— Ты мне не доверяешь?

Хотя, конечно же, Барти знал, что это не так.

— Не доверяю? Нет... Совсем не то, — Розмерта посмотрела на него немигающим взглядом, а в голосе ее чувствовалась безысходность и обреченность.— Я за тебя боюсь.

Его поразило звучание этого простого, но в то же время ставшего чужим слова, которое он слышал последний раз, кажется, много-много лет назад. Бояться можно только за того, кто очень дорог — если он не может изменить ситуацию в лучшую сторону, не может воспрепятствовать неизбежному, если его судьба зависит от случайности. Покойная Миранда боялась за сына — и не напрасно. А теперь Розмерта призналась, что боится. И, может статься, тоже не зря — ведь из того тупика, в который он сам себя загнал, пути назад нет и быть не может.

— Не нужно — если мне самому не дано разобраться со своими проблемами, то и ты не поможешь. На Пожирателях и опытные авроры ломались. — Первая мысль, конечно, о Лонгботтомах. Их страшная судьба шокировала все Министерство, а Руфус Скримджер и Эммелина Вэнс, которые до того момента собирались связать себя брачными узами, в ужасе изменили свое решение, представив, какая участь могла бы быть у их ребенка.

— До встречи, любимая, — Барти почти невесомо коснулся ладонью ее лица, неторопливо провел пальцами по щеке, поцеловал приоткрытые влажные губы.

— В Министерство вернешься? — с тоской спросила Розмерта.

— Нет. Домой. Но сначала к Аластору загляну — посплетничаем.

Розмерта вымученно улыбнулась, и Краучу стало неловко перед нею — и за свою давешнюю ошибку, и за сокрытие от нее главной тайны. Но все это казалось слишком опасным — и речи не могло быть о том, чтобы посвятить ее в свои дела.


* * *

Она устала — от его тайн, недомолвок, частых отлучек — устала до боли, до дрожи, до срыва, до ночных кошмаров, устала просыпаться от собственного крика и судорожно ловить ртом воздух, напряженно ожидая страшных вестей из Министерства, а потом бежать до ближайшего отделения совиной почты, наскоро писать письмо и ждать ответа: ответил — значит жив, значит, не добрались еще до него давние враги. Устала принимать по вечерам в «Трех метлах» тех самых Малфоя и Макнейра, преступников, ускользнувших от наказания и опасных для ее Барти. Ей становилось едва ли не физически дурно от одних только нескромных взглядов, которые бросал на нее этот лощеный белобрысый мерзавец Малфой, — хорошо еще, что руки не распускал, а то шарахнула бы его таким заклятием, чтоб надолго забыл о назначении той самой части тела, которая иногда стоит.

Глубокая лунная ночь, и свой трактир Розмерта давно закрыла — впереди еще несколько часов беспокойной тревоги, которые снова покажутся ей бесконечно длинными…

Зияющий холод в сердце — несмотря на середину июля. Такой, что ей казалось, будто ее тело вот-вот превратится в кусок льда. Хотелось что-то делать, пробовать любой ценой разорвать порочный круг, в котором они с Барти были заперты, и руки ее сами собой потянулись к миске с летучим порохом.

Розмерта подошла к камину, кинула порцию летучего пороха и — назвала то место, в которое хотела попасть.

…Ее вышвырнуло посередине большой, но холодной и неуютной гостиной. Дом выглядел богатым и даже чистым, но каким-то заброшенным — похоже, что хозяин его не любит.

— Мастер Барти! Мастер Барти! — зазвенел издали противный писклявый голосок и с минуту Розмерта смотрела на кинувшегося ей едва ли не под ноги домашнего эльфа Краучей. Эльф же уставился на нее и, вдруг вскрикнув, без всякой палочки оглушил ее каким-то заклинанием.

Дальнейшее происходило как во сне — ее сознание почти начисто выключилось, а та его частичка, которая была еще в состоянии понимать, что происходит, поймала и другой голос — мужской: резкий, громкий и нетерпеливый. Он так похож на голос любимого, но это не его голос — и в то же время такой знакомый. Эльф визжал и кричал, незнакомец бранился.

— Мастер Барти, мастер Барти! Винки не впускала эту волшебницу — волшебница пришла сама!

— Дура ты, — с отвращением выговорил парень. — Это хозяйка «Трех метел», только что она у нас делает? Зачем ты ее оглушила, дрянь? Я все сделаю сам — вырву у нее правду: какого драккла ей нужно в нашем доме? Может, и убью — и не пытайся меня остановить! — В течение какого-то времени он обшаривал мантию Розмерты, ища ее палочку и, найдя, попробовал колдовать.

— Не выходит. Что это за палочка? Почему не слушается? — парень чертыхнулся и в гневе отбросил палочку. Хорошо, если не сломал.

…Когда одиннадцатилетняя Розмерта пришла вместе с матерью в лавку Олливандера, взлохмаченный чудаковатый старик долго рассказывал ей о свойствах волшебных палочек и о том, что палочка сама выбирает себе хозяина. Попробовав несколько разных палочек, Розмерта поняла — ее выбрала ореховая палочка с волосом единорога внутри.

— Орешник. У вас постоянное и очень верное сердце, моя милая, — мастер волшебных палочек улыбался, восхищенно глядя на будущую ведьму. — И именно поэтому вас выбрала ореховая палочка… Вам повезло: вы получили самую преданную палочку на свете — даже тогда, когда ореховую палочку отнимут у ее законного владельца, она не сможет служить своему новому хозяину. У такой палочки бывает только один хозяин — раз и навсегда...


* * *

Бартемиус вернулся домой рано — Аластора не оказалось дома и провести время в компании старого друга за огденским виски и душевной беседой не удалось. Пришлось трансгрессировать к себе домой, дабы снова и снова любоваться на лицо сына — напоминание о его роковой ошибке. Об этом неосторожном шаге он жалел с того самого мгновения, когда, заглянув в сознание спасенного им Барти, увидел там мысли о возлюбленном Хозяине и Темном порядке. Этот сумасшедший не собирался отступаться — и даже дементоры Азкабана не высосали из него его Темную мечту.

Дома его ждало нечто из ряда вон выходящее — крики Винки, раздраженные возгласы сына и — в довершение ко всему — бесчувственная Розмерта в углу гостиной.

— Что ты с ней сделал? — кипя от гнева, Крауч направил свою палочку на сына. С тем, кто посмел тронуть самое дорогое для него существо, Бартемиус был способен сделать все, что угодно, не остановился бы и перед непростительными.

Сын не успел ничего ответить — вместо него затараторила выскочившая невесть откуда Винки:

— Мастер Барти ни в чем не виноват, хозяин! Это Винки оглушила волшебницу, чтобы она не причинила вреда хозяевам. Винки плохой эльф, но, клянусь, мастер Барти ничего дурного не делал…

Конечно. Ничего не делал — только мучил и убивал именем своего Темного повелителя. Крауч недовольно отстранил Винки, вовремя вспомнив про услужливого дурака, а его эльфиха, что уж там, при всем своем усердии, умом никогда не отличалась. Приблизившись к Розмерте, Бартемиус дотронулся палочкой до ее виска, приводя ее в чувство Оживляющим заклинанием. Очнувшись, Розмерта села на полу, подобрав под себя ноги, и в бессилии уронила голову на скрещенные руки. Бартемиус обнял ее и, нащупав возле ключицы уютную ложбинку, прильнул к ней губами, снова ощутив манящую гладкость ее кожи, почувствовав ее вкус.

— Ты здесь, — прошептала Розмерта с чувством странного облегчения — как будто бы самое страшное уже давно закончилось, хотя, по понятиям Крауча, все еще только начиналось. Она не видела его, но по ощущениям знала — это мог быть только Барти.

Бартемиус вернул ей ее палочку, и, развернувшись к нему лицом, Розмерта порывисто обняла его, и, прижавшись к нему отчаянно и жадно, поцеловала так, как целовала только наедине.

— Не ожидал от тебя, дорогая Розмерта, не ожидал, — раздался из дальнего угла насмешливый голос сына, о котором Крауч успел благополучно забыть. — Оказывается, ты с моим отцом спишь…

— Я люблю его, — сердито, с желчью и горечью в голосе отвечала Розмерта. — Любила. И всегда любить буду. И тебя по-своему любила… как близкого родственника. Когда еще не знала, в какое чудовище ты превратился.

— Вот как, — отозвался тот, — а я-то решил, что ты со мной в недотрогу играла, когда я в «Трех метлах» подкатить к тебе пытался. Знал бы — угостил бы тебя амортенцией, трахнул бы как следует — и живите дальше долго и счастливо, если сможете!..

Но Барти не успел договорить о своих несостоявшихся коварных планах, потому что отец со всей злости вырубил его Ступефаем.

Все складывалось хуже некуда — разумеется, при первом удобном случае он зачистит память сына, чтобы тот ничего не помнил о визите Розмерты, но что делать с нею самой? Применить Обливиэйт к любимой Крауч не мог — хороша благодарность за ее храбрость и риск, которому эта отважная и преданная женщина подвергала себя ради него.

— Он же мог тебя убить, — проговорил наконец Барти, не выпуская свою Рози из объятий, готовый в любую минуту ее защитить, отвести от нее беду. — И убил бы... не знаю, что ему помешало.

Она ничего не ответила на это, лишь задала свой вопрос:

— Это и есть то, что ты от меня скрывал? То, что Барти жив и прячется в твоем доме?

— Да, — коротко ответил Крауч.

Он не спрашивал Розмерту, готова ли она разделить с ним его тайну, готова ли хранить ее, не призывал ее дать Непреложный Обет — Розмерта смотрела на него так, что у Барти не возникало сомнения: она уже приняла на себя часть его груза, и она будет с ним до конца. А Непреложный Обет — к чему он Розмерте, ведь по сути она давно уже поклялась ему нерушимой клятвой — когда призналась ему в своих чувствах?

— Как будем его сдерживать? — только спросила она.

— Империусом, — отвечал Барти. — Как же еще?

И вдвоем это будет намного проще.