегда.

Навсегда.

Такое страшное слово. Пробуешь его на вкус, проговариваешь в голове множество раз, но когда дело доходит до того, чтобы сказать это человеку, слова не извлекаются, прилипают к нёбу, остаются в тебе навсегда.

После того дня прошло несколько лет, но Драко помнил каждую секунду. Такое привычное поле боя, множество волшебников, которым просто не интересна судьба друг друга, главное — сохранить собственную шкуру.

Идти по головам было присуще и Малфою, ради семьи он и делал это. Грейнджер в тот день забрала у него самое дорогое, и он дал слово не только себе, но и Нарциссе, что сделает все возможное для того, чтобы добраться до грязнокровки. Судьба снова протянула ему руку, и Грейнджер сама пришла к нему, прося о… помощи?

Стоп.

Вот здесь возникает вопрос:

Какого черта, гриффиндорка? Ты до сих пор веришь в плохих волшебников, которые со временем становятся хорошими?

Драко от души похохотал, если бы за пару лет войны не забыл, как это делается.

— Прекрати раздражать меня и сядь, — безразлично, словно он забыл, как звучат настоящее раздражение и злоба.

Грейнджер все же неуклюже опускается напротив него, кладёт дрожащие руки на стол, сжимая пальцами запястье. Драко пристально наблюдает за движениями девушки, понимая, руки выглядели бы красивее, будучи с открытым переломом.

Быть убийцей вошло в привычку. Смерть — верный спутник, его крест, который приходится таскать за собой всё время. Он никогда не падал, мастерски доказывал, что не захлёбывается кровью неповинных людей.

Ему верили.

— Мне нужны твои мысли и откровения, Грейнджер. Только правда. Если нет, катись к черту, — манерно растягивая слова, испепеляя её взглядом.

— Откровение — в какой-то степени преступление, но я и так нага перед тобой. На моих руках нет крови, просто присмотрись получше, — девушка вытягивает вперёд слегка подрагивающие руки. Доказательство своей невиновности.

Драко молчит. На несколько секунд кажется, что слов больше нет. Гермиона, поняв, что он ничего не желает сказать, продолжает:

— Я не хуже тебя помню тот день. Океан слёз. Много крови. Ты скажешь, что её там не было, но я слышала этот отвратительный запах, который въелся в мою кожу. Я помню собственную злобу, разочарование и нехватку воздуха. Я помню женщину, которая так отчаянно пыталась защитить сына собственной грудью, и, знаешь, у неё получилось. В ту минуту девушка, совершившая такую роковую ошибку, поняла, что всё должно было быть далеко не так. Она не хотела её смерти. Она хотела твоей, — на одном дыхании, пока не становится трудно дышать. Гермиона видит, как крепко стиснута челюсть Драко. Ещё чуть-чуть и она услышит треск.

Он медленно приподнимается и, схватив Гермиону за черный шарф крупной вязки, резко тянет на себя, заставляя склониться над столом. Слишком близко к его лицу, ощущая запах смерти и дорогого одеколона. Становится больно дышать, словно грудь распирают тысячи болезненных иголок.

— Закрой рот, Грейнджер. Перестань так откровенно лгать, словно я не знаю правды, словно меня там не было, — едва уловимый шепот, обдавая горячим дыханием щеку девушки.

— Не терпится свернуть мне шею? — яростно взглянув на Малфоя, девушка резко выдёргивает шарф из капкана его пальцев.

— Слишком примитивно. Я желаю шоу, парочку жертв и твою душу по частям. Каждый день забирать по кусочку, заставляя корчиться в муках, — он дьявольски усмехается, опускаясь на дубовый, потрепанный временем стул.

— Я с тобой за одним столом меньше часа, но у меня уже появилось желание выйти в окно.

— Я бы откровенно порадовался и даже помог забраться, но дело в том, что здесь нет окон. Войди в стену, Грейнджер, — Драко видит, как девушка едва заметно вздрагивает.

Она давится собственными словами, так и не ответив на очередную колкость. В помещение повисает тишина; удушающая, долгая, гробовая; даже люди, которые так и устремляли свои пьяные взгляды в их сторону, заставляли ощущать Гермиону совсем одной. Стоит закрыть глаза — увидишь выедающую глаза темноту, почувствуешь холод, попытаешься приподняться, но не сможешь, деревянный ящик слишком маленький. Отвратительный бархат будет попадать под ногти, стоит провести по красной обивке. Грейнджер знала, что её гроб будет под цвет гриффиндорского галстука, только идти красный ей больше не будет. А Малфой её личный палач, тень; протяни руку и коснешься, что Грейнджер и делает. С опаской вытягивает руку вперёд и хватается тонкими пальцами за запястье Драко, сжимая чёрный пиджак, чувствуя через жесткую материю пульс. Сердце качает кристальную кровь, орган живет и позволяет жить своему обладателю. Надеяться, что у Пожирателей оно постепенно отмирает, было слишком наивно.

Малфой видел, как лицо девушки исказила сумасшедшая гримаса, сейчас он впервые понимал, как Грейнджер похожа на его повёрнутую тётушку. Чёрное платье, приоткрытые покусанные губы, которые, кажется, никогда не были знакомы с таким женским атрибутом, как помада, непослушные волосы, пряди которых так и выбивались из небрежного хвоста, и сумасшедшие черти, танцующие в её глазах, норовящие уничтожить его. Пальцы девушки с каждой секундой всё сильнее сжимали черную ткань, сейчас он услышит мелодичный треск костей. Её костей. Разум будет ликовать.

— Отпусти, Грейнджер, — не просьба, а приказ. Она уже начинала выводить его из себя.

— Мне нужна помощь, Малфой, мне нужна помощь, — проигнорировав слова парня, задержав свой взгляд на фамильном перстне Драко, который находился на его пальце, одними губами проговорила гриффиндорка.

Драко задержал сосредоточенный взгляд на Гермионе, разумные мысли ускользали от него, оставляли голову пустой. Откровенно говоря, он вообще забыл, когда в последний раз рассуждал не как убийца. Возможно, после своего первого убийства мозг безвозвратно деградировался.

Маленькая девочка плачет. Маленькая девочка хочет к маме. Захлёбывается слезами, она просит о помощи. Маленькой Мэри больно. Круцитаус не для такой маленькой девочки, удары не для таких хрупких косточек.

— Мне нужна помощь, — она утопающий, он ничем не может помочь, или просто не хочет?

Она тянет к нему свои маленькие ручки, тело продолжает содрогаться от дрожи. Ему больно вместе с ней. У маленькой девочки больше нет сил вопить от боли.

Резким движением выдёргивает запястье из пальцев Грейнджер, она, словно обожженный, прижимает руку к груди.

Он бы спас её, если бы мог.

— Я подумал и случайно пришел к выводу, что не помогаю преступницам. Ничем не могу помочь, Грейнджер, — голос отвратительно проскрипел, Малфой поморщился, в очередной раз поднося к губам стакан с янтарной жидкостью.

Он видел в ней её. Маленькую лживую дрянь Мэри, девчонку лет шестнадцати. Зеленоглазую блондинку с холодными чертами лица, стройным станом и тонкой талией. Он всё ещё помнил, как легко мог обхватить её одной рукой. Она забрала его разум ещё два года назад, он всегда видел в ней маленькую девочку, сейчас бы он уничтожил её еще раз. А она стоит сзади, царапает своими безупречными ноготками его душу, играет пальцами на позвоночнике, пересчитывает ребра, шепчет свою отвратительную песню и слова о помощи.

Я стать бы могла твоей мертвой женой.

Пальцами по спине так, что по телу пробегает отвратительный холодок.

Не сопротивлялась, не сбросила пут.

К горлу подходит тошнотворный ком, а пальцы сильнее сжимают пустой стакан.

Ждала пока пальцы мне горло сожмут.

Становится слишком холодно, Гермиона видит, как руки Драко подрагивают.

Помоги мне.

— Малфой, пожалуйста, — а Грейнджер не унимается, продолжает вновь и вновь просить невозможного.

Драко был уже готов зарычать, закричать, начать рвать волосы на своей бредовой голове, пока его руки в очередной раз не коснулись пальцев девушки. Прикосновение иное, сначала робкое, а после уверенное; словно хватаешься за утопающего. Малфой тонул в своих мыслях и сожалениях, ошибках, несказанных словах и невыполненных действиях.

А Мэри уже проводит своими дьявольскими губами по шее так, как умела лишь она. Только вот теперь нежность резко переходила в грубость. Она впивалась зубами в плоть и, будь она жива, Драко был уверен, хищно улыбнулась бы и дьявольски захохотала.

Но вдруг мимолётная злость даёт прийти в себя. От мёртвой девчонки остается лишь холодный шлейф.

Грязнокровка в очередной раз позволила себе коснуться его. Он не давал ей такого права.

И перед ним в очередной раз вырисовывается картина из прошлого. Даже когда гриффиндока резко выскакивала из-за угла, сталкиваясь с ним нос к носу, он был готов придушить не только её, но и себя. Сейчас же он был уверен, что будет стирать руку в кровь, а от пиджака и вовсе избавится.

— Ещё раз коснешься меня, я сломаю тебе пальцы, — он почти шипит, яростно, она опасается, медленно разжимая пальцы, позволяя Малфою брезгливо убрать руку со стола и наконец оставить в покое пустой стакан. Пустой, как и она сама.

— Грубый, — словно издеваясь, насмешливо и дерзко. Грейнджер так не умела.

И на несколько секунд ему становится до охреновения смешно. Говорят, что время меняет людей, он всегда считал, что Грейнджер не числится в этих списках. Нехорошо улыбнувшись, блондин пробегается взглядом по грязнокровке, задерживая взгляд на ключицах, которые выделялись через тонкую материю платья. Делает вывод, что его бывшая однокурсница все же изменилась, стала более изящной, что таким, как она, не к лицу, да и вообще не нужно для того, чтобы сидеть за книгами и покрываться пылью вместе с ними. Стала глупее и наивнее, что давало Малфою больше шансов вести слишком опасную игру.

— Ты действительно так глупа, или война окончательно выветрила из тебя все мозги? Я пришел сюда не разговаривать, говори, что тебе нужно и катись к черту, — слегка склоняется над столом и тихо шепчет, словно присутствующие жадно подслушивают, пытаясь уловить и записать каждое слово в блокнот, чтобы потом написать очередной дешевый роман.

Страшнее всего было, что со стороны они выглядели как семейная пара. Должно быть, все качали головой, говоря, что глупец, к их великому разочарованию, обделенный мозгами, совершил ошибку, остановив свой выбор на серой мышке; от этого хотелось бежать. Далеко, без остановки, чтобы только не видеть этих осуждающих взглядов, которые сочились алкоголем и усталостью.

— Мне нужна пара редких книг из твоей секции в мэноре, не более, — будничным тоном; складывается ощущение, что она просит счет.

Когда алкоголь заканчивался, Драко всегда становилось слишком скучно вести бессмысленную болтовню, а с Грейнджер он успел сойти с ума уже несколько раз. Малфой окинул хрустальный стакан разочарованным взглядом, пытаясь вспомнить, с чего же начался отсчет его сумасшествий. Воспоминания расплывались, словно буквы на пергаменте при контакте с водой. Это дает ему отчетливо понять, что сходит с ума он каждый раз, как встретится взглядом с Грейнджер. Присутствие двух женщин будоражило, хоть он и понимал, что рядом с ним находится лишь одна. Кажется, его в очередной раз лихорадило. От этого он каждый раз, словно спотыкаясь, терял связь со словами гриффиндорки.

— Малфой, что тебя беспокоит? — в голосе девушки читалось беспокойство и нотки нескрываемого раздражения.

И он сам задается этим же вопросом. Малфой, что тебя беспокоит? Перебирает в голове десяток вариантов, хватается за более красивые и подходящие, но ответ приходит сам, когда тот чувствует запах таких знакомых духов.

— Какими духами ты пользуешься? Ты же пользуешься духами, а, Грейнджер?

— Я не… — она пытается убрать свои руки со стола, наконец, понимая, что это не соответствует правилам этикета, но Малфой не дает сделать ей этого, резко перехватывает запястье одной руки и чуть наклоняется, вдыхая запах девушки. На запястье Грейнджер ощущается лишь отвратительный аромат хозяйственного мыла. Парень кривится, таким образом показывая все свое отвращение.

Драко как ужаленный отдергивает руку от запястья девушки.

— Я разочарован, Грейнджер.

— Если тебя устроит такой ответ, то моими духами за несколько месяцев подряд стало хозяйственное мыло, — она качает головой, опуская руки под стол, Малфой уверен, что пальцы девушки обхватили худые коленки или сжали подол платья. А еще он уверен, что ей противно от самой себя.

Проводит ладонью по лицу и чувствует этот же аромат на своей ладони, его затошнило. Запах мёртвой любовницы не покидал его. Слишком сладкий, удушающий, от этого запаха желудок скручивался в тугой узел, вызывая очередные позывы тошноты и головокружения. Сейчас его больше всего волнует мир иллюзий, нежели Грейнджер и парочка книг из его секции, за которые девушка обязательно отдаст часть своего рассудка.

— Это омерзительно, — он обращается к ней, но слова, скорее всего, сказаны самому себе.

Это омерзительно, Малфой.

________________

Сестры Гарри – Я тебе безудержно рад (prod. by Boogrov)

Flёur – Жертва.

— Послушай, уже как целый час мне кажется, что я разговариваю со стеной, или стена будет внимательнее тебя? — Забини появился слишком неожиданно. Слишком неожиданно в маленьком мирке Драко, где был лишь он и его мысли.

Малфой от неожиданности вздрогнул, всё это казалось сущим бредом и бессмыслицей. Он попросту не мог игнорировать Блейза около часа. И вот в очередной раз появляется «или», которое запутывает мысли, словно нитки. «Или» ищет другие варианты, а после заменяет старые новыми. «Или» — Грейнджер, которая всегда всунет свой нос туда, куда её не просят; она испортит всю картину, вызывая отвращение у ценителей.

— Какого черта? Не заставляй их ревновать, Забини. Ты же не хочешь найти своего лучшего друга придушенным собственным галстуком? — с ноткой сарказма, так умел только он.

Малфой всегда носил тот самый галстук. Алого цвета, отвратительного алого цвета. Он ненавидел этот цвет также, как и ненавидел Грейнджер. Драко ненавидит её не только потому, что она-херова-грязнокровка-с-гриффиндора, хотя и это тоже было слишком весомой причиной для них же двоих. Особенно для Малфоя. Он презирает в ней всё, начиная от режущей рассудок фамилии и заканчивая каждой волосинкой на заумной голове Грейнджер.

Этот мужской аксессуар ему подарила та самая слизеринская блядь, которой он так часто связывал руки этим же гребаным, избавься-от-него-нахрен, галстуком. Малфой всё еще жалеет, что не связал ей ноги, когда оставил девчонку в собственной кровати, измученную Круцитаусами, с проломленной головой, получившую на десерт лживую улыбку и признание в любви. Он никогда не приводил своих пассий к себе домой, а особенно не впускал их в свою комнату. Но в тот вечер он позволил себе впустить её не только в свой дом, свою комнату, но и в свою кровать, которую делил до этого лишь со своими мыслями. Перед глазами снова проплывает картина:

Девушка сидит на краю кровати, поджав под себя ноги, расчесывая всё ещё влажные светлые волосы, которые из-за воды приняли цвет темнее обычного. На ней синее шелковое платье, этот цвет придает её коже ещё более бледный цвет; ветер, врывающийся в комнату из открытого окна, каждый раз бросает тело Мэри в дрожь. В её хрупкой ручке покоится расческа, и от того, как сильно она сжимает её, видно по посиневшим костяшкам девушки. Она всё еще злится или обижается. За несколько месяцев он так и не научился различать её эмоции, либо же ему было просто начхать. Напряжение из-за их маленькой ссоры не покидало комнату. Каждый из них был слишком горд, чтобы идти ради лже-любви на великие поступки, прося первым прощения.

— Тебе нужно перестать либо пить, либо дьявольски много думать. В твоей голове так много дрянных мыслей, что они и впрямь начинают ревновать тебя, — сидя спиной к другу, он не понимает, шутит ли тот, или говорит на полном серьезе.

***


Декабрьская погода с каждым днём всё сильнее брала в плен жителей города, разочаровывая их своей мрачностью и угрюмостью, нагоняя на людей хандру. Казалось, что за это время уже каждый успел переболеть маниакально-депрессивным психозом несколько раз, исцелялся и заболевал снова, а кому-то так и не удалось вырваться из зловещих болезненных капканов, и создавалось впечатление, что человек научился жить под одной крышей не только с пожирающими мозги мыслями, но и со своими вечными недовольствами, болезнью и одиночеством. Грейнджер казалось, что она только начинает болеть, кажется, её заразил тот самый мужчина, покупавший вместе с ней свежую прессу, когда они так нелепо соприкоснулись рукавами, Гермиона тогда извинилась и, опустив взгляд, рванула быстрым шагом по скользкому от изморози тротуару. Она извинилась за собственную подхваченную болезнь, за то, что он так откровенно и бесстыже испепелял своим потускнелым взглядом её бледное лицо, за то, что когда девушка потянулась за газетой, он нарочито поднял руку, соприкасаясь с её плащом.

Она извинилась за него.

Близилось Рождество, но снега не было, да и морозов сильных тоже, это, пожалуй, была лишь малая часть всех проблем. У людей, несмотря на всю тяжесть жизни, еще оставались силы на праздничное настроение. У всех, но никак не у Гермионы. Она откровенно порадовалась бы за других, если бы умела, если бы помнила. Но в памяти всё ещё хранились картины из её первого, которого ей удалось запомнить, Рождества. Уже в ноябре они с мамой задумывались над подарками, делали открытки, составляли списки праздничных блюд. Будучи совсем маленькой, Гермиона больше всего дожидалась того времени, когда отец устанавливал Рождественское дерево. Тогда они все вместе наряжали его, а маленькой Грейнджер посчастливилось впервые в своей жизни повесить на елку верхушку, которая представляла собой золотистую звезду, усыпанную переливающимися камушками. Она пыталась отогнать от себя эти воспоминания с того времени, как лишила родителей памяти. Она желала забыть, но не могла.

— Во сколько вы встречаетесь с Малфоем? — из болезненных воспоминаний её вырвала Джинни, она всегда спасала её от посторонних мыслей, которые ранили, словно всегда присутствовала в её голове. Гермиона нехотя оторвалась от запотевшего стекла, по которому непропорциональными линиями стекали капли дождя, и повернула голову в сторону девушки.

Джинни стояла перед старым зеркалом с тёмно-серым ободком, подбирая свои огненно-рыжие волосы в тугой жгут. Уизли всегда выглядела слишком прекрасно, слишком заметно для окружающих; и, несмотря на Грейнджер, всегда всё помнила. Война и родители сделали из Гермионы человека, который вечно всё забывает и совершает ошибки.

Прежняя Грейнджер не была такой.

— Около пяти вечера, — девушка несколько раз моргнула, окидывая усталым взглядом чашку с горячим шоколадом, который уже успел остыть и стал просто отвратительным на вкус.

В очередной раз перечитывая книги, надеясь найти там нужную информацию, Гермиона снова не спала всю ночь, а сейчас чувствовала себя так, словно по ней пробежалось стадо кентавров. Тело ломило, а глаза жгло. А ещё она совсем забыла о встрече с Драко.

— Это ровно через час, ты опять забыла, Гермиона, — подруга покачала головой, словно упрекала девушку столь привычным для неё жестом.

Если говорить о Малфое, то ответ на свое предложение она услышала от него лишь через несколько дней. Через несколько дней, когда Грейнджер уже и не надеялась. В тот день Гермиона наконец вышла на улицу, и только потому, что Джинни нуждалась в новой информации. В тот день она убедилась, что всё самое ужасное происходит там, где люди чаще всего покупают свежую прессу, самую главную виновницу того, что они всё знают.

Грейнджер стояла за мужчиной, который обернувшись, пропустил её вперед, она не могла узнать его, ибо лицо незнакомца было прикрыто воротником черного пальто. Она не могла узнать его до того, пока не налетела на него, выронив из рук газету и сдачу, сдачу, которая представляла собой одну мелочь. Гермиона поспешила опуститься на колени, начиная лихорадочно собирать мелочь. Удивлению девушки не было предела, когда незнакомец, последовав её примеру, опустился на корточки, помогая Гермионе собирать мелочь. И будучи слишком близко к его лицу, Грейнджер узнала в нём Малфоя. Руки начали дрожать и не слушаться.

— Грейнджер, — он насмешливо протягивает фамилию девушки, вкладывая в её ладонь горсть мелочи.

— Всё в порядке, всё в порядке, — она быстро пролепетала, стараясь не встречаться с холодным взглядом.

— Ты совершенно не умеешь лгать.

Гермиона промолчала, сжимая в ладони галеоны.

— Завтра около пяти вечера. В парке, не опаздывай, Грейнджер, — продолжил Драко, быстро поднимаясь.

— Спасибо, Малфой, — слишком тихо, он уже не слышит.

Гермиона свесила ноги с подоконника, подхватив чашку с некогда горячим шоколадом.

— Не забыла, просто в моей голове и без того слишком много ненужных мыслей.

***


Дождь к вечеру так и не утих, наоборот, с каждой минутой всё сильнее усиливался, распугивая прохожих. Она медленно шла по тротуару, наблюдая за суетой людей, который боялись дождя, словно сахарные. Кто-то держал над головой газеты, которые в считанные секунды размокали, кто-то накрывался кожаными портфелями, а некоторые старались скорее добежать до ближайшего укрытия. Все кафе, забегаловки и магазины были заполнены людьми, кто грелся, а кто спасался от непогоды. Грейнджер, взволнованная встречей с человеком, который был для неё самым важным фактором раздражения, забыла взять зонт, дабы спрятаться от холодных каплей декабрьского дождя. Они противно стекали из промокших волос за ворот плаща. Становилось ещё холоднее; ей пришлось накинуть на голову капюшон. С каждой минутой она промокала всё сильнее. На первой минуте намокли волосы. На второй промок плащ, а уже ближе к парку промокли ноги. Холод уже не казался таким зверским, она привыкла, лишь тяжесть промокшей одежды не давала передвигаться быстрее. Прекращая борьбу с тем, чтобы ещё сильнее не промокнуть, ибо дальше уже было некуда, Гермиона опустила голову, наблюдая, как асфальт меняет цвет, становясь ещё темнее. Девушка не замечала прохожих, иногда врезаясь или сталкиваясь то с одним, то с другим. Они бурчали на неё, рыча и кидая проклёны в спину. Она чувствовала, как они больно бьют по лопаткам, хотелось хохотать.

Гермиона неслась по промокшему тротуару, практически пробегая мимо многочисленных лавочек и деревьев, пока её не схватили за запястье и резко потянули на себя. От неожиданности девушка обмякла и, ударившись подбородком о мужское плечо, прикусила губу. Во рту в считанные секунды почувствовался металлический привкус.

— Больная серость, дождь пьет метели зимы до дна, — шепотом пропел мужской голос у самого уха, обдавая горячим дыханием открытый участок шеи.

Грейнджер вскинула голову, встречаясь с пронзительным взглядом Малфоя, и только сейчас поняла, что изо всех сил вцепилась пальцами в локоть парня.

— Ты пришел, — задыхаясь, промолвила девушка, поспешив убрать руку от дорогого пальто Драко.

Драко несколько секунд просто смотрел на Гермиону. Насмешливо и с издёвкой, но после резко отдернул руку. Со стороны могло показаться, что девушка заразная, и он боится, что его руки начнут гнить от столь долгого прикосновения к её телу.

— Я пришел, — зачем-то повторяет он.

Снова между ними повисает молчание. Немое, такое тихое, что каждый слышит стук собственного сердца. Даже капли дождя, барабанящие по крышам и тротуарам, не способны нарушить эту тишину. Гермиона только пришла, но уже чувствует себя слишком неловко, засовывает руки в карманы плаща и устремляет взгляд себе под ноги. На несколько секунд кажется, что слова, которые до этого имели значение, уже бессмысленны. А Малфой усаживается на спинку лавочки, достает из кармана пачку маггловских сигарет и самую обычную зажигалку синего цвета.

— Ты оделась не по погоде, Грейнджер, — безразлично, он не умеет заботиться.

Ты замерзнешь.

А грустно мне.

— А ты забыл взять зонт, мы оба промокли и замёрзли, мы оба подхватим сегодня воспаление лёгких, а завтра к вечеру нас уже не станет.

Гермиона покосилась на Малфоя, который вот уже около десяти раз пытался подкурить сигарету, но каждый раз, как и в предыдущий она тухла. Он даже пытался прикрывать её ладонью, но все попытки были тщетны. Нервно выдернув сигарету изо рта, Драко выкинул её за лавочку.

— Ты весьма наблюдательна, с этим не поспоришь, но я пришел сюда не для бессмысленного обсуждения погоды, Грейнджер, — он практически рычит. Гермиона всегда удивлялась, как легко можно вывести этого человека из себя даже самыми безобидными словами.

Посмотрев по сторонам, убедившись, что парк окончательно опустел, девушка медленно приподнимает подол промокшего плаща, который мешал совершать резкие движения, и запрыгивает на лавочку, опускаясь около Драко, стараясь сохранять расстояние между их телами. Будучи слишком увлеченным своими мыслями, Малфой даже не взглянул в её сторону, Гермиона опустила взгляд на руки, сцепленный в замок на коленях.

— Послушай, Малфой, мы оба прекрасно понимаем, зачем пришли сюда. Я просто нуждаюсь в данных книгах, знаешь, я понятия не имею, есть ли они у тебя, но что-то уверяет меня, что я иду по правильному пути, — голос предательски дрогнул.

Драко наконец поднял голову и посмотрел на девушку так, словно видел её впервые. Дождь не унимался, пытаясь спугнуть последних безумцев с опустевшего парка, Малфой зажмурился, убирая мокрые пряди волос с глаз.

— Зачем, Грейнджер, зачем тебе нужны эти чертовы книги, которые снова свели меня с тобой?

Гермиона вздрагивает от его слишком грубого тона, она чувствует себя соринкой в его глазу, которая вечно муляет и мешает жить. Она уверена, ещё чуть-чуть, и его начнет трясти, его будет трясти долго, словно от неистового холода.

— Год назад я лишила родителей памяти. В моих планах было встретить Рождество с ними.

Просторная комната в тонах мокрого асфальта, привычный диван, громко идущий телевизор и большое количество фотографий, создающих семейный уют, напоминавшие каждому, что он не один. Отец и мать, сидящие к ней спиной, в комнате ощущается аромат заваренного кофе и черного чая с корицей. Они с мамой любили чай с корицей, а отец всегда пил кофе. Гермиона помнила, как сильно трясло её от волнения и неизбежности.

У меня по твоей милости нет матери. Какая же ты сука, Грейнджер.

Ты такая сука.

— Не думаю, что я смогу помочь тебе, ведь ты тоже не сможешь помочь мне, а, Грейнджер? — хрипло, ему противно от самого себя.

Никто. Тебе никто не сможет помочь, милый.

Драко снова слышит её голос, чувствовать себя шизофреником уже вошло в привычку.

Ты никогда не забудешь меня.

А эта сука молчит, продолжая буравить взглядом собственные руки, отвратительные руки с длинными пальцами. Она вся слишком отвратительная.

— Поможешь мне избавиться от мертвых любовниц, получишь свои книги, — Малфой резко подскакивает со своего места и, даже не взглянув на девушку, быстрым шагом направляется прочь.

Она не понимает сказанных слов, а ему хочется бежать. Последовав примеру парня, Гермиона срывается с места, практически бегом направляясь за ним.

— Постой, как я могу верить тебе? Что за дурная привычка покидать меня, не сказав ничего дельного? — на одном дыхании, до боли хватая его за локоть.

За несколько дней Грейнджер стало слишком много. Она была везде. В его голове, в каждом углу его дома, в нём. От этого часто появлялось желание кричать.

— Первое правило нашей игры, Грейнджер, — это доверие. Встретимся завтра, — резко выдергивая локоть, чувствуя лёгкую боль в плече.

_______________

Мария Чайковская – Засыпай.

Просторная комната в тёмных тонах без большого количества лишней мебели. Здесь находятся лишь шкаф, на котором толстым слоем покоится пыль, кресло с бордовой обивкой, стул и письменный стол, на котором хозяйничает вечный беспорядок: бумаги разбросаны по всей поверхности стола, скомканные и просто мятые, обрисованные и чистые, перья и несколько самых обычных ручек не только на столе, но и около него, канцелярский нож и ножницы, по общему виду можно было сказать, что это комната либо очень занятого человека, либо того, кто привык жить в вечном беспорядке.

Он стоит напротив огромного зеркала в полный рост, не спеша застёгивая пуговицы рубашки. В полумраке оно кажется ещё отвратительнее. Несколько сколов с краю, от которых неровными линиями расползаются трещины, извращающие отражение. Но это не мешает ему видеть в нём себя. По понедельникам он всегда носил только черную рубашку. Черный. Самый чистый, самый светлый цвет, на котором никогда невозможно разглядеть крови. Самый мертвый цвет, который никогда не расскажет правды; даже самому себе, даже ей.

Особенно ей.

Черный цвет на все сто ассоциируется с понедельниками. С его понедельниками. Мрачными, дрянными, извращенными, пропитанными кровью и ненавистью. Малфой ненавидит понедельники с того времени, как Тёмный Лорд взял под свой контроль Лондон и каждого жителя. Они были марионетками в его руках. Фарфоровыми, такими хрупкими, такими беззащитными, без права на голос, без права на жизнь. Ему это нравилось.

Драко поправляет ворот рубашки и подворачивает рукава. Стоило ему отвлечься от своего отражения, как в зеркале вырисовывается образ Грейнджер: она стоит в синем платье, которое было надето на Мэри в тот самый вечер, как бы грешно это не было, но он понимает, что ей оно идёт больше. Её руки связаны красным галстуком, его галстуком. Малфой резко засовывает руку в карман, где всё это утро находился галстук, но сейчас там ничего нет.

Пустота.

Волосы девушки, слипшиеся от засохшей крови, космами спадают на острые плечи и ключицы. Её дерзкий взгляд бросает тело Драко в озноб. Он желает уйти, он должен уйти. Как можно скорее, куда угодно, лишь бы снова не видеть её. А лже-Грейнджер медленно начинает поворачиваться к нему спиной, с каждой секундой дышать становится всё сложнее. Сначала ему открывается вид платья сзади: половина пуговиц, которые он так часто расстегивал, оборвана, а материя перепачкана кровью. Свежей кровью. Малфой скользит взглядом выше, только сейчас замечая проломленную голову. Увиденное заставляет его отшатнуться и, налетев на стол, распороть руку канцелярским ножом. Он с силой сжимает и разжимает пальцы, ощущая резкую боль. Он нуждается в боли. Ему нужна боль.


Дай мне свою личную порцию боли, Грейнджер.

— Твою мать, — Малфой распахивает глаза, слишком резко принимая сидячее положение, от этого темнеет в глазах. Его тошнит. Просто сон, очередной ненормальный сон.

Ты никогда не будешь спать спокойно.

***


— Малфой, ты здесь? — в его сознание неожиданно ворвался голос Забини, а через несколько секунд послышался звук открывающейся двери.

Драко устало потер виски, сильно зажмуривая глаза. Вот уже как час он сидел в кабинете отца, пытаясь найти хоть какую-нибудь полезную информацию для девушки, которой он ничего не должен. Девушки, проблемы которой ему не важны. Для Грейнджер, которой он должен одну лишь черную ненависть. Но зачем-то он продолжал это делать, словно чувствовал свою вину. Словно во всём виноват он.

— Что за дурная привычка врываться в мой дом без предупреждения? — раздражительно проговорил Малфой, отодвигая толстую книгу с редкими заклинаниями в сторону.

Теперь Грейнджер стала являться ему во снах. Такой неживой, словно отголосок загробного мира, того самого, в который Драко мечтал отправить её. Он всё ещё помнил: покусанные губы, посиневшая кожа на ключицах, словно еще чуть-чуть, и белоснежные кости прорвут плоть, теперь их можно будет разглядеть снаружи. В этот раз кровь будет заливать платье спереди, скользить в декольте, окрашивать кожу в алый цвет. Сине-красный больше не будет таким отвратительным цветом. Всё это дарит Драко извращенное удовольствие. Он по инерции подносит правую руку к лицу, пытаясь найти хоть что-то похожее на порез, но ладонь без повреждений, становится смешно.

— А я не имею права? Должен же я убедиться, что мой лучший друг живой и невредимый, — Блейз подходит ближе к столу, откровенно издеваясь. Появляется желание придушить его.

— Засунь свои убеждения куда-подальше, ладно? — он вырывает лист из книги, складывая его, кладет в карман пиджака.

Между ними повисает напряженное молчание, Блейз медленно обходит стол, а Драко склоняет голову, закрывая глаза. Хочется провалиться сквозь землю.

— У тебя здесь бумаги залиты кровью, ты не… — Малфой не даёт договорить Забини, вскакивая со своего места настолько резко, что стул падает, создавая режущий слух грохот.

Залиты кровью.

Бумаги. Здесь бумаги залиты кровью.

Он знает, что Блейз подозревает его в очередном убийстве, но Драко уверен, что никого не убивал. По крайней мере вчера, сегодня — точно.

— Нет, нет, — Малфой начинает комкать окровавленную бумагу, словно в бреду повторяя одно и то же.

Нет. Нет. Нет.

Сегодня ночью он порезал ладонь, залив белоснежную бумагу кровью, он не заметил её, когда вошел в кабинет, когда сел за стол. Он бы не заметил её, если бы не Забини.

— Блядь, — переставая контролировать силу, он режет палец, из него начинает сочиться кровь, пачкая бумагу ещё сильнее.

***


Дождь прекратился лишь к утру следующего дня, теперь на улицах города царил туман, такой сильный, что из-за него невозможно было разглядеть ничего дальше своего носа. Гермиона ещё надеялась на снег, но отголосков зимы так и не было слышно. Всё утро девушка пыталась избегать Джинни, у которой не на шутку разыгралось праздничное настроение, но в их мирке из восемнадцати квадратных метров сделать это было не так уж и легко. Не то, чтобы Гермиона была ярой противницей всех праздников, просто сейчас было не совсем подходящее время.

Вообще не подходящее.

Гермиона сидела за столом, грея руки кружкой черного чая. В её голове снова было слишком много Малфоя. Так много, что её тошнило. Если бы не он, она была уверена, что давно бы уже пересчитала кирпичи дома, виднеющегося из окна, пересчитала бы вдоль и поперёк. Если бы у неё был выбор, она не пошла бы сегодня на очередную встречу с ним, если бы у неё был выбор, она бы сейчас не думала о нём. У неё нет выбора. В этом она убедилась давно. В этом она убедилась тогда, когда согласилась играть по правилам Малфоя. В забегаловке без названия. Там, где были разбросаны людские грехи и проблемы, боль и сожаления. Там каждый был в поисках спасения. Побыв там больше часа, у Грейнджер создалось ощущение, что она находится в пристанище для людских душ, которые тонули в безграничном количестве алкоголя. Вывеска должна гласить: «Спасём каждого». Но её не спасли. Она пыталась найти спасение в Малфое, но спасение и он — парадокс. Она слишком глупа, раз все ещё рассчитывает на то, что он подаст ей руку помощи.

Он убийца и палач.

— Беги, Грейнджер, беги, — еле слышно проговаривает, а после прикусывает щеку с внутренней стороны, ощущая легкую боль.

Попадёшь в его силки, — больше выход не найти.

Она начинает смеяться. Так по-сумасшедшему. Прячет лицо в ладонях, продолжая захлебываться удушливым смехом. Смеется, пока скулы не сводит от лживой эмоции.

— Ты в порядке, Гермиона? Ты так смеялась, что я подумала, быть может… — дверь с продолжительным скрипом распахнулась, и в комнату вскочила взволнованная Джинни.

Гермиона подскочила с места и, зацепив рукой чашку с чаем, пролила янтарную жидкость на стол. Она залила книгу и разлилась по деревянной поверхности.

— Всё хорошо, Джинни, мне просто нужно идти, — пролепетав, Гермиона выскакивает из комнаты.

Воздуха с каждой секундой становится всё меньше, а каждая попытка вдохнуть полной грудью сопровождается тупой болью. Сейчас она слышит лишь собственное сердцебиение и учащенное дыхание. Джинни даже не пытается остановить её, она знает, что в такие моменты Гермиону лучше не трогать. Такое случалось с ней слишком часто. Так часто, что Уизли постепенно привыкла к этому, принимала, как привычное явление. Последний раз с сожалением взглянув на подругу, Грейнджер поспешно покидает квартиру. По лицу сразу же бьет порыв ветра, отрезвляя мысли. Только сейчас она понимает, что не надела пальто, а теперь стоит в одном платье, судорожно хватая ртом холодный воздух, словно человек, который тонул несколько секунд назад. Гермиона вернулась бы в дом, если бы это не служило плохой приметой.

Если бы хотела.

Она взглянула на улицу, по которой вышагивал туман, обволакивая дома, делая их слишком иллюзионными для того, чтобы Грейнджер поверила в их существование. Спускаясь по ступенькам, ведущим в дом, Гермиона спотыкается, но упасть ей не позволяют мужские пальцы, до боли сжимающие её запястье. Они не способны рассчитать своей силы, они часто оставляют после себя грубые синяки, она знает эти пальцы, она знакома с его прикосновениями. А он чувствует её пульс, появляется желание причинить ей боль, что он и делает: сильнее сжимает её тонкое запястье, впивается пальцами в плоть, ещё чуть-чуть, и он может сломать ей руку. Малфой добивается желанного. Грейнджер тихо охает и резко выдёргивает руку из капкана жестоких пальцев.

Она поворачивается к Драко, крепче прижимая левую руку к груди, от его взгляда становится жарко.

— Тебе не кажется, что ты что-то забыла? — он манерно протягивает слова, начиная расстегивать пуговицы своего черного пальто.

Она молчит, опуская взгляд на его руки, наблюдая, как ловко он справляется с пуговицами, а Малфой продолжает смотреть на Грейнджер, пытаясь понять, что он здесь делает. Кажется, он сбежал со своего сумасшедшего поместья, несся сюда со всех ног, даже не зная адреса этой повернутой девчонки. Или знал, но шизофрения не даёт свободно мыслить и помнить? Он нарочито тянет время, очерчивает взглядом плечи Грейнджер, скользит по шее, а после возвращается к глазам. Убеждается, что она в том самом черном платье, которое было на ней тогда. Это больше не впечатляет, он жаждет увидеть Грейнджер в синем. В том самом синем платье, которое он видел во сне.

Просто надень его для меня, Грейнджер.

— Возьми, — закончив с пальто, он скидывает его с плеч и протягивает девушке.

Она не шелохнулась, лишь скрестила руки на груди и вскинула подбородок. На несколько секунд он представляет её в гриффиндорской форме, отвратительной, мать вашу, форме.

— Возьми пальто, Грейнджер, — Малфой так и продолжает стоять, но его терпение уже на исходе.

— Мне не нужно твое пальто, Малфой, — раздражительно проговаривает девушка.

Терпению Драко приходит конец. Он опасно приближается к Гермионе, хватая её за локоть.

— Послушай сюда, гриффиндорка, сейчас ты возьмешь это блядское пальто и перестанешь возражать. Здесь никому не интересно, чего хочешь ты, — он шипит, грубо прижимая причину их очередной перепалки к груди Грейнджер.

Девушка сдается, сильнее сжимает пальцами неприятную на ощупь материю и накидывает пальто на плечи, просовывая руки в рукава. В нос ударяет запах знакомого одеколона. Его здесь слишком много, кажется, что материя насквозь пропитана ним, выжми, — сможешь почувствовать этот запах на своих руках. Они будут перепачканы до локтей, а после он попадёт в кровь и побежит по венам, вызывая отравление.

После этого женщины не переносят присутствие других мужчин.

Очередной порыв ветра заставляет её запахнуться расстёгнутым пальто, оно кажется настолько большим, что Грейнджер просто тонет в нём. Он поворачивается к девушке спиной и расстёгивает пиджак. Рядом с ней ему жарко.


До парка они шли молча. Грейнджер уткнувшись носом в поднятый ворот пальто, засунув руки в карманы брюк — Малфой. Они пытались избегать друг друга, находясь рядом; не позволяли друг другу соприкоснуться рукавами, хоть каждый раз, изменяя себе, касались. Это казалось чертовой трагедией. Такой огромной, что каждый сходил с ума.

— Сегодня я нашел причину наших встреч, кажется, это единственное, чем я могу помочь тебе, — он первым нарушает тишину, привлекая внимание Грейнджер.

Последовав примеру парня, она останавливается. Руки безжалостно мёрзнут, Гермионе приходится засунуть их в карманы пальто. Пальцами она нащупывает пачку сигарет, зажигалку и маленькую заколку, которая обжигает пальцы девушки холодом. Хочется взять её в руки и рассмотреть, она сдерживает себя, понимая, что это уже переходит все границы. А Малфой достаёт из внутреннего кармана пиджака свернутый книжный листок и демонстративно приподнимает, показывая Грейнджер. Гермиона сжимает и разжимает пальцами заколку, ощущая лёгкую боль. Появляется желание превратить свои пальцы в кровавое месиво.

— Здесь есть то, что тебе нужно, Грейнджер, — он откровенно издевается.

С минуту девушка просто смотрела на пожелтевший от времени листок, на котором ровным шрифтом написано множество строк, а после неожиданно выхватила ценную бумагу из пальцев Драко, рванув как можно скорее в ту сторону, откуда они только что пришли.

Ветер больно хлестал по лицу, оставляя красные следы на коже. Ей казалось, что на её теле скоро не останется живого места. Сейчас Гермиона слышала только цокот своих невысоких каблуков, словно все звуки за одну секунду исчезли, словно их выключил какой-то мерзавец, оставляя людей в убийственной тишине. Она крепче сжала в ладони причину своих выходов на улицу, боясь, чтобы ветер не отнял у неё единственное спасение. Единственный страх: мужские руки на своей талии. Хватает ртом воздух, позволяя холодному воздуху овладеть лёгкими.

А Малфой делает несколько больших шагов в сторону бегущей Грейнджер, срываясь с места. Рванув за ней, он старается не моргать, боясь упустить девушку из виду. Злость бьет по вискам, от этого голова начинает невыносимо гудеть.

Только бы не упустить.

Только бы не упустить.

Туман прячет фигуру Гермионы под своим покровом, Драко несколько раз теряет девушку из поля зрения, но край его пальто снова и снова выдает её.

На первой секунде Грейнджер выбегает из парка, на шестой заворачивает за угол, на девятой крепкие руки обхватывают её талию, прижимая к мужской груди так тесно, что она чувствует пряжку ремня Малфоя и с лёгкостью может пересчитать пуговицы на черной рубашке. Драко перехватывает её правую руку, пальцы которой до побеления костяшек сжимают их сумасшествие.

— Никогда больше не делай так, — словами в шею.

— Ты убийца, — пытаясь отдышаться после сумасшедшего бега.

— Мы пара взаимных убийц, — сильнее сжимая руку Грейнджер, крепче прижимает её тело к себе.

Мы пара взаимных убийц.

________________

fallulah – give us a little love

Он снова сидел в той самой забегаловке, сутулясь и опираясь локтями о стол, не задумываясь о том, что скажут о нём присутствующие. Откровенно говоря, Драко вообще не помнил, когда последний раз ему были важны окружающие его люди и их никому не нужные мнения. После каждого задания он приходил сюда, сам того не понимая, зачем. То ли заливать горе за родственников убитых, которые только утром, по чистой случайности, обнаружат тела своих близких, то ли это просто вошло в дурную привычку, от которой он рад бы избавиться, да не может.

Убивать больше не приносило удовольствия, лишь секундное облегчение и хроническую усталость. Теперь это было даже не развлечение, а что-то вроде обязанности, которая была обузой на плечах. После каждой поднятой на жертву палочки и произношения непростительного наступало опустошение. Сквозная дыра где-то в области груди, которая каждый раз давала о себе знать тупой болью. Всё это было либо плодом его больного воображения, либо непрошеной совестью. Драко, конечно, хочется, чтобы воображение. Ему до одури жаль себя.

Блядство.

Никакой жалости. Просто никакой жалости.

Перед ним, создавая слишком много шума, из-за очередного пустяка ссорилась пара. Он был уверен. Он знал это. Девушка с волосами цвета горячего шоколада и неприятными чертами лица, не переставая размахивать руками, пыталась что-то донести до своего спутника. Возможно, ей не понравился кофе, который варят здесь просто отвратительно, подавая уже холодным, либо он просто забыл в очередной раз сказать, как сильно любит её.

Женщины слишком глупы и однообразны. Сколько для них не делай, им всегда будет мало. Женщинам нужны пустые, лживые звуки, гарантия на то, что, проснувшись утром, они не останутся одни. Женщины наивны, подари им несколько фальшивых улыбок, пару признаний и они твои.

Драко не может видеть эмоций мужчины, так как тот сидит к нему спиной, но он точно знает, что тому начхать. Он мог бы отравить свою спутницу, проломить голову, или скинуть с балкона. Есть просто масса способов покончить со своей, черт бы её побрал, проблемой. Малфой не стал бы долго ждать, сделав это сегодня вечером.

Он закрывает глаза так сильно, что перед ним начинают плясать белые пятна.

Темнота.

Тошнота.

Драко снова вспоминает её: они сидят на кухне. Его кухне. Мэри большими глотками глотает вино из хрустального бокала, не обращая внимания на Малфоя и его запреты. Им давно уже наплевать друг на друга. А она слишком устала: некогда безупречная прическа растрепана, и теперь из неё выбиваются светлые пряди, влажные от слёз щеки, перепачканное вином платье, пересохшие губы и дрожащие руки, сильно сжимающие бокал. Ему кажется, что сдавив хрустальную ножку ещё сильнее, бокал раскрошится, а осколки изрежут её ладонь. Теперь она будет проклинать стекло.

— Я устала, просто больше так не могу. Я нуждаюсь в тепле: я не снег и не труп, — словами в лоб, заставляя Драко едва заметно вздрогнуть.

Он молчит ей на зло, но охота кричать. А она допивает бокал и наливает ещё, продолжая отчаянно всхлипывать. Драко ощущает мимолётную злость и секундную боль. Хочется закрыть глаза, а лучше умереть. Просто так. Перестать дышать. Ему не жаль её. Просто-блядь-начхать. Он желает, чтобы она исчезла. Просто ушла. Просто выбросилась из окна.

— Ты холоден, хмур. Не можешь согреть, — а она всё бубнит, роняя слова с губ.

У Драко уже рождается навязчивая идея о том, что он с лёгкостью может поджечь её платье, наблюдая, как его любовницу пожирает пламя огня.

— Ненавижу тебя, презираю тебя.

— Солидарен с тобой, — спокойно произносит парень и, забрав бутылку с вином, покидает кухню, оставляя девушку.

Драко засовывает руку в карман пиджака, извлекая оттуда заколку. Самую обычную, усыпанную мелкими камешками заколку. Не из драгоценного металла, с искусственными камнями, купленную в каком-нибудь дешевом магазине. Ту самую, на которую наткнулась Грейнджер. Он видел, как резко она изменилась в лице, как мастерски она пыталась скрыть это.

Лживая дрянь.

Малфой всегда носил эту заколку с собой, словно воспоминание. Этот женский аксессуар он забрал в день убийства девушки, просто бесцеремонно сорвал с окровавленных волос. Сейчас это единственное, что осталось от неё. До боли сжимает заколку в кулаке, надавливая острыми выступами на порез на пальце. Из него начинает сочиться сукровица.

***


— Ох, Драко, дорогой, — Пэнси кинулась ему на шею, мягко целуя в щеку.

С Паркинсон они не виделись с начала войны. По счастливой случайности её семье удалось ускользнуть во Францию, её отец избежал наказания, начав жизнь с чистого листа, а мать, после нескольких месяцев жизни в Марселе, скончалась, оставляя дочь и мужа в глубоком трауре на оставшиеся годы. Говорят, что всему виной средиземноморский климат, который погубил аристократку.

Сейчас давняя подруга была словно снегом в начале августа. За два года Драко вспоминал о ней лишь несколько раз. Просто сравнивал с ней каждую из своих пассий. Просто их дружба со временем переросла в нечто большее. Он вспоминал её до того, пока не появилась Мэри.

Пэнси была как всегда безупречно красива: тёмные волосы, выразительные глаза, широкие бедра, острый подбородок и худые руки, которые на данный момент покоились на его шее. Но сейчас Малфоя тошнило от одного аромата её духов. Сейчас он просто ненавидел её, открыто презирая и испытывая отвращение не только к девушке, но и к её отцу.

Ненависть оставить на потом.

А сейчас руки Драко просто обхватывают талию Паркинсон, сильнее прижимая девушку к своему телу. Непроизвольно. По инерции. По старой привычке. Хочется оттолкнуть, послать к чертям. Не позволять касаться себя.

— Я скучала, — слова больно бьют по вискам, эхом проносятся по комнате ещё несколько раз.

Скучала.

Она произносит это так непринужденно, словно два года назад не сбежала со своей дрянной семейкой во Францию, как последняя сука, словно отсутствовала несколько дней. Словно действительно скучала. Но как не ему знать правды?

На несколько секунд он представляет на месте Паркинсон Грейнджер. На несколько секунд ему кажется, что это она так сильно вцепилась пальцами в его рубашку, что это Гермиона, склоняя голову вперёд, прижимается губами к плечу Драко, оставляя на белой ткани след от красной помады. Рождается желание дать себе пощечину.

А лучше хлестать себя по лицу до того, пока не вернется здравый смысл.

Паркинсон, отрывая губы от мужского плеча, тянется к холодным губам Драко, но он резко уклоняется, не давая девушке коснуться желанного. Малфой знает, что следует после поцелуя.

Синяки.

Кровоподтеки.

У него слишком давно никого не было, а сейчас даже самое невинное прикосновение даёт о себе знать в области паха. Драко скидывает руки девушки со своих плеч, не скрывая раздражения и ноток отвращения. Пэнси впервые становится не по себе.

— Зачем ты приехала? — его холодный тон заставляет Паркинсон поежиться и отстранится.

— У отца появились важные дела. Он настоял на встрече с тобой.

— Твой отец, наверное, самоубийца, раз решил спустя два года всунуть свой нос туда, куда его не просят? Приехать туда, где его не ждут?

— Почему ты такой? Почему ты стал таким? — она снова приближается к нему. Слишком-твою-мать-близко.

— Какой? — он выгибает бровь, — каким я стал, Паркинсон? — ледяной смешок ей в лицо.

Растерянность. Обида. Злость. Просто вихрь эмоций. Она поджимает губы. Слов больше нет, они утонули в обиде. Они растворились в ней, словно в кислоте. Растворились и чувства. Осталась пустота. Белая, вязкая, душная, \или удушливая? \ пустота. Словно она ослепла, но вместо тьмы её посетил вечный свет. Он выедает глаза, от этого хочется кричать. Паркинсон кричит, но он слишком глух, чтобы услышать.

— Жестокий, — почти тихо, — ты стал слишком жестоким, — почти не слышно.

Слишком громко. Слова девушки звучат слишком громко; больно бьют по слуху, сознанию. Он несколько секунд просто смотрит на Паркинсон, пытаясь уловить в её глазах правду. И самое ужасное то, что он видит её. Правда смотрит ему в глаза: гордо и откровенно, без стеснения и сомнений. Единственная правда: боль.

А потом он ушёл. Бросил. Просто подхватил пиджак со спинки кресла. Просто покинул комнату. «Просто» — с ним всё становится слишком. Слишком просто.

***


Гермиона сидела в пабе. Одна. Совершенно одна за барной стойкой. В руках у неё покоилась белая фарфоровая чашка, в таких здесь подавали либо чай, — чёрный, терпкий чай, либо обжигающий, горький кофе. Без сахара. Сахаром для каждого служила беседа. Этот паб был не только заведением, где можно вкусно поесть или выпить крепкого, это, прежде всего место встречи друзей и знакомых, уголок уюта, сюда никто не приходил один. Можешь привести с собой возлюбленную, супругу, друзей, просто незнакомого человека.

Лучше незнакомого человека.

Только не один.

Но Грейнджер и здесь выделилась: находилась в своем гордом одиночестве, а рядом, раскидываясь слюнями, не унимаясь болтать, сидели мысли. Эти ужасные существа, которые ходят за тобой по пятам, куда бы ты ни пошел, — они всегда будут с тобой. Стоило ему войти в помещение, Драко сразу же заметил её.

На ней фиалковое платье чуть выше колена, застёгнутое под самое горло, никаких откровенных декольте, ничего броского. Слишком обычное, такое чаще всего надевают на встречу с самыми скучными людьми. Это платье полностью соответствует Грейнджер.

Нога закинута на ногу, глаза прикрыты, и на долю секунды ему кажется, что она счастлива.

Кажется.

— Знаешь, Грейнджер, если бы я не знал тебя, подумал, что ты преследуешь меня, — сарказмом в затылок, заставляя девушку вздрогнуть, почти залить платье кофе.

От его голоса ей снова трудно дышать.

— Катись, — почти грубо, — к черту, ладно? — слишком грубо.

Он лишь усмехается, Гермиона не видит его лица, но точно знает. Она последний раз отпивает из чашки. Злость снова бьет под дых, сдавливает лёгкие, ей уже хочется уйти. Драко обходит Грейнджер и садится напротив, а Гермиона ставит чашку с почти остывшим кофе на до блеска начищенную стойку.

— Здесь варят просто замечательный кофе, не так ли? — он бесцеремонно берёт чашку и подносит к губам, отпивая с того места, где только что были губы девушки.

Слишком интимный жест. Просто она так считает. Просто это уже личное.

— Отвратительный, — откровенная ложь.

«Лжет ведь» проносится в голове, и он заказывает крепкое. Слишком крепкое, чтобы скрасить минуты напряженного молчания, которые слишком часто возникают между ними. Гермиона поднимает голову, скучным взглядом пробегаясь по потолку, делая вид, что ей это интересно. Но ей просто всё равно. До предела «слишком».

То ли от скуки, то ли от раздражения Драко начинает выстукивать костяшками пальцев по деревянной поверхности. Мужчина, обслуживающий посетителей, мастерски пытается сделать вид, что ничего не слышит. У Грейнджер появляется желание ударить его по руке. Такое сильное, что приходится сдерживать себя.

— Знаешь, в чем заключается вся мерзость наших встреч? — он резко хлопает ладонью по стойке, заставляя некоторых присутствующих обратить на них внимание.

Гермиона, поворачиваясь к Малфою всем корпусом, нечаянно касается коленкой его ноги, заставляя того нервно сглотнуть. Готовый кончить от одного прикосновения, он хочет повторить его.

Невзначай.

Вскользь.

Просто, блять, коснись меня ещё раз.

— То, что эти идиоты считают нас парой, — слишком желчно, она даже чувствует эту горечь у себя во рту.

Драко задевает её женское самолюбие, словно наотмашь несколько раз бьёт по лицу. Она задыхается собственным же вдохом. От каждого его слова внутри нарастает пустота. С таким человеком не пьют чай и даже кофе, а горячий шоколад и вовсе нужно поставить под запрет. С такими невозможно беседовать, особенно на душевные темы, особенно откровенно. С ним разочаруешься во всем.

— Мерзость не в том, что они считают, — чуть склоняясь вперёд, чувствуя сквозь плотную материю платья его горячее дыхание, — мерзость в том, что они верят, — как выстрел.

Драко подается вперёд, ещё ближе к её лицу. Глаза в глаза. В тишине, повисшей между ними, можно расслышать его рваное дыхание. От Драко Малфоя веет ромом и… смертью? Смерть пахнет горечью, липким страхом. А он молча протягивает ей руку. Непроизвольно до предела «хватит». Гермиона несколько секунд мешкается, а после вкладывает свою руку в его ладонь, Драко сразу же сжимает её пальцами. Сжимает до меры «больно».

С Грейнджер как на минном поле, с ним она ходит по битому стеклу.

Вдох — его.

Выдох — её.

Они опять играют любимых.


______________________

Алина Орлова – ?ia.
Nino Katamadze – Me ushenoba mklavs.

Палочка приставлена к виску, а пальцы вцепились в женские волосы. В комнате горит камин, который служит единственным источником света. Таким бесполезным, что ему иногда кажется: зрение покинуло его навсегда. Моргает несколько раз, жмурится, снова моргает, но вместо облегчения глаза лишь безжалостно жгут. В мертвой тишине можно услышать рваное дыхание парня и частые всхлипы девушки, лицо которой ему так и не удалось разглядеть из-за плохого освещения. Но он почему-то уверен, что глаза у неё цвета молочного шоколада, тёмные волосы, от которых исходит едва уловимый запах миндаля, она, наверное, слишком хорошо следит за своими волосами. Настолько хорошо, что они стали просто омерзительными на ощупь. Это похоже на фанатизм. Он сильнее зарывается пальцами в тёмные локоны. И, возможно, она работает в сфере моды, или просто в офисе. Без «или» в офисе. Драко даже не знает её имени.

Это так смешно.

Смешно убивать человека, даже не зная его имени. У него появляется желание назвать её «просто она».

— Ваше имя? — слишком неожиданный вопрос. Даже для него самого.

Какого чёрта, твою мать?

Она начинает захлебываться новой порцией слёз. Драко не видит её лица, но чувствует, как «просто она» содрогается от беззвучного рыдания. Он бы успокоил её, если бы умел, если бы имел право сам отвечать за собственные поступки. Проводит пальцами руки, сжимающей палочку, по щеке девушки. Убеждается, что щеки влажные от слёз, его берёт отвращение.

— Я не слышу, — рычит и рывком поднимает девушку за волосы. Теперь он может разглядеть её.

У неё синие глаза и светлые волосы. Никаких глаз цвета молочного шоколада и тёмных волос. Острый подбородок и холодные черты лица. Он снова ошибается. Спотыкается о собственные мысли и, теряя равновесие, падает. Раньше с этим не было никаких проблем.

— Мэгги, — имя тонет в протяжном то ли всхлипе, то ли стоне, она упрямо старается не смотреть на него, потупив взгляд в пол.

«Просто она» боится, ей до одури больно. Девчонка хватается пальцами за его локоть, словно пытается удержаться на ногах и снова не упасть на колени, но Малфой знает, что она желает убрать его руку, которая сжимает волосы, слегка запрокидывая её голову назад. А он прижимается губами к виску девушки, игнорируя все попытки вырваться.

Просто они бесполезны.

Ощущает учащенные удары пульса. Смерть, оскалившись, медленно затачивает клинок. Он слышит, как в тишине комнаты поскрипывают её прогнившие кости. Она ожидает команды. Остаётся произнести непростительное, и кровь зальёт паркет, возможно, даже туфли Драко станут цвета окровавленного дерева.

— Зачем Вы это делаете? — почти ненависть, — зачем? — отчаянная злость.

Её вопрос застаёт Драко врасплох. На несколько секунд мысль о пощаде кажется слишком великодушной. Зачем он это делает? Просто это его жизнь, просто на месте каждой очередной девушки он представляет Гермиону Грейнджер, девчонку, которая подарила ему слишком много дрянной ненависти. Малфой готов был называть её «отравой», поражающей, в первую очередь, душу, а после сознание.

— Здесь вопросы задаю я, — практически выплёвывает, заставляя Мэгги дёрнуться.

— Вы дьявол, — хотела сказать с ненавистью, но голос предательски дрогнул.

— Не преувеличивайте, мы просто вместе.

Она умолкает, прекращая все попытки вырваться и оказать сопротивление. Опускает руки, одёргивая подол ночной сорочки, словно это сейчас действительно важно.

— Хотите кофе?

Кажется, молчание слишком затянулось, поэтому она сочла нужным предложить человеку, который едва не убил её, кофе. Драко закрывает глаза, а через несколько секунд вытягивает руку вперёд, касаясь пальцами подбородка Мэгги.

— Скажите, Вы сумасшедшая? — никаких издёвок, просто ему действительно интересно.

Находясь слишком близко, он вправе ощущать каждый её вдох-выдох и изменения дыхания. Сейчас Малфой почему-то уверен, что её колотит, словно он внезапно признался, что всё это — глупый розыгрыш. Камин постепенно гаснет, но Драко всё ещё в силе разглядеть, как девушка поджимает губы.

— А Вы психиатр?

Захотелось солгать, что он патологоанатом.

— Мы знакомы, я не могу быть Вам доктором.

— Но Вы ведь не доктор.

— Но я мог бы им быть.

***


Сильнее сжимает ткань платья, сосредоточенно смотря на парня, сидящего напротив, не меняя позы уже около часа, у него, возможно, уже затекла правая рука, пальцами которой он вцепился в прозрачный стакан с янтарной жидкостью. Гермиона опускает взгляд на шевелящиеся губы Драко, но уже несколько минут его слова не доходят до слуха девушки. Кажется, что он внезапно стал немым. Если бы он только стал немым, лучше — глухонемым. Тогда бы она сказала всё, что думает о нём вслух, не стыдясь столь откровенного порыва. Лавина слов обрушивалась бы на головы присутствующих, а она бы продолжала отчаянно кричать, прекрасно понимая, что Малфой всё равно ничего не услышит.

Драко замолкает, чтобы сделать очередной глоток крепкого, а Гермиона поднимает голову, встречаясь взглядом с серыми глазами. Она всё ещё чувствует его прикосновения на своих пальцах. От этого хочется ломать руки. Больно. Мучительно. Медленно. Он протянул ей ладонь слишком неожиданно, столь незначительным жестом загнал её в угол. А она, как последняя дура, приняла её, коснулась пальцами, с каждой секундой сжимая всё сильнее, словно он был последним спасением. Сейчас она уверена, что Драко уже и забыл о своей секундной глупости, а, возможно, он просто решил поиграть на публику, показывая всем, что она — его очередная пассия. Почему он всё ещё не убил её? Ей захотелось исчезнуть.

Паб опустел, но Гермионе всё равно казалось, что здесь слишком много лишних глаз. Молодые семьи спешили по своим делам, друзья расходились, решив подыскать себе место не столь шумное, влюбленные были в вечных поисках уединения, а незнакомые люди уставали друг от друга. Остались они, давно позабывшие, что такое семья и домашний уют. Остался воздух, насквозь пропитанный мыслями, ненавистью и алкоголем. Он перекрывал дыхание, заставляя каждый раз задыхаться.

— Грейнджер, — Драко ближе придвигается к девушке. Настолько близко, что его нога теперь касается её коленей.

Он видит, как резко она меняется в лице: удивление сменяется возмущением, а через долю секунды приходит безразличие. Гермиона проводит кончиком языка по бледным обветренным губам и, придерживая чашку руками, опускает на коленки. Она ощущает холод фарфора сквозь безразмерные колготки. Бармен каждый раз бросает косые взгляды в их сторону, словно подозревает Драко в плохих замыслах, или ему не нравится то, как Малфой смотрит на девушку. Становится смешно.

Драко продолжает молчать, проводя пальцами по блестящей поверхности стойки. Хочется крикнуть: «Хватит». Затем подавиться собственными же словами, запихивая их в самую глотку. Просто расколоть голову на две части о раковину в уборной. Для этого он должен намотать её волосы на кулак и бить о край, пока керамическая поверхность не раскрошится одновременно с черепной коробкой Грейнджер, пока правая рука не станет по локоть в крови. Мужская рука никогда не позволит ошибиться, нанося удары под нужным углом. Он уже делал так. Ему это приносит больное удовольствие. Она знает. Со временем это высеклось на лбу.

Что у него вместо сердца? Окровавленная шкатулка, которую он зажимает пальцами каждый раз между рёбер, не давая выпасть? Малфой таскается с ней повсюду, рычит и скалится, не позволяет касаться сокровенного. Никому. Никогда. В эту шкатулку он складывает все свои гнилые поступки, действия и слова, но она никогда не переполняется, ибо у неё нет дна, как и у его злости. Кровь иногда течёт по пальцам, алые дорожки затекают за манжеты черной рубашки, ткань прилипает к телу. Каждый вечер, сев дома за стол, он раскрывает рёбра, вынимает шкатулки и высыпает её содержимое на деревянную поверхность. Часами пересматривает свои погрешности, хохочет, а ближе к утру она снова врастает в плоть, становясь его частью. Сердце сгнило после того, как он убил свою любовницу.

— Ты любил её? — слова Грейнджер заставляют его вздрогнуть и заметно побледнеть.

— Хуже того, Грейнджер, я ещё и спал с ней, — будничным тоном, словно не старался задеть.

— С мёртвой? — ответный удар, неоправданное чувство ревности.

Давнее правило: досчитать до десяти. Подавляет шумный выдох, сдерживает вдох. Не позволяет себе вдохнуть запах Грейнджер. Его здесь и так слишком много. Его слишком много в нём. Хочется распороть грудную клетку и промыть органы с мылом. Просто перестать чувствовать её в себе.

Появляется желание послать её к чертям, лучше: ещё дальше. Просто уйти, оставив Грейнджер наедине со своими мыслями. Драко собирался уходить уже несколько раз за вечер, но всё равно оставался сидеть на своём месте, напротив Грейнджер, каждый раз внимательно вглядываясь в её лицо, словно надеясь, что со временем он сможет найти в чертах лица девушки хоть что-то привлекательное. Но он ничего не находил, вздыхал, снова вглядывался и так до бесконечности.

— Предпоследние встречи всегда такие? — она первая нарушает тишину.

У неё дрожат руки. Драко мог бы подумать, что она замёрзла, но Грейнджер просто трясёт, словно кто-то открыл окно и холодные порывы ветра овладели помещением. Гермиона хочет поставить чашку на стойку, но руки предательски отказываются слушать хозяйку, чашка выпадает и с грохотом разбивается об пол. Вдребезги. Осколки разлетаются по синему кафелю, а остатки кофе растекаются отвратительной кляксой. Сине-белый. Теперь у него рябит в глазах. Появляется желание ослепнуть. Мужчина, отпускающий последнего посетителя, делает вид, что ничего не слышит. Просто фальшиво улыбается и покидает их.

Гермиона резко опускается на пол, не задумываясь об осколках и о том, что она легко может изрезать колени в кровь. Если уже не изрезала. Колготки в считанные секунды пропитываются пролитым кофе, прилипая к коже. Окаменело-непослушными руками начинает собирать осколки, не опасаясь глубоких порезов, с силой сжимает в ладони некогда целый фарфор, позволяя себе почувствовать боль.

— Какие, Грейнджер? — он поднимается и опускается на корточки, подбирая несколько неровных кусочков белого фарфора.

Предпоследняя встреча и, кажется, что всё это было напрасно. Каждый из них уже забыли о договоренностях, личных проблемах и ненависти. Почти забыли. Ибо сейчас она чувствовала подлинную ненависть. К нему, к осколкам, к себе.

— Дарящие пустоту, переполненные злостью и желанием исчезнуть, — тихо говорит, сжимая фарфор до того, пока из сжатых пальцев не начинает сочиться кровь.

Тёмно-алые дорожки скользят к локтям, пачкая рукава платья Грейнджер. Ткань темнеет, принимая грязный цвет. Разжимает пальцы правой руки девушки и вкладывает в ладонь оставшиеся осколки, после медленно поднимается. Грейнджер снова у его ног. Теперь не образно.

— Последняя глава, а дальше эпилог, который расставит всё по своим местам.

Драко протягивает девушке руку, и она, не смея отказать, принимает её, осторожно поднимаясь с колен. Малфой чувствует, как его ладонь омерзительно становится влажной от крови, а пальцы окрашиваются в алый цвет. Он сильнее сжимает руку Грейнджер, причиняя острую боль. Она пытается выдернуть ладонь из капкана его пальцев, причиняя себе ещё больше боли.

Слишком много крови.

Малфой даже чувствует, как этот тошнотворный запах входит подкожно, а слова Грейнджер — внутривенно.

За все эти встречи они безнадёжно потерялись друг в друге. Звуки, руки, прикосновения, слова, взгляды, желание, — всё это переплелось между собой, приросло корнями до невозможности, до желания крикнуть: «достаточно» и в ответ получить лишь немое молчание и петлю на шею.
Удушливый и вязкий страх, в котором они стоят вместе по колено, постепенно пожирает рассудок. Её кровь уже стекает по его руке, неприятно щекоча кожу, а заодно — нервы. Каждый раз, встречаясь снова, они поедали ложками много горечи и соли, запивали крепкой злостью, а на десерт получали ненависть.

Исступленно, постепенно сходили с ума. Она уже, а он — на шаткой грани. Остаётся сильнее ухватиться за её руку.

Драко подходит на шаг ближе, поднося руку девушки к своим губам. Грейнджер шумно выдыхает, смотря на Малфоя, пытаясь уловить каждое его движение. Губами по коже, ощущая металлический привкус, заставляя её едва уловимо вздрогнуть.

— Всё, что тебе нужно, находится в поместье. Я позволю тебе посетить библиотеку в мэноре, но при одном условии, — словами по коже. От его горячего дыхания становится больно.

— Какое условие, Малфой? — едва уловимый шепот.

— Через два дня Рождество. Может, заглянешь в гости? — фальшивая улыбка, предложение, словно они хорошие друзья.

Гермиона замолкает и освобождает израненную руку от его пальцев. Молчание и прямой взгляд в глаза.

Она надеялась изрезать ноги, но покалечила руки. А он подорвался на её чувствах.

— Я тебе безудержно рад, Грейнджер.

Это вкус и запах боли.

Это вкус и запах крови.

____________________

PJ Harvey – Red Right Hand.
Lana Del Rey – Ultraviolence.
Adele – Skyfall (piano cover)

Лондон превратился в безликое подобие города. Нависшие над Лондоном густые, тяжелые облака придавали городу унылый вид. Приглушенные звуки улицы были такими же мрачными, как звуки похоронной процессии. Дома походили на склепы. Холодные, тёмно-серые каменные глыбы. Они уныло смотрели на прохожих, привычно выстроившись вдоль тёмного асфальта, словно стражники.

Окна каждой квартиры были зашторены плотной тканью цвета мокрого чернозёма. Свет погашен, словно все внезапно стали видеть в темноте, или исчезли. Просто так. Неожиданно. Сидел человек, читал газету и его просто не стало. Окружающим будет наплевать, близким — особенно всё равно. Жена, войдя на кухню, просто уберёт со стола синюю чашку с остывшим шоколадом, даже не заметив, что близкого человека нет.

Гробовая тишина и невыносимый запах сырости хозяйничал в каждом подъезде. Тишину, порой, нарушали прогнившие деревянные ступеньки, покрытые толстым слоем пыли. Они жалостно постанывали от тяжести человеческого веса. Город замер под излишками многовековой копоти.

Он медленно идёт по тротуару, спрятав руки от безжалостного ветра в карманах пальто. На улице слишком безлюдно, кажется, что он единственный из числа выживших после военных действий.

Холодно. Слишком холодно.

Зябко и сыро. Слишком омерзительно.

Всё становится «слишком».

Тишина снова начинает кричать, раздирает лёгкие своими дьявольскими когтями, бьет головой о каменную стену собственного молчания. Лишь холодные порывы ветра, гулящие в улочках, хрипло завывают. Хочется взвывать с каждым порывом. Отрывисто, до потери голоса. Но вместо этого он просто запрокидывает голову и шумно вдыхает холодный воздух, который при попадании в лёгкие, вызывает острую боль.

Кажется, Драко начинает терять память, ибо жители города в считанные секунды становятся ему незнакомы. Они ему одинаково омерзительны. Что-то в нём вдруг разбивается вдребезги. Мысли расплываются, а слова невыносимо жгут на языке. Он проходит мимо незнакомого магазина, откуда ему машет газетой незнакомый пожилой мужчина. Газета пожелтела от времени, чернила местами растекались, а на открывшейся взгляду странице, жирным шрифтом напечатана фамилия очередной убитой семьи магглов. Он почему-то уверен, что это именно семья, а не определенный человек.

Пожилой мужчина походит на живого мертвеца. Впалые глаза, уставший вид и излишняя худоба говорят о том, что он, возможно, недоедает и сильно устает. Впрочем, в сегодняшнее время так выглядел почти каждый житель загробного Лондона. Но по мужчине видно, что у него есть жена… и дети. Драко часто мечтал о детях. О их детях, которые полностью скопируют его внешность и возьмут её глаза. Тёмно-зелёные, выразительные глаза, в которых он каждый раз тонул, словно в омуте. В которых он видел, как рушатся все надежды. В которых так часто видел испуг, боль и разочарование. Но за несколько лет мысли о детях развеивались. За год они смылись кровью и подарили тесную пустоту.

Прости за наших мертвых детей.

Из-за воспитанности Драко приходится кивнуть в знак приветствия головой и натянуто улыбнуться. Говорят, что людей нужно любить, относиться к ним великодушно и уважительно. Но от одних мыслей Малфоя выворачивает наизнанку.

Как же надоело притворяться.

Ему нравится сегодняшнее небо — тёмное, унылое и мрачное. Оно прижималось к холодным крышам каменных домов, пока изуродованные снежинки ломали ноги о землю, покончив жизнь самоубийством. Первый снег перед Рождеством. Мерзкое подобие холодного пуха, которого он ждал каждую зиму, будучи слишком маленьким. Сейчас всё прекрасное в его глазах сходило на «нет», превращалось в уродливое подобие подлинной красоты.

Друри-Лейн никогда не отличалась особой красотой. Улица самая обычная, без грандиозных достопримечательностей. Она была известна лишь благодаря расположению здесь старинного театра, большого количества распивочных и горького распутства. Здесь всегда малолюдно. Улица заброшена и грязна. Единственные посетители улицы: разносящиеся порывами ветра обрывки плакатов, газет и просто измятые листы. Появляется желание поднять каждый лист и перечитать секрет бумаги. Что он и делает. Прижимает подошвой ботинка проскальзывающую бумагу, склоняясь над потемневшим от пыли листком. Щурится, пытаясь разглядеть выцветшую надпись. Скорее всего, это была записка. Всего несколько слов:




А дальше край листа безвозвратно оторван и потерян. Драко знает, что после этого следует либо время, либо место, может быть, всё сразу. Такое, чаще всего, посылают любовникам.

Рождественский день ничем не отличался от серых будней, откровенно говоря, был еще отвратительнее.

***


— Я не уйду, — поправляя кремовое платье с длинным рукавом, она снова опускается на старый стул, который недовольно скрипит под её весом.

Паркинсон видит, как Драко напрягается, сильнее сжимая в руках чашку с тёмной жидкостью. Кофе. Сегодня это кофе. Обжигающий, горький, с добавлением какого-то неизвестного ей ликера. Такое пил только он. Малфой не добавлял сахар, не позволяя сладости проникнуть в свою жизнь.

Она никогда не надевала платья столь светлого оттенка, а сейчас у Драко перед глазами пляшет рябь. Хочется выколоть глаза рядом лежащей вилкой. Ему неприятно смотреть на неё, тошно и омерзительно. Её волосы подвязаны в пучок, туго переплетенный черной лентой. Он на мгновение уверен, что она похоронила свои чувства. Драко хочет спросить её об этом, но слова застревают в глотке, заставляя задыхаться. Во рту в считанные секунды появляется горький привкус, слова растворяются и, достигнув языка, разъедают его. Остается одно: начать кашлять кровью.

Паркинсон больше не была для него родной и желанной. Это он понял, когда она, закидывая ногу на ногу, коснулась носком ботильона его коленки. Когда она, считая это необходимым, касалась пальцами его костяшек. В это время он проваливался в горько-кислую ярость. В такие моменты ему хотелось лишь одного: сорвать с пучка девушки широкую ленту, выдергивая половину тёмных волос, и придушить. А после целовать. Пройтись губами по виску, дойти до шеи, очерчивая поцелуями тёмно-синею полосу от ленты, которая обвивала шею, словно петля.

— Вали из моей потерянной жизни к черту, — он выплюнул слова ей в лицо, убирая руку со стола, больше не позволяя Паркинсон касаться себя.

Пэнси лишь едва заметно вздрогнула. Это Драко заметил по её плечам. Она продолжала выразительно смотреть на него, вглядываться в глаза, пыталась пробраться взглядом в душу, но все попытки оседали пеплом на рассудок, она не могла пройти через все двери его души. Лишь терялась, возвращаясь туда, откуда только что пришла.

Он просил её уйти из его жизни уже несколько раз, но взгляд Паркинсон продолжал твердить «ты любил меня, милый, я нужна тебе, глупенький». И она сама не понимала, насколько сильно заблудилась, насколько сильно погрязла в болоте несуществующих чувств, которые сдохли еще в день погребения Нарциссы. Они давно разложились, оставляя после себя тёмный осадок. Хочется крикнуть: «Ты не нужна мне, дурочка, не нужна!»

Он борется с желанием зарычать и, схватив Паркинсон за волосы, вытянуть на улицу.

— Ты хочешь, чтобы всегда было по твоему, но не сегодня, Драко, — сейчас она улыбается и говорит так, словно он ребенок, который не понимает простой истины.

Улыбка всё равно получается лживая.

— Я непонятно выразился, Паркинсон? — голос спокоен, но она слышит, как он балансирует на тонкой грани.

Сейчас уверенность, которая была у неё до разговора с ним, испарилась. Осталось лишь тягучее желание провалиться сквозь землю, испариться, просто исчезнуть. Она несколько раз ерзает на стуле, от чего тот издает режущий слух звук. Впервые он видит в её глазах нотки боли. Боль дарит задетое самолюбие. Малфой отказался от нее.

— Скажи… скажи, что я тебе… не нужна, — она давится словами. Говорит так, словно каждое слово дарит нестерпимую боль.

Звук голоса Пэнси и холодок её слов, не утихающих ни на секунду, долотом бьют по вискам. Она не нужна ему. Только мешает, вечно крутится под ногами, запутывает и отвлекает. Драко видит её выжидающий взгляд, в котором есть надежда не услышать эти слова из его уст, но ни одна мышца её лица за это время не дрогнула. В этом вся она.

Не выдержав, Паркинсон хватается пальцами за его руку, сжимает ткань пиджака, а после пальцы Малфоя. Он чувствует холод её тела и едва уловимую дрожь, показать ему которую для неё слишком постыдно.

Драко хочется истерически захохотать, уничтожить и сломить человека, который некогда был ему действительно важен. Просто причинить боль, увидеть, наконец, влажные дорожки на её щеках. Он никогда не видел слез на щеках Пэнси. Она никогда не давала слабину, причиняя ему в ровном счете столько же неприятностей и боли, сколько и он ей.

Их отношения были игрой на проезжей части. Их давило, причиняло боль, било головой о влажный асфальт, но они продолжали играть. Корчились от боли, а после залечивали друг другу раны, постепенно забывая о машинах. Со временем это переросло в садистское удовольствие. Им нравилось слушать убаюкивающий звук переломленных ребер. А со временем удовольствие заменило немое безразличие.

Малфой поднимается и хватает Паркинсон за руку, рывком заставляя сравняться с ним. Пальцы свободной руки впечатываются в хрупкую шею девушки, причиняя боль, он перестает контролировать себя. Большим пальцем надавливает на жилку, заставляя Пэнси шумно выпустить из легких воздух. Теперь в глазах плескается страх и непонимание, а её пальцы до боли хватают его за руку, сжимающую шею.

— Ты мне не нужна… не нужна, — он чувствует, как учащенно бьется её пульс, желает, чтобы тот утих навсегда. — Ты исчезнешь из моей жизни. И мой тебе совет: не иди, Паркинсон, а беги. Быстро и без остановки, не смей оглядываться. Каждый раз, как ты повернешь голову назад, под ребра будет засунут нож.

Натиск её пальцев ослабевает, пальцы разжимаются, и рука падает вниз, словно кости в считанные секунды исчезли. Она отпускает его. Окончательно и бесповоротно.

***


— Играешь? — он медленно обходит фортепиано, словно невзначай касаясь руки девушки.

Она стоит посреди его библиотеки, прижимаясь бедрами, обтянутыми синей тканью, к музыкальному инструменту, на котором покоится открытая бутылка красного вина. И он не знает, что волнует его больше. То ли Грейнджер в синем, то ли то, как старательно она вжимается хрупким телом в музыкальный инструмент, который на данный момент служит единственной опорой. Создается впечатление, словно она пытается спрятаться от его пожирающего взгляда в деревянную поверхность. Просто войти в дерево и прирости плотью. Пальцами израненной от осколков руки, она сжимает подол платья. Комкает его, словно представляет на месте ненавистной ткани Малфоя. Наверное, это её любимое занятие. Причинять боль не только открытым порезам, но и жесткой материи.

На мгновение перед глазами застывает картина: она хохочет, смотря на изрезанные ладони. Злится на бледную кожу, которая всё ещё хранит прикосновения его губ. Она всегда ощущала их присутствие на своих ладонях. Даже если мыла руки хозяйственным мылом. Даже если драила до покраснения, до того, пока раны с новой силой не начнут кровоточить. Было не больно. Почти не больно, но до отвращения неприятно. Гермионе казалось, что он в тот вечер прикоснулся губами далеко не к открытым ранам, Малфой коснулся её сознания. Насилуя его в самом извращенном виде.

Блондин несколько раз моргает. Комната постепенно облачается в синий цвет. Его здесь слишком много. Синий медленно стекает по стенам и книжным стеллажам, заливает тёмный паркет. Остается распороть грудь, наблюдая, как потоки отвратительного цвета вытекают из его тела, смешиваясь с кровью.

За час, проведенный с Грейнджер, он не услышал от нее ни одного упоминания о жалких книгах, которые были слишком важны до сегодняшнего вечера. Было интересно, насколько хватит её молчания.

Увидев её в синем, Драко оторопел. Словно прочитав его мысли, она решила только сейчас поиздеваться, натягивая на своё тело душную материю. Платье снова застёгнуто под самое горло. Чисто грейнджерский стиль, словно боится, что кто-то всадит в её шею остро заточенный нож. Он уже представляет, как кровь зальет платье спереди. Обрывки давно забытого сна сменяются один за другим. В ушах гул, во рту пересыхает, появляется желание осушить бутылку с алой жидкостью одним глотком.

Скудное освещение, которое дарят несколько скупых на свет свечей, каждый раз вырисовывает размытые силуэты. Это отвлекает. Драко кажется, что их здесь трое, а, может быть, значительно больше. Слишком много, чтобы уследить за каждым их движением. Они шатаются из бока в бок, словно души усопших, тела которых были погребены на территории поместья.

Молчание Грейнджер выбешивает, она изображает собственную глухоту. Проводит пальцами по клавишам фортепиано, получая в ответ рассекающее воздух звучание. Это как коснуться женщины, а взамен услышать продолжительный стон, который в тишине комнаты будет казаться слишком громким. Ей хватило мгновения, а после она просто убрала руку, поворачиваясь к Малфою всем корпусом. Ему хватило этого, чтобы увидеть, как черно-белые клавиши покорно проваливаются под умелыми пальцами.

Они не виделись пару дней, а сейчас в его глазах Грейнджер стала чужой и незнакомой. Драко удивлялся, как легко люди могут перервать ту неуловимую связь. Как быстро может испариться ненависть, но, стоит увидеть человека вновь, она с новой силой охватывает сознание.

— Я, кажется, вопрос задал, Грейнджер, — он пристально взглянул в карие глаза, засовывая руки в карманы черных брюк.

— Да-а? Думаю, я просто не услышала тебя, — наконец, оставив в покое край платья, Гермиона попыталась улыбнуться, но вместо улыбки её лицо исказила гримаса.

Лги, маленькая проблядь, всё равно мы знаем правду.

Прочитав во взгляде Драко «абсолютно ничего», Гермиона повернула голову в сторону книжного стеллажа, не позволяя его глазам разъедать сетчатку. Словно она смогла разглядеть в серебре его глаз собственную ложь. Поджимает губы и мысленно бежит из сумасшедшего поместья изо всех ног. Тело девушки пронизывает мелкая дрожь, он может подумать, что её гложет собственное вранье.

До Грейнджер всего один, два… шесть шагов, которые он с лёгкостью проходит. Слишком близко. Драко не знает, зачем вообще покинул свое личное пространство, нагло врываясь в её.

Ремень, рубашка, заправленная в брюки, десять пуговиц, кадык, губы. Гермиона старалась всячески тянуть время до того момента, пока она взглянет в холодную сталь, полную безразличия. Сердце пропускает удар, а дыхание сбивается. Он резко притягивает её к себе, до боли впиваясь пальцами в тонкое запястье, стоит усилить хватку, кости раскрошатся. Грейнджер тихо охает и, не успев оказать сопротивления, больно бьется нижней губой о его плечо. Крепкие руки обхватывают тонкую талию. Гермиона чувствует бедром пряжку его ремня, которая больно впивается сквозь ткань платья в кожу.

— Начни уже дышать, Грейнджер, мне кажется, что я прижимаюсь к трупу, — ненормальный смешок вырывается из его губ.

Её руки непроизвольно обнимают Драко в ответ. Появляется желание вывернуть их в обратную сторону, причиняя слишком много боли. Вместо этого Гермиона крепко прижимается к его груди, сжимает пальцами до хруста наглаженную рубашку, которая пропахла табачным дымом, лондонским ветром и терпкой смертью.

Единственное, что ему нужно: запомнить тепло Грейнджер. Живой Грейнджер. Её волосы неприятно щекочут шею, а аромат, исходящий от запутанных прядей, заставляет задыхаться, бесстыдно отбирая необходимую часть воздуха.

У Драко уже рождается навязчивая идея об убийстве Грейнджер. Просто намотать её такие чертовски надоедливые волосы на кулак, разбивая голову о первую попавшуюся поверхность.

Но это всё позже.

***


— Третья полка снизу, десятая книга с левой стороны, узнаешь по черному переплёту, — он устало потирает гудящие виски, наблюдая за тенью Грейнджер.

Услышав его голос, Гермиона ежится и оборачивается, словно надеясь, что сможет увидеть выражение его лица, но её взгляду открываются лишь многочисленные полки, заставленные книгами в кожаных переплётах. На мгновение закрывает глаза и глубоко вдыхает, ощущая, как книжная пыль оседает в лёгких. Хочется кашлять, пока из груди не начнет извлекаться хрипота.

Грейнджер снова поворачивается к стеллажу, подходя ближе, опускается на колени. Только сейчас она видит, что у всех книг, стоящих на третьей полке, черный переплет. Ни надписей, ни автора, ни особых примет, по которым их можно было бы различать. Кажется, он снова издевается над ней. «Хоть число назвал» — проносится в голове, и она тянет руку к потрепанной книге.

— Грейнджер, — неожиданно рявкает он, — так трудно найти чертову книгу? Знаешь, это подлинная деградация.

Гермиона поджимает губы, сдерживая ответную гадость. Просто вдохнуть и выдохнуть, выпуская злость наружу. Просто он так привык, ему это кажется вполне нормальным.

— Убей себя, ладно?

До него, доносится спокойный голос Грейнджер, который струится сквозь книжные стеллажи, а вскоре на свет выходит и она. Пламя свечи пляшет на её лице искажающими пятнами. Сейчас девушка напоминает ему сумасшедшую, пришедшую прямиком из преисподней, несмотря на то, что её лицо до помутнения равнодушно. Одна рука заведена за спину, Малфой задумывается, не сжимают ли её тонкие пальцы нож, который позже должен оказаться у него под рёбрами, но он слишком хорошо знает Грейнджер, чтобы поверить, что та позволит себе пустить под свою кожу чужую кровь.

Драко лениво вытягивает руку вперёд, задерживая её в воздухе, пока Гермиона не вручает ему книгу. Закатив манжеты рубашки, Малфой начинает увлечённо перелистывать пожелтевшие страницы, кажется, его вовсе не волнует, что со столь старыми вещами нужно обращаться аккуратнее.

Она отходит от него на несколько шагов, делая вид, что её вовсе не волнует Малфой и его резкие действия. Скрестив руки на груди и, подойдя к музыкальному инструменту, Грейнджер осторожно опускается за фортепиано, стараясь не создавать слишком много шума. Теперь он видит её прямую спину, а она чувствует его взгляд, опаляющий кожу. Делая вид, что её это ничуть не отвлекает, Гермиона слегка запрокидывает голову, из приоткрытых губ вырывается тихий выдох, взгляд блуждает по высокому потолку библиотеки, а пальцы уже второй раз за этот вечер касаются клавиш. Лишь замирает, когда до слуха доносится звук рвущейся бумаги.

— Зачем ты так с книгами?

— Большинство из них заслуживают такого отношения, гриффиндорка.

Хочет добавить «и ты тоже», но вовремя прикусывает язык.

— Никто не заслуживает насилия, — на мгновение замолкает, словно подбирая нужные слова, — и книги тоже.

Хрупкая спина Грейджер не дает ему покоя. Из-за этого он прослушал большую половину её слов. Хочется скользить губами по выпирающему позвонку, даря мокрые поцелуи. Кусать, терзать, оставляя грубые засосы. Ловить губами мучительные всхлипы и шумные выдохи.

Блядство. Гребаное, мать вашу, сумасшествие.

Остается войти в стену, вынося половину своих мозгов. А Грейнджер начинает играть вступительные ноты, опустив голову, погружаясь в плен мелодии. Драко поднимается и не спеша подходит к девушке, подхватывая минор Грейнджер, разбавляет звучание грубыми нотами.

Гермиона поворачивает голову в его сторону, когда Драко, бесцеремонно опускаясь возле неё, нагло отодвигает девушку, занимая её место. Теперь Гермионе приходится подхватывать его более весёлое звучание. Ей на долю секунды кажется, что она видит, как его губы растягиваются в мимолетной улыбке.

Время тонет в мелодиях, которые меняются одна за другой. Никто из них не знает нужных нот, они играют по интуиции. Ей кажется, что это больше, чем просто игра в четыре руки.

Грейнджер резко выдыхает, когда Драко, чтобы достать до другой части клавиш, обнимает её. Утыкается носом в волосы, пахнущие корицей, после прижимается губами к хрупкой шее, прикусывая пульсирующую жилку. Рванное дыхание в шею, ей страшно. До уловимой дрожи и учащенного сердцебиения.

Скользит ладонью по выступающим позвонкам, заставляя её выгнуться. Наматывает непослушные волосы на кулак, рывком оттягивая её голову назад. Звук становится до тошноты противным, пальцы не слушают обладательницу, до одури фальшивя.

— Дура, какая же ты дура, Грейнджер.

Едва уловимый стон от тупой боли. Ей кажется, что все её волосы останутся на жестоких пальцах. Губами касаясь уголка её губ, пытается запомнить. Вырисовывает в памяти предсмертный портрет, вдыхает горьковатый запах тела Грейнджер.

Несколько секунд до конца.

Дьявольской хваткой за волосы, несколько сильных ударов виском о край фортепиано, ни единого доказательства того, что ей больно. А ей больно. Так сильно, что хочется визжать. Её тело, словно сломанная кукла, обмякает в его руках и, стоит ему убрать руки, оно с грохотом опускается на черную поверхность музыкального инструмента, кровь заливает клавиши, стекает на его брюки, ткань прилипает к ногам.

Сердце пропускает удар.

_____________________

Мари Краймбрери – Убей меня.
Philip Glass – Duet.

Ты была слишком мёртвой. Люди, окружившие тебя — тоже. Они толпились, прижимаясь друг к другу плечами. Один я стоял поодаль, наблюдая за происходящим со стороны. Отвратительная картина, знаешь ли. От увиденного желудок скручивался в тугой узел, а в глазах темнело.

Думаю, я мог бы поменяться с тобой местами. Ну, а что, Грейнджер? Давай, наоборот. Теперь ты будешь стоять в стороне и наблюдать, как скопление людей около деревянного ящика пытаются выдавить из себя несуществующие слезы. Из них лишь одна женщина лет сорока пяти постоянно всхлипывала и причитала, не скрывая чистого сожаления и горечи потери. Пальцы подрагивающих рук сжимали черную кружевную ткань, насквозь пропитанную слезами. Её платок напоминал мне обивку гроба или ткань твоего платья, от которого она бесстыже оторвала часть подола, прикрывавшего лодыжки.

Ты никогда не смотрела на меня, а сегодня — тем более. Даже не повернула головы, когда я был слишком близко. Хотелось схватить за плечи и несколько раз встряхнуть, но я не позволил себе столь открытой грубости. Это не внезапное уважение или проделки совести, после содеянного я не стал человечнее, — нет. Просто не хотелось, чтобы они узнали всей правды. Тебя, меня, нас. Сейчас это было уже не важно и не нужно.

Как тебе лежится с проломленной головой? Некомфортно, или совершенно всё равно? Моя маленькая бедная девочка. А мне совершенно не жаль, даже совесть не грызет.

Совесть.

Разве мне знакомо это чувство?

Я стоял, пытаясь спрятать окровавленную руку от посторонних взглядов. Присутствующие продолжали косить в мою сторону безразличными взглядами. А меня терзало чувство, что они всё знают. Может, это было написано на моем лбу? Всего одно слово. Тихое, но до одури бьющее по рассудку. «Убийца» — это то, что видел из них каждый.

Убийца. Убийца. Убийца.

Зачем я здесь вообще? Каждый, наверное, задавал себе этот вопрос. Многие подумали бы, что у меня просто нет совести, а у меня её и не было, да и не будет никогда. Уже слишком поздно. Кто все эти люди, Грейнджер? Ты ведь знала их всех. Просто должна была знать. Будь это незнакомцы, не пришли бы. Слишком много вопросов, на которые ты больше не сможешь дать ответов.

Ты хотела помочь, а я не оценил твоей жертвенности. Ведь не себе хотела помочь, а им, мне. Я бы никогда не пришел к тебе. Даже ради семьи, даже ради себя. Мы слишком разные. Ты любила помогать, я — уничтожать.

Когда я смотрел, ты отворачивалась.

***


Почему ты не можешь поговорить со мной? Наверное, я просто недостойный слушатель. Я всегда хотел, чтобы ты говорила со мной, как говорила с ними. Просто говори, Грейнджер, а я обещаю внимательно слушать, если хочешь, даже записывать буду. Букву за буквой, слово за словом. А ещё касайся. Ты ведь никогда не делала этого. В последний день нашей встречи — возможно, но без особого желания, по-настоящему — никогда. Мне достаточно умереть, чтобы заставить тебя делать это? Там не будет страшно прикасаться к убийце. Я обещаю, Грейнджер.

Нет, лучше не верь мне. Один раз ты поверила, а после оказалась в моем доме с проломленной головой. Я хотел этого с самого начала. Просто раздавить, обезоружить, заставить корчиться от адской боли, оставить без ничего. Я хотел, чтобы проиграла ты, но всё вышло до смеху наоборот. Я остался ни с чем, даже боли не чувствую. Поверь, моя мёртвая Грейнджер, лучше чувствовать боль, чем вообще ничего не чувствовать. Из-за пустоты кажется, что ты давно уже сдох.

Я не хотел убивать, тебя — точно не хотел. Но продолжал слушать такую драгоценную ненависть и массу стереотипов, которые были обузой на моих плечах. Знаешь, что самое гнилое во мне? Ты захлебывалась собственной кровью, а я даже не пытался помочь. Просто вцепился пальцами в твоё плечо, не позволяя рухнуть на гребаное фортепиано. А ты и звука из себя не выдавила. Я не видел выражения твоего лица, да и не хотел, даже сейчас не хочу.

После смерти Нарциссы многое изменилось. Изменился я и все мои дальнейшие взгляды на жизнь. В каждом я видел виновного в смерти матери, прекрасно понимая, что виновата только ты. Сколько на моих плечах человеческих жизней? Я уже и со счету успел сбиться. Каждый вечер я чувствую их присутствие, скажи, Грейнджер, ты среди них? Если да, то просто прогони всех к чёрту и останься. Со мой, во мне. Лучше, конечно, если во мне. Я не откажусь от твоей мёртвой компании. Так будет даже легче. Ты просто кивай, делая вид, что слушаешь, прячься в молчании от бессмысленных вопросов, а я буду говорить без остановки. Пока не потеряю голос и не охрипну. Но если захочешь, я обязательно заткнусь.

Только не уходи.

Я — больной человек, скрывающийся за маской безразличия. Ты заставила во мне что-то ёкнуть, но я не смел касаться тебя интимнее, чем позволял себе. Я не позволял себе прикасаться к твоей душе. Ты была слишком чиста для меня и моих помыслов.

В комнате слишком холодно, из плотно задёрнутых штор просачивался лунный свет, зеркало, стоящее напротив кровати, накрыто чёрной тканью. Ты ушла из жизни в моём доме, всё должно быть по традиции. Я до последнего не желал закрывать зеркало в надежде на то, что смогу увидеть вместо своего отражения тебя.

Ты всё равно придешь ко мне. Медленно подойдешь к кровати и склонишься надо мной. И это не будет лихорадкой, шизофреническим бредом или плодом воображения. Сегодня я позволю тебе касаться себя. Подаюсь вперёд и резко приподнимаюсь на локтях, борясь с головокружением. В нос в считанные секунды проникает твой запах. Точнее то, что осталось от него. От тебя всё ещё несет хозяйственным мылом и моим одеколоном, но запах сырости будет всё портить. Этого достаточно, чтобы вспомнить. Лучше так, чем вообще ничего.

На тебе снова синее платье, в полумраке спальни оно кажется еще темнее, но мне хватает лунного света, чтобы понять, что это синий. Я полагал, что мёртвые не меняют нарядов. Просто ответь, гриффиндорка. Кивни, подожми губы, зажмурься, просто дай мне понять, что я прав. Но ты молчишь, смотришь стеклянным взглядом, словно сквозь меня. Даже сейчас я тебе не менее безразличен.

Позволяю себе вытянуть руки вперёд и ухватиться пальцами за твои подрагивающие плечи. Сейчас больше всего хочется согреть тебя, а ты смотришь на меня, или сквозь меня, думая, наверное, какой я идиот.

Скажи, Грейнджер, ты всё ещё чувствуешь мои прикосновения так, как чувствую мнимое тепло твоего тела я? Уверен, что нет. Ты ничего не чувствовала, касательно меня. Но сейчас этого уже не нужно.

Зарываюсь пальцами в твои волосы, влажные от крови. Не хочется думать, что во всём виноват я.

— Прости, Грейнджер.

Слова вылетают прежде, чем я понимаю весь смысл сказанного. Твои губы дрогнули, наверное, ты хотела улыбнуться, но вместо этого лицо исказила гримаса смешанных чувств. Я никогда не смогу понять, простила ли ты меня. Теперь ты — бесчувственная, а я — увяз в сожалениях. Мы безнадёжно поменялись местами.

Думаю, если бы мне по чистой случайности дали ещё один шанс, я бы несколько раз подумал, не торопясь проломить твой череп о музыкальный инструмент. Всё должно было быть не так. Я больной человек, Грейнджер, я убийца. Ты продолжаешь молчать, а я продолжаю надеяться на то, что услышу хоть что-то, что послужит ответом. Даже сейчас в моих глазах ты до изнеможения красива. Стараюсь сделать вид, что не вижу посиневшей от гематом щеки и шеи.

— Прости, — зачем-то повторяю, словно первого раза было недостаточно, словно тогда ты прослушала.

Так противоречиво: чувствовать, убивать, а после погрязнуть в неизбежности. А ты хватаешься холодными пальцами за запястье моей правой руки и тянешься пересохшими губами к костяшкам пальцев. Не нужно, Грейнджер, просто сломай их. Можешь даже ударить о край деревянной тумбы, я всё стерплю, обещаю. Покрываешь сухими поцелуями кожу, продолжая без остановки качать головой, словно коря себя в чем-то.

Просто утыкаюсь лбом в твоё плечо и глубоко вдыхаю некогда тошнотворный запах. Единственное, что за это время было важно: запомнить. И я запоминаю, позволяя тебе овладеть не только лёгкими, но и рассудком.


__________________

Та Сторона – Шепотом.
Плэй – Больные Люди.

Fin